ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЯ ЖИВОТНЫХ И РАСТЕНИЙ 65 страница
Символика колеса, а вместе с тем сходство блях, пряжек и псалиев, наиболее очевидны в орнаментации пряжки из поселения культуры многоваликовой керамик* у с. Колфа на Днестре [870, с. 104]. Её крестовидную орнаментику вряд ли можно считать астральной: тупые концы креста ближе всего спицам, а украшенные точкой сегменты между ними отвечают символам плодородия, точно как и подчёркнутое кругом отверстие в центре. В целом форма и орнаментация пряжки сопоставима с ведийским заклятием, сопровождавшим роды [АВ 1.11.2]:
Четыре стороны у Неба,
Четыре также у Земли:
Боги вместе вызвали к жизни зародыш.
Да раскроют они (её) для родов!
В таком случае пояс (очевидно, шнурового типа) уподоблялся пуповине; его семантика сопоставима со вскрытой при анализе пояса на Фёдоровском идоле [751. с. 27—34; 752; 988]. Что же касается значения в пряжке из Калфы колеса, то оно, помимо формальных признаков, тоже обнаруживается (посредством знаков плодородия в совокупности с оформлением центральногоотверстия) через образ пуповины-рождения: и.-е.*поЪт)>др.-в.“Нем.паЬа, nabalo; др.-инд.паЫіуа, ifibhi и др., что во всех случаях означает ‘втулка колеса’, ‘пупок’ [133, с. 817].
Единичный пока, но довольно выразительный пример изделия из Калфы яаёт основание предполагать, что характерные для культуры многоваликовой керамики пряжки [579] символизировали «пуп», место жертвоприношений у ариев [671, с. 648, 700]:
О Джатаведас, мы устраиваем Тебя на месте Иды,
|
|
|
На пупе земли,
О Агни, чтобы ты увёз жертву.
[РВ lll.29.4J Небо — отец мой, родитель. Там (мой) пуп.
Родня моя, мать — эта великая земля.
Внутри (этих) двух простертых чаш — (моё) лоно.
[РВ 1.164.38]
Судя по типологии [322, с. 74-75], развитие пряжек пошло в направлении вытеснения семантики чакры и колеса (круглые, дисковидные, с одним центральным отверстием) семантикой половины яйца и небосвода (пряжки овальные, вытутые, авухдырчатые,—см. ниже). Вполне вероятно, чтопряжка могла представляться верхней чашей неба-отца, тогда как в роли нижней, женской, мог выступать живот:
Кто видел первого рождающегося,
Когдакостистого несёт бескостная?
Где сила жизни земли, кровь и дыхание?
[РВ 1.164.4]
. В цитируемом «Гимне-Загадке» немало и др. тёмных мест [1—2,9,14 и др.], которые подразумевают, быть может, манипуляцию с характерным дляиндоари ев яджнопавитой—‘жертвенным шнуром’, без которого невозможно доныне ни одно жертвоприношение и который изготавливается из трёх нитей (сочетавшимися в древности с рассматриваемыми пряжками?).
В словах «пуп (неба-отца)» и «родня (матери-земли)» РВ 1.164.33 знакомый нам nibhi олицетворяет мужское, начало, в товремя как женское—bandhu. Последний термин задействован в тексте [БрУп 1.1], сопровождавшем ашвамедху — 'жертвоприношение коня’: «ОМ! Головажертвенногоконя—это поистине время рассвета, глаз—это солнце, ... созвездия—форма (коня), кости — небесное тело (звезды)... Море—егобандху, море
|
|
|
— (его)йони»>. Этот отрывок объясняет использование для изготовления пряжек костей
(жертвенных коней?): в силу подобия их яичной скорлупе и уподобления их (ночному) небосводу. Бандху здесь не столько “родня*, сколько “привязь’ (которая, сохраняя семантическое единство с первым значением, не так «коновязь», как «пуповина»), а в переносном значении—“столб’ (как место жертвоприношений) [711, с.48,126]. Смысл банхду как пуповины усиливается его сочетанием с йони (уопі) — ‘женские гениталии’, ‘матка’, ’месторождения’, “источник’ [там же]. Море всочетании с йони и бандху означает праокеан, куда, уподобленный Праджапати, должен вернуться жертвенный конь. Это представление основано на мифе о вьілупливании 'Отца существ’ Праджапати из “Золотого яйца (зародыша)’ Хираньяглрбхи, носившего по волнам праокеана: выйдя наружу, Праджапати сотворил из половинок скорлупы знакомые уже нам по РВ 1.1б4.33 чаши земли и небес [294, с. 119; 711, с. 54—61, 125—131 ]. Здесь пряжка тоже могла уподобляться небосводу, а живот — земле, олицетвовением которой (и «каменного неба») могли служить древнейшие, керамические пряжки Трои II—II! [ 149. с. 140]. Реминисценции уподобления пряжек земной йони прослеживаются и в рассматриваемых здесь пряжках: в ромбической — из п. 23 кургана у с. Пришиб Славяносербского р-на Ворошиловградской области [ 148, рис. 5:5], из раковины ~ в п. 1 б к. I у пос. Новая Одесса [232, с. 75] и др. Последняя находка, кстати, как нельзя ближе соответствует мифологеме «море — его бандху, море — (его) йони».
|
|
|
В свете предлагаемой версии становятся понятны и бортик вокруг центрального отверстия, и подчёркнутая невыразительность по сравнению с ним второго отверстия. Центральное отверстие с боршком вполне сопоставимо с сочетанием йони и бандху. и это сопоставление подтверждается оформлениемпорталов дольменов (где аналогичное сочстаниеобнаруживается в отверстии и егофаллоидной затычке [476tc. 212—125]). а также строением святил иша Чаушу Новосельской переправы через Нижний Дунай, где культовая яма со следами пуруша- и ашва-медхи была окружена поначалу кольцевым валом [971, с. 29—30]. Что же касается второго, небольшого отверстия у края пряжек, то его нельзя сводить к функциональному назначению: пример изделия из Калфы и многих других показывает, чтоможнобыло обходиться и одним центральным, но коль ужобычноделалосьи второе, даешёна ритуальной веши, той оно должно было получить мифологическое истолкование. Семиотическим ключом к нему, полагаю, может служить учение о двух йони изДжБр L. 17: «Существует поистине два чрева: одночрево— небесное (божественное), другое же — человеческое... Так знаюший обладает явѵмя телами; два чрева у него. Одно тело, поистане одно чрево у того, кто этого не знает. Когда так знаюший этот мир покидает...» [конец сохранившегося текста: 711, с. 84]. Исходя из этого текста, можно предположить, что малое отверстие символизировало земную йони, а его невыразительность должна была подчеркнутьприоритет небесной йони, устремление к ней погребённого. ’Жертвенный шнур’ яджнопавита, Наглухо привязанный одним концом к малому отверстию и крепившийся вторым концом в большом отверстии узлом или цуркой, символизировал, очевидно, взаимосвязь (пуповин) матери-эемли и неба-отиа» «лестницу» от первой ко второму [988].
|
|
|
Эта гипотетичная мифологема довольно близка вскрытой выше семантике Фёдоровского идола, условия находки которогои типология изображённого за поясом топора вполне позволяют отнести его кистокам культуры многоваликовой керамики. Впрочем, отэтой верхней датыидола можно улревнитьдо рубежа ранне- и позднеямного периодов, до времени святилища Чауш, где аналогичная семантика была облечена в родственную, но типологически отличную форму. Помимо Фёдоровского, можнс привлечь и других идолов поаанеямного — раннесрубного периодов, изображения поясов на которых соответствуют воссозданной выше картине, напр., зооморфную фигуру «неправильной формы с пятью выступами» над передним центром пояса (т- с. в районе отсутствующей здесь пряжки) Керносовского идола. По справедливому замечанию J1. П. Крыловой, эта фигурка могла быть «отражением мифический сказаний
о нахождении ребёнка во чреве отиа в виде лягушки и птицы [барана-Овна в случае нижеследующих аналогий — Ю. Ш.], который затем попадает во чрево матери при помощи магических действий» [391, с. 41,45]. Такая мифологема вполне сопоставима «семантикой вышерассмотренных обойм их п. 12 к. 3—1 и п. 35 к. 4—11 у с. Калиновка [S97, с. 26—29], а в некоторой мере и пряжки из п. 1 к. 38—VIII Чограйского могильника [27]. Кер-носовский, а, бьлъ может, и Фёдоровский идол им во всем предшествовали; изобра-жения над их поясами соответствуют не пряжкам, а подоплеке их семантики. Культурно-хронологически близкая Фёдоровской стела из Езерово—III уже была «крашена изображением пряжки, имеюшей аналогии в раннекатакомбных захоронениях Нижнего Поднепровья [367, рис. 1:9; 597, рис. 154]. Дуговидное изображение над поясом Нзтальевского идола [190, рис. 55:1; 563, рис. 23:9] сопоставимо не только с костяными пряжками культуры многоваликовой керамики, но также с учетом подобной. обращенной книзу дуги сзади под поясом — с учением о двух йони (соответственно. небесной и земной). Аналогичный «пояс с пряжкой» с обозначением двух отверстий на Чобруйском идоле относится к несколько более позлнемувремени —к XVI—XIV вв. до н. э., по определению Е. Ю. Новицкого [563, с. 36—88, рис. 22:2].
Представления о двух йони. о поясе-пуповине между небом и землею довольно отчетливо отразились в двух погребениях раннесрубного периода. Ранняя (овально- □одпрямоугольная, однодырчатая и без бортика) пряжка сопровождала срубное или многоваликовое п. 1 к. 8 у с. ГригорьевкаТокмаковского р-на Днепропетровской обл. рЗО. с. 16— 17]. Мужчина40—50лет был уложен здесь впозе адорации головой на северо- восток (в сторону восхода летнего солнца), восточнее его головы (в направлении восходов весеннего и осеннего солнш) поставили сосуд (может быть с сомой), а немного ниже у левой кисти положили бронзовую иглу (брасман?); расположение в области таза правой кисти символизировало, наверное, готовность к возрождению. Календарная сущность обряда и устремлённость егов небеса подчёркнуты в конструкции гробницы, стенки которой были составлены из 5 (?), а перекрытие—из 7-ми плит. Под перекрытие, на торец плоты между иглой и сосудом поместили интересующую нас пряжку; прилагавши йсЯ к ней, наверное, шнур вполне отвечает идее «лестницы на «(каменное) небо» [640, с. 213—214]. По форме эта пряжка близка псалию. найденному над юго- юпадным краем (у ступней) могилы воина-колесничего из п. 1 Кондрашкинского кургана у с. Каширское одноименного района Воронежской области, принадлежавшего к абашевской (с элементами срубной) культуре [642, с. 4—9]. Солярная орнаментация центрального отверстия усиливает егосоотносимость с небесной йони, а «микенская ватка» на шляпках 4-х штифтов в малых отверстиях по углам псалий—с йони земной. Значение последней преобладало в довольно поздней костяной пряжке перед тазом покойника Раздельные находки подобных пряжек и псалий довольно распространены в абащевских и абашево-срубных погребениях Верхнего Подонья [643, с. 124—132].-
В массе рядовых захоронений культуры многоваликовой керамики устремлёнкэсти в «небесную йони» отвечает распространившееся именноздесьсочетание: позадорации в максимальной, действительно «внутриутробной* скорченности погребённых; поме- шения их в тесные овальные или даже в более всего отвечающие йони-’матке’ полбой: впущенноста этих мелких могил с вершин предшествующих курганов-[232, рис.! —2: др.]. На протяжении ранне-и в начале позянесрубного периодов такие захоронения— с пряжками и без них — распространились во всех степных и многих лесостепных областях Восточной Европы, проникнув отсюда в Нижнее Подунавье, Среднее Заволжье и другие сопредельные регионы [149, с. 138—140; 448; 579; 616; 818; 935]. По- видимому, зги захоронения отражают максимальную консолидацию (но отнюдь не распвет!) индоарийских племён накануне их частичного переселения в Индию: значительное единообразие костяных пряжек и сопряжённых с ними перевязей (а также ритуалов и мифологических представлений) сыграло в этой консолидации, наверное, не последнюю роль... Вполне возможно, что реминисценции именно тогдашни* событий отразились в эллинско-скнфском- мифе о рождении сыновей Геракла и нижнеднепровской змееногой богини [Геродот. История IV. 8—10]. Ведь только® раннесрубный период пояса (перевязи) заняли в обрядах Восточной Европы стать обособленное и вияноеместо. И в памяти поколений могли сохраниться воспоминание и обособом использовании поясов, «на конце застёжки» которых «висела золотая чашз-- и о связях этих поясов с инициацией мальчиков, с переселением «на чужбину* не выдержавших сакрально-воинского испытания, с конями и пешерой, сопряжённой с сущностью женшины и потусторонним миром; немаловажна сопричастность к этой пешере (йони) упоминаний об океане и острове со священными быками (коровами г. куда Геракл попал (с помощьюсолнш-Гелиоса) между своими походами за божественным поясомцариіш воинственных амазонок [405, с. 142—147] и за спрятанными змееногой богиней конями... Вплетение в эту мифологизированную историю поясов и походе* вряд ли случайно, — случайно ли сочетание их же с особенностями раннесрубнога периода Восточной Европы (и регионов, соприкасавшихся с её выходцами)?
Но вернёмся к одежде племён Юго-Восточной Европы эпохи энеолита ■ бронзы. Нам осталось рассмотреть только обувь.
Обувь на трипольских статуэтках выглядит «значительно практичнее» остальныж элементов убранства; она лишена орнаментики, довольно утилитарна: «могла быть* повседневной, по крайней мере ритуальный её характер объяснить затруднительно» [626, с. 126]. Нослецует обратить внимание на то обстоятельство, что наряду с передачей полувысоких (кожаных, очевидно) саложекс меховой опушкой и без, атакже «глубокий с поднятым задником тапочеки сандалий» в антропоморфной пластике представжм и босые, очевидно, фигуры Эта традиция сохранялась и в последующие времена. Так. босым (но в плаще, латах, шлеме, с мечом) представлен Сард Родоначальник на статуэтках времёнпоходов «народовморя» [314, с. 16, рис.4:2]; егосакральнаясушносв, подчеркнутаналичиемпосоха, семантическисвязанногос босыми ногами (пилигрюлЛІ Босым (и нагим) представлентакже «предок» насосудеизсрубногоп. 5 к. 8 у с. Волчажаі Куйбышевской области [584, с. 9, рис. 2:1]. 1
выше изображения стоп на дне камер катакомбных могил. Кроме того эта стоп
с. 99—100]. Такимижезначениями могли наделяться многочисленные, рассмотре
Изображения босых ног представлены, наряду с обутыми, на пл.34 КаменнкЛ Могилы [678, табл.XXII—XXIII], встречаются они и на антропоморфных стелах [563, рш 21:2]. К последним можно отнести Керносовского, Фёдоровского, Новоселовекопзщ др. идолов, обутые (?) стопы которых изображены на линии пояса (рис. 22), где мов^ означать и запасную обувь странника» и его разувание в конце намеченного пут могилах, на стелах, среди пертоглифов—могли служить также знаками инициаций [598, с. 258], в том числе готовностью к священному бракосочетанию с хтоническими богами или богинями [523, с. 152].
Не исключено, что остатки деревянных сандалий ('?) на ногах погребённого из к. 16 V с. Белозерка возле Херсона относятся к ямной культуре 1164 с. 100; 563. с. 100]. На остатках кожаных сапог из позднеямного п. 7 к. 7 у Новочеркасска удалось проследить «ѵзор в виде диагонально разделённых ромбов» [482, с. 96—97] — символов возделанной плодоносящей земли. Подобным значением (семян) могли наделяться медные бусы, которыми был обшитверх войлочной обувив катакомбном п. 35 к. 4 возле Шахаевского лимана р. Маныч [838, с. 102—103]... Крайняя редкость находок обуви заставляет предполагать, что нередко их хоронили босыми — в соответствии с вышеприведенными данными. Вместе с тем обувь могли помещать у выхода из могилы
1 что согласуется с изображениями в некоторых из катакомб J, а то и над ней. Последнее предположение подтверждается находками столообразных стел над могилами и в насыпях курганов ямного и последующих времён [563, с. 100, рис. 24]. А в срубном п.
2 tv. 6 выше-упомянутой Волчанской группы (где в однокулыурном и тоже подростковом п. 5 к. 8 было найдено изображение босого уходяшего предка) среди нагрудных подвесок быха найдена костяная туфелька [584, с. 9—10].
Завершая рассмотрение семантики одежды, следует остановиться на двух редких (или редко фиксируемых) фактах, которые, как маски и саваны, можно отнести к специфическому убранству покойников. Я имею ввиду катакомбные (по- видимбму, поздние, близкие к срубному времени, к которому без-достаточных оснований было отнесено первое их них) п. 2 к. 5 у с. Ново-Фулипповка и п. 6 к.2 у с. Семеновка неподалеку от Каменной Могилы в долине р. Молочной.
Оба взрослых покойника были помещены в подбои, расположенные строго на запад от кольцевых рвов вокруг основной части курганов; погребенных уложили скорченно на правом боку, кисти слегка согнутых рук — перед тазом, ориентация западная с различными отклонениями ксеаеру; охра и веши отсутствовали. Общей их чертой оказалось и то, что в рот были вставлены предметы: похожая на ребро кость [ 127, с. 37] и деревянная палка(?) [508, с. 111 ]. В качестве аналогий можносослаться на мало,
3 то и вовсе несъедобный обломок челюсти мелкого парнокопытного, положенный у ріа собаки-Сарамы из белозерского п. 25 к. 12 Каирского могильника [983, с. 80—82]; на «обол Харона», вкладывавшийся греками в рот погребаемому [405, с. 26—27]; аналогичным образом поступают доныне румыны, но монеты, каки зубки чеснока, считаются у них не платой за перевоз в загробное царство, а мерой против оборотничества [708, с. і32—133]. Тем не менее, во всех трёх случаях присутствует вода (рек Васы и Леіы, а также помоев, которые полагается выплеснуть на могилу предполагаемого оборотня). «Реки® в рассматриваемых погребениях представлены рвами и западным направлением, где арии помещали потусторонние воды, над которыми владычествовал Варуна. Подобно оборотням, «он коварен и связан с силами тьмы»; подвластные ему воды «представляют собой изначальную стихию, отделяющую организованную в пространстве и времени вселенную от хаоса, предшествующего творению» [ 1019, с. 65]. Этой стихии {воплощенной во рвах), этому грядущему творению и должны были, очевидно, послужить погребенные. А то, что рты их оказались замкнуты (до определенного момента, как связанные руки культурно-хронологически близкого им п. 13 к. 1—И возле Каир) находит объяснение в причитаниях риши Васиштхи, попавшего в немилость к Влруне (РВ V 11.86.4, 89.4, др.]:
Что же за величайший ірех был это, о Варуда,
Если ты хочешь убить слагателя хвалебных гимнов, друга?
Жажда настигла певца.
Стоящего посреди вод.
Прости, о добрый повелитель, помилуй!
Можно полагать, что редкий обряд п. 2 и п. 6 — свидетельство принадлежности этих подобных захоронений к клану риши Басиштхи. служителей Варуны. Их заткнутые рты и их ведические соответствия—взаимокоррелируемые признаки зависимости, некой (изначальной, сакрально обусловленной) стадии патриархального рабства.
Рассмотрение оаежаы и других изделий, особо приближенных-к человеку и как бы сросшихся с его существом, приводит к следующим выводам:
Общими свойствами столь разных изделий как скипетры и булавки, бляхи и пластика, причёски и пояса были стремления к защите человека от пагубных м приобщению кблагим силам, квзаимослиянию с мирозданием и усилению собственной мощи. Мотивы медитации, приглушенные в ранее рассмотренных орудиях труда и оружии магическим моделированием вселенной и воздействием на нее, выстѵпаютзлесь на первый план: своими вещами-придатками человек не столько «творит» окружающее, сколько к нему «приобщается*.
В духе вышесказанного следует несколькопересмотретьставшие традиционными в археологии взгляды на назначения и функции некоторых изделий.
Лошадиноголовые скипетры, которые представляются археологам чем-то вроде булав, инсигниями власти вождей над соплеменниками, выражали, скорее всего, обладание (лошадьми, достатком, вселенскими силами), а не угрозу. Этоекарее чуринги (нежели булавы и т. п.). символизировавшие всадника Гандхарву. Функционирование ■ этих предметов ешё предстоит изучить; аналогии с сибирскими — не только археологически, ной этнографически известными изделиями—позволяют предполагать. | что они использовались в ритуалах женской (только ли?) инициации, являлись І символами плодородия и жизнеспособности рода. В посохах, помимо атрибутики 1 странствий (межау мирами), следует усматривать функции жезлов, причём пастушьи герлыги явно обнаруживают признаки орудий управления — как людьми, так и вселенски ми силами.
Дата добавления: 2018-09-20; просмотров: 179; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!