Творческие глаголы и вершины поэзии: сквозная онтология слова.
ПРАВИТЕЛЬСТВО РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ
ФЕДЕРАЛЬНОЕ ГОСУДАРСТвЕННОЕ Бюджетное
ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ УЧРЕЖДЕНИЕ
ВЫСШЕГО ПРОФЕССИОНАЛЬНОГО ОБРАЗОВАНИЯ
«Санкт-Петербургский государственный университет» (СПбГУ)
Институт философии
Кафедра философской антропологии
| Зав. Кафедрой профессор Быстров Владимир Юрьевич | Председатель ГЭК профессор Полатайко Сергей Васильевич |
Выпускная квалификационная работа на тему:
Сквозная онтология слова:
От творческих глаголов до вершин поэзии
(Язык как измерение человеческой реальности)
Выпускная квалификационная работа по направлению – 47.04.01 «Философия»
Основная образовательная программа – ВМ.5678* «Философская антропология»
Рецензент: Работу сделала:
д.филос.н., профессор Щепановская Сияна Витальевна
Михайлова Марина Валентиновна ___________(подпись)
__________ (подпись)
Научный руководитель:
|
|
|
к.филос.н., доцент
Секацкий Александр Куприянович
_____________ (подпись)
Санкт-Петербург
2017
ОГЛАВЛЕНИЕ
0.1 Введение. Некоторые методологические замечания . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 4
ГЛАВА I. В ПРОСТРАНСТВЕ ЯЗЫКОВОЙ РЕФЛЕКСИИ (СО-ЗНАНИЕ ЯЗЫКОВ): ПОЭЗИЯ И ФИЛОСОФИЯ:
1.1 Творческие глаголы и вершины поэзии. Сквозная онтология . . . . . . . . . . . . . . . . 10
1.1 (2) Время поэтическое и время на поле знаков философии Башляра Г. . . . . . . . . .13
1.2 «Век поэтов Бадью» и «Удовольствие от текста» Барта Р.:
1.2 (1) Впуская поэзис философского слова через «Век поэтов» Бадью А. . . . . . . . . . 13
1.2 (2) Барт Р. «Удовольствие от текста» как кодекс авторского текста . . . . . . . . . . . 16
1.2 (3) Текст скучный и текст намека: он скользит вдоль крайности! . . . . . . . . . . . . . 18
1.3(1) Про слово.
Закодированность – или онтология . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .19
1.3 (3) Кадровость или «ложное я» пространства . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 20
1.3 (4) Царственность слова . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .22
1.3 (5) Страсть и лучи проекции: слово. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .22
|
|
|
1.3.2 (1) Философская методология и первые шаги выражения . . . . . . . . . . . . . . . . . . 23
1.3.2 (2) Сократовское манифистирование, мысль . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 24
1.4 Афоризм как двойное дно мысли . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 25
1.4 (2) Перевод сквозного слова: слова и с-мы-слы . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .26
1.4 (3) Афоризм как минимальная единица мысли . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 26
1.4 (4) Состояние и процесс сквозного перехода (наличие как минимум двух миров
Секацкий А.К.) . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. 27
ГЛАВА II. (1) СО-БЫТИЕ ЯЗЫКОВ: ГОЛОСА И СМЫСЛЫ
2.1 Подрыв философского дискурса: высвечивание способа мысли как различения...29
2.1.1 Смыслы о музыкальном . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 30
2.1.1 (1) Голоса и смыслы: Современная шумовая музыка . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 32
2.2 Звуки голосов, интонации речей . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 33
2.2 (1) Дыхание – и мысль? . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .34
2.2 (2) Чувство ритма. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 35
2.2 (3) Голоса –как понятие, и тело – их соцветие. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 37
2.3 Аффект воображения и слои осмысления: поиск формы мысли
|
|
|
(Мамардашвили М. «Психологическая топология пути») . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 37
2.3.1 (1) Природа голоса. Первичная «карта» тела . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 38
2.3.1 (2) «Тело» со стороны звука, голоса . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 39
2.3.1 (3) Язык тела. Внутренний тон (ин-тон-ация) . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 39
ГЛАВА II. (2) ЯЗЫК И ТЕЛО
2.3.2 (1) Язык болезней и болей тела: здоровье языка
(на основе фрагментов из Кайзерлинга Г. «Путевой дневник философа») . . . . . . . . . 41
2.3.2 (2) Воображение и ин-форм-ационные поля . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 42
2.3.2 (3) Язык и тело: разум границ и разум, который раскрыт. . . . . . . . . . . . . . . . . . . 43
2.4.1 Материальный мир и тело (ориентир естественной речи) . . . . . . . . . . . . . . . . . . 45
2.4.2 Эстетика материальности (идеал «близи» слова) . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .46
2.5.1 Привычки, тело, маленькие сетки сознательности. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 47
2.5.2 Тело как карта привычного с точки зрения рефлексии . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 48
2.5.3 «Привычка» как способ быть смыслов в тексте . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .49
2.5.4 Спираль осмысления. Полюса единого процесса мысли. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 49
2.5.5 Тело-понятие: 3-тье определение «тела» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .51
|
|
|
2.5.6 Старт собственного речения: философские стереотипы. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 52
ГЛАВА III. ПРОБЛЕМА СОБСТВЕННОГО ЯЗЫКА
3.1 Проблематика собственного языка. «Герменевтика субъекта» Фуко М: Из истории
типов речи, размышления, обучения . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 54
3.1.1 О форме текста. Построение текстов . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .56
3.2 О публичной речи. О местах появления речей. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .57
3.2.1 Исток истинной речи. Всеобщий ритм. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 58
3.2.2 Своя ритмика как жизнь текста-речи. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .59
3.3 (1) О состоянии предложений (Пятигорский А.) . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 60
3.3 (2) Поиски собственного языка. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 61
3.4 Чему учится философия у литературы (Делез Ж. «Критика и клиника», Манн Де Поль
«Слепота и прозрение») . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .63
3.4 (2) О литературном языке с позиции литературной критики: осмысление текста versus
опыт текста. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .65
ГЛАВА IV. ВРЕМЯ И ЯЗЫК
4.1 Как обрести время в языке? Герменевтика «М.Пруст и знаки» Делеза Ж. . . . . . . .68
4.2 Сквозная онтология знака. Интерпретатор . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 72
ЗАКЛЮЧЕНИЕ. Перспективы исследований, результаты . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 75
Список литературы . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .77
Введение. Некоторые методологические замечания
1. Суть, остающаяся от способа мысли НКФ и дающая место свершаться смыслу (успевать соотнестись во времени) в сверкающей истине феноменального. Философия, учащаяся у потоковой литературы, обретает новую форму свободы: она учится стилю.
Это нужно для того, чтобы с двух сторон подойти к истине: со стороны слов, со стороны формы текста, имени – и со стороны сути, плетущейся в ткани такого текста, словно внося жемчужные бусины, или же, серебрясь вспышками мерцаний, подобно поэтическому полотну слов – но и не подобно*.
2. Мерцание смысла (часто встречающееся в контексте разговора о поэтическом) связано не с тем, что смысл является не всегда – но я здесь связываю это с тем, что пик понимания – это только часть цикла мысли, будто сердцевина, крещендо мелодии, у которой есть также затакты и первые брезжащие перезвоны появляющейся мелодики, на которой, будто на поле звуковых интонаций, постепенно обретают осмысленность. Это появление, взрастание, сохранение поля даже при пустотных, молчаливых тактах – есть конфигурация, которая позволяет не терять состояние мысли, и при этом не входить в напряжение, нарушение естественности – именно за счет появляющейся, вырисовывающейся постепенно гармоники целого. Того целого, которое только основа, цель же – далеко впереди, в гармонике смысла (мощи сил человека (здоровья) в Заратустре, только не только в самом человеке, но и его произведениях – о чем не говориться, но только предъявляется текстом «Так говорил Заратустра» точность попадания смысло-слова, где все элементы художественного выражения точно подобраны и к месту употреблены, как текст, в котором не к чему придраться – одинаково и с точки зрения сути выражения, и с точки зрения его формы).
Можно также заметить, что именно этот текст ставит в сердцевину «выражение» - хотя это и вполне логически последовательный ход Кантовского гносеологического поворота, где средства высветились напрямую так ясно – и человек открыл путь творческой силы формы, формирования – того, что приходит как «озарения» и «откровения», «просветы» виденья.
Целое – это лишь поле, обретшая себя без «провесных» моментов мысль: моментов, в которых потерян затакт, либо, иначе, в которых есть акцент на теле, на несобственных местах реакции.
3. Поэтому и приходится говорить как о теле (о здоровье, но и о карте тела-деланья, привычках, воображаемом, языке болезней и болей), так и о музыке (ритме, голосе, ин-тон-ировании): как иначе покажешь цикл мысли, обретение смысла гибкой, напрямую работающей с феноменальностью философией, имеющей стиль? Мысль, знающая о форме и последовательности имен, порядке слов не меньше, чем о содержании и сущностном попадании? И такое обретение, состыковывающийся такт мысли и времени, даёт этот метод рассказа о состоянии на языке же состояний, не требующей биографического повествование. Метафизическое повествование тем может быть точнее – и потому труднее для быстрого чтения – что совсем не оставляет место ситуациям, что выступят лишь средством или иллюстрацией. Всё собрано в цветке осмысленности, тянущееся к центру и обратно к краям лепестков: так и создается ритм, ближний к естественности[1].
4. Подобное метафизическое описание по жанру ближе даже не лекциям Мамардашвили М. «Лекции о Прусте», или Пятигорского А. «Наблюдение и мышление» – но «Философии возможных миров» А. Секацкого (стиль «между» - как литературе, так и философии), последней работы Делёза Ж. «Критики и клинике», «Удовольствие от текста» Барта Р. и «Путеводным заметкам философа» Кайзерлинга Г. В последней работе интересно то, что тонкие ощущения как раз таки схватываются уже «после» обретения философского мышления (или «с»), из различенной способности выстраивается некий новый способ мысли, одинаково не подпадающий не под жанр литературы, ни под стиль логической рефлексии – это какое-то новое, намечающееся место одинаково связанное – с мистикой, философией и литературой 20 века. Это поиск их общей сердцевины «между», для них единой. Если подобные языковые попытки состояния и способа мысли произведений Гессе Г. (например, «Сидхардхи») еще укладываются в жанр художественного литературного стиля, то подобное описание тонких ощущений Кайзерлинга проскальзывает явно между жанров. И поначалу непринятое, непонятное, необретшее шаблона внятности – именно оно, подобно якорю, тянет к себе судно языковой рефлексии, указывая место реального погружения – как инструмент соотнесения с глубинами, с ощутимым дном. Это место появляющейся новизны, намечающегося жанра тянет к себе мысль, особенно после ее приключений на поле французского языка (стиль философского текста Делеза «М.Пруст и знаки», «Дневника» Марселя, «Тело и плоть» Мерло-Понти и др.).
На поиски языка передавания опыта-присутствия – погружения в опыт присутствия до-, в опыт ничто (момент затакта, ещё-ничто, замирание перед-еще только начинающем твориться – в этом смысле, интересно видеть опыты разных текстов как именно такого рода опыты, тогда опред. «философии» может быть таким – выражение состояние-опыта в тексте, и с этой точке зрения можно рассматривать разнообразные философские произведения) путем текста вдохновляет Хайдеггер М. по оставшимся следам проделанных поисков – собственно, его текстов как следов. На тексте Канта И., как не странно, лежит не менее глубокий отпечаток: видно, как некоторые формулировки точно попадают в цель: то есть к приоткрыванию истины, моментально меняющей восприятие окружающего пространства, или к позиции со стороны того, как оно выскальзывающим образом творит пространство. Можно проиллюстрировать это цитатой автора: «Представление о пространстве не может быть поэтому заимствовано из отношений внешних явлений посредством опыта: сам опыт становится возможным прежде все благодаря представлению о пространстве»[2].
«Критика чистого разума» в этом смысле чистоты живой, поисковой материи мысли представляется наиболее сильной и удачной, наиболее сильным во-площ-ением осмысленности автором в пространстве текста.
И вообще, к нам мог бы творец предъявить претензию: то, что так трепетно создано как что-то цельное и работающее, мы так познанием своим стремимся развоплотить – вместо того, чтобы присоединиться к созданию каких-то новых островков сознательности и красоты. Ведь познание нужно лишь для того, чтобы нащупать инструменты, которыми можно было бы присоединиться к творению миров, пусть возможных, но претендующих на качества, задевающие действительность.
Про выбор списка литературы
Тема соотнесения языка, поэзии и философии – вещь тонкая, и во многом требует особого уровня и стиля выбираемой литературы, чтобы в ней содержалась: живизна текста. Чтобы в ней было игровое поле мысли, обученной у искусства некой новой, удвоенной форме творчества языковой рефлексии: удерживая одновременную возможность попадание и в единицу смысла, и удерживая стилевую линию повествования.
По такому критерию отбиралась литература, служа основой выстраивания собственного игрового поля смыслов, на котором не утрачивается живизна смысла: но, обретается.
Живизна текста связана с тем, что максимальное количество «обычных» мест текста (форма, стиль) живы тоже – им уделено особое внимание, нет места, в котором внимание теряется, все места есть некая часть волны, поэтому текст жив не только в точках своих пиков, но в каждом, самом малом моменте*.
Почему ищется место именно «между» поэтическим и философским способом выражения? В чем здесь края, в которые нельзя попасться, дабы сохранить уровень жизни в пойманных узорах смысла[3]?
Башляр Г. в «Поэтике грезы» открывает перед читателем ровно то же поле проблемы, которое ищется здесь:
«Но теперь мы сталкиваемся с двойным парадоксом. Почему, спросит не предупрежденный заранее читатель, вы перегружаете книгу, посвященную воображению, отяжеляющим любое изложение философским аппаратом, каким является феноменологический метод?
А почему, спросит со своей стороны феноменолог-профессионал, вы выбираете столь текучую и неуловимую материю, как образы, чтобы представить нам феноменологические принципы?
…Но может ли философ стать психологом? Может ли он смирить свою гордость до такой степени, чтобы удовольствоваться констатацией фактов, в то время как его страстному взору открывается манящий мир ценностей?
Философ остается, как сейчас говорят, ≪в пределах философской ситуации≫, иногда он претендует на то, чтобы начать все сначала, но, увы! Он лишь продолжает... он прочел столько философских книг! Он исказил столько ≪систем≫ под предлогом их изучения и преподавания! Когда же приходит вечер, когда он уже больше не стоит на кафедре, он считает себя вправе сосредоточить внимание на системе по своему выбору»[4].
И эта ситуация, в которой оказывается мысль, стремясь выйти в современной кафедральном способе жизни на поле своего дела, сладчайшей игры образов и смыслов, к который и поэт и философ одинаково призваны!
Это их личные и незаглушенные души глубинные потребности, которые заглушаются современными им способами думанья (личное воображаемое каждой эпохи, истории, в конечном итоге, биографии) – как будто, они не были никогда созданы, как будто эти переходящие подпорки – и есть человеческая жизнь! Но она, как в стихе: - «я и творец и творение». Желание не стариться раньше чем начался процесс взросление – это попытка отвоевать свою молодость, ею достичь и укрепиться в мире как островок подлинной жизни человека.
Поэтому философ-антрополог по своему игровому полю оказывается здесь в выигрыше: его поле имеет опытной материал внутренней феноменологии, вышедшей на культурное поле –получив внешнее оформления, в контакте с «наружу» мира человека, его всеми формулировками происходящего через творческие и интеллектуальные (языковые), а также технические средства. Материя своего человеческого существа не ограничена лишь определенными способами поиска и формулирования человеческого знания. Сама по себе идея такой кафедры – есть просвечивающаяся тенденция свободы внутри институций, которые, по сути, есть лишь общественная фиксация глубинных интересов человека как целого, как тела мира, ищущего разные грани своей определенности, идентификации.
Причем, антропософский опыт различен: если один в процессе поиска находит таки свою определенную идентичность (это можно было бы назвать определенным способом энтелехийности, конкретным), то другой – находит себя в соединении со своей переменчивой беспредельной сущностью, и говорит – об идентичностях, о голосах – то есть замечает разнообразие в себе, многогранность, переменчивость на уровне голоса. Автор как раз из таких, потому и встает такая проблематика, ведь это чрезвычайно интересно – на каком уровне человек воспринимает истину (восприимчив – открыт, обучаем, изменчив) – на уровне беспредельности или определенности? И почему на уровне определенности – например, умении правильно прикладывать усилие, чтобы что-то совершить – человек может воспринимать это стереотипизированно, если задастся вопросом. И именно там, где бродит-брезжит неопределенность, там более всего и находит себя человек, исток своей беспредельности. И ведя об этом речь, очень легко остаться на поле философии, ведь по всему выходит, что именно на уровне неопределенности формируется понимание человеком самого себя, формулируется вопрос и ищется ответ – именно потому, что на этом уровне (как мыслить по-своему, как иметь собственные типа чувств-состояний за текстом и т.д.) он никогда не может быть найден, окончателен – поле принципиальной неразрешимости, трансформации, поиска – и может выработать новые методики чувств, способа мысли, по-новому устроенных пространств состояний и т.д. Может быть, по этому принципу и стоит уже делить «философии» - по тому, что собственно ищется – если угодно, на каком уровне тела, что в карте-мандале тела остается незаполненным – поисковым? Ведь полотно текста состоит не только из способов мысли – но и способов вдохновения, состояний-чувств проживания (в пространстве как наполнение содержанием) – то, что оживляет мысль, также способы воздействия-соблазнения (и захватывания) читателя к чтению, например, и т.п.
0.1 Почему эта проблема актуальна.
Современная скорость времени неантропоморфна (неестественна сборке-пониманию тела). Время ускорилось, мерцающее восприятие. (Попытки текста стать мерцающим – деструкция Хайдеггера, деконструкция Дерриды). Задача – приблизить человека ко времени в сложенной ситуации.
Очевидно, переживается смена скоростных режимов. Задача – догнать текстом потоковую философию лекций (Мамардашвили М., Пятигорский А.) – что отчасти отражает идея Фуко, Делеза про литературу как срединный момент. Был период лидирующего способа философского времени в Европе, классическая философия, и поэзия как бы была отодвинута (НКФ). Были моменты, когда поэзия более похожа на философию выраженную поэтическим образом (Амар-Хаям, Шекспир).
Современный скоростной режим являет задачу попадания в мерцание, как феномен со-в-падения, случайности (как с-луч-ения, соединения в феноменальном настоящем).
Философия сейчас тянется к поэтической скорости (но беря мерцание в новом качестве - потоковости), которая лучше ухватывает время(в худ. Литре у Пруста время – обретенное и утраченное).
То есть классические модели выстроенности мысли, подобно пирамиде, которые основываются на бесспорности: принципов, законов мышления – оказываются громоздкими для применения во времени, то есть оказываются феноменологически неточными.
Сейчас же требуется феноменологическая точность: попадание к феномену реального времени. Вымывание воображения усиленным выстреливанием различения, ускорение ментального напряжения, которое произошло в НКФ, оторвалось, выбилось от скорости природных ритмов тела – от соответствия с образным воображением(способности им пользоваться и его понимать). Зато в этот момент воображение и природа стали понятны как исток чего-то одного, что можно проявлять, познавать. Поэтому философия выступает как тип соотнесения 1.) ментального информативного напряжения-сути, 2) и природы ритма тела, - естественности, лона воображения. Отсюда психоаналитические дискурсы травмированности, выражающие феномен невроза (Фрейд).
Авторство(и ее проблематика) актуальны, так как – философия изжила чистую логику – почему философия черпает материал из искусства. Ищется, как появляется мысль как авторства – не литература, а мысль.
Но в стиле текста, в форме выражения как раз ведущей поэтому является философская антропология: она берет предметы человек, язык и т.п., которые ставят задачу сразу удерживать оба регистра восприятия. Регистр ментального напряжения и фона воображения, то, что познается, инструменты познания – и то, что является. В этих предметах берется сразу различенное, многооаспектное, многоуровневое целое. Это не фрагментарности, а это предметы: они выступают как такие понятия, под которыми сразу как целые соцветия тем, собирающие целое с возможных сторон, но всегда обладая и полем исследованием, и ментальным удерживаемым напряжением-сути.
И бинарная логика отрицается именно в следствии этой ситуации: мы не можем задерживаться всецело на одной из оппозиции, это врезается во время, слишком выбивается из скоростей, которые дает время (феноменологическое выражение «реального»). А сейчас задача – совмещение двух одновременно, текст, проскальзывающий линию одного и другого шаблона, цельные способы думанья требуют новой слаженной формы в философии.
Поэзис – реклама(заявление о себе), например, как конкретные формы проявления взаимодействия публичного (всеобщеобщего поля с-мы-слов) и интимного (индивидуального) переплетаются в феномены, вхожие в один какой-то цельный предмет, которому может еще нет имени. В поиске этого имени и обретает себя обозначенное пространство смыслов.
Ситуация столкновения поэзиса и гнозиса не имеет аналогов в мифологии. Но начинается процесс их различения с древних времен, хотелось бы найти образы, которые вели к этим понятиям: но, однако, мифологического образа, который был иллюстрировал столкновение поэзиса и гносиза не найти. Встречаются такие образы: с одной стороны это мифологическая богиня, наиболее известная - индийская Сарасвати, например, которая отвечает за речь как поток речения, это богиня, покровительствующая и поэтическому и знанию одновременно: как образ речи-реки. Этому способу получать знания – как поток речения, близок метод ведения, корень «вед» - это «веденье», «виденье»,позже у Платона уже продолжение этой линии – это открывание«идеи» (опять же как сути на некоем фоне не-сути), которое появляется на фоне некоего поля брожения – как выстреливающее из него озарение-идея, ясность состояния.
С другой стороны – греческий бог Гермес, связанный с умом, различением, то есть с «гнозисом», позже Гермес Трисмегист приобретает мистическое наполнение в схоластике-возрождении – как различающий гнозис, логика, наполненная истинностным качеством. Далее герменевтика связанная с трактовкой, толкованием, интерпретацией Гадамера и др.
Эти два поля порождают будущее более тонкое различение поэтического и философского метода выражения и способа сообщения с истинными, предельными состояниями человеческого прозрения и знания.
ГЛАВА I. В ПРОСТРАНСТВЕ ЯЗЫКОВОЙ РЕФЛЕКСИИ (СО-ЗНАНИЕ ЯЗЫКА):
ПОЭЗИЯ И ФИЛОСОФИЯ
Творческие глаголы и вершины поэзии: сквозная онтология слова.
«Поэт богат тремя вещами:
Мифами, даром своим и чужими стихами»[5].
В поле столкновения поэзиса и логоса находится только одно существенное отличие, в остальных аспектах – скорее переплетение. Отличие вот в чем: если скольжение внутри поэтического производит изменения из воображения, то философия, скорее, внутри тела, ибо мысль обращает на – «по сторонам», в котором присутствуют и реальные другие – им как бы присваивают со стороны искусственную чуждость.
То поэзии скорее – плывет внутри пущенного на волю воображения, позволяет ему раскрывать образы из только намёков смутных чувств – не сколько пробуждая их к истоку, сколько озаряя их просветлением целостного образа, эстезиса моментного существования. Просветление внутри воображения – поэзия – кардинально не меняет схему тела, только воображения. Поэзия делает просветы из естественного состояния – доводит их уже – существующие, до вершин.
«Поэзия — мгновенная метафизика. В коротком стихотворении поэзии надлежит выразить все одновременно — свое видение вселенной и тайн человеческой души, личность и предмет…только останавливая жизнь… она воплощение самой одновременности»[6].
Поэтическая одновременность выстреливает из естественного состояния воображения, она не тратится на преамбулы и объяснения, но способна хваткой меткостью попасть в вертикали зеркал мира, не отсвечивая в области тел, не озаботившаяся подготовлением слушателей, беззаботная – к короткому мигу просветления – в образе – и сквозь коридоры их связей, выстреливающая вверх, ибо тогда воображение показывает свою ткань, а также свою прозрачность.
Есть множество идей касательно поэтического слова, но проведя изучение их, ничто не оказалось так близко к единственному их различению, как статья Башляра Г. «Мгновение поэтическое и мгновение метафизическое». И в конце концов, философская работа интересна не архивом всего, что было сказано по сходным темам данного вопроса, а живому разворачиванию мысли в границах данной темы – самих же идей не так много, и мышление не в том, чтобы их перечислять, но создать некий собственный цветок границ – и в них являть мысль. Чтобы явить в тексте ее сверкание, когда мысль выводит читателя из забвения и производит некоторое изменение (в теле), метафизическое озадачивание, но не лишь – озарение и остановку в молчании, в неспособности говорить. В этом есть как открытие тишины, так и ее неприкосновенность, уход от речения.
«Если прочие метафизические опыты обставлены бесконечными предисловиями, то поэзии чужды преамбулы, принципы, методы и доказательства. Она отвергает даже сомнение. Единственная нужда ее — в молчании, в прелюдии тишины. Поэтому она прежде всего стремится к обезоруживанию слов, заставляя тем самым умолкнуть прозу и все то, что хотя бы отдаленно оставляет в душе читателя намек на какую-либо мысль или звук… Именно для того, чтобы создать мгновение сложное, соединив в нем бесчисленные одновременности, поэт уничтожает простую непрерывность связного времени.»[7].
Но несмотря на вышесказанное, что добавит объяснение и экспликация философского слова чистоте поэтической вертикали, её победоносной тишине, празднующей вершине?
То философия не оставит в покое, завершив свой текст: она будоражит, провокационно недоговаривая и выявляя наполовину, она претендует на кардинальную перестройку, провоцирует истоки работающие полей воображения. Она непременно укажет на несовершенства устройства «тела» (или бессознательного, или реагирования (разберется с методикой работы ее) на те связи понятий, что именуется телом) – противодействуя ткани сновидения, вообразимых как бы самих собой вершин – стремясь пробудить, найти путь, остановив полностью на моменте механике соединительных тканей. Она постарается выключить из течений: полностью, насколько это возможно. Она принудит запускать стремление, словно дыхание, самому, самостоятельно найдя включатель мотора духа. Подспудно, создав некую новую схему тела, куда более проявленную, чем первые ощущения, но всё менее и менее окутанную вуалью сна. Не останавливает ли мысль время вообще, не подводит ли к тотальному безвременью – указав на нетерпение, не учит ли терпению и бдению.
Терпение: философия не только влечет к перестройке, она даже не проведет через четкий метод перестройки, как религия, но озарит пространство процесса, осветит место, даст поле неким созданиям собственных инструментов перемен себя, обращения с мгновениями вневременья через творящуюся карту бытия. Эти карты бытия подобна сетям, они ловят мгновение наверняка, они как отработанная методология соприкосновения с пограничьем: мира и созидательной силы – в детальной точности, только ещё намеривающейся явиться в феноменальности, и ещё стоящей одной ногой в бытии.
Мысль готовит к существованию как переменное – статичный поначалу образ действия её (Парменидово бытие) ясно зрит (через новое бесстрастное светило-око) вокруг себя непрерывное движение – и идёт к нему в ученики – ибо иначе коренится разрыв и зазор мира – а разве он может стать корнем?!... Потому смиряется с переменной и отделяется от ролей.
Но почему – изменение тела? На первый взгляд ведь, мышления. Но философский дискурс, или дискурс мышления, устроен так, что вворачивает при своем изменении всего человека целиком, делает мышление абсолютным, перво точкой-стартом – всё включает в него – и именно поэтому вынужден заняться и телом – его местом, ролью, в конце концов, понятием.
Стремясь к полной самостоятельности мышления, мысль направляется к самым телесным словам – глаголам, и стремится стать их транслятором, проводником их первичной творческой силы.
Бурление творческих сил – и поэтических голосов, и речей схватывания конкретной мыслью – порождает толчок к творчеству. Вот критерий, который позволяет отличить настоящее произведение, где что-то ещё, кроме автора, говорит через текст, где вдохновению дано место и воля говорить: как можно удерживать имение ввиду и творческий порыв в слове? «Иметь ввиду» ложная форма ума, попытка объять содержание – не дает место новому для самого себя – а значит считывается в предсказуемости намерения и со стороны. Без этой ложной формы метафизика поэтического и философского мгновения стремятся к своим нулям, к своим белым бесконечностям, словно окольцованный свет, они не успевают иметь что-то ввиду, они освобождают текста от ложного, конечного себя, на несобственное указание и пристань к своему телу, явному через боли и болезни, «я» в теле[8]. Поэтому философия обращается к телу, дает ему понятие, возводит до понятия, присваивает способы обращения мышлению – высвобождает от слепых пространств причины, идущие сами собой следствия. Понятие голоса[9] и работа с ним также может указать как неприсвоенные методы обращения, чужие интонации, уход голоса в себя – так и собственный регистр голоса – доведенный до чистоты транслирования во внимании и вникании в самого себя, в искреннем к себе самому отношении, это схватываемо словоформой «непонятно, кто это говорит», что проносится, в частном случае, как даосское понятии тонкости усилия духа, лишенное заметных телесно (в свободе тела) напряжений.
Тело намекает на близь мира. Эстетика пространств, явление близи – близкого не Ф. Ницше, но как близь метафизического момента. Близкое – не как истертый дальний, не как одомашненный – но как сохранение свежести дали в доме (современные «пространства») в масштабе малых вещей, самых мелочей (всех мелочей), не оставляя их на стороне неразумного, по ту сторону островов сознательности – как маяки обыденности, подспудно ввергающих нас в опасность чуждающихся вещей, всегда готовых открыть врата старья.
Сквозная онтология: значит, и проходная, знакова как момент перехода – и как пройти насквозь, наличие сквозного прохода – выхода – из одного мира – в другой.
Сквозная онтология как проходная намекает на момент перехода – и формирование собственного входа (в мир), где виден масштаб пути целиком. И фиксирует на том, что онтология слова может упасть в проходную, стать одним из прохожих, не являющихся для нас не только событием, но и знаком. Но ведь и пройти насквозь, вызнать некие проход – от одного мира – к другому, от мира первого спонтанного, воображения – к миру мышления, давшего себе уснуть* в мысль о мире, и так пустившего себя в воображение с двойным дном.
Сквозная онтология: значит «пройти насквозь в…» Из какого-то одного места – в какое-то другое. Мы начинаем видеть пути: и то, что было в начале, и то, что будет дальше.
Дата добавления: 2018-05-09; просмотров: 299; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!