ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЯ ЖИВОТНЫХ И РАСТЕНИЙ 23 страница
Дифференциация парных захоронений впервые проявилась в позднетрипольской, усатовской культуре, гае первый покойник укладывался обычно у правой стенки могилы и наделялся большимколичеством инвентаря. Нопо этим признакам, как справедливо отмечают В. Г. Петренко и Э. Ф. Патокова, нельзя судить о социальном неравенстве. Во-первых, потому, что второй мог бытьстаршим по возрасту мужчиной (приженшине или ребёнке); во-вторых, боковые одиночные захоронения в усатовских курганах совершались, как правило, раньше центральных и обладали нередко более богатым инвентарём; в-третьих, в л. 5—III у с. Маяки прослежено жертвоприношение обоих покойников — мужчины и женщины [606, с. 80]. Так чго следует предполагать не социальную, а сакральную первопричину' парных захоронений позднейшей Аратты- «Триполья».
Среди довольно редких парных захоронений раннеямного периода Жертвеннее умерщвление (-обожествление!) можно предположить только в отношении младенца из вышеуказанного парного п. 25 к. I у с. Старогорожено, поскольку этот младенец был уложен необычно вотношенни взрослого (у егоступней, наискосок таза) и включён в выразительный мифологический сюжет (о рождении Индры через боксвоей матери Адити). Более определённые и численные признаки таких жертвоприношений распространились в позднеямный период и катакомбное время. Можно полагать, что они бьші привнесены населением старбсельского типа с закавказской территории алазано- беденской культуры, где к концу III тыс. до н. э. не без влияния ближневосточных цивилизаций уже существовало подразделение погребений на «культовые», «рабские - и другие [198, с. 23—39]. Нои в Закавказье «рабские» захоронения гораздо отчётливее обнаруживают сакральные традиции, нежели социальные новации. Так, помещение «погонщика волов» у левого переднего колесаповозки из к. 10 на склоне хребта Бедени [156] отвечает выделенное™ одного из четырёх колёс в п. 10 к. 1 у с. Староселье [948, рис. 1:ІѴ—V], к. 9 к/г «Три брата» у г. Элиста [177, рис. 16—21], к. 1 у ст. Утамыш на Северном Кавказе [372, рис. 2,4:1] и др. Ниже будет указано на сходство таких повозок с образом ведийских близнецов Ашвинов — сыновей Мартанды (*Яйиа смертного’), спасающих от напастей и даже смерти [670, с. 330-332; 791].
|
|
|
Рубеж ранне- и позднеямного периода ознаменовался мощными миграционными движениями, инициаторами которых стали, очевидно, носители старосельскоготипа [956]. Вполне вероятно, что в данном и др. миграционных движениях (походах) принимали участие исключительно мужчины [Геродот. История IV. 1—4; 296]. В связи с этими движениями распространились перезахоронения останков,которые представляют собой одну из разновидностей захоронения расчленённых скелетов. Это ешё более затрудняет выделение среди них жертвенных людей. Так, совместные захоронения полных и расчленённых скелетов можно трактовать как жертвоприношения вторых первым (как это и определял В. А. Городцов [159, с. 191, 207]), но можно — и как подзахоронение останков умершего на чужбине, а затем перевезенного родственника [486, с. 21—44,74; 956, с. 112]. Подобные обычаи до недавнего времени бытовали на Кавказе. Они предполагали предание останков не только родной земле, но и в определённую дату, вследствие чего умершие в «неурочный час* хранились некоторое время на деревьях и проч. [282, с. 548; 621, с. 15—16]. Однако среди множества расчленённых скелетов встречаются и такие, которые следует трактовать именно как остатки жертвоприношений. Рассмотрим наиболее показательные примеры.
|
|
|
В соседнем святилищу Чауш кургане Цьгганча у Новосельской переправы через Нижний Дунай обнаружено позднеямное п. 5, содержавшее скопление костей, уложенных таким образом, что образовалась имитация скелета, скорченного на правом боку, черепом в сторону заката летнего солнца. При разборке оказалось, что для этой цели были использованы кости 4 или 5 человек. Приэтомчереп принадлежал мужчине 35—50 лет, «руки» были выложены из длинных и яр. костей мужчины и женщины, «ноги» — из костей мужчины, «ступни» — из костей мужчины и 2—3 подростков [971, с. 30]; антропологические определения С. И. Круц]. Жертвенный характер захоронения подтверждается тем обстоятельством, что эпифизы большинства костей оказались отделены, а губчатое веиіество (очевидновместе с костным мозгом) удалено из трубчатых костей на глубину, доступную ножу и т. п. Этот случай можно рассматривать, с одной стороны, как реминисценцию образа трёхтуловишного титана, изображённого на трипольском сосуде из Гіетрен и сопоставленного Б. А. Рыбаковым с ведийским Пурушей [681 .с. 204—205]. а с другой стороны, как действительное воплощение Пуруши в его социальном аспекте, где череп «скелета» — брахман, руки и бёдра — раджанья и вайшья, а ступни — шудра [РВ Х.90.12]. Эти сопоставления показывают архаичность * Гіуруши» из п. 5: мет ннкаких оснований даже для предположений об имущественной предопределённости отраженных здесь каст — они обусловлены естественной половозрастной (возможно гакже умственно-фазической) градацией. Это обстоятельство остаётся, в обшем-то, в силе и для других парных и групповых захоронений эпохи энеолита и бронзы. Можно предполагать, что хотя бы часть «семейных» захоронений символизировали «Пуруш», подобных обнаруженному в п. 5 кургана Цьгганча.
|
|
|
|
|
|
Очевидно, такая символика вобрала в себя предшествующий дуализм покойника жертвы, рассмотренный на материалах Великоалександровекого, Старосельских и др. курганов. Это предположение основано на конкретных фактах.
Один из наиболее выразительных представлен вновотитаровеком п. 15 к. 22 у хут. Весёлая Роща Александровского р-на Ставропольского края [204, с. 127]. Дно крестообразной могилыбылопсшсыпано, и в этой материковой подсыпке, имитировавшей, возможно, потусторонние воды изначальной пучины, были обнаружены разрозненные кости новорожденного. Затем «на деревянном настиле (или носилках)», которые можно рассматривать как плот [977], был уложен младенец около полутора лет, который оказался «растащен грызунами» или же расчленён. Его покрыли «прутьевидной подстилкой» (в которой можно усматривать брасман) и ногами взрослого покойника, уложенного головой не насеверо- (какмладенец), а на юго-восток—в сторону восходов не летнего, а зимнего солнца. В целом останки детей можно трактовать здесь как жертвоприношение, сопровождавшее взрослого, призванного «вознестись» (при помощи жертв и брасмана) и содействовать наступлению Нового года (см. ориентацию взрослого), а также освобождению Солнца (см. конфигурацию могилы) от зимней потусторонней стужи.
Позднеямное п. 4 кургана у с. Ново-Алексеевка Скадовского р-на Херсонской области содержало 5 скелетов: по углам были уложены дети возрастом от нескольких месяцев до 3—5 лет. а впентре—женшина(?) с двумя обломками кремнёвого наконечника стрелыу сердца Можно полагать, что мать была убита всхватке, а её дети насильственно умерщвлены в момент погребения. Однако имеются и обратные случаи, когда взрослые жерівовались при захоронениях детей. Так, детское п. 5 к. 3 у с. Троицкое на р. Молочной сопровождалось тремя фалангами кисти взрослого человека, которые были уложены вокруг головы погребённого [303, с. 150—151]. Этот случай можно понимать как знак скорби и стремления облегчить потустороннюю участь ребёнка; он сопоставим с грузинским обычаем, когда мать перевязывает себе красными нитками пальцы во время болезни ребёнка [60, с. 86]. Другое, неисключаюшее первого объяснение: ограждение ребёнка от злых демонов, пальцы которых отпадут при попытке прикосновения к нему [640, с. 91].
Двойственное отношение к детям сохраняется и в катакомбное время. Здесь особенно много совместных захоронений, в которых дети доминируют над взрослыми (хотя обратных случаев больше). Например, в засыпке парного детского п. 4 к. 36 Павловского могильника на Среднем Дону обнаружены черепа коровы и взрослого человека [722, с. 68—70]; во многих случаах инвентарь в «семейных» могилах сосредоточен возле детей.
В срубномп. 7— 10 к. 9 кс. Хрящевка Ставропольскогор-на Куйбышевской области были погребены разнополые взрослые и двое подростков; при этом лишь череп оказался «резкой неестественно запрокинут назад», что позволило Н.Я. Мерперту предположить удушение [489, с. 136—137]. В срубном же к. 4 у с. Митрофановка Бобровского р-на Воронежской обл. 8 жертву был принесен ребёнок. Его череп найден среди брёвен, которыми обложили насыпь над основным п. 3 мужчины 30—40лет. Авторы раскопок склонны рассматриватьего как «служителя культа» [643, с. 84—88]; ввиду лучеобразного размещения брёвен и местонахождения черепа ребёнка северо-восточнее могилы, этот культ можно считать солярным, связанным с почитанием Восхода летнего солнііа(- ' стояния). Средитрёхпокойников,явносопровождавшихжрецаизп. 26 к. 2 у Новокаир, был один взрослый и двое подростков с отчленёнными конечностями [692, с. 49]. Преобладание подростков и детей среди сопровождавших лиц отмеченои в семи других жреческих захоронениях, выделенных из всего огромного массива погребальных памятников срубной культурно-исторической общности [585, с. 73]. Такая тенденция сохранилась до скифского времени вкул ючительно. Так, в Белозерском могильнике 12 у Каир детские захоронения (в том числе жертвенное п. 5 в виде черепа ребёнка 7—9 лети позвонка крупного парнокопытного) были сосредоточены в центре, возле рва II с жертвоприношениями лошади и др., который символизировал вместилище сокровищ и зародыш новогоднего мироздания Валу,—однако среди ч. ж. преобладали всё же не лете кие, а взрослые [967, с. 27,29]. Продолжением традиции этого комплекса можно считать описанный Геродотом [История ГѴ.72] обычай установления чучел юных всадников вокруг курганов скифских царей. Реминисценции таких представлений сохранились, возможно, в легенде, связанной с Лысой горой (у райцентра Васильевка на Запорожчине): мальчики освободили Солнце, спрятанное нечистой силой под землю [874, с. 14-15].
Можно принять предложенную С. Н. Бибиковым, И. Ф. Ковалёвой и др. трактовку доминирования детских захоронений и жертвоприношений как знакпочитания хтонических сил [76, с. 198; 320, с. 86]. Вместе с тем примеры раннеямного п. 25 к. 1 у Старогорожена (где ребёнок был помещён у ступней взрослого, но при этом соответствовал образу Индры), Белозерского к. 12 у Каир (где жертвоприношения детей сочетались с образами Валы и Вритрьт) и др. [975, с. 132—138] заставляют с сомнением относитьсяу постулату опатриархальной ущемлённости детей в «семейных» захоронениях и могильниках [45]. Объективнее исходить из признания поло-возрастной градации, обнаруженной, в частности, в детскихпогребениях усатовской культуры [606, с. 79—80]. Дети, не прошедшие ешё инициации, могли считаться «нерождёнными» [814, с. 98], т. е. «зародышами», способными обеспечивать «возрождение» сопровождаемых ими взрослых. Такая важность детских захоронений объясняет обилие инвентаря именно возле детей, наиболее почитаемых, таким образом,-погребённых.
В общем, погребения детей (и не только) требуют сначала мифологической из дешифровки, а затем уж — социальной их интерпретации. В противном случае последнюю можно предлагатьлишь в качестве версий, но никак не исторически х выводов. Из истории Нижнего Поднепровья, к примеру, известно, что здесь даже в XIX в. сохранялись представления о сакральном превосходстве детей над взрослыми: дети освободили похищенное дьяволом Солнце и даже основали Запорожскую Сечь [874, с. 14—15,48—49]. Не исключено, что это реминисценции времён Аратты с её мощной матриархальной традицией.
Среди парных, «семейных» и групповых захоронений немалотаких, где сакральная символика вполне очевидно преобладает над социальной. Их появление наметилось, как сказано выше, в поаднетрипольский период, а в позднеямньгй и последующие периоды они стали ешё выразительней. При этом, как и прежде, манипуляции производились, в основном, с головами.
Древнейшим из таких погребений является п. 1 к. 13—1 возле Усатово [603, с. 73—74]. В его заполнении обнаружено 6 бусини 11 пронизок из кости, 11 серебряных колечек в 1—4 оборота, кремневые наконечник стрелы и вкладыш серпа. Количество явно связано с календарём, а два последних предмета — с брасманом. Жрецами- брахманами можно считать пару пожилых мужчин, особенно обращённого к юговосточной стене, к восходу зимнего (новогоднего?) Солнца. Отсутствовавший у него череп компенсировали, очевидно, отбитой головой антропоморфного изваяния, найденной в юго-западной части кромлеха (в направлении заката зимнего Солнца). Орудием огчленениямогстатьбронзовый топорик, помещённый у шеи покойника. А бронзовое долото между погребёнными указывало, вероятно, на их разделение (жреческих функций?) —и ввиду наличия головы у второго, и вследствие обращённости его к северо- западной стенке (к закату летнего Солнца). Анализ можно существенно пополнить рассмотрением семантики находок засыпке и сосудов при погребённых, но это уместнее сделать ниже, при исследовании инвентаря. Отметим здесьл ишь то обстоятельство, что рогатая, символизирующая Тельца крышка амфорки у головы второго покойника, коррелируетсяс изображением созвезд ий Тельца вовале позднетрипольскогососудаиз Брьшзен—III [911, с. 36; 479, табл. L X XIV :4]; этот же овал вмещает также две фигурки «заклинательниц дождя» — нижняя, левая из которых (как и в рассмотренном п. 1 к. 13—I) лишена головы, и кисти её рук поднесены к шее-сосуду.
Рассмотрение п. 1 к. 13—і проливает свет на многие другие жертвоприношения в курганах Усатово. Манитуляции с черепами (их раздробление или изъятие) и др. костями обнаружены и в культовых ямах, и в сопровождающих погребениях к. 7—1, к. 12—1, к. 1—11, к. 2—II. Ав к. 5—III, как и в к. 13—1, такие минипуляции произведены над основными покойниками. Такчто это признак бсшее сакральный, нежели социальный. Что же касается «рабских» захоронений при основных погребениях к. 3—1 и к. 2—11, то следует обратить внимание на два обстоятельства: расположение их на древнем горизонте и юго-восточнее, в направлении лица основных [603, с. 49, 80]. Ясно, что восход зимнего (новогоднего?) Солнца откроется им раньше, чем основным,—вряд ли такой чести удостоили бы рабов. Что же касается их спеленатости и безынвентарности, то — в совокупности с уложенными прямо на останки камня — эти признаки можно считать имитацией зародышей (героев, рождающихся из камней [43], но никак не рабов). С подобным сочетанием основного и сопутствующего погребений мы уже сталкивались, анализируя к. 6 у ст. Дурновской, I Великоалександровский кромлех и др.. где тоже обнаружили возвеличивание, лаже обожествление жертв.
Подобно усатовскому п. I к. 13—I, позднеямное п. 6 к. 4 у с. Новочерноморье Скадовского р-на Херсонской облзсти тоже содержало скелеты двух взрослых людей, один из которых был обезглавлен. В данном случае они были ориентированы не на северо-, а на юго-восток — к восходу зимнего, быть может новогоднего Солнца. Череп скелета у юго-западной стенки «не сохранился», левая рука «смещена и лежала параллельнобедренным косгям*. Отом, чтоэтоумышленные нарушения, свидетельствуют два обстоятельства: помещение на место серпа бронзового ножа и засыпка могилы морскими ракушками [343, с. 66]. Последнее можно трактовать какхтонический символ потусторонних вод и возрождения [87]. Ключ к пониманию замещения головы ножом дают обряды вышерассмотренных п. 1 к. 13—1 возле Усатово, и п. 2 и п. 3 из курганов у Каменной Могилы [498; 507], а также некоторые шумеро-аккадские культовые изображения ХХГѴ ХХІІ вв. до н. э. Одно изображение мы рассмотрели в связи с мифом
об Инанне и Думузи: человеческая голова представлена там на жертвеннике с клетчзтым (символ возделанного поля и плодородия) орнаментом; позади неё тянутся к небу 3 извилистые линии (жертвенного огня), на небе — Луна и Солнце (с признаками зодиака), а пред жертвенником восседает верховное божество со стелами-брасманами над плечами [888; 910, рис. 2:3]. Ещё ближе к семантике рассматриваемого п. 6 изображение на другой печати, где человеческая голова помещена между левыми руками Иштар (Инанны) и Шамаша (Уту). При этом ‘Венера’ опускает голову к воздетой, вооружённой ножом или серпом руке восходящего из-за гор' Солнца’, а к “Солнцу’ и жертвенной голове устремляются потоки вод и орёл [1045, с. 87]. Имеются также изображения двух взаимоопрокинутых человеческих фигур с поднятыми к головам ножами [1045, с. 116]. Все эти изображения можно отнести к кругу представлений об умирающем и воскресающем божестве, причём голова б первых двухслучаяхвыступает не только искупительной жертвой, ной посредником между потусторонним и небесным мирами. Неизвестно, куда девался череп из п. 6, но бронзовый нож на его месте можно трактовать и как орудие жертвоприношения (в руках второго покойника, а также восходящего зимнего (новогоднего?) солнца), и как магический инструмент-брасман устремлённости в небеса, символом которых выступает голова человека.
Подобные представления обнаруживаются и в других захоронениях ямной культуры, где один из двух погребённых лишён головы [142, с,15, рис. 17:2]. При этом в п. 10 к. 1 ус. Глубокое Татарбунарского р-на Одесской области перед тазом обезглавленного покойника положили камень, на который возложили руки другого покойника («принимающего роды» от первого собственной его головы или же некого зародыша) [995, с. 41, рис. 29:1]. В п. 2 к. бус. Григорьевка Томаковского р~на Днепропетровский области голову одного их двух погребённых заменили раковиной [330, с. 12]. А взаимосвязь черепов с брасманами вполне выражена в п. 2 к. 1 ус. Малозахарьино Сблонянского р-на той же области [330, с. 6—7, рис. 2:3]. К брасманам здесь можно отнести следы на дне вдоль стен от 11 или 12 кольев (которые были вытащены перед засыпкой могилы), а также связки тростника на 3-х колодах перекрытия. Какое-то отношение к брасманам имели, возможно, ребро животного и раковина перловицы по сторонам головы старика, атакже серповидные пятна охры подглазницами и, главное, «раскраска черепа, состоявшая из широкого очелья с мысообразным, обращённым вверх выступом». Сданной, как-то связанной с брасманом, устремлённой кверху раскраской, сочетается находка в юго-заладном углу могилы «кожаного мешка, в котором лежали фрагменты от 2 человеческих черепов, густо окрашенных малиновой охрой» [330. с. 6].
Подобные манипуляции с головами покойников прослеживаются и в катакомбное время. Так, в безынвентарном п. 6 к. 7 у с. Богдановка Павлоградского р-на Днепропетровской области отсутствовал череп, но его мог символизировать единственный гранитный камешек, помешенный у выхода из камеры [471. с. 52,54. рис. 2:1]. Это погребение совершено в Орельско-Самарском междуречье выходцами из Предкавказья и может быть объяснено доныне быгуюшими на Кавказе представлениями о смене облика при переходе из одного мира в иной [595. с. 607]. о рождении героя из камня [43] и т. п. Особенно интересно в этом отношении раннекатакомбное п. 7 к. I ус. Кайры Горностаевского р-на Херсонской области [9б/,с. 26—29]. В камере был погребён юноша с глиняным горшком у головы, а во входной яме — отрубленная (с шейными позвонками) голова мужчины, перед которой поставили в виде чаши часть черепной крышки ребёнка; над входной ямой установили известняковую антропоморфную стелу. Она символизировала, очевидно, возрождение-обожествление юноши, претерпевающего в загробном царстве предписанные (сосудами и черепами) обрядом метаморфозы. Более явственно подобная идея проступает в позднекатакомбном п. 32 к. 2 у Новокаир на противоположном берегу Нижнего Днепра [692, с. 49]. На месте головы женцшны средних лет было положено 3 игральных кости, голова смешена к левому плечу, а у
чаша. Голова выступает здесь, по-видимому, залогом в игре-сражении с поіусторонними силами, жертвой взамен обретения провидческого дара [447, с. 498].
Дальнейшее, иешёболееочевидное выражение подобных представлений выявлено в к. 1 у Пелагеевки на р. И игу л [929, с. 87—92]. Расположенные рядом п. 10 с разрозненными костями и скорченное п. 19 представляли, возможно, жертвоприношение во входной яме и захоронение в камере. У головы п. 19 были поставлены 2 глиняных сосуда и чаша из человеческого черепа. Подобная чашанайденау таза вытянутого п. 116. При вытянутом п. 12 тоже найдены 3 сосуда: два из них—целый и обломок-жаровня—были изготовлены из глины и помешены во входной яме; для изготовления помещённого у головы сосуда была использована зола из пережжённых костей черепа человека. Семантика этого сосуда была рассмотрена в предыдущем разделе. Вспомним, что он символизировал появление потустороннего солнца Савитара, а также рождение и, возможно, гибель‘Отца существ’ Праджалати. В данном случае интересно, кроме того, семантическое схождение головы — сосуда — мироздания — рождения. Содержимое сосудов осталось, к сожалению, неизвестным и можно только предполагать, что они использовались длязагадочногонапиткаамриты (‘не-смсрти’), который в Ригведе лишь изредка упоминается наряду со значительно преобладающим сомой как «мёртвая и живая вола». Ф. Б. Я. Кёйпер предполагает присутствие обоих этих «напитков бессмертия* в гимне-загадке РВ 1.164.20 [294, с. 139—140]
Дата добавления: 2018-09-20; просмотров: 180; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!