Модели познания, пути прочтения
Кетеван Мегрелишвили
Топография «иной местности» в творчестве Ольги Седаковой
Но вспышки этого нового неба и новой земли, этот мир побежденной смерти, как мы знаем, не переносится в «иной мир». Возможность их здесь и составляет благую весть [740].
«Иная местность» по сути своей – утопия[741]. Это скорее место вне пространственных и временных понятий. Разумно ли искать в метареалистическом космосе поэзии Седаковой топографию в ее классическом понимании, как место‑описание?[742] Тем болеекогда сам поэт в одном из поздних стихотворений бесстрастно подытоживает: «Отче Александр, никто не знает / здесь о том, что там» (1: 374)[743]. Человеческое неведение сосредоточено в этом посмертном обращении к oтцу Александру Меню метонимически в пространственном (!) наречии «здесь». Однако именно это выделенное курсивом «здесь » и подчеркивает ex negativo существование того другого[744].
Тем не менее интерес к теме «иной местности» спровоцирован самой поэтической установкой Седаковой: поэзия как уход от самодовлеющего «я» к созерцанию не только окружающего мира, но и невидимого; осознание вечного присутствия «иного» и расширение границ этого видимо‑ощутимого мира[745]. «Иная местность» – онтологическая единица в картине мироздания Седаковой. Сознание иного – константа, движущая творчество поэтa. Из этого и вытекает вопрос исследования: как проявляется тот иной мир в материи стиха?[746] Как поэтический язык справляется с тем, что менее всего дано эмпирически? Для ответа на этот вопрос стоит прежде всего обратиться к описанию отношения поэтического языка Седаковой с реалиями из окружающей ее действительности. Представление о том, как данный мир отражается в поэзии Седаковой, как поэт ориентируется в этом вещественно‑видимом мире, кажется нам необходимым для последующих шагов. Многожанровое творчество Ольги Седаковой представляет собой органическую целостность, в которой образы и мотивы перекликаются сквозь разные произведения, дополняя друг друга семантически. Это и определит особенности подхода к теме. Так как мысль о «месте, где задуманы вещи» пронизывает все творчество поэтa, к анализу будет привлечена, помимо стихотворений, и художественная, точнее мемуарная, проза Седаковой[747]. В статье прослеживаются мотивы и образы, выражающие поиск, приближение и освоение «иной местности». Наряду с дескриптивным обзором образных рядов, относящихся к семантическому полю «иная местность», будет рассмотрен поэтологический вопрос о самореференциальности текста как среды проявления «иного».
|
|
|
Почему топография?
|
|
|
Топография понимается нами не только как местоописание, но и как осмысленный акт освоения и преодоления человеком пространственных данных и экзистенциальных вызовов. Топография в некоем смысле равна ориентации в мире: абсурдно‑катастрофическое блуждание несостоявшегося чертежника К. в вечно заснеженном мире Кафки – следствие неудавшегося (духовного) обживания пространства[748]. Чертежник К. олицетворяет отчужденность и бесприютность человека нового времени в окружающем его мире. Седакова именует это состояние «состоянием пустоты» – «болезнью нашего времени», при этом она рисует ситуацию радикальнее:
Пустота, о которой мы говорим, – это не какое‑то пустое пространство, которое ничем не заполнено: это полное отсутствие всякого пространства для жизни. «Се, оставляется вам дом ваш пуст». В таком доме нечем жить, не в чем жить: нечему отдать себя[749].
Культивируя редкий в русской поэзии ХХ века тип поэта‑богослова, объединяющего в своем творчестве религиозные и мирские вопросы, Седакова поднимает и этическую планку поэта, ставя перед ним задачу противостоять этой пустоте[750].
Следует отметить, что в своем эссе «Заметки и воспоминания о разных стихотворениях, а также Похвала поэзии» (1982), которое служит путеводителем по литературному становлению Седаковой как поэта, автор однозначно отдает преимущество стихии пространства над стихией времени в творческом процессе:
|
|
|
Я не запоминаю времени сочинения стихов, часто даже и года, но очень ясно помню место. Потому что каждое стихотворение в какой‑то мере – портрет места (3: 47).
И сразу же уточняет: «Этот портрет едва ли различим, он остается далеко за порогом непосредственного содержания стихов». Следуя этой мысли, не стоит утруждать себя поиском конкретных реалий на поверхности материи стиха. Слияние внутреннего и внешнего, волнующее романтиков, – это лишь исходная точка, слияние все больше приобретает характер абстракции: портрет места неразличим не только потому, что «ничего скучнее пейзажа в любом виде искусства нет» (Там же), но также и потому, что он остается на сетчатке глаза, в сознании, но никак не на кончике пера. Прекрасный тому пример – цикл «Азаровка» (1976–1978), который в подзаголовке определяется как «сюита пейзажей». Одно из излюбленных мест поэта – Азаровка, и фрагменты ее ландшафта оживают в двенадцати разнохарактерных картинках. Здесь поэту удается эклектическое смешение медитативных рефлексий на тему того или иного топонимического феномена (холмы, высокий луг, лесная дорога) с традиционными образами и символами. Целостный характер этого цикла проявляется благодаря общему метрическому решению[751]. Цикл написан амфибрахием[752] – метром нейтральным и повествовательным, не допускающим проявления страстей и патетики[753]. Умеренность амфибрахия позволяет поэту осуществить одну из своих поэтических максим – предоставить поэтическое пространство вещи или же явлению, которые не будут заслонены фигурой лирического субъекта. Позже в «Элегии осенней воды» Седакова лаконично сформулирует эту мысль:
|
|
|
Всякую вещь можно открыть, как дверь.
В занебесный, в подземный ход потайная дверца
есть в них.
(1: 379)
На зрительное восприятие того или иного природного явления накладываются разные культурные пласты, оживают genii loci, старые былины.
Здесь было поместье, и липы вели
туда, где Эрасты читали Фобласов,
а ратное дело стояло вдали.
Как мелкие розы, аккорды цвели
и чудом дичали Расиновы фразы.
(1: 119)
В пейзаже читатель переживает сосуществование не только разных культурных эпох, но и абстрактных временных понятий: прошлого и будущего, его цикличности, которые закодированы в самой системе природы:
И столько пропавшей и тайной любви
замешено здесь на подпочвенной влаге,
что это, как кровь, отзовется в крови,
дорогу покажет и крикнет в овраге.
(1: 124)
Заложенная в природе гармония и взаимосвязь явлений выражается в стихах и на фонетическом уровне путем частых анаграмматических и аллитерационных связей: «Там я года я да гля дит из куста» или же «Серебряных , белых , зеленых , седых , / то выдох нувших , то вобравших дых анье, / но круглых и круглых над х одом воды, / над бегом и х олодом и задых аньем!» (1:120). Многократным повтором похожих на междометия фонем «их, ых, ох» реализуется на уровне звуковой организации эмоциональный портрет Ив – «хр анительниц хм урого дня». В третьей зарисовке, «В кустах», слух улавливает в шуршании листвы слова тоскующей души, проживавшей когда‑то здесь: «– Ведь и я – / это выйдет из слуха , из леса сухого , / – жила я когда‑то» (1: 120). И в этом примере очевидна звуковая взаимосвязь слов «слух» и «леса сухого». «Слух» анаграмматически прячется в «лесу сухом», повторяя таким образом семантическую взаимосвязь этих слов: слышимость монолога души спровоцирована шуршанием листвы в «лесу сухом». Стихотворная, звуковая ткань открывает скрытую в природе божественную связность явлений. По аналогии со звездным букварем на ночном небе стихотворная материя проявляет гармонию тайных связей:
Ныряя в глубокую ткань и потом
сверкая над ней острием безупречным –
над черным шитьем, говорящим о том,
что нет никого, кто звездой не отмечен.
(1: 124)
В ответ на обращение природа начинает разговаривать, открывает свои тайны. Наперекор устоявшемуся мотиву ХХ века «иероглифичности природы» и утраты человеком способности понимать, читать ее, Седакова реабилитирует мотив «книги природы», не снижая присущего этой теме накала[754]. Не отрицая, а, наоборот, реализуя в стихах загадочность и герметичность природы, Седакова одновременно подчеркивает ее неимоверную мистическую силу и заложенную в ней божественную информацию. При всей отчужденности современного человека от природы и неспособности (или же потерянной способности) раскрыть закодированный в природных явлениях язык именно природа становится у Седаковой средой, местом созерцания в поисках «иного». Как будет видно далее, именно в природных явлениях «иной мир» отражается непосредственно.
Исходная точка зарисовок в цикле «Азаровка» – интимный момент обращения поэта к тому или иному явлению природы. Во время поэтического освоения Седакова абстрагирует и трансцендирует это явление или место, превращает его в символ. Одновременно этот символ обогащается новым семантическим пластом личного опыта. О расширении семантических значений реальных пространственных явлений в сторону метафизики при одновременном обогащении смыслов сугубо личными ассоциациями пишет сама Седакова:
Я не могу написать всего про окрестности и места. Кроме географической реальности, есть и такие вещи, как «лес» вообще, «степь» вообще, «холм», «набережная», «чердак», «коридор» – мало ли еще какие наклонения мысли . Я как‑то видела во сне хрустальные копья, и они назывались «горы» (причем Уральские), видела «коридор» – холмистую степь с реками, уходящими под землю и возвращающимися. Кроме своих материальных носителей, имена разных видов пространства означают еще что‑то, какие‑то неясные, но устойчивые образы. Разные повороты какой‑то глубины, которая кажется последней. Ведь ощущение конца может равно зацепиться за «степь», и за «лес», и за «море», и за «коридор»[755].
Помимо полифоничности пейзажей на примере цикла «Азаровка» нетрудно уловить и другую особенность, свойственную топосам и пространствам Седаковой: они открываются и свертываются, они становятся прозрачными по отношению к времени. Сквозь ландшафт проявляются и сливаются друг с другом не только разные эпохи русской и европейской культуры («Родник», «Поляна», «Холмы», «Сад»), сквозь них можно заглянуть в прошлое, в то же время в них закодировано и будущее; прошедшее перекликается с будущим сквозь настоящее время стихотворения («Вещая птица», «Лесная дорога», «Овраг»); тем самым пейзаж становится динамичным и живым[756]. Возможно, этот прием абстрагирования от определенного, конкретного времени или, точнее, от конкретной даты и понимает Д. Бавильский как моделирование ситуации «отсутствия времени»[757]. Конкретные же географические реалии приобретают характер вневременных явлений, выделяются качеством прозрачности, одним из высших качеств божественной материи – воды, на которое должно быть нацелено и поэтическое слово[758]. Перечисленные аспекты и приемы способствуют поэтическому охвату «иной местности». Быстрое перемещение в пространстве приводит к состоянию, похожему на мистическое погружение. Как будет видно далее, семантизации пространства и природы присущ момент транзитивности. Одним из самых банальных способов сокращения пространства является, конечно же, путешествие.
Дата добавления: 2018-10-26; просмотров: 206; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!