Барт Р. «Удовольствие от текста» как кодекс авторского текста
«Удовольствие от текста» Барта Р. с заманчивой подрывной динамикой вырисовывает эскиз кодекса, который извлечен из массивов текста, если не утратит заманчивой ломкости – ибо пункты, выступают как границы, постепенно намекают на область движения синтезов великого ума. Мелкий ум (рассудок) утопает в различиях и выяснении свойств, разум синтезирует текст беспрерывного подвижничества в несимметрично ритмически появляющихся точках зрения.
Как создать пространство текста, работающего и трансформирующего читателя к мысли?
«А наоборот? Если я, писатель, испытываю удовольствие от письма, то значит ли это, что удовольствие будет испытывать и мой читатель? Отнюдь. Я вынужден разыскивать этого читателя («вылавливать» его) не имея ни малейшего представления о том, где он находится. Вот тогда-то и возникает пространство наслаждения. Мне необходима не «личность» другого, а именно пространство как возможность диалектики желания, нечаянности наслаждения, пока ставки еще не сделаны, пока еще есть возможность вступить в игру»[21].
Вот как акцентирует минимум невратического в тексте Барт Р.:
«Невроз -- это некий крайний предел, но не по отношению к «здоровью», а по отношению к той стихии «невозможного», о которой говорит Батай («Невроз —
это опасливое переживание глубин невозможного» и т. д.); и однако же эта крайность—единственное, что позволяет родиться акту письма (и чтения)» [22].
|
|
|
…«Возникает следующий парадокс: тексты, подобные текстам Батая (или таких, как он, авторов), написанные против невроза, из самых недр безумия, все же несут в себе {если они хотят, чтобы их читали} толику невроза, как раз и необходимую для соблазнения читателей: эти «ужасные» тексты кокетничают несмотря ни на что» [23].
Можно рассуждать об заманивании текста в терминах удовольствия, как Барт, но я бы заменила термин «невроз», столь сподвигающий обратить своё взбудораженное внимание на текст (и стремится к выздоравлению в «Критике и клинике» Делеза Ж.), чем-то более онтологически оправданным, хотя и ярким, соблазнительным, ломающим. Чувство недостатка, пространство незаполненности так же рождено, чем и рожден текст. Это значит, что сама стихия всего соблазнительного вплетена в его ткань, как темнота имени. Они появляются одновременно и тут же, сплетаясь, порождают ткань разумного зрения, полотно с пробелами, сетку с прорехами фрагментирующегося мира.
Невроз говорит: «удовольствие» -- и только этим заманивает. Тем, что невроз является удовольствием подавленным и скрытым. Но в этой недосказанности кроется унизительность и непристойность, ибо уставши говорить о достоинстве или простой рациональности человека, речь льется про порочную обусловленность структурами, о загнанном в угол необузданном, что кроется в нас как зверь и чудовище, и порой пламенными руками сквозь исписанные пониманием бумажные листы – прожигая их, сочиняет о себе зов.
|
|
|
Но эта же сила удовольствия, что желает читателя и погружает его в текст, сама могла бы быть поймана как целая вселенная со своим искусством. Чем-то мягким, вроде сочка для бабочки. Ибо эта одна большая темнота, бессознательное, в которой всё сваливается в кучу, оказывается на деле не миром, а его неприпаханной частью – она, наблюдающая за сознанием на предмет его естественности и живого пространства тайн: «Удовольствие от текста - это вот что: ценность, которой присвоен пышный титул означающего»[24].
1.2 (3) Текст скучный и текст намека, он скользит вдоль крайности!
Текст должен обладать характером неизбежности, иначе он проходит мимо моих трансформативных вибраций, выводящих из забвения. Написанный без удовольствия, он угнетает автора на самом деле не меньше, чем самого читающего – ибо без удовольствия значит: моя тенденция писать берется из каких-то эфемерных причин, не зацепляющих незаведающего источника мысли. Это даже не сама мысль.
|
|
|
Почему удовольствие – вообще одна из трех концептуальных игрушек, вышедших на поверхность вместе с языком и марксизмом?
Что эта триада сцепляет вообще, как не позволяет распасться продуктивному подвижничеству творчества? И как в этой ситуации выживает удовольствие?
«Живое начало текста (без которого, вообще говоря, текст попросту невозможен) - это его воля к наслаждению, - здесь он превозмогает позыв, выходит из стадии лепетания и пытается перелиться, прорваться сквозь плотину прилагательных - этих языковых шлюзов, через которые широким потоком в нас вливается стихия идеологии и воображаемого[25].»[26]. Невроз сцепляет читателя и писателя – как акцент, заметное место, которое может обратиться на себя внимания – из одного мира в мир другой – или каким-то образом, хотя бы лишь изображая, касается пространства поверхности общего поля тел, первичной карты телесности. Так поэтическое становится внятным мысли, сцепляется и внедряется в полотна философии, там проявляя вечность момента, в котором одновременно осознание и поэтическая стихия движутся, как сестры[27], рука об руку: «отныне смешение языков уже не является наказанием, субъект обретает возможность наслаждаться самим фактом сосуществования различных языков, работающих бок о бок: текст-удовольствие – это счастливый Вавилон»[28]. Вот такой выход из воображаемого предлагает Р. Барт. Его текст требует аваций, а не рационального захлопывания, он требует окончания повествования в следах от произошедшей красоты слова-мысли в тишине... Цитаты текста проявляют глубину взаимосплетения языков, некого рода отдданность философа поэзии (что также можно увидеть в «Поэтической грезе» Башляра Г.). Здесь лишь намекну на то, что этот текст вправду может служить неким кодексом поэтико-логосного текста, его образцом.
|
|
|
Про слово.
Дата добавления: 2018-05-09; просмотров: 648; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!