Испуг знаменитого психиатра 2 страница
Я посмотрел на Владимира Михайловича. Он был, безусловно, взволнован. Этого состояния не могли скрыть ни борода, ни усы. Возможно, что это было не только волнение, а даже тревога. Может быть? Но неудобно было останавливать на этом свое внимание. Надо было уходить. Я поблагодарил его за доброе отношение к этому важному делу и хотел распрощаться, но он остановил меня и пригласил к себе на обед. Во время обеда мы говорили о многом, но больше всего о величественном проекте Циолковского. После обеда он вызвал машину, и мы с ним отправились в другое подведомственное ему учреждение — в Психоневрологический институт. Там он продемонстрировал мне свою поразительную способность гипнотизера. Он почти мгновенно усыпил целую залу алкоголиков и несколькими фразами внушил им отвращение к вину. Таким образом, мне довелось быть свидетелем одного из весьма занимательных зрелищ нашего века, глубинные причины которого считаются невыясненными до сих пор.
Следующая моя встреча с В. М. Бехтеревым произошла в Москве, в лекторской комнате московского Политехнического музея. Он выступал с лекцией в большой аудитории, и я пошел его навестить. Он вспомнил о Циолковском и сказал:
— Как жаль, что суетная жизнь не позволяет мне предаться изучению этой интересной задачи! А ведь вы меня тогда напугали.
Через некоторое время я прочел в газетах объявление о смерти Владимира Михайловича. Эта неожиданность меня глубоко потрясла.
|
|
|
Странные бывают встречи и странные судьбы у людей. В юные годы К. Э. Циолковский и В. М. Бехтерев одновременно учились в Вятской гимназии. Передо мною лежат фотокопии с нескольких страниц книги «История Вятской гимназии за сто лет ее существования (1811—1911)». Вятка, 1912 г., любезно предоставленные мне Н. А. Агитовой. Имена В. М. Бехтерева и К. Э. Циолковского ярко выделяются на фоне бесцветных посредственностей — их современников и однокашников.
Звездные бездны
Открылась бездна, звезд полна,
Звездам числа нет, безднам — дна.
М. В. Ломоносов
Может быть, нет вас под теми огнями — Дальняя вас поглотила эпоха. Так и по смерти лететь к вам стихами — К призракам звезд буду призраком вздоха. А.Фет — Меня страшит вечное молчание этих бесконечных пространств,— сказал знаменитый французский геометр, алгебраист и физик Блез Паскаль, глядя на открывающийся перед его взором ночной звездный мир. [ Паскаль, Блез (1623—1662) — выдающийся французский математик, физик и философ. Круг его научных интересов был весьма разнообразен. Его труды, содержащие оригинальные решения задач, явились существенным шагом вперед в математике. В физике занимался изучением барометрического давления и вопросами гидростатики. Философские воззрения Паскаля противоречивы: его ум метался между рационализмом и скептицизмом. В «Письмах провинциалу» бичевал казуистику и лицемерие иезуитов.]
|
|
|
Он стоял в недоумении перед огромным безмолвным Космосом и поистине ничего не понимал. Во всяком случае он понимал не более, чем понимаем мы, вооруженные астрономией, астрофизикой, радиоастрономией и физикой атомного ядра. Увы, наши знания не приблизили нас к пониманию Вселенной. Она остается загадкой, как и во времена Паскаля, как и во все прочие времена.
Но Паскаль долго всматривался в сияющую картину звездного мира, и у него от пристального созерцания бесконечности начинала кружиться голова. Что это за мир? Как далеки эти звезды... Арктур, Сириус...
«По-видимому, — думал он, — эти звезды очень далеки, и расстояние до них несоизмеримо с земными расстояниями... Это очаги огня, но не очаги жизни». И чем дольше всматривался в них Паскаль, тем страшнее становилось ему. Головокружение прошло, возникло чувство страха... Но он был экспериментатор, физик и математик. Он лег навзничь на душистую траву и еще раз возвел глаза к небу для дальнейшего наблюдения... Земля как бы исчезла, и он лицом к лицу остался со звездами.
|
|
|
Бесконечность и безмолвие — вот что сразу пришло ему на ум! Ни одного сигнала, ни одного намека на жизнь! Только огненная материя, пугающая душу и ум человека.
«Но материя и во мне, в моем теле, и вокруг. Земля — материя и так же глубока, как и бесконечность космического мира». И Паскаль сделал попытку сформулировать положение человека в этом безмерном мире. Он сказал:
— Словом, что такое человек в природе? Ничто в сравнении с бесконечностью и все в сравнении с ничем; это середина между ничем и всем. Он бесконечно удален от крайних пунктов: конец и начало вещей для него бесспорно скрыты в непроницаемом мраке: он одинаково не способен видеть то ничто, из которого он извлечен, и то бесконечное, которым он поглощен.
Так было триста лет назад. Бесконечные пропасти Вселенной испугали воображение Паскаля, и в своих мыслях о человеке и его значении он готов был идти на уступки, на компромиссы... Но прошли в жизни человечества эти триста лет как одно мгновение.
Июль 1925 года. Звездная ночь объяла Калугу. На небе ни облачка. Мы с Константином Эдуардовичем сошли из светелки вниз, чтобы посидеть на завалинке, побеседовать на открытом воздухе и полюбоваться звездным небом.
|
|
|
Какое совершенство! Какое великолепие в этом блеске и сиянии, в этой игре и лучезарности звезд! Сверхземное и даже сверхчеловеческое! Невообразимое слепцу, но и непостижимое уму! Смотри хоть тысячами глаз, земное чудо — человек, в это величественное великолепие, но ни причины, ни следствия нигде не увидишь. Бесконечные времена проходят мимо него — этого «вечного теперь». Звезды сияют как бы перед великим торжеством — сосредоточенно и молчаливо. И так всегда!
Звездное небо! Оба мы хорошо читали небесные иероглифы. Оба мы восторгались строгой геометрией созвездия Ориона, красивейшим блеском Лиры и Беги, лучистыми алмазами Арктура и Сириуса... Но я еще испытывал трепет боязни, смотря на эти величественные светила.
— Ух ты, какая красота, — громко, набирая воздух в легкие, произнес Константин Эдуардович, — Вселенная перед нами! Миллионы световых лет отделяют нас от них, но мы их видим и познаем. Чудо!.. И все-таки мы, люди, должны готовиться к полету в эту звездную Вселенную — готовиться не покладая рук. Мы должны завоевать его, этот мир, раскрытый перед нами и тем самым данный нам природой во владение. Настала новая эра — эра начала овладе ния Космосом на гигантских ракетах, которые полетят во все концы Вселенной в поисках новых земель и новых ресурсов энергии. Человечеству открыты пути усовершенствования своего бытия. А вы представьте себе, что если бы весь мир заключался только в Солнце и Земле. Абсолютно черное небо над атмосферой! И это было бы все! Какой ужас охватил бы человечество, когда Солнце стало бы остывать. Вся изумительная история человечества и закончилась бы на Земле... как труп. Но перед людьми — колоссальное богатство, невероятные возможности, только надо уметь ими воспользоваться. Богатство Вселенной с бесконечным количеством миров, звезд и планет, с неисчерпаемыми источниками энергии, которой человек должен будет овладеть, и во что бы то ни стало. В этом назначение человечества, смысл его существования. И оно пойдет по этому пути, пойдет. Я верю в мощь человеческого разума и не боюсь этих несоизмеримых пространств.
Так говорил К. Э. Циолковский, как всегда, тихим, уверенным, спокойным голосом, без какого-либо пафоса, без каких-либо внешних аффектаций, но с глубочайшим убеждением ученого, который знает заранее, что так будет и что иначе быть не может.
Я с интересом вслушивался в его речь и смотрел в его лицо: на самом ли деле человек, говорящий о таких вещах, здоров и крепок разумом, или, может быть, это — умственно больной человек, маньяк, проповедующий свою idee fixe, психопат... Сотни, буквально сотни раз в течение многих, многих лет я проверял свою мысль о болезни Константина Эдуардовича и каждый раз приходил в истинное смущение от этой нелепой мысли и тогда пытался увидеть, в чем же корни этих его величавых, торжественных и ни с чем не соизмеримых убеждений космизма. И, став на такую точку зрения, я видел то, что искал.
Я видел глубочайшее понимание событий, происходящих в этом мире, видел, где начинаются и чем кончаются эти события, приводящие гений Константина Эдуардовича к совершенно ясным умозаключениям, повелительно требующим обоснования космической эры в жизни человечества. Мне становилось понятным то, что для других было погружено в туманную дымку незнания, я чувствовал то, что другим было недоступно, лежало как бы вне возможности коснуться их чувств, и я с достаточной полнотой предвидел то, что было совсем непостижимо другим: неизбежное наступление космической эры со всеми вытекающими из этого последствиями — новой наукой, новой техникой и новым философским воззрением. К. Э. Циолковский гранитными глыбами вкладывал в мое сознание потрясающие факты звездного мира и неотступную необходимость для человека приблизиться к этому миру и затем войти в него.
— Уже настало время думать об этом, — говорил он и показывал мне те или иные звездные скопления и системы.
Я не замечал страха в его глазах, но еще боялся этих космических бездн, подобно Паскалю, философский томик которого в белом кожаном переплете лежал у меня на столе как евангелие.
И чем дальше и больше говорил Константин Эдуардович о необходимости человечеству войти в космическую эру, тем меньше я испытывал страха и тем ближе становились мне эти звезды, мигающие светло-голубыми и розовыми огоньками.
О, если б все звезды померкли,
А нам — умереть не дано:
О, мертвое, черное небо,
Могилы ужасней оно!
— Какое счастье для разума человека, что существуют эти звезды, — сказал Константин Эдуардович.
Он был прав..,
Я перестал бояться звезд...
Это был мой самый страшный и самый строгий экзамен. Я его сдал К. Э. Циолковскому и получил оценку «отлично». Звезд я больше никогда не боялся.
В марте следующего года я познакомился со знаменитым шлиссельбуржцем и «звездочетом» Николаем Александровичем Морозовым. Он в свое время выдвинул гипотезу о том, что существующая и общепринятая в исторических науках хронология неверна и историческое летосчисление, принятое повсеместно от Рождества Христова, должно быть сокращено на 333 года. Доводы Николая Александровича я мог бы считать убедительными, если бы они некоторым образом не противоречили моим собственным многолетним исследованиям о синхронизме основных исторических событий. Это исследование, предпринятое мною в 1915 году, было закончено и как докторская диссертация к 1918 году, а затем продолжено и углублено в период 1918—1922 годов. Примененный мною, так сказать, «статистический» подход к вопросу не оставлял каких-либо сомнений в достоверности принятой повсеместно хронологии основных исторических событий, ибо он позволял анализировать год за годом ход всемирно-исторического процесса, и никаких аномалий или отклонений при этом анализе мною обнаружено не было. [ Морозов Николай Александрович (1854-1946) — активный деятель революционного движения 70-х годов прошлого столетия. Двадцать три года просидел в заточении — сначала в Петропавловской, а затем в Шлиссельбургской крепости. Почетный член Академии наук СССР. Его научно-педагогическая деятельность была посвящена главным образом химии и астрономии. Находясь в тюрьме, подошел к открытию периодической системы элементов и теоретически самостоятельно предсказал существование инертных элементов, высказал новое для того времени представление о сложном строении атома, которое связал с сущностью периодического закона химических элементов, выдвинул идеи о возможности разложения атомов, а также синтеза элементов, который он считал важнейшей задачей химии будущего, о возможности использования атомной энергии и др. В 1918 г. высказал предположение о том, что новые звезды могут возникать в результате взрыва уже существующих светил под влиянием радиоактивного распада веществ. Морозов известен также своими трудами по математике, метеорологии, истории и др. Занимался литературной деятельностью.]
С величайшим упорством я работал над изучением синхронности массовых исторических событий и составил синхронистические таблицы всеобщей истории, в которую вошли истории около семидесяти стран. История каждой страны изучалась по всем доступным мне источникам, доходившим иногда до двадцати. Синхронистические таблицы не были новостью. Ряд авторов в прошлом и текущем веке занимались составлением такого рода таблиц но отдельным странам, но ни один из них не имел «общей» точки зрения, которая помогла бы среди огромного числа дат открыть некоторые универсальные закономерности. Не был достаточно понят и расшифрован термин «всемирно-исторический процесс».
Познакомившись с работой Н. А. Морозова «Откровения в грозе и буре», я заново проверил свои таблицы и не смог найти ничего, что поколебало бы их достоверность.
Исследования Н. А. Морозова показали, насколько хорошее знакомство с физико-математическими науками необходимо даже для понимания средневековой теологии. Только астрономия и математический вычислительный аппарат помогли ему критически рассмотреть ряд важнейших исторических вопросов, когда исторические события сопровождались затмениями Солнца, Луны или появлением комет. Эти астрономические явления, отличающиеся периодичностью, позволили внести коррективы в древние и средневековые писания. Апокалипсис Иоанна, книги Иезекииля и Даниила были подвергнуты тщательному исследованию.
Вообще говоря, хронология событий отдаленных эпох — дело достаточно темное. В 7 веке римский монах Дионисий Малый предложил считать годы не от основания Рима, а от Рождества Христова, приняв условную дату 25 декабря 753 года от основания Рима за начальную дату — дату первого года от Рождества Христова, или новой эры.
Почетный академик Н. А. Морозов подверг жестокой критике принятое исторической наукой летосчисление, исходя из собственных астрономических соображений и вычислений. Это обстоятельство внушило мне мысль при случае познакомиться с Н. А. Морозовым и поговорить с ним на эту тему. Такой случай представился, когда я неожиданно увидел Н. А. Морозова в Мраморном дворце, где происходило совещание директоров учреждений Главнауки Наркомпроса под председательством профессора Ф. Н. Петрова. Но Н. А. Морозова в перерывах заседаний сразу же окружали ученые, с которыми я не был знаком, а при таких условиях подойти к нему я не решался, тем более что предмет разговора в известной степени касался работ самого Николая Александровича.
На съезде директоров учреждений Главнауки, происходившем 15—20 апреля 1926 года в Ленинграде, присутствовали: академик И.А.Каблуков, проф. М.И.Неменов, акад. В.А.Обручев, акад. А.Ф.Иоффе, проф. Ю.М.Шокальский, акад. Г.М.Кржижановский, проф. К.И.Скрябин, проф. П.А.Сакулин и другие. [ Каблуков Иван Алексеевич (1857-1942) — выдающийся русский физикохимик, почетный член Академии наук СССР, заслуженный профессор Московского университета. Его труды сыграли важную роль в развитии физической химии. Он является пионером нового научного направления—электрохимии неводных растворов. Одновременно с В.А.Кистяковским, но независимо от него ввел в науку представление о гидратации (сольватации) ионов, послужившее основой для объединения химической теории растворов Д.И.Менделеева с физической теорией растворов Вант-Гоффа — Аррениуса. В области термохимии впервые показал, что теплоты образования изомерных молекул неодинаковы. Изучал фазовые превращения веществ, применив в этом новые методы и установив новые закономерности. Ему принадлежит ряд работ по истории химии. Разрабатывал многие прикладные задами, в особенности связанные с пчеловодством.] [ Неменов Михаил Исаевич (1880—1950) — советский врач, заслуженный деятель науки РСФСР. С 1918 г. — директор организованного по его инициативе в Петрограде Государственного института рентгенологии и радиологии и профессор Военно-медицинской академии. Основные труды посвящены вопросам рентгенодиагностики, рентгенотерапии и радиобиологии. Впервые применил метод условных рефлексов для изучения воздействия рентгеновских лучей на кору головного мозга.] [ Обручев Владимир Афанасьевич (1863—1956) — выдающийся советский геолог и географ, исследователь Сибири и Центральной Азии, академик, почетный президент Географического общества СССР.] [ Иоффе Абрам Федорович (1880—1960) — известный советский физик, академик АН СССР, с 1918 г. — руководитель организованного по его предложению физико-технического отдела Государственного рентгенологического и радиологического института, а затем директор Физико-технического института, созданного на основе этого отдела. С 1932 г. — директор Физико-агрономического института, также организованного по его инициативе. В 1954 г. возглавил организованный им Институт полупроводников. Основные работы посвящены изучению механических свойств кристаллов, электрических свойств диэлектриков и свойств полупроводников. В Физико-техническом институте начинали свою научную деятельность многие крупные советские физики, в последующем составившие всемирно известную «школу Иоффе», определившую становление ряда фундаментальных направлений современной теоретической и прикладной физики.] [ Шокальский Юлий Михайлович (1856—1940) — выдающийся русский географ, океанограф картограф, почетный член Академии наук СССР. Был профессором Военно-морской академии (1910—1930) и Ленинградского университета (1925—1940). Научные труды посвящены вопросам метеорологии, гидрологии, океанографии, был составителем ряда общегеографических и специальных карт, редактором многих широко известных атласов. Вел большую научно-организационную работу в Геодезическом комитете Госплана СССР, Главном управлении гидрометслужбы СССР и других организациях. Член-корреспондент и почетный член ряда иностранных академий и научных обществ.] [ Кржижановский Глеб Максимилианович (1872—1959) — известный партийный и государственный деятель, ученый-энергетик, академик, возглавлял Комиссию по электрификации России (ГОЭЛРО), в 1921—1930 гг. руководил Госпланом, с 1930 по 1932 г. — председатель Комитета по высшему образованию при ВЦИК СССР и заместитель наркома просвещения. В 1930 г. организовал Энергетический институт АН СССР и возглавлял его до конца жизни.] [ Скрябин Константин Иванович (1878—1972) — выдающийся гельминтолог, действительный член Академии наук СССР, академик Академии медицинских наук, академик ВАСХНИЛ. Изучал морфологию, биологию, филогению и систематику гельминтов, эпидемиологию и эпизоотологию гельминтозов. Под его руководством было определено около 200 новых видов гельминтов. Разработал многочисленные инструкции и наставления по борьбе с гельминтозами и широко внедрил их в медицинскую и ветеринарную практику. Ввел в науку представление о гео- и биогельминтозах. Вел большую научно-организационную деятельность.]
Когда по окончании вечернего заседания я вышел на улицу из Мраморного дворца, уже было темно и после дневной оттепели подмораживало. Надо было идти с осторожностью, калоши скользили по тонкому ледку, и можно было легко поскользнуться и упасть. У самых дверей стояла в нерешительности темная сгорбленная фигура пожилого человека в теплом пальто с меховым воротником.
— Как скользко, — сказал он и внимательно посмотрел на меня. Я приостановился, узнав Н. А. Морозова, знаменитого ученого, просидевшего в крепости четверть века. Его лицо с белой бородкой мне было хорошо известно не только по портретам, но и как члена президиума нашего совещания. Он невольно протянул руку и схватился за меня, балансируя, чтобы не упасть.
— Простите меня, молодой человек, за бесцеремонность, но без вас я, наверно, растянулся бы, прежде чем найти извозчика, — сказал он. — Я — Морозов. — Знаю, знаю, — ответил я, — опирайтесь как следует.
И недолго думая взял его крепко под руку и представился. Морозов еще раз взглянул на меня.
— Позвольте, вы — автор книги «Физические факторы»?
— Я самый!
— Да, кто же не знает вашего имени и... скандала... Несчастный вы человек! Разве можно книги двадцать первого века писать в двадцатом? Ай-яй-яй!.. Вы тоже с совещания?
— Да. Скучновато, хотя народ все интересный, — ответил я.
— Я ждал большего от того сонма ученых, которые наполняли зал заседания. Впрочем, это ведь заседание не научное, а отчетное. Этим все объясняется. Я хотел рассказать кое о чем интересном, да потом воздержался.
Разговор не клеился. Мы вышли на набережную Невы и при тусклом свете фонарей продвигались вперед. Нас обогнали профессора Е. И. Тихомиров, Ф. Н. Петров, М. П. Кристи и другие ученые... Извозчик нигде не попадался. Семидесятидвухлетний Н. А. Морозов и двадцатидевятилетний автор этих строк благополучно скользили по тротуару. Я рассказал Н. А. Морозову кое-что о моих опытах и невольно перевел разговор на тему о его исторических исследованиях о «смещении» хронологии.
— Ах вот вас что интересует, — живо сказал он. — Я могу дать исчерпывающее доказательство того, что от первой даты Anno Domini прошло не 1926 лет, а на триста тридцать три года меньше.
— Но это, Николай Александрович, не согласуется, увы, с моей статистикой, хотя в то же время я не могу оспаривать ваших исследований.
— Ну, знаете, еще никто не противопоставлял моим работам статистические данные, а только общие разговоры, неубедительные и весьма слабые.
— А Сергей Федорович Платонов или Николай Иванович Кареев? — спросил я. [ Платонов Сергей Федорович (1860—1933) — русский историк, академик АН СССР в 1920—1931 гг., профессор Петербургского университета. Был председателем Археографической комиссии (1918—1929), Комиссии по изданию сочинений Пушкина (с 1928 г.), директором Пушкинского дома (Институт русской литературы АН СССР) в 1925-1929 гг. и Библиотеки АН СССР. По своим политическим взглядам — монархист. В центре его научных интересов были события второй половины XVI — начала XVII в., получившие в исторической литературе название «смутного времени». Занимался также историей земских соборов, временем Петра I, освоением русского Севера и другими вопросами. Внес крупный вклад в изучение памятников публицистики конца XVI — начала XVII в. Жизнь свою закончил в ссылке в Самаре.] [ Кареев Николай Иванович (1850—1931) — крупный историк нового времени, профессор Варшавского и Петербургского университетов, с 1910 г. член-корреспондент Российской Академии наук, с 1929 г. — почетный член АН СССР. Его лучший труд — «Крестьяне и крестьянский вопрос во Франции в последней четверти XVIII века» (М., 1870), за которым последовал в 1881 г. «Очерк истории французских крестьян с древнейшего времени до 1789 г.». До Кареева крестьянский вопрос — этот основной вопрос французской буржуазной революции — не подвергался серьезному исследованию даже во Франции. К.Маркс высоко оценил труд Н.И.Кареева, назвав его превосходным. Сам же Кареев в трудах Маркса не увидел ничего, кроме «экономического материализма», и пытался построить свою, «социологическую» теорию истории. Его докторская диссертация называлась «Основные вопросы философии истории» (т. 1—3. М., 1883—1890 гг.), объявляя содержанием этой темы «идеальный мир норм, должного, мир истинного, справедливого, с которым будет сравниваться действительная история». В годы первой русской революции вошел в кадетскую партию и был избран членом 1-й Государственной думы. В 1924—1925 гг. опубликовал работу «Историки Французской революции» в томах — непревзойденный и по сию пору по полноте историографический обзор основных трудов в этой области, хотя и рассматриваемых с буржуазной точки зрения.]
— Да, вспоминаю: именно Сергей Федорович и говорил о ваших исследованиях, но я с удовольствием познакомился бы с ними более подробно. Сама судьба способствует нашей встрече. Он был вашим оппонентом?
— Да, Сергей Федорович дал моей диссертации положительную оценку и рекомендовал меня кафедре общей истории Станфордского университета, когда там был объявлен конкурс на передовые идеи о методах изучения всеобщей истории. Профессор Станфордского университета Гольдер и профессор Колумбийского университета Смитт организовали мое приглашение в Соединенные Штаты.
— Ну и что же? — спросил Н. А. Морозов.
— Я не получил разрешения от наших.
— Ах вот оно что. Может быть, это и к лучшему.
— Не думаю... Я бы прочел курс лекций и вернулся домой. Ведь у меня есть родина и семья в Калуге!
— В Калуге?.. — переспросил Морозов.
— Да, в Калуге.
— В Калуге живет Циолковский. Вы знакомы с ним?
— Не только знаком. Это мой старший друг, — не без гордости ответил я.
— Он замечательный человек, мыслитель, ученый. Я в переписке с ним.
— Да, замечательный человек, человек с большой буквы.
Тут мы наткнулись на извозчика.
— Теперь вы мой пленник, — сказал Николай Александрович. — Если вы сегодня свободны, поехали ко мне пить чай. Я познакомлю вас с моей женой Ксенией Алексеевной, с моей библиотекой, с картинами Рылова. Вы интересуетесь живописью? Вас же буду просить рассказать о ваших исследованиях, о Циолковском. Ксения Алексеевна будет рада познакомиться с вами.
— Торговая улица, 25 а, — сказал он извозчику, и мы тронулись.
Сидя в кабинете Николая Александровича в окружении книжных шкафов, картин и рукописей, я мог хорошо рассмотреть давно известное мне по печатным портретам, и особенно по портрету Репина, лицо неукротимого революционера, отважного мыслителя и ученого.
Несмотря на свой возраст, он выглядел достаточно бодро. Поджарый, с живыми, быстрыми добрыми глазами и белой бородкой, Николай Александрович производил впечатление человека, которому еще предстояло долго жить... По пути домой он говорил о своих работах, о новой теории космических магнитных полей, которая не признается учеными, но он не сдается и уверен в своей правоте.
— Космические магнитные силовые линии подобно гигантской паутине беспорядочно заполняют все мировое пространство, — говорил мне Николай Александрович. — Природа настолько значительнее, чем ее рисует себе мозг человека, что она безусловно владеет такими поразительными возможностями, каких человек не может производить в своих земных лабораториях... Возьмем хотя бы космические магнитные поля, простирающиеся на миллионы километров. Ну как бы это лучше выразить... — И он делал руками различные криволинейные движения. — Вот так магнитные силовые линии обволакивают мировое пространство, межзвездные магнитные поля сопровождают межзвездную материю, блуждающие скопления протонов и электронов, которые должны обязательно находиться в космическом пространстве. Многие думают, что Космос — вакуум. Это верно, но не вполне. Я подсчитал и нашел, что в каждом кубическом сантиметре этого вакуума находится несколько атомов.
Гипотезу о космическом, или межзвездном, магнитном поле слабой напряженности выдвинул позже, лет через двадцать пять, Ферми. Затем его теория была рассмотрена Г. А. Шайном, Хилтнером, Холлом, В. А. Домбровским и другими и получила общее признание, но в те годы о космических, или межзвездных, полях думал только Н. А. Морозов. И не только думал, но и вычислял их. И не только вычислял, но и писал. Но все считали, что старик рехнулся, и не допускали его сочинений до типографии. Он жаловался, но бороться уже не мог.
Я даже не ждал, когда Николай Александрович вернется к интересующей меня теме, — настолько все то, о чем он говорил, было ново и интересно...
— Ну а теперь поговорим о моей хронологии и вашей синхронологии. Я считаю себя правым, по-видимому, и вы считаете также правым себя. Это вполне законно. Давайте-ка подумаем... Я вам прочту основные выводы из первого тома «Христа», хотя вы эту книгу наверно уже читали.
— Конечно, читал.
Н. А. Морозов встал, подошел к шкафу и вынул первый том «Христа», изданный в 1924 году и вызвавший глухие, но жестокие нарекания среди историков. «С ума он сошел, что ли? — говорили они. — Какая чушь...» И тем не менее исторические факты говорили за точку зрения Н. А. Морозова, и он, привыкший к противоречиям, молчал и только усмехался в свои белые усы.
— Итак, — сказал он, — прочтем основные выводы. Я вычислил время Апокалипсиса по гороскопу для него, данному в шестой главе этой же самой книги, и оказалось, что он написан по поводу «вещего сочетания планет», имевшего место на небе только в ночь с 30 сентября на 1 октября 395 юлианского года. Сомнений здесь не могло быть, так как основное вычисление подтвердилось, по данным той же книги, тремя независимыми друг от друга астрономическими способами, и оказалось, что автор этой книги Иоанн Богослов отождествляется с великим сирийским учителем того времени Иоанном Златоустом, умершим в 408 году. Существование этого последнего Иоанна и вычисленное мною время для Апокалипсиса подтвердили справедливость моего вычисления и исторически. [ Иоанн Златоуст (между 344 и 354—407) — один из виднейших идеологов восточнохристианской церкви, в 398—404 гг. — константинопольский патриарх. Пользовался при жизни и после, в течение веков, большой популярностью среди широких масс. Причислен церковью к лику святых.]
Я вычислил время столбования Евангелистского Христа (что в переводе с греческого значит «священник»), и оказалось, что лунное затмение, описанное при неудачной попытке опозорить его на столбе, имело место на нашем полушарии Земли лишь один раз на протяжении нескольких веков до и после начала нашей эры (так называемого Рождества Христова): оно было 21 марта 368 года. Я начал искать около этого времени в Сирии «Великого Святого», соответствующего «Царю Иудейскому», и тотчас нашел Василия Великого (333—378), имя которого в переводе значит «Великий Царь». Я исследовал его жизнь по «Житиям святых» и увидел, что он был сыном тоже царя (Василия — по-гречески) и все в них, до попытки столбования, оказалось однородным с Евангельским сказанием об Иисусе.
Дата добавления: 2015-12-20; просмотров: 29; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!