Запись, сделанная после пятой консультации
На следующий день мисс Кэм пришла на пятую встречу со своим консультантом. Сначала она планировала сразу после консультации уехать из города на пару дней, чтобы отдохнуть. Во время сессии ей удавалось очень глубоко исследовать свои переживания, за исключением взаимоотношений с матерью. Ей казалось, что изменить эти взаимоотношения все равно невозможно. Она осталась на своей позиции, утверждая: «Я всего лишь маленькая девочка. Но как же это отвратительно — ощущать себя маленькой девочкой, когда мне столько же лет, сколько вам». В заключение беседы, которая, по мнению консультанта, была совершенно нетипичной с точки зрения завершающей курс терапии, клиентка попрощалась с консультантом, имея намерение попытаться разобраться с этим самостоятельно. Эти строки были написаны несколько часов спустя.
«Какой отчаянно безнадежный случай! Безвыходный, скучный, унылый и бесвкусный, как будто бы сражаешься против абсолютно ровной, совершенно гладкой, невыразительной и катастрофически бесчувственной стены, которая всегда была и будет поразительно неподвижна, непроницаема и неприступна. Отвратительный конец всему: жизни, росту и развитию, потому что бесплодная, недвижимая стена непостижимо отделяет меня от самой себя. Сложно передать чувство беспомощности, но тебе кажется, как будто бы все в этом мире потеряло смысл: нет никакого смысла пытаться решить проблему и постичь непостижимое самостоятельно, нет никакого смысла ни в чем, потому что сама жизнь стала бессмысленной и теперь уже ничего не значит. Она может лишь закончиться осознанием невозможности достижения желаемой цели, безграничной фрустрацией и в итоге смертью. А то, что казалось непостижимой тайной, окажется всего лишь открытием окончательной ничтожности и тщетности всего сущего, откровением всеобщего отрицания и пустоты. И там не будет ничего, чего бы ты не смог понять, просто потому, что там не будет совсем ничего, и там нечего будет понимать. С тем же самым успехом тебя могло бы здесь и не быть, как могло не быть этой консультации и всего остального. Имея даже огромное желание решить какую-то проблему, ты не сможешь ее решить, если она изначально нерешаема. Невозможно объять необъятное! Я бесцельно рассуждаю о глупом существовании, которое вы бессмысленно отражаете. В этом нет абсолютно никакого смысла. И вдобавок ко всему, чтобы жизнь мне не казалась медом и чтобы все окончательно испортить, вы смотрите на меня неодобрительным взглядом. Сейчас я уже прекрасно понимаю, что на самом деле вы вовсе не смотрели на меня неодобрительным взглядом и что дело тут совсем не в вашем взгляде. По большому счету мне наплевать на это; ваш взгляд, как таковой, меня совершенно не заботит; мне все равно, одобряете ли вы меня или не одобряете. Но, видите ли, в последний раз ваше лицо вдруг резко изменилось. Сначала оно выглядело мрачным и хмурым. Казалось, что оно не просто потемнело, а прямо-таки почернело, оно вдруг стало восторженным и очарованным, оно светилось этим открытием, а я была внезапно сбита с толку, как маленький ребенок, и ужасно разочарована тем, что потеряла остроту и ясность зрения. И есть что-то чудовищно неправильное, что меня пугает и смущает в том, как вы смотрите на меня сейчас. Мне страшно хочется протереть глаза, чтобы разогнать обступивший меня туман. И еще мне хочется отмыть ваше лицо. Я вижу, как оно опять покрылось налетом угольно-черной пыли. Мне доставляет некоторое облегчение представлять, как я наливаю много-много воды, беру много-много мыльной пены, хорошую мочалку и драю ваше лицо до блеска. Я намываю его до тех пор, пока оно не станет сиять девственной чистотой. Так или иначе, но эта сажа и копоть на вашем лице — большая ошибка, которую мне очень хочется исправить, внеся посильные коррективы в сложившееся положение дел. Мне хочется, чтобы все стало правильно. Но сейчас уже слишком поздно, хотя, может быть, тогда тоже было уже поздно. Сейчас все кончено, и я лежу на самом дне этой пропасти страдания, из которой мне никогда не выбраться без посторонней помощи. А поскольку никакой помощи мне больше никто оказывать не будет, то я не выберусь отсюда никогда. Точка. Но я сама вырыла себе эту пропасть; и, когда я только начинала рыть яму, я заключила контракт о том, что согласна принять любые последствия, которые вследствие этого могут наступить. Что, если я копнула чуть глубже, чем я ожидала? Что, если я никогда не смогу найти обратного пути? Тогда я буду вынуждена научиться жить здесь. И единственным условием этого обучения будет неколебимая вера в то, что выход есть, что он существует, даже если я никогда не смогу найти его самостоятельно».
|
|
|
|
|
|
|
|
|
Это отчаяние поразительным образом контрастирует с тем состоянием расслабленного умиротворения и счастья, которое наступило после четвертой консультации, иллюстрируя невероятные колебания и перепады настроения у некоторых клиентов. Это чувство крайнего опустошения и полного одиночества может возникнуть в ситуации, когда имеет место глобальная структурная реорганизация личности, но это не означает, что оно обязательно должно стать спутником этого неоднозначного процесса. Об этом свидетельствует опыт автора этой книги.
|
|
|
Живое описание изменений в восприятии консультанта клиенткой имеет прямое отношение к теории личности. На четвертой встрече лицо консультанта, которое выглядело мрачным, вдруг изменилось и внезапно посветлело, очистилось и приобрело индивидуальность. Заметим, насколько велико соответствие этих изменений в восприятии консультанта тем изменениям, которые произошли в ее самовосприятии в четвертой беседе. Но сейчас, когда клиентке кажется, что она достигла мертвой точки своего бессмысленного существования, лицо консультанта опять поблекло, потемнело и приобрело неодобрительное выражение. В одной из последующих глав мы рассмотрим некоторые из наших исследований в этой области, в которых приводятся свидетельства, подтверждающие неединичность такого опыта. Становится очевидным, что клиент воспринимает окружающих его людей в тех же (или в схожих) категориях, в каких он воспринимает самого себя; а изменения в восприятии самого себя вызывают и провоцируют изменения в том, каким образом воспринимается все остальное, в том числе и другие люди.
«Мне удивительно и необыкновенно странно видеть, насколько автономным и неподконтрольным стал этот процесс, стоило ему только начаться. В среду (четвертая консультация) я была в великолепной форме и в чудесном настроении, в прекрасных, как никогда, отношениях с самой собой и окружающим меня миром. Прежде со мной такого не случалось. Я была готова пережить многие годы чудовищных страданий и жутких стрессов и приложить несметное количество усилий к решению несметного количества самых невообразимых проблем. Пятницу я оставила для того, чтобы привести все в порядок и собрать воедино все потерянные концы. Сначала все шло просто идеально. А потом, откуда ни возьмись, абсолютно непроизвольно появилось это необъяснимое отчаянное страдание. Я по глупости проигнорировала его, ибо все мое внимание было поглощено совсем другими вещами. Я не стала рассматривать тогда еще едва зародившееся чувство. Однажды ты позволяешь процессу следовать своим курсом и соглашаешься на то, что обретешь спокойствие только тогда, когда вся работа по реорганизации будет полностью завершена. Но в итоге получается, что твоего сознательного решения о том, когда следует эту работу завершить, недостаточно, потому что оно оказывается не вполне надежным и не имеющим достаточной силы».
В очередной раз мы сталкиваемся здесь с доказательством того, что «нужно позволить своему опыту донести до тебя его собственное значение и его истинный смысл». Клиентка приняла сознательное решение, что курс терапии следует завершить, но внутренне она не чувствовала, что этот процесс завершен. Ощущение неизбежности продолжения процесса, которое она описывает, является достаточно распространенным феноменом, несмотря на то, что существует вероятность его приостановки из-за страха или включения защитных механизмов. В целом этот вопрос заслуживает более подробного рассмотрения.
Следующие, наполненные болью слова были написаны позже, в тот же вечер пятницы, когда состоялась пятая консультация.
«Весь вечер я бродила кругами как приведение, пытаясь найти ответ и убедить себя в том, что все обстоит совсем не так. Я силилась доказать себе, что я просто не могу быть настолько жалкой и несчастной, что все это не имеет никакого смысла и все в том же духе. Но потом меня вдруг поглотило осознание того, что на самом деле все именно так и обстоит, имеет это какой-нибудь смысл или нет, что я и есть жалкая и несчастная. Я упала в кресло и попыталась, открыв пошире глаза, внимательно посмотреть на свою собственную боль, я попыталась подпустить ее как можно ближе к себе в надежде на то, что это вызовет (по крайней мере, мне так казалось) кризис, что если я возьмусь за это разом и в полную силу, то я непременно буду ввергнута в кромешную тьму, которая меня поглотит и предаст забвению, и после всего этого я выйду оттуда совершенно новым человеком. Что ж, это не сработало. Но пока я горбатилась на этой помойке жизни и возилась в беспорядочной куче, состоящей из моего собственного страдания, унижения, боли и жалости к самой себе, которая, к счастью, не разрослась оттого, что состояние моего здоровья стремительно ухудшилось, моему внутреннему взору открылось ваше лицо, на котором, как непременный атрибут, повисло это выражение неодобрения, которое я наблюдала на консультации. Возможно, я вела с вами какой-то внутренний диалог и какие-то из моих мыслей были адресованы вам, — я, честно говоря, не помню точно, что именно и в какой последовательности происходило, — но в любом случае в это время я вела отчаянную борьбу, пытаясь решить эту загадочную проблему взаимоотношений с собственной матерью, как вдруг произошли две вещи. Наверное, за всю свою жизнь я не смогла бы вспомнить, какая из них случилась раньше, а какая произошла потом. Но каким бы образом это ни произошло, одно событие едва ли не наступало другому на пятки. Первая вещь заключалась в том, что я вдруг совершенно четко осознала, что мать точно так же имеет право делать собственный выбор и быть тем человеком, которым она хочет быть. Она имеет право быть любой. Все оказалось очень просто, и ответ был совсем рядом. Другая вещь состояла в том, что, когда я смотрела вам в лицо, мне начинало казаться, что откуда-то появляется рука, которая как пленку сдирает с вашего лица плотную и непроглядную тень неодобрения, которая так обильно его покрыла и под которой ничего не видно, а из-под этой толстой завесы вдруг обнажается лицо, которое просто дышит свежестью и сияет своей неповторимостью, — лицо, которое я так боялась потерять из виду сегодня днем, а потеряв, была так разочарована. Все было очень натурально; за всю мою жизнь это был, пожалуй, самый невероятный и по-настоящему живой опыт. Если я скажу, что все это было похоже на галлюцинацию, то этим я не смогу отразить и сотой доли живости произошедшего, потому что на самом деле это и была галлюцинация. Я имею в виду не само по себе лицо, которое было лишь живым воспоминанием, но тень моих собственных чувств, которую я отбрасывала на него. Разве не удивительно, как это внезапное прозрение откорректировало не только те чувства, которые я испытывала в тот момент, но также и те, которые так и хранились в искаженном виде на складе моей памяти? И это объясняет преследовавшее меня, но постоянно ускользавшее от пристального рассмотрения чувство, которое я испытывала по поводу вашей внешности. Я видела в ней нечто, что ставило меня в тупик, нечто настолько странное, что я буквально разрывалась между невротическим нежеланием на вас смотреть и страстным желанием пялиться на вас часами в надежде рассеять туман загадочности, проникнув в самую суть тайны. Потом, могу поклясться, что два или три раза я слышала, как вы смеялись, но стоило мне только перевести на вас свой взгляд, от смеха на лице не оставалось и следа. Вы моментально становились абсолютно трезвым, здравомыслящим и сосредоточенно спокойным.
С таким серьезным видом вы не могли бы позволить себе не то чтоб засмеяться, но даже улыбнуться. И вот в очередной раз, когда вы засмеялись и я взглянула на вас, что-то вдруг соскользнуло с вашего лица, упало мне на левую руку и мгновенно исчезло. Конечно, это были галлюцинации! Может быть, вас это и не удивит, зато меня-то это точно выводит из состояния равновесия.
Так или иначе, мое страдание растаяло, хотя я и боялась этому поверить. Сейчас я чувствую себя уставшей, у меня разыгралась просто ужасная простуда, но, несмотря на все это, жизнь стала по-прежнему вполне терпимой и сносной».
Здесь мы видим, что важное открытие, как это часто бывает, происходит в интервале между консультациями. Пока это открытие продолжает оставаться достаточным, оно приобретает эмоциональное и операциональное значения, которые поддерживают его живость и новизну. Когда это открытие будет озвучено на следующей консультации, оно будет оставаться по-прежнему значимым для клиента, но консультант едва ли сможет проникнуться всей глубиной и остротой того переживания, которое за этим открытием стояло.
«Галлюцинации» достаточно редки, но вовсе не являются единичным, исключительным или уникальным опытом в практике клиент-центрированной терапии. В целом можно сказать, что в тот период, когда клиент подвергается глубинной внутренней реорганизации, те составляющие его психики, которые с позиций диагностики могли бы быть названы психотическими, получают возможность достаточно свободно проявляться. Такое явление встречаются нередко. Если смотреть на эти проявления психики с позиций самого человека, из его внутренней системы координат, их функциональное значение становится вполне очевидным; отсюда нам непонятно, почему они должны расцениваться нами в качестве симптомов «заболевания». Нам кажется, что видя в этих проявлениях важную, наполненную глубоким личностным смыслом попытку организма приспособить самого себя к окружающей среде обитания, мы становимся на более перспективный путь понимания тех процессов, которые происходят в человеке, нежели когда стараемся категоризовать эти проявления как ненормальные, болезненные и органически не свойственные здоровому человеку.
Следующая запись была сделана в понедельник.
«Ну что ж, вот мы имеем еще один пример поразительной автономности этого процесса. Как истинная почитательница Джаггернаута[6], могу сказать, что сразу после первого же мужественного и добровольного порыва противостоять этому ты оказываешься лежащим на лопатках (нравится тебе это или нет) и продолжаешь оставаться в нок-дауне. Тебя собьют, переедут, раздавят, потому что ты уже не можешь сказать: «Эй, прекратите! Достаточно!» Тут либо все, либо ничего. И как бы там ни было, единственный достойный ответ заключается в том, чтобы полностью согласиться с тем, чего ты все равно никак не можешь избежать.
В субботу утром я хотела позвонить вам и сказать, что у меня все в порядке. Я была уверена, что вам будет приятно слышать, что работа более или менее успешно завершена. Но, несмотря на то что дух был столь бодр, весел и готов на что угодно, плоть оставалась немощной и окончательно разбитой, уставшей и ослабшей от болезни, так что я просто не смогла выволочь себя из постели, чтобы дотащиться до телефона...
Ближе к вечеру я обнаружила, что непонятная боль и непостижимый страх снова возвращаются и уже плещутся у моих ног. Но в десять вечера все это достигло пика и поднялось на новые высоты. На этот раз доминирующим было чувство страха — дикого, животного, иррационального страха, который настолько ужасен, что только по счастливой случайности мне удалось избежать столкновения с ним, в котором он поглотил бы меня полностью. (До этого я считала, что страх был подчинен боли.) В течение долгого времени я с неистовой силой обдумывала причину этого ужаса, и в тот самый момент, когда у меня закончились последние силы, чтобы вытерпеть это еще хотя бы одну минуту, ответ вдруг сам свалился мне на голову — да я же боюсь смерти! Это открытие меня неожиданно поразило! Я всегда размышляла о смерти как о венце жизни, оттого особенно интересном, как еще об одном опыте, к которому ты должен предварительно приготовиться, потому что, если ты окажешься мазилой и пропустишь этот шанс, у тебя не будет другого, чтобы попробовать еще раз. Мне всегда казалось, что ты должен быть в полном здравии, чтобы умереть. Шок от собственного открытия, казалось, заморозил на некоторое время былой ужас. Этого времени было достаточно для размышления. И конечно, прежде всего я подумала о том, что в таких обстоятельствах единственной спасительной гаванью, единственным прибежищем остается мысль о Боге. Но когда я повернулась к нему, я лицом к лицу столкнулась с первозданным ужасом, который был абсолютной противоположностью тому, что я ожидала увидеть. То, с чем я встретилась, было предательством. Он, который заявлял, что и есть сама Любовь, оказался торговцем смертью, мстительным и жестоким, разрушающим все вокруг себя и вызывающим панический ужас и ненависть к себе. И в страшном сне мне не могло присниться, что, видя мое бедственное положение, тот, кто называл себя Другом и к кому я обращусь за помощью, повернется ко мне спиной и окажется Врагом. Я не могу передать вам, на что это похоже — подойти к окончанию всего и обнаружить, что этот конец бесконечно страшнее всего того, что ты мог себе представить или вообразить, на что рассчитывал и чего ждал.
Я пыталась бороться с этим кошмаром, но при столкновении с таким ужасом ум в оцепенении отшатывается, и это отвращение приносит с собой некоторую разрядку и облегчение. В один из таких моментов мои мысли отвернулись от Бога, о котором я не могла думать без ужаса и которого продолжала бояться до смерти, и обратились туда, где я могла найти облегчение другого рода. Я вдруг подумала, почему смерть страшна только заранее? Нас пугает ее ожидание! Сама по себе она вовсе не столь длительна, как жизнь. Жизнь же всегда существует только в настоящий момент, поэтому она есть что-то вроде вечного настоящего, которое никогда не закончится. Жизнь и смерть представляют собой настолько разный и несовместимый опыт, что у тебя нет никакой возможности получить какое-либо представление о смерти, пока ты не умрешь, или какое-либо заключение на основании своего опыта о жизни, пока ты жив. Даже когда ты уже неуклонно двигаешься по направлению к смерти, когда ты уже почти достиг ее, все равно до самой последней своей предсмертной секунды ты занят тем, что живешь. Поэтому ты просто не можешь бояться смерти, ибо ты не знаешь, что она из себя представляет; единственное, чего ты реально можешь испугаться, так это жизни. Все очень просто, и даже еще проще! И сразу весь твой страх тает просто на глазах. С такими мыслями я была готова встретиться лицом клипу с любыми трудностями, в том числе и с отчаянно болезненной проблемой этого Бога, который, как казалось, меня предал. Мне стоило больших сил суметь поднять свою больную голову над волнами страдания, которые омывали каждую мою мысль, но в конечном счете я все-таки пришла к осознанию того, что все, что происходит со мной, есть не что иное, как мой же собственный очередной выбор, который просто предстает передо мной в завуалированной форме. Суть ли Бог сама любовь или он есть ненависть? Я не могу привести никаких доказательств в пользу той или другой позиции, поэтому я вынуждена просто принять одну из них на веру. Он не может оказаться отчасти и тем и другим, ибо обе эти ипостаси взаимно исключают друг друга. Сейчас я чувствовала, что он жесток и полон ненависти, но когда-то прежде мне казалось, что он полон любви. Хотя, конечно, его сущность не может определяться тем, что я чувствую, что думаю и что мне кажется, поэтому я должна принять свое решение на основании чего-то другого. Я не знаю, что это должно быть за основание, я только знаю, что мой выбор однозначен — он есть любовь. Но если это так, то почему же я должна бояться и ненавидеть его? На этот счет у меня есть только одно предположение и заключается оно в том, что, вероятно, в какие-то незапамятные времена случилось нечто, отчего любовь и близкие отношения с каким-то человеком обернулись для меня болью или предательством, поэтому с тех самых пор я боюсь любви и не могу в нее поверить. Так что, с Богом все в порядке, это со мной что-то не так. Вы ведь не думаете, что это очень приятно — вдруг обнаружить, что с тобой что-то не в порядке? Но, по крайней мере, я не смогу уже сказать, что я об этом ничего не знаю, и я могу попробовать что-либо с этим сделать: это может оказаться очень сложно, это может оказаться очень больно, мои попытки могут быть просто безуспешными, но в любом случае я могу попробовать и у меня есть шанс добиться результата.
Я забралась так далеко, что кризис остался где-то позади. По правде говоря, этому чувству, которое я испытываю, не вполне можно доверять. Оно больше напоминает временную передышку, нежели окончательное решение проблемы. В моей душе по-прежнему остается неразрешенным сомнение по поводу того, что «необходимо что-то делать с собой», передышка на некоторое время приносит такое облегчение, что совершенно не возникает никакого желания менять что-либо или беспокоиться о чем-то. Так что вчера я решила пока что не о чем ни думать и мирно спала, когда меня, закутанную в одеяло, вывезли в деревню, чтобы изжарить одолевшую меня простуду на солнце. Я была довольной и расслабленной и чувствовала себя вполне вольготно в этой роли избалованного и изнеженного больного, который был своей болезнью настолько выбит из привычной колеи жизни, что не только стал временно нетрудоспособным, как и полагается больному, но и утерял все навыки самообслуживания, удобно обосновавшись в единственной необременительной для истерзанного болезнью тела роли, — роли совершеннейшего инвалида».
Этот глубокий конфликт и сильная растерянность, это столкновение с путающими внутренними установками нуждается в дальнейших комментариях, которые будут даны чуть позже. Следующий же фрагмент, который в комментариях не нуждается, в очередной раз свидетельствует в пользу того, что решающие сражения с самим собой случаются обычно не на самих консультациях, а, как правило, в интервалах между ними.
«До тех пор пока я не вернулась вечером домой, страшные и пугающие мысли меня не посещали. Наверное, я просто была не в состоянии постичь тайну своего собственного существа, как бы сильно я ни старалась это сделать. А может быть, мне придется всю оставшуюся жизнь в полном неведении ходить вокруг какой-то непонятной враждебной «вещи», которая заперта внутри меня, никогда не зная, когда и в какой именно момент она прорвется наружу, и вечно себя этим пугая. Так что, конечно, я вспоминала вас и думала о вас с тоской. И еще я думала о том, что это было бы навязчивым с моей стороны, что вы, вероятно, нуждаетесь в передышке, в некотором отдыхе и так далее... Вы можете легко представить себе, насколько незначительно этот конфликт отразился на моей морали. В то же время он был довольно болезненным, но, несмотря на это, я так или иначе все же могла контролировать свои чувства. Наконец, я пришла к заключению (хотя и весьма шаткому), что мне все-таки стоит по крайней мере попросить у вас помощи. Так что я решила, что утром позвоню вам, после чего меня стало клонить в сон, и я дрейфующей походкой отправилась к постели. Проснулась я бодрой и вполне довольной... Я задумалась о том, что же я скажу вам, и мысленно перебрала все вспомнившиеся мне варианты вежливого извинения, но одну за другой отвергла все пришедшие в голову фразы... Но наконец-то я нашла нечто похожее на то, что я искала, и максимально близкое по смыслу из всех имевшихся у меня вариантов. Причиной же столь длительного поиска было то, что мне нужна была такая фраза, которая бы давала вам неограниченную свободу в выборе ответа... Когда я все-таки отважилась вам позвонить, все оказалось неожиданно просто. Вы были таким любезным, что каждое ваше слово вселяло в меня веру и очень обнадеживало. Я чувствовала, что буквально переполняюсь жизнерадостностью. Но моя подруга собирала свои вещи и днем собиралась уезжать, что начинало меня тревожить все сильнее и сильнее. Сама мысль о ее отъезде меня пугала».
Мы видим, что здесь, как и в случае с любым другим клиентом, ответственность за то, чтобы терапевтические отношения были возобновлены, лежит на самом клиенте. Мы допускаем вероятность таких ситуаций, в которых изменение данного распределения ответственности возможно или даже желательно, но, несмотря на это, в большинстве случаев удержание локуса ответственности на клиенте является более терапевтичным. Представьте, например, какими ужасными последствиями обернулось бы для этой клиентки предложение терапевта не останавливаться на пяти встречах и продолжить их взаимодействие. Для нее это означало бы осознание того неутешительного факта, что терапевт чувствует себя эмоционально вовлеченным в ее борьбу за психическое здоровье и лично заинтересован в ее выздоровлении. Она увидела бы, что беспокоится он потому, что считает пройденный ею путь недостаточным для этого и негативно оценивает достигнутый ею прогресс. Подобная опрометчивость могла бы вызвать, по всей вероятности, еще более серьезный конфликт. Но в данном случае клиентка имела возможность самостоятельно принимать решение и предпочла отложить свой отпуск, чтобы продолжить нелегкую борьбу, которая была начата по ее собственной инициативе.
У этой клиентки, как, впрочем, и у многих других, предположение о том, что индивид располагает силами и способностями для того, чтобы решать свои собственные затруднения самостоятельно, не вызывает облегчения или особенного оптимизма. Силы, заставляющие человека двигаться вперед по пути роста и развития, конечно, превосходят своим количеством те силы, которые зовут нас к регрессу и саморазрушению, но это превосходство незначительно, так как их запасы не так уж велики. В результате этого и терапевту, и клиенту постоянно приходится поддерживать хрупкий баланс этих сил в самых разных ситуациях.
«Вторник, день. Весь прошедший вечер я где-то скиталась, наблюдая за тем, как все мои попытки терпят поражение. Я переделала кучу мелкой домашней работы, но это не принесло мне облегчения. Так даже проще — окончательно поддаться и уступить, позволив собственным страданиям вести тебя по тому пути, который они выберут. Наконец я отправилась в постель, где на меня нахлынули почти неописуемые физические ощущения. Ты ясно чувствуешь, как твой мозг омывается черными волнами, а в твоих ушах стоит странный звон. В этот момент мне казалось, что если я смогу отдаться этому полностью, то тьма сомкнется над моей головой, а я буду все глубже и глубже погружаться на дно бессознательного, пока не выйду оттуда совершенно новой, очищенной и исцеленной. Но, несмотря на то что я вновь и вновь старалась этого добиться, в самый последний момент, когда я подумала, что у меня почти что получилось, я была выброшена обратно в полное сознание... В конце концов я заснула. А этим утром я проснулась абсолютно счастливой и думаю, что если бы я позволила этому свершиться, то меня бы захватила своего рода эйфория. Я пыталась почувствовать себя несчастной (!!!), но не могла. Я пробовала внушить себе, что смогу прийти к чему-нибудь важному в беседе с вами, если буду несчастной и страдающей. Ей-богу, иногда мы бываем такими законченными глупцами!»
Дата добавления: 2018-05-09; просмотров: 174; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!