М. Сервантес де Сааведра 3 страница
— Значит, тем более вы можете поставить вопрос об ускорении и невесомости перед Павловым, во всяком случае он должен будет вас выслушать, — заключил Константин Эдуардович.
— Посмотрим! — сказал я. — Павлов не разбрасывается... Он сосредоточил все силы своего ума на решении одной задачи, и я сомневаюсь, чтобы он счел возможным отклониться в сторону от строго намеченного пути, но, поскольку вы, Константин Эдуардович, настаиваете, я попробую прощупать почву. В самом деле, у него много учеников, которым можно было бы поручить разработку этой несколько необычной для физиологии темы.
— Не несколько необычной, — поправил меня К.Э.Циолковский, — а совсем необычной. Вы видите, насколько техническая мысль опередила физиологию. Техника рвется в небеса, а щука тянет в воду... как это там у Крылова? И это объясняется тем, что физиологи и врачи не хотят следить за успехами физики, химии, техники, математики! «Для чего нам математика? — обычно говорят врачи. — Она нам не нужна!» Какое дикое заблуждение! Но уверяю вас, Александр Леонидович, скоро врачи или физиологи, не знающие физики и математики, должны будут пребывать в состоянии безработных. Скоро — это значит лет через пятьдесят — сто.
— Но какое Павлову дело до всего этого? Какое? Думаю, — возразил я, — что и вам на этот вопрос не удастся дать ответа.
— Конечно, Павлову до проблемы звездоплавания нет никакого дела, не спорю, но на то он и Павлов, чтобы заглянуть в будущее. Его ведь при жизни признали гением, ну а с гения и спросу больше! Так давайте и спросим у Павлова: какие изменения претерпевает человек при чрезмерном ускорении и при состоянии невесомости? Человек и его мозг, его высшая нервная деятельность, его сосуды, его кровь? Космонавтика не может развиваться без знания точных ответов на эти вопросы. Человек не решится на полет в Космос, если не будет осведомлен о влиянии всех космических факторов на его организм. Ускорение и невесомость — это только два из ряда новых физических состояний, обязательно ожидающих человека в космическом полете.
|
|
|
Вернувшись в Москву перед отъездом в Ленинград, я побывал у А.В.Леонтовича в сельхозакадемии и переговорил с ним о возможности такого рода консультации у И.П.Павлова и В.М.Бехтерева. Александр Васильевич, человек прямой и откровенный, задумался. После минутного размышления он сказал:
— Павлов не любит, чтобы ему задавали вопросы, на которые он не может дать удовлетворительного ответа. Это его сердит, и он тогда спешит отделаться от такого посетителя. Он может сказать и так: «Не знаю и знать не хочу — это не моя специальность». Поэтому вам надо быть при разговоре с ним максимально осторожным, дабы беседа не прервалась сразу же. Эти вопросы вы постарайтесь поставить Павлову уже в конце вашего визита, когда все прочие интересующие вас вопросы будут исчерпаны. Что касается Владимира Михайловича Бехтерева, то это человек, как вы знаете, совсем другого склада. С ним можно говорить обо всем, он всем интересуется и сам старается узнать как можно больше. Ваша консультация у него по вопросам Циолковского будет иметь успех. Я не уверен в том, что он даст вам определенный ответ, но более чем уверен, что заинтересуется вопросами Циолковского. В.М.Бехтерев тоже принадлежит к числу гениальных ученых, значение которых в науке не менее павловского, но верная оценка его работ будет дана значительно позже. А.В.Леонтович был высокого мнения об исследованиях В.М.Бехтерева в области морфологии и физиологии нервной системы, гистологии, теории рефлексов и психиатрии, клинической невропатологии. [ Бехтерев Владимир Михайлович (1857—1917) — великий русский ученый — нейроанатом, нейрофизиолог, невропатолог, психолог и психиатр. Заведовал кафедрами Военно-медицинской академии в Петербурге. Директор организованного им Психоневрологического института (с 1908 г.) и Института мозга и психической деятельности (с 1918 г.). Научные исследования посвящены фундаментальным вопросам морфологии и физиологии центральной нервной системы, проблемам невропатологии и психиатрии. Внес большой вклад в изучение строения и функций мозга, существенно обогатил научные представления о коре головного мозга и ее деятельности, разработал учение о нервной трофике, создал учение о компенсаторных свойствах мозга, имеющее большое значение для лечебно-восстановительной практики. Исследовал лечебное действие гипноза и психотерапии. Рассматривал психику как выражение сложнейших форм рефлекторной деятельности. Зачинатель исследований по физиологии труда в нашей стране. Оделял много внимания вопросам физиологии развития ребенка, проблемам патологии нервной системы.]
|
|
|
|
|
|
Академик Иван Петрович Павлов был знаменитостью первого ранга. В России не было человека, который бы так или иначе не знал о Павлове. Но мнения о нем резко расходились: одни считали его только состарившимся учеником И.М.Сеченова, другие ставили в заслугу исследования по желудочной секреции, принесшие ему Нобелевскую премию, третьи видели в нем пророка будущей физиологии и особенно психиатрии, четвертые при его имени просто брюзжали. Они говорили: «После пятидесяти лет Павлов пошел насмарку». Разделив исследования И.П.Павлова на части, многие не переставали его бранить и ничего великого в нем не видели. Как среди интеллигентов, так и среди ученых мужей об И.П.Павлове ходили разные слухи, и, хотя он был академиком, многие непочтительно отзывались о нем. Один старый петербуржец всегда говорил мне одну и ту же фразу: «Если бы не было принца Ольденбургского, не было бы и академика Павлова. Принц и его деньги помогли Павлову выкинуть душу человека в помойную яму. Душа для поповского сынка была очень обременительна! Что сделали вы, оберпрокурор Святейшего синода Победоносцев? Где были ваши глаза?» [ Сеченов Иван Михайлович (1829-1905) — великий русский естествоиспытатель и физиолог. С 1861 г. — профессор Медико-хирургической академии, затем — Новороссийского университета в Одессе (1871-1876) и Петербургского университета (1876—1888). С 1889 г. работал в Московском университете (с 1891 г. заведовал кафедрой). В 1901 г. отказался от должности профессора, сохранив за собой право работать в лаборатории. Основные работы посвящены электрофизиологии, общей физиологии центральной нервной системы, а также психофизиологии. Обогатил мировую науку фактами и концепциями фундаментального значения. Создал учение о газах в крови. Впервые обнаружил явления торможения в центральной нервной системе, а также суммации возбуждения в нервных центрах, установил основные закономерности рефлекторной деятельности живых организмов. Обнаружил ритмические колебания электрических потенциалов в продолговатом мозге. Один из основоположников материалистической психологии.]
|
|
|
Другой человек, ученый, знаток животного мира, негодовал при имени И.П.Павлова. Он говорил:
— С Павловым согласиться нельзя, особенно с его утверждениями, что мозговая деятельность животных ограничивается группами безусловных и условных рефлексов в их сложных сочетаниях. Просто-напросто, следуя Сеченову, Павлов совсем не знал животных и не общался с ними в обыденной жизни, как с домашними существами, как с друзьями дома. Он не читал книг, описывающих жизнь животных, и априорно считал их автоматами, знающими лишь два вида рефлексов, сочетания, комбинации и перестановки их, т. е. бессознательно обладающими наиболее простыми арифметическими действиями. Конечно, больший вздор трудно себе представить. Домашним животным, вроде собаки, кошки или лошади, свойственны все основные чувства и виды эмоциональной деятельности, которые свойственны и человеку: любовь, ухаживание, преданность, верность, ревность, мстительность, хитрость, внимание, наблюдательность, логичность в выводах, логичность в заключениях, рассеянность, жадность, скупость или щедрость, решительность, жертвенность, страх, испуг, осторожность, смелость, согласованность или противоречивость, добродушие или злоба, покорность или ярость, тонкое благородство или его полное отсутствие и все возможные вариации этих великих качеств.
Присмотритесь повнимательнее: все звери — великие артисты! И не на сцене, как у В.Л.Дурова, а в жизни. Без всяких репетиций они играют свои роли великолепно — притворяются, надувают, водят вас за нос, и вам остается лишь удивляться их смекалке, их таланту. А как они играют друг с другом (если не грызутся)! Они иногда придумывают такие положения и так их разрешают, что артистам приходится только завидовать.
И.А.Бунин пишет о павшей лошади: «В загадочности и безучастности всего окружающего было что-то даже страшное. Я смотрел на шею Кабардинки, на ее голову, откинутую на сторону и ровно с ходом мотавшуюся, на всю эту поднятую конскую голову, когда-то, в дни сказочные, порой говорившую вещим голосом; страшна была ее роковая бессловесность, это вовеки ничем не могущее быть расторгнутым молчание, немота существа, столь мне близкого и такого же, как я, живого, разумного, чувствующего, думающего, и еще страшней — сказочная возможность, что она вдруг нарушит свое молчание...»
При этом некоторые качества преобладают у одних животных и мало заметны у других. Абсолютная индивидуальность характеризует животных, их оригинальность и своеобразие. Нет ни одного животного, которое было бы похоже на другое. Они имеют только внешние черты сходства (вид, класс), и то только для человека, а вообще все животные и внешне индивидуально различны. Я говорю только о кошках и собаках, но эти же свойства в той или иной мере (для нас малозаметной) присущи лошадям, рогатому скоту и, особенно, животным диким! Изучайте их, господин Павлов, а не мелите-ка вздора! Проработайте-ка десятки лет в области истинной зоопсихологии, как работали десятки выдающихся умов, познайте изумительный психический мир животных, а не отвергайте его во имя вашего необоснованного увлечения. То, что делаете вы,— не наука, не искусство, а... заблуждение, в которое вы увлекаете массу людей невежественных, слабых, ненаблюдательных и фанатичных, полагающих, что Вселенная делается из красного кирпича, т. е. людей примитивных. Ваши опыты очень хороши, но ваша философия никуда не годится, и она в ближайшее время будет отвергнута наукой как вредная и ложная. Но вы этого не видите, ибо вы — фанатик. Зато это видим мы, живущие от вас в двух шагах.
Черная кошка с белым «бантиком» на горлышке под окном на снегу ела кусочки свежей рыбы, которые мы бросали ей из окна. Мы кормили ее, эту бедную одинокую кошку, 2-3 раза в день. Жила она в отапливаемом подвале и вылезала только затем, чтобы поесть, через отверстие, в котором проходила водопроводная труба для полива палисадника. Черная кошка была пуглива и дичилась людей. Ничья рука не ласкала бедное одинокое животное.
Однажды во время одного из таких завтраков мы имели возможность наблюдать следующую сцену. Некий несчастный, тощий-претощий серый кот подполз к черной по металлической решетке, извиваясь всем своим туловищем, чтобы не упасть в яму. Глаза его горели, шерсть свалялась в комья, и весь его вид говорил о великом несчастье, которое лежало на его существе, о непрерывном голоде и холоде, которые приходилось ему переносить. Жизнь для этого кота, очевидно, была цепью нестерпимых страданий. Он подполз к черной и остановился вблизи нее, не зная, как черная будет вести себя. Она ведь сама была не из сытых и могла зафырчать и прогнать его. Но этого не произошло. Черная перестала есть и внимательно посмотрела на серого. Серый взмолился. Осторожно, боясь и прося о пощаде, он протянул лапу к куску рыбы, потянул его по грязному снегу к себе и с ожесточением принялся есть. Черная не возражала и наблюдала за ним своими золотистыми глазками.
И вдруг она странным, неумелым движением подтолкнула серому коту еще кусочек рыбы, осторожно подошла к нему, поедавшему ее пищу, и дружелюбно стала лизать его мордочку. А тот все ел и ел, глотая непережеванную пищу, ибо это был не частый случай в его жалкой-прежалкой жизни бездомного попрошайки...
Может быть, вы подумаете, что черная подвальная кошка была настолько сыта, что... Нет, она не была так сыта — это было худое создание. Но серый котик был еще худее и хилее...
И тем не менее И.П.Павлов — это целый своеобразный мир. Он вывел физиологию головного мозга из тупика, совершив научный подвиг, равноценный подвигам Галилея или Коперника, Дарвина или Менделеева. Признав рефлекс как основную форму общения организма с внешним миром, он показал, что психическая деятельность есть в то же время и высшая нервная деятельность, что нервные процессы представляют собою материальный субстрат психических явлений. Он хотел все психические явления свести к рефлексорной деятельности головного мозга — и не только у собаки, но и у человека. Он пытался аналитико-синтезирующее отражение воздействия внешней среды на мозг возглавить рефлекторной дугой и тем самым всю деятельность человека, процесс познания, мудрости, практики объяснить интегралом условных и безусловных рефлексов. И.П.Павлов закончил свою многообразную физиологическую деятельность тем, с чего начал когда-то И.М.Сеченов, а именно признал, что все акты сознательной жизни, равно как и бессознательной, «по способу происхождения суть рефлексы».
Как бы там ни было, И.П.Павлову принадлежит открытие условных рефлексов — одно из самых удивительных открытий естествознания текущего века, открытие, которое знаменует собой стремительный прогресс в так называемых «психических исследованиях», окончательную оценку которого дать еще нельзя. Мы можем говорить лишь о великом значении этого открытия, мы можем восхищаться им и ждать, когда последователи И.П.Павлова скажут новое слово в грандиозном деле познания самого себя. Конечно, это будет совсем не то, о чем говорил Иван Петрович.
Так размышлял я, идя по Лопухинской улице. Этого знаменитого человека я должен был сейчас увидеть, ибо он, как всегда, был на своем посту. Я невольно вспомнил его независимость, самостоятельность и презрение к чужим суждениям. Эти качества делали его неподражаемым и незаменимым.
Однажды кто-то из присутствующих на операции врачей сказал Павлову:
— Знаете, Иван Петрович, анатомы и хирурги нашей академии вообще относятся отрицательно к тому, что вы делаете. Они считают, что расположение кровеносных сосудов противоречит идее самой операции.
— Кто? Анатомы? А понимают ли они что-нибудь в том, что делаю я? — не отрываясь от операции, смеясь спросил Павлов.
По окончании операции он решительно заявил:
— Мы будем продолжать, невзирая ни на что.
Много лет, «невзирая ни на что», И.П.Павлов делал свое дело — изучал внутренний мир животных с помощью условных рефлексов.
К И.П.Павлову у меня было два дела. Первое — изучить вопрос о том, изменяются ли условные рефлексы под влиянием униполярно ионизированного воздуха, и с помощью условных рефлексов ближе подойти к вопросу о дозах ионизированного воздуха. Второе дело — это поручение К.Э.Циолковского.
Когда, миновав Лопухинскую улицу и пройдя по двору ВИЭМа, открыл входную дверь, то понял, что это царство собак — собачьи запахи и собачьи голоса доносились отовсюду.
Я назвал себя, и обо мне доложили. Я вошел в кабинет Ивана Петровича. Сразу узнал его: хороший рост, поджарость, белая, лопатой, борода, высокий лоб, большая лысина, нос клювом, пронизывающие, строгие глаза — все черты типично павловские. Он быстро, по-юношески встал и сделал шага три мне навстречу, протянул руку. Мы поздоровались. Я почувствовал пожатие его руки и подал письмо от А.В.Леонтовича.
— Садитесь, — сказал он мне и указал на стул сбоку. Я поблагодарил и сел. Павлов стал читать письмо.
Кабинет И.П.Павлова был небольшим: два стола, шкаф с книгами и на стене большой, писанный маслом портрет принца И.П.Ольденбургского в военном сюртуке с генерал-адъютантскими аксельбантами, в золотой раме с императорской короной сверху. И это в 1926 году, в Ленинграде, в официальной приемной... Портрет был выразительным и привлек мое внимание. Павлов поверх очков посмотрел на меня, но ничего не сказал. Я перестал смотреть на портрет.
Иван Петрович снял очки, положил на стол и минуту думал.
— Рад был получить письмо от Александра Васильевича. Чело век он милейший и талантливый. Да вот о себе ничего не пишет. Как он, жив-здоров?
— Да, здоров, много работает... — ответил я.
— Рад за него, очень рад. Когда вернетесь в Москву, передайте ему от меня поклон и скажите, что Павлов не считает возможной свою работу у Дурова. Никакой зоопсихологии не существует. Это все выдумки, это — несерьезно. До меня Сеченов, а теперь я более четверти века борюсь за истинную физиологию, без всякой психологии, а Леонтович — человек большого исследовательского дара — работает у Дурова в области какой-то зоопсихологии. Обидел меня Александр Васильевич, весьма обидел. Так ему и скажите.
Я увидел, что попал в неприятное положение, и хотел было начать рассказывать Ивану Петровичу, что привело нас, А.В.Леонтовича, меня и других специалистов, к работе в Зоопсихологической лаборатории, но Павлов снова заговорил:
— По первой просьбе Александра Васильевича — отказ, категорический отказ. Это насчет поддержки командировки известного вам молодого человека за границу. Ученые, да еще талантливые, как пишет Леонтович, России нужны. Нечего ездить по заграницам. А вторую просьбу — показать мою лабораторию — выполню с удовольствием, сам все покажу и расскажу.
С необычайной живостью он встал и направился к дверям, пригласив меня выйти первым. Я немного задержался и хотел уступить ему дорогу, но Павлов взял меня за локоть и подтолкнул.
— Вы, молодой человек, наш гость и будете входить и выходить первым...
Это был приказ, и я уже больше не задерживался у дверей...
Начался обход основных лабораторий.
Во всех лабораториях на больших столах стояли деревянные станки, в станках — собаки, по большей части овчарки, но были и дворняжки, и собаки других пород. Всюду пахло псиной. Издалека доносился жалобный слабый вой, видимо, из операционной. Где-то скулил щенок...
Иван Петрович оказался любезнейшим и предупредительным хозяином, он, можно сказать, у каждой установки читал мне лекцию, и не только читал, но иногда как бы вскользь проверял мои знания.
— Ах да, напомните мне, как это явление трактует Шеррингтон?
Услышав от меня ответ, Иван Петрович воскликнул:
— Совершенно верно! Но в этом-то я с ним и не согласен!.. Легко понять, почему правда на моей стороне. Вот взгляните на эту запись. Табличка состояла из двух колонок — время в минутах и число капель слюны.
В работе поджелудочных желез поражает их закономерность, неизменно повторяющаяся от опыта к опыту. Собакам дают мясо, хлеб и молоко. Каждое пищевое вещество способствует выделению совершенно определенного количества желудочного сока, и кривые, характеризующие это выделение, похожи одна на другую. Эти кривые изображают колебания «переваривающей силы» по часам. Самой высокой переваривающей силой отличается желудочный сок, отделяющийся при даче хлеба. Затем идет сок, выделяющийся при даче мяса, и, наконец, при даче молока переваривающая сила сока оказывается наименьшей.
В следующей лаборатории ставился опыт, в связи с которым И.П.Павлов упомянул о Кенноне и поинтересовался моим знанием трудов его американского коллеги. Так как мой ответ понравился ему, он сказал:
— Вы биофизик, так вас рекомендует Леонтович, а знакомы с физиологической литературой. Это хорошо.
— Биофизик должен владеть не только физиологией в полном объеме, но и еще многим другим.
— Ну, это почти невозможно, — возразил в сердцах Павлов.
— Приходится, — спокойно ответил я.
С особым удовольствием Павлов показывал мне свое детище — башню молчания и всю ее остроумную технику. Двойная дверь, как в банковских сейфах, с тамбуром вела в изолированное от внешних звуков и света помещение для подопытных животных — абсолютно темное и абсолютно тихое. Однако там могли раздаваться различные звуки и вспыхивать различный свет, но только по воле экспериментатора. Число же вытекающих из слюнной железы капель регистрировалось автоматически.
В одной из лабораторий И.П.Павлов познакомил меня со своим помощником — профессором П.С.Купаловым, в другой — с Н.А.Подкопаевым. В самом конце обхода я пожал руку профессору Г.П.Зеленому. В учении И.П.Павлова меня всегда поражали два явления: необычайный примитивизм эксперимента и возможность именно с помощью этого примитивизма увидеть насквозь бездну человеческой психики и установить основные принципы ее работы. С одной стороны, такое-то число капель слюны за такое-то число минут и с другой — краеугольные камни физиологии нервной деятельности. Аналог Павлову в физикохимии — Михаил Фарадей, обосновавший электродинамику с помощью кусочков железа, проволоки и магнита. Оба, конечно, гении, без всяких оговорок, проникшие в природу вещей с помощью по-детски наивных способов. В этом их величие и бессмертие. [ Купалов Петр Степанович (1888—1964) — видный советский физиолог, академик Академии медицинских наук. Творческая жизнь его была посвящена проблемам физиологии и патологии высшей нервной деятельности. Установил фазовость образования условного рефлекса, выдвинул концепцию укороченных условных рефлексов, удерживающих то или иное функциональное состояние, обнаружил функциональную мозаичность возбудительных и тормозных очагов; это открытие легло в основу учения Павлова о динамическом стереотипе. Сделал целый ряд других открытий. Был главным редактором «Журнала высшей нервной деятельности» (1954-1964), возглавлял Всесоюзное физиологическое общество им. И.П.Павлова (1955—1964) был членом Британского физиологического общества.] [ Фарадей, Майкл (1791—1867) — великий английский физик, создатель учения об электромагнитном поле. С 1824 г. — член Лондонского Королевского общества. Открыл электромагнитную индукцию и тем самым возможность создания электромагнитных генераторов электрического поля. Установил законы электролиза. Автор ряда других фундаментальных открытий и выводов, заложивших основы для современной теории электричества.]
И вот сейчас этот великан науки быстрыми шагами обходит со мной лаборатории и любезнейшим образом, по-европейски подробно рассказывает о своих экспериментах. Тут — все его, это его дом, идеи, опыты, люди-помощники, тщательнейшим образом подсчитывающие число капель собачьей слюны, — словом, его вотчина, его собственное дело, а не навязанное ему. Казенщины — ни на грош.
По тону объяснений он не допускает, что в этом доме могут быть посторонние мысли, ибо здесь все сделано им, продумано им, все результаты — его. Властная рука хозяина во всем. Помощники с видными именами — только его alter ego. И, несмотря на этот монополизм, к Ивану Петровичу идут и работают с ним. Однако некоторые не выдерживают его фельдмаршальского жезла, сбегают. Его слово свято, как приказ командарма. И никаких возражений — так сказал Иван Петрович Павлов. Натура жесткая... Фарадей был мягкий, нежный, милый человек. И. П. Павлов — эгоист: все во имя науки, хотя бы и во вред себе. Десятки лет он и его помощники считают капли слюны, ведут споры, обсуждения, и не только в лаборатории, но и у Павлова на дому, на его «средах». Железная логика побеждает все. Капли слюны и логика — вот два прибора, открывающие новый мир высшей нервной деятельности. Кто может тягаться с Иваном Петровичем? Физиология всех стран склонила перед ним свои знамена. На всех континентах земного шара знают имя Павлова, знают даже дети, знают его портрет — человека с белой бородой, хитрого и «умнющего» русского мужика.
Однако Павлов галантен, одет по-европейски, предупредителен, но неистов. Надо было видеть, как сверкнули его глаза, когда я чего-то не понял в его объяснениях.
— Это слишком просто, чтобы не понять!.. — строго сказал он и снова повторил свое объяснение опыта.
Я должен был согласиться с его трактовкой, железная логика руководила им, но иногда дело заключалось не только в логике. Суть вещей имеет свою собственную логику, не вполне похожую на человеческую, и человеку приходится идти на компромисс. Иван Петрович этого знать не хотел. Он принес науке в дар самого себя и считал, что различных точек зрения не может существовать. Сейчас важно было одно — число капель слюны, время, раздражитель, реакция. Все прочее — потом, об этом прочем сейчас — ни полслова, никаких фантазий, только — предельно четкий, предельно простой эксперимент... и железная логика, логика доквантовомеха-нической эры, о которой он сам мечтал.
Наконец осмотр лабораторий был закончен, и мы вернулись в его кабинет. Со стены смотрел принц Ольденбургский.
— Ну как, — спросил И.П.Павлов, — убедительно?
Я был так преисполнен впечатлений от захватывающих дух проблем, которые тут решались, что не знал, что говорить, и откровенно признался:
— Не спрашивайте, Иван Петрович, сейчас ничего. Я должен все увиденное переварить, продумать, обсудить наедине с самим собой. Единственно могу сказать, что я потрясен, и потому считайте, что я потерял дар речи.
Мы сидели и смотрели друг на друга: он — со строгой улыбкой, я — усталый и растерянный. И вдруг я решился: будь что будет — скажу ему о Циолковском, а о своем деле, об ионизации, решил умолчать. И я начал:
— Разрешите, Иван Петрович, еще на пять — десять минут воспользоваться вашей любезностью.
— Пожалуйста, слушаю вас.
— Я из Калуги. Там живут мои родители, и я часто там бываю. Там же живет Константин Эдуардович Циолковский, и я имею от него поручение к вам.
И.П.Павлов нахмурил брови:
— Циолковский? Припоминаю: это изобретатель в области воздухоплавания. Кажется, так? Подробностей не знаю. Так что же, он интересуется моими работами?
— Да, очень, но мне страшно вам сказать о причине его интереса.
— Говорите...
— Видите ли, Иван Петрович, сейчас техника и у нас и на Западе занята проблемой космических полетов с помощью огромных ракет. Конечно, еще понадобится лет пятьдесят для решения всех технических вопросов, но появились и физиологические вопросы: как влияет на организм чрезмерное ускорение — ведь ракета должна будет развивать скорость от 11 до 16 км в секунду — и затем явление невесомости или отсутствие гравитации. Циолковский считает, что эти явления пора уже изучать, чтобы физиология могла дать ответ, вредны ли человеку эти явления, — тогда техника разработает меры предупреждения. Циолковский просил меня узнать у вас, что вы об этом думаете...
— Ровно ничего, — отрезал И.П.Павлов. — Не думал и не могу думать, ибо этими вопросами я не интересовался. Не очень ли спешит Циолковский с полетами на другие планеты? Хочется задать ему встречный вопрос: надо ли это человеку вообще? Что, ему плохо живется на Земле, что он думает о небе? Допустим, что и я недоволен своей жизнью, но я не мечтаю улететь с Земли, ибо не жду в небе особых благ. Возможно, что это будет интересно, даже увлекательно, но не обязательно. Надо, по моему разумению, стремиться к коренному улучшению человеческих отношений на Земле. Все это является первейшей задачей любого человека. А что мы видим? Политические деятели ставят широкие эксперименты, но пока что для меня их результаты неубедительны. Правда, прошло очень мало времени, для истории — это секунда, вот вы-то увидите, что будет через четверть века... Но ясно мне одно: им, нашим властителям, надо помогать, иначе у них ничего не выйдет, ровно ничего. Поэтому-то я категорически протестую против обезглавливания России: сейчас каждый ученый должен быть на своем посту и помогать им, большевикам. Иначе — хаос, анархия, глад и моровая язва. Я не большевик и не разделяю их программы. Что они задумали — по-моему, слишком рано: еще человек не созрел для коммунизма... Но уж если на то пошло, если двести миллионов человеческих жизней втянуто в эту опасную игру, то разум требует одного — надо им помогать, надо искоренять межживотные отношения, которые выпирают у нас наружу всюду и везде. Просветительская деятельность сейчас является обязательной для каждого русского интеллигента, и особенно для каждого ученого. Я, несмотря на свой возраст, несу тяготы науки, и не только во имя науки, но и для того, чтобы прославить Россию, хотя бы и большевистскую, чтобы нас признали во всем мире, а не считали дикарями, поправшими все свойственное до сих пор человеку. Многие думают, что большевики покупают Павлова, — не верьте этому. Павлов не продается, но Павлов пришел к логическому выводу: надо помогать большевикам во всем хорошем, что у них есть. А у них есть такие замечательные вещи, которые и не снились там, за границей. Кто знает, может быть, это и есть «свет с Востока», который предвидели прошлые поколения. Все это дело рук русских людей, хотя среди них много иноверцев, евреев. Но это тонкая прослойка. В основании большевизма лежит потребность русского духа к совершенству, справедливости, добру, честности, великой человечности. Карл Маркс создал эту систему, но русский дух ее перевоплотил по-своему. Маркс был еврей, но и Христос — тоже еврей. Большевизм в своем конечном счете многограннее и совершеннее христианства, но этого надо еще ждать — десятилетия, полвека, не меньше. Передайте, пожалуйста, Леонтовичу эту мою точку зрения, чтобы он понял, что я отказываю в его первой просьбе не из-за упрямства, а из принципиальных соображений. Прошу вас также понять меня и не считать, что я боюсь чего-то, боюсь большевиков. Нет, в моем возрасте уже ничто не страшно, но я следую своим убеждениям, и только.
Я был потрясен словами Павлова: они не имели ничего общего с тем, что о нем говорили. Его политическое credo было неожиданным для меня — все его считали чуть ли не контрреволюционером, а он оказался почти что коммунист, и во всяком случае несравненно дальновиднее многих русских интеллигентов, которые шипели на Октябрьскую революцию, саботировали и показывали кукиш в кармане.
Дата добавления: 2015-12-20; просмотров: 26; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!