Испуг знаменитого психиатра 1 страница
Госпожа Мартен ответила, что не имеет ничего против мгновенного уничтожения Земли и человечества.
А. Франс
Посещение Ленинграда всегда было для меня большим праздником. Я очень любил и люблю этот город. Я восторгаюсь его архитектурными ансамблями, которые великолепно были воспроизведены маслом, акварелью и офортами Лансере, Добужинского, Остроумовой-Лебедевой, и его великим прошлым, связанным с именами Пушкина, Гоголя, Лермонтова, Тютчева. Я ясно представляю себе, как Лермонтов пробился сквозь толпу к гробу Пушкина, поклонился его праху, затем пошел по Мойке к себе и, сев за стол, написал:
Погиб поэт, невольник чести,
Пал, оклеветанный молвой,
С свинцом в груди...
[ Лансере Евгений Евгеньевич (1875—1946) — советский график и живописец, сын скульптора Евгения Александровича Лансере, входил в объединение «Мир искусства». Выступал главным образом как иллюстратор и оформитель книг и журналов, работал также в жанре станковой графики, монументальной живописи (роспись гостиницы «Москва»), театрально-декоративной живописи и промышленной графики.] [ Добужинский Мстислав Валерианович (1875—1957) — талантливый русский график и живописец, член объединения «Мир искусства». Работал в области станковой и книжной графики, писал также исторические картины, оформлял спектакли (в том числе в Московском Художественном театре). С 1926 г. жил за границей.] [ Остроумова-Лебедева Анна Петровна (1871—1955) — советский график и акварелист, народный художник РСФСР, действительный член Академии художеств СССР. Училась в Петербургской академии художеств у В.В.Матэ и И.Е.Репина. Входила в объединение «Мир искусства». Положила начало возрождению оригинальной русской, в том числе цветной, ксилографии. Изображая в основном виды Ленинграда и его окрестностей, выявляя органическую слитность архитектуры с природой, добивалась четкости композиции, естественного колорита, поэтической цельности образа.]
|
|
|
В белые летние ночи я бродил вдоль его каналов, в которых тихо змеились красивые здания и светло-зеленый лик месяца. Золотые шпили Адмиралтейства и Петропавловской крепости торжественно возносили блеклое сияние в перламутровое небо. Изумительной красоты ограды Летнего сада и Зимнего дворца надолго приковывали мое внимание. Я останавливался, пораженный ими и вдохновленный. Какие-то неясные мысли рождались в моей неугомонной голове. Хотелось чувствовать, жить, объять необъятное, творить, любить. Странный город этот Ленинград.
Я не могу не вспомнить добрым словом моего бывшего друга профессора Леонида Леонидовича Васильева, который в честь моего приезда в Ленинград устраивал вечера, где кто-либо из ленинградских ученых читал лекции о «сногсшибательных» научных проблемах. Так и мне трижды довелось делать сообщения в тесном кругу ученых об особой биологической роли ионов атмосферного воздуха и биоэффектах циклической деятельности Солнца, основанных на многолетнем изучении космической биологии и медицины, без боязни, что моя тема вызовет неуместные улыбки и смешки. Ведь это было почти тридцать лет назад, когда умы ученых еще совсем не были подготовлены к восприятию такого рода вещей... Но никто из нас не боялся самой строгой критики и даже просил о ней присутствующих. При моих сообщениях присутствовали: ученик И.П.Павлова профессор Г.П.Зеленый, академик-магнитолог В.Ф.Миткевич [ Миткевич Владимир Федорович (1872—1951) — советский электротехник, академик. Работал в Энергетическом институте, секции электросвязи и других учреждениях АН СССР. Участвовал в разработке Плана ГОЭЛРО. Его труды посвящены изучению электромагнитных явлений и тесно связаны с практикой. Важное значение имеют его экспериментальные работы по исследованию природы электрической дуги и работы по созданию метода окисления азота воздуха. Разработал новую концепцию электромагнитного поля. Ему принадлежит ряд важных изобретений. Впервые начал читать курс теоретических основ электротехники. У Миткевича учились многие отечественные физики и электротехники.], профессор Б.Л.Розинг [ Розинг Борис Львович (1869—1933) — выдающийся русский физик. С 1897 г. проводил исследования по электрической передаче изображения на расстояние. Изобретатель первой электронной системы воспроизведения телевизионного изображения с помощью электронно-лучевой трубки (1907).] — замечательный физик, изобретатель первого электронного телевизора, врач Дубровский и некоторые сотрудники Леонида Леонидовича.
|
|
|
|
|
|
На квартире Л.Л.Васильева собралось человек десять общих знакомых. Я пришел к нему со свертком кривых, которые и развесил по стенам, на двери и креслах в гостиной. Мой доклад был недолог. В течение получаса я изложил основы теории влияния солнечных извержений на психическую сферу человека и на вирулентность микроорганизмов и подтвердил свои слова кривыми, которые поистине производили немалое впечатление.
Профессор Розинг заинтересовался моими работами больше всех, хотя был «чистым» физиком. Он задавал мне вопросы, вступал в споры, пытался приводить некоторые цифры, подтверждающие мои данные. Он говорил: «Организм — самый чувствительный аппарат из всех существующих, он реагирует на всё без исключения, но, чтобы это заметить, надо обратиться к закону больших чисел». Эта точка зрения была подтверждена всеми присутствовавшими, однако официально никто не посмел бы выступить с такой «ересью», ныне... апробированной академической наукой.
|
|
|
Все эти доклады носили совершенно невинный характер, но были слишком индивидуальны, чтобы в то время стать достоянием большинства. Но поговорить или послушать о передаче мысли на расстоянии, о пара- или метапсихологии с проведением «опытов», в которых все сомневались, кроме тех, кто это писал в заграничной литературе, доставляло всем неизменное удовольствие. Все ждали доказательств, но они-то как раз и отсутствовали... Говорили о гипнозе и о явлениях памяти, которые могут быть усилены под гипнозом, и о многом другом; в частности, о «действии на расстоянии» говорил В. Ф. Миткевич, и его физические представления перекликались с опытами в области передачи мысли.
Даровитый человек Леонид Леонидович был душой общества — юношески веселый, необычайно остроумный, находчивый, поклонник науки и прекрасного пола. Он был несколько раз женат, имел детей, оставался с ними в самых хороших отношениях и не отягчал себя излишними резиньяциями. Я завидовал его великолепному спокойствию. У меня случайно сохранилось около двухсот его писем ко мне, которые хорошо иллюстрируют наши взаимоотношения. К сожалению, за последние годы наши добросердечные отношения испортились, и не по моей вине. Я горько сожалею об этом. Черная кошка в виде недаровитых его сотрудников пробежала между нами. Тенденция превратилась в явление.
Когда на другой день после моего посещения Ивана Петровича Павлова я рассказал об этом Леониду Леонидовичу, он только руками всплеснул:
— Вот это успех! А я не думал, что Павлов будет разговаривать на эту тему. Вы меня просто поразили... ведь Павлов — сухарь. Совсем другое дело Бехтерев. Посмотрим, что он предложит Циолковскому. От Бехтерева можно ожидать самых необычайных поступков. Павлов — классик, Бехтерев — романтик, притом восторженный.
В те годы Леонид Леонидович принадлежал к школе Бехтерева, жил в Бехтеревском институте и разделял точку зрения своего шефа на многие вопросы. Но времена и воззрения меняются...
К сожалению, в наши дни В. М. Бехтерев необоснованно забыт, забыт, чтобы воскреснуть в будущем. Он принадлежит к тому виду ученых, творения которых получат верную оценку лишь через несколько поколений. Морфологические исследования Бехтерева посвящены вопросам строения многих отделов центральной нервной системы, больших полушарий человеческого мозга, спинного, продолговатого и промежуточного мозга. Он увеличил наши знания о проводящих путях и строении нервных центров, описав ряд неизвестных до него нервных пучков и клеточных образований. За некоторыми из них навечно закреплено имя В. М. Бехтерева.
Знаменитого психиатра, невропатолога и клинициста Владимира Михайловича Бехтерева я знал еще по Москве, встречался с ним в Зоопсихологической лаборатории у В. Л. Дурова и несколько раз присутствовал при опытах с гипнозом животных, которые производили в его присутствии В. Л. Дуров, А. В. Леонтович, Г. А. Кожевников, Б. Б. Кажинский, То-Рамо, Орнальдо и многие другие. Я не берусь судить о научной ценности этих опытов, но участие такого крупнейшего специалиста, как В. М. Бехтерев, и доброе отношение к науке самого В. Л. Дурова, по-моему, являются лучшим свидетельством их научной честности. Результаты бывали подчас просто поразительными, непонятными, особенно в те времена, когда вопрос о «передаче мысли на расстоянии» был в младенческом состоянии и, кроме теоретических расчетов инженера Б. Б. Кажинского и академика П. П. Лазарева и попыток экспериментировать в этой области, произведенных итальянским психиатром профессором Фердинандо Каццамелли, еще ничего не было известно. Мои попытки экспериментировать в данной области увенчались успехом... Но и сейчас еще проблема «излучений» мозга не решена в окончательном виде. Это видно из недавно вышедшей книжки профессора Л. Л. Васильева, который всегда чрезвычайно интересовался этими вопросами и знал мировую литературу по предмету. Длину передающей волны, правда, искали на радиочастоте. Возможно, потому и не нашли. Вода не пропускает радиочастоту. Она защищает мозг от влияния тысяч станций, расположенных на земном шаре. Иначе все живое давно бы погибло, ибо радиочастоту испускают космические объекты — Солнце, звезды, туманности, некоторые участки космического пространства.
Владимир Михайлович Бехтерев являлся в известной степени антиподом Ивану Петровичу Павлову, хотя и был богато одаренной натурой. Недаром же они десятилетия враждовали друг с другом: в Санкт - Петербурге, Петрограде, Ленинграде им было тесно. По внешнему виду они весьма отличались друг от друга, хотя оба носили бороду и усы. В. М. Бехтерев был более грузным, чем И. П. Павлов, но столь же подвижен и юношески быстр, как и Иван Петрович. Павлов был всегда спокоен и редко выходил из себя, даже замечания и неудовольствие он выражал резко, но без особых эмоций, хотя мог и прикрикнуть. Бехтерев, наоборот, был шумлив, охотно спрашивал, интересовался всеми вещами на свете, и с ним можно было говорить, так же как с Пушкиным, о хорошеньких ножках. Это его не шокировало. Он писал слабые лирические стихи и охотно их читал, не придавая им никакого значения. Как-то он сказал мне: «Мое имя навеки связано с топографией мозга человека, и оттуда меня никто и никогда не выкинет». Это ему придавало уверенность в себе, он воздвиг себе еще при жизни памятник нерукотворный. Только о Павлове он если и упоминал, то с большим раздражением. «Что Павлов, — говорил он, — знаток пищеварительных желез, а что касается мозга, то тут Павлов мал — всё Сеченов, не более того. Повторение пройденного. Ученичество». Все знали эту слабую сторону Бехтерева и старались не углублять вопроса, если случайно касались его. Враждебное отношение к И. П. Павлову приводило его к несправедливой оценке замечательных работ великого русского физиолога. Но это следует отнести только за счет его эмоциональной природы. Эмоции затмевают разум. Это лежит в существе дела, в конституциональных особенностях организма и потому не может быть рассмотрено с других позиций. Мир — един, но люди разных конституций видят его по-разному. В этом заключается богатство художественного и отчасти научного воспроизведения и анализа деталей этого мира.
Вражда двух великанов русской науки стала общеизвестной, но И. П. Павлов был более сдержан в отношении своего противника: он просто не замечал его, не упоминал о нем даже тогда, когда В. М. Бехтерева можно было бы сильно разругать. Это умалчивание граничило с пренебрежением, и Бехтерев об этом знал и мстил Павлову, но месть его не была злой: он упоминал И. П. Павлова в своих трудах. В разговорах он просто ругался. Бехтерев был отходчивее и проще Павлова. Если бы Павлов протянул ему руку еще тогда, когда вражда не стала столь долговременной, Бехтерев с удовольствием бы пожал ее и считал инцидент исчерпанным. Пожал бы руку Бехтерева Павлов — это еще вопрос, но даже если бы и пожал чисто официально, то продолжал бы осуществлять свой заговор молчания хотя бы просто потому, что у Бехтерева была несколько иная на все точка зрения, а Павлов не пожелал бы вступать в полемику, которую считал излишней. Иван Петрович был упрям и упорен до конца, являл собой эталон человеческого упорства и твердой воли. Владимир Михайлович не отличался столь великим упорством, но он был так богато одарен, что эта одаренность заменяла ему твердую волю и упорство. Оба, конечно, были гении первого класса, но свой гений они выращивали на разных почвах: Павлов — на твердой воле, Бехтерев — на доброй воле.
В силу этих обстоятельств с В. М. Бехтеревым легко было общаться, легко задавать различные вопросы, легко проинтервьюировать по вопросам Циолковского.
Утром, после посещения Леонида Леонидовича и его Сектора с богатыми лабораториями, я был уже у Владимира Михайловича.
— Ну, как поживает Дуров и его звери? Хорошо... Очень рад. Как Леонтович, Кожевников, Кажинский? — засыпал он меня вопросами.
Густая шевелюра с непослушными локонами, борода и усы были уже в сильном серебре, но выглядел он бодро и молодо, несмотря на свои годы, ведь ему шел семьдесят первый. Лицо его загорело, и этот загар не сходил всю зиму. Кожа лица также говорила о физическом здоровье.
Бехтерев принимал меня в своем кабинете, где в шкафах и на столах стояли банки с человеческим мозгом, погруженным в формалин или спирт. На банках были различные надписи — кому принадлежал тот или иной мозг. Был мозг знаменитых людей.
Я с любопытством осмотрелся. Он это заметил.
— Вот, — сказал он, — в этом небольшом объеме розовато-серого вещества, состоящего на восемьдесят и даже более процентов из воды, заключена вся мудрость и все возможности. Да, человек призван, чтобы познать и усовершенствовать тот мир, в котором он живет.
Я воспользовался случаем и неожиданно сказал:
— Но из которого человек может однажды улететь!
— Чтобы обрести более худший, — добавил, смотря на меня в упор, Бехтерев.
— Разве вы не допускаете мысли, что человечеству когда-нибудь понадобится покинуть Землю? И искать себе более подходящее пристанище?
— Ну знаете ли — это дело астрономов и геофизиков, а не физиологов. Пускай они думают... Еще впереди сотни миллионов, миллиарды лет...
— Нет, Владимир Михайлович, не все так просто... Когда человек будет отрываться от Земли и лететь в Космос, ему предстоят физиологические испытания. Их надо уже теперь предвидеть, изучать и научиться бороться с ними.
— Какие же это испытания?
— Два: чрезмерное ускорение и невесомость. Доказано точно.
— Циолковским? — перебил меня Бехтерев.
— Да, Циолковским, — ответил я, радуясь, что имя калужского мечтателя известно моему знаменитому собеседнику.
— Неужели следует предполагать возможность катаклизмов на Земле, космической катастрофы? Ведь об этом никто не пишет. Что может быть лучше Земли? Непонятно.
— Нет, это дело далекого будущего, но Циолковский думает, что уже пора начать изучение этого вопроса, на которое потребуются столетия и даже тысячелетия. Надо изучать, призывает Циолковский, чтобы не опоздать. Свои вопросы он обращает и к вам, Владимир Михайлович.
— Как, вы имеете поручение от Циолковского? — живо произнес он.
— Да, имею, и непосредственно к вам.
— Ну так сядем и поговорим. Итак, что спрашивает у меня Циолковский?
Я рассказал Бехтереву об основном вопросе, который интересовал Константина Эдуардовича:
— Самыми высокими ускорениями, которым подвергается человек, являются те, которые возникают на аэропланах при крутых виражах и при планировании на большой скорости. Но вдруг неожиданно все теряет свой вес: летчик, если он плохо привязан ремнями к сиденью, портсигар или книга, стакан с водой и т. д. — все они могут повиснуть в пространстве аэроплана в любом положении, потеряв вес. Подвешенный на нитке шарик парит в воздухе. Эта потеря веса начинается при выходе аэроплана из пике, когда он движется при выключенном двигателе по параболической кривой. Вес самолета как бы уничтожается, и в его кабине возникает невесомость.
Если вы спросите, почему же тела в данном случае теряют вес, в то время как гравитационное поле Земли остается без изменения, ответить на этот вопрос будет не так-то просто. Установлено, что при свободном падении тела теряют вес. Это косвенным образом доказал еще Галилей, экспериментально установив, что тела любого веса падают с одинаковой скоростью (большой кусок железа и горошина). Знаменитая Пизанская наклонная башня помогла ему в этих наблюдениях. Во второй половине прошлого века профессор физики Московского университета Н. А. Любимов демонстрировал на своих лекциях опыт, подтверждающий закон Галилея. На свободно падающей доске укреплялся маятник. Если до падения доски отклонить маятник горизонтально, то он при падении доски не изменял своего положения, т. е. маятник потерял вес. Если же маятник был оставлен вертикально, то при падении доски он начинал вращаться. Это можно объяснить явлением инерции при потере силы тяжести. Как только перестают работать ракетные двигатели, на космическом корабле возникает невесомость: центробежная сила при полете уравновешивается с земным тяготением.
Объясняют ли эти опыты и соображения что-либо? Нет, ровно ничего, ибо мы не знаем, что такое гравитация, и не знаем, почему свободно падающее тело теряет свой вес. Мы не знаем, что такое невесомость, хотя невесомость есть экспериментально установленный факт. Но объяснить его мы не можем по той же причине нашего незнания. Мало того, Циолковский полагает, что невесомость может быть получена при значительных ускорениях и даже в сильных гравитационных полях. Эту точку зрения поддерживают известные физики. А вообще говоря, в этой области много неясного. Однако отрицать такую возможность не приходится. Все возможно там, где ничего не известно.
Ждать ли нам, пока физики раскроют тайны притяжения, или, не дожидаясь этого, заняться физиологическими проблемами высоких ускорений и невесомости? Это, право, дело вкуса, но Циолковский торопит. Ведь проблема невесомости — это не только физическая проблема, но и физиологическая. Скоро настанет день, когда физиологи должны будут дать ответ, как ведут себя организмы в условиях невесомости...
Однако наибольшее внимание Циолковского, — продолжал я, — привлекают вообще вопросы тяготения. О них он много думает, рассуждает, строит гипотезы, но ничего определенного, по-моему, еще не знает. Поля тяготения, по его мнению, не должны мешать космическим кораблям. До сих пор все расчеты траекторий космических кораблей стояли в тесной связи с полями тяготения. Но пофантазируем...
Предположим, что русский инженер Цветаев, делая в лаборатории сплав двух элементов, заметил буйную реакцию счетчика Гейгера—Мюллера, стоявшего поблизости. Прекратилась работа — успокоился и счетчик. Цветаев стал исследовать это явление дальше и создал теорию аномальных сплавов. Оказалось, что некоторые сплавы из трех элементов, один из которых присутствует в ничтожных количествах, обладают этим свойством — сплав излучает альфа-, бетта- и гамма-излучение и помимо этого выбрасывает какие-то новые частицы, после чего металл становится легким. Дальнейшие исследования показали, что в таком теле наблюдается устойчивая потеря гравитационных свойств сплава вследствие выброса каких-то частиц из материи — частиц, управляющих тяготением.
— Для меня, — говорил К. Э. Циолковский, — ясно лишь одно, что если материя имеет вокруг себя, вне себя поле тяготения, то, значит, внутри самой материи есть механизмы для образования этого внешнего поля. Задача ученых состоит в том, чтобы разрушить эти механизмы, заставить материю выбросить их вон из себя, и вы получите материю, которая будет освобождена от тяготения. Таков принцип. Делая из такой материи космические корабли, можно будет освободить их от поля тяготения и, следовательно, двигаться по прямой от точки до точки, то есть кратчайшим путем. Это значит освободить человека от поля тяготения, от длинных отрезков эллипсов, парабол и гипербол.
Известно, что частица, движущаяся под действием тяготения к неподвижному центру, которое уменьшается обратно пропорционально квадрату расстояния от данного центра, описывает кривую, представляющую собой одно из конических сечений, а именно эллипс, параболу или гиперболу. Вряд ли бы Циолковский нашел, что межпланетные орбиты Гомана удовлетворяют совершенным требованиям астронавигации.
Однако В. М. Бехтерев нетерпеливо перебил меня и заговорил, задавая вопросы другого, чисто психологического рода.
Прервав на минуту наш разговор с В. М. Бехтеревым, послушаем, что по этому вопросу скажет современный автор — историк космонавтики Вилли Лей.
«Для Земли расстояние, на котором ее притяжение не будет иметь никакого значения, составит примерно 260 000 км. Почему же тогда на расстоянии, гораздо меньшем указанного, человек делается невесомым? Ведь на него еще продолжает оказывать действие сила земного тяготения. Причина этого заключается в том, что у человека нет органов ощущения скорости и силы тяжести. То, что чувствуют ноги летчика, стоящего на бетонной взлетно-посадочной полосе, это не сила тяжести, а лишь сопротивление ей. Бетонированная полоса и грунт под ней мешают летчику двигаться в направлении действия силы тяжести. Вот если у него под ногами внезапно откроется глубокая шахта, он под действием силы тяжести упадет в нее и разобьется. Но пока не достигнет дна, он не почувствует никакого притяжения. Просто потеряет ощущение собственного веса, ибо ничто не препятствует его падению. Падающий летчик в этом примере испытывает, как принято говорить, нулевое g (состояние невесомости)... Это же происходит с человеком, летающим на космическом корабле. Отсутствие ощущения веса можно было бы назвать свободным падением, но слово «падение» не совсем уместно, так как космический корабль может двигаться в любом направлении. Поэтому вместо свободного падения пользуются безотносительным выражением «нулевое g».
Вряд ли правы те, кто утверждает, что ощущение, появляющееся у человека при нулевом g, будет напоминать никогда не кончающееся падение и что по меньшей мере сомнительно, сможет ли человек когда-нибудь приспособиться к нему».
«Я считаю, — пишет далее В. Лей, — что это просто результат направленного словоупотребления, когда в течение долгого времени состояние невесомости обозначалось термином «свободное падение». На самом же деле ощущение нулевого g и чувство, испытываемое при падении, не имеют друг с другом ничего общего».
Вернемся к нашему разговору с В. М. Бехтеревым.
— Если люди, — сказал он, — начинают серьезно думать о бегстве с Земли, надо сказать, что дело их плохо. Значит, что-то зловещее подстерегает их на Земле, допустим, мы не знаем еще что. Но эти тревожные думы суть следствия, причина которого нам, не ясна. Тут вступает в силу неизвестный нам механизм, заложенный в нашем мозгу, — предвидение, или интуиция. Называйте как хотите, но великие люди обладают этим механизмом в достаточно развитой форме, и он сигнализирует об опасности, о необходимости принятия мер защиты... Вы понимаете меня? Не существует «пустых» идей, которые могли бы волновать большие умы. Что для человека может быть прекраснее Земли? Посмотрите, как солнечные лучи животворят этот чудесный мир! И вдруг негаданно, непрошено врывается страшная мысль: человек, будь готов к бегству с Земли, иначе ты погибнешь! Что значит этот сигнал, это тревожное бдение Циолковского над мрачной загадкой? Бежать? Но куда, спрашиваю я вас. Астрономы не находят в Солнечной системе планеты, хотя бы отдаленно похожей на нашу Землю. Луна — мертвая пустыня. Венера— загадка, покрытая вечными облаками, только неизвестно, ид чего состоят эти облака. Может быть, из ядовитых паров. Марс отживает свой век, он холоден и неприветлив. Нет, лучше Земли мира не найти, а подсознательный аппарат мозга подсказывает — все равно надо бежать с Земли, ибо она накануне катаклизма. Над Землей занесена «когтистая лапа Неотвратимости», как сказал О. де Бальзак. И я верю: это может случиться, недаром Циолковский упорно думает об этом. Он — кудесник, над которым потешаются глупцы и слепцы.
Циолковский предлагает разные решения этого сложного вопроса: организовать космические станции-спутники, населить астероиды, построить независимые опоры в Космосе, наконец, подготовиться к длительным путешествиям к другим солнечным системам, например к Альфа Центавра или к желтому карлику Тац Кита.
Как все это ужасно — жить под колпаком с искусственным воздухом или путешествовать века в неисследованные области, пусть даже с комфортом! Нет, это просто ужасно.
— Не приходите в ужас от того, чего еще нет, — успокаивающе сказал я. — На наш век хватит еще Земли, но мы должны подумать о наших детях, вернее, о потомстве, дабы оно-то уже было готово и хорошо вооружено для борьбы за свое существование. В этом — скрытый смысл учения Циолковского.
— Да, сегодня я прозрел, — тихо сказал Владимир Михайлович. — Этой темной части мира я почти не знал. Я никогда не считал фантазией упорные искания Циолковского, но только сегодняя понял истинное значение его трудов, его гениальное предвидение надвигающейся катастрофы, которая пока что скрыта от людских взоров и только одному Циолковскому доступна. И мне сейчас хочется спросить: уж не опоздали ли мы? Не слишком ли долго мы благодушествовали, а ужас незаметно к нам подкрадывался, потихоньку, помаленьку? И мы уже вступили в порочный круг, из которого нет выхода. Человечество требует от нас всеобъемлющего знания природы вещей, а мы резвимся на этом славном Солнце как дети и не видим неумолимого хода явлений, вплотную подошедших к нам! Что же нам делать, если это так? Что же делать?
— Полагаю, — ответил я, — что вы преувеличиваете опасность катаклизма. Скрытый смысл учения Циолковского предупреждает человечество за многие, многие тысячелетия. Есть еще время опомниться и приступить к изучению вопроса в полном объеме. Природа более благожелательна к человечеству, чем человек к человеку. Если человечество не уничтожит себя в братоубийственной войне, применив какие-либо сверхфантастические способы уничтожения людей, я думаю, люди научатся управлять временем и пространством, чтобы овладеть всем Космосом, всем видимым миром. Но фатальный случай никогда не может быть исключением, ибо часть человечества находится в состоянии безумия, и недалеко то время, когда любой из этих сумасшедших может взорвать весь земной шар и превратить его в космическую пыль.
Наука и техника постепенно подготавливают почву для такого рода эксперимента в масштабе Солнечной системы. При полном радиоактивном распаде должна будет выделиться колоссальная энергия. Представьте себе далее, что люди научатся управлять мгновенным превращением материи в энергию. Наконец, представьте себе, что у какого-нибудь безумца будет в распоряжении тысяча тонн радиоактивного вещества. Заложив это вещество в глубокую земную расщелину, можно разорвать земной шар на несколько кусков! Таковы «приятные» перспективы, если разумное начало не восторжествует во всем мире! Отсюда следует один обязательный вывод: в мире не должно быть вражды между странами. Если человечество хочет жить, эта истина является абсолютной, непререкаемой. И для этой цели должен быть создан всемирный союз народов на самой передовой социальной платформе.
— На большевистской? — спросил Бехтерев.
— По-видимому, да. Ибо только это социальное устройство в принципе дает возможность неограниченного материального роста и усовершенствования человеческого рода.
— Вы партиец, коммунист? — спросил В. М. Бехтерев.
— Нет, в партии не состою. Логика и история подсказывают мне образ мыслей и действий, и только. История говорит о том, что целая эпоха заканчивает свое бренное существование, ибо она стала немощной и хилой: капитал не смог в открытом бою подавить революцию 1918-1920 годов. Это показательно. Следующая эпоха — эпоха коренных социальных преобразований, при бурном, неслыханном развитии науки и техники, которое подготавливается новой физикой, физикой атома. При таком овладении энергетическими ресурсами Земли только политически свободное сообщество может существовать на ней, т. е. очень строгие в смысле организации системы, а не стихийный индивидуализм общественных расслоений и классов. Большевики появились не потому, что этого захотел Ленин, а потому, что история человечества вошла в новую эру. Новое историческое качество так же неизбежно, как ход времени, который нельзя ни остановить, ни замедлить. Секунда есть секунда.
— Черт возьми! — вскричал В. М. Бехтерев. — Неужели и в истории существуют железные законы, которым подчинены человек и все человечество?
— Да, а что же вы думали? Это относится и к жизни отдельных обществ, и к жизни всего человечества в целом... Однако мы с вами далеко ушли от вопросов Циолковского. Как помочь ему справиться с проблемой чисто физиологического характера? Как изучить действие на организм человека чрезмерного ускорения и невесомости, которые ожидают его при космическом полете?
После некоторого размышления Владимир Михайлович ответил:
— Дело это трудное и нужное. По моему мнению, следует построить возможные физические устройства для моделирования этих явлений на мелких животных, например на белых мышах. Затем постепенно переходить к более крупным лабораторным животным и наконец к человеку. Физиологи и врачи могут лишь анализировать явления, происходящие в организме при данных условиях, но устройство аппаратов должно быть поручено физикам и инженерам. Эти аппараты в лабораторных условиях должны имитировать условия космического полета. Но я не слыхал, чтобы кто-либо из физиков занимался этим вопросом. Циолковский далеко обогнал запросы науки, и потому он, конечно, одинок среди непонимающей толпы. Чем я могу помочь Циолковскому? Советом, но он вряд ли нуждается в моем совете! У меня большой институт, большое количество аппаратуры для изучения высшей нервной деятельности и для различных анализов, но все это не нужно Циолковскому. Его запросы лежат далеко в стороне от всего того, чем занимаюсь я или подведомственные мне организации. С физиками же у меня нет таких контактов, которые были бы полезны Циолковскому. Но я не хочу отделаться этими общими фразами и отойти в сторону. Сегодняшняя наша беседа сильно взволновала меня, и я оставляю за собой право подумать над этим вопросом. Хорошо? Вы согласны?
Дата добавления: 2015-12-20; просмотров: 25; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!