М. Сервантес де Сааведра 1 страница
Дружба на расстоянии, причем дружба искренняя, бывает редко между людьми, которые были представлены и обрисованы во всех деталях каким-либо третьим лицом. Состоя членом Ученого совета Лаборатории зоопсихологии, я подробно и часто рассказывал моим коллегам о жизни и деятельности замечательного человека и ученого Константина Эдуардовича Циолковского и вызвал своими рассказами искреннюю симпатию к нему всех членов этой небольшой научной организации.
Ученый совет Практической лаборатории зоопсихологии, бывшей в ведении Главного управления научными учреждениями (Глав-науки) Народного комиссариата по просвещению, состоял из следующих лиц: председатель — Владимир Леонидович Дуров, заместитель председателя — академик Академии наук Украинской ССР, профессор физиологии Сельскохозяйственной академии им. К. А. Тимирязева Александр Васильевич Леонтович, профессор зоологии Московского государственного университета, известный ученый Григорий Александрович Кожевников, инженер Бернард Бернардович Кажинский, ученый секретарь Исаак Аронович Лев и я. На собраниях Ученого совета часто присутствовали супруга Владимира Леонидовича — Анна Игнатьевна и их дочь — Анна Владимировна, с 1923 года — жена народного артиста СССР Прова Михайловича Садовского. Ученый совет собирался раз или два в неделю в Уголке Дурова на старой Божедомке, ныне улице Дурова, в доме № 4. В бывшем особняке Дуровых лестница на второй этаж по обеим сторонам была украшена скульптурами. Тут вы могли увидеть доисторических животных: бронтозавров, ихтиозавров, динозавров и т. д. Полвестибюля было выложено плитками с приветливым словом «Vale!» [Vale! (лат.) — приветствие у древних римлян.] посередине. [ Дуров Владимир Леонидович (1863—1934) — выдающийся деятель отечественной культуры, наиболее яркий представитель семьи цирковых артистов, родоначальник всемирно известной династии, дрессировщик животных и клоун, заслуженный артист республики. Организовал в 1912 г. в Москве Уголок-лабораторию (с 1919 г. Уголок имени В. Л. Дурова), где осуществлял экспериментально-исследовательскую деятельность по изучению природных инстинктов и поведения животных. Стал пионером русской (так называемой дуровской) школы мягкой дрессировки, использующей главным образом поощрительные стимулы. Отойдя от чистой клоунады, он все больше сосредоточивался на опытах с животными, утвердив в цирке культурно-просветительный жанр. В книге «Дрессировка животных» (1924) дал обоснование своего метода, который с успехом применял в течение 40 лет. Основанная им лаборатория продолжительное время была научным центром по исследованию психики животных и выработке на этой основе условных рефлексов.] [ Садовский Пров Михайлович (1874-1947) — народный артист СССР. С 1895 г. в Малом театре, в 1944—1947 г. — художественный руководитель этого театра, блестящий представитель знаменитой династии актеров Садовских.]
|
|
|
|
|
|
Собирались обычно наверху, слева, в большой светлой комнате о пяти окнах, где на стенах висели пейзажи кисти Владимира Леонидовича, большая картина кисти художника Пукирева «Неравный брак», где в двух клетках жили африканские попугаи и стоял концертный рояль, на котором можно было поиграть. Эта комната была жилой комнатой Дуровых, но она же служила местом научных заседаний Лаборатории зоопсихологии. За большим столом свободно помещалось до 25 человек, что и случалось нередко по торжественным дням, при интересных сообщениях или «пленарных» заседаниях. К своим обязанностям научные работники и члены Ученого совета относились весьма серьезно. В случае каких-либо ошибок или недоразумений каждый мог рассчитывать на строгий, но дружеский разнос. [ Пукирев Василий Владимирович (1832—1890) — русский художник-классик. Работал в области портретного жанра и исторической живописи. Наибольшую известность получила его картина «Неравный брак» (1862), хранящаяся в Государственной Третьяковской галерее. А.Л.Чижевский говорит о копии с этой картины.]
|
|
|
На Ученом совете его члены делали доклады по различным вопросам естествознания, в основном по зоопсихологии и о влиянии внешней среды на животных. Эти доклады обсуждали все члены совета, подвергали критике или одобряли. Обычно основным докладчиком был Владимир Леонидович Дуров, человек необычайных способностей, талантливый зоопсихолог, друг животных, изумительный фокусник, жонглер, сатирик, музыкант и живописец. Этот человек был с детства щедро одарен многочисленными способностями, широтой взглядов и терпимостью. Психологию животных он знал как свои пять пальцев, животные любили его, слушались, были к нему привязаны и держались с ним «запросто». Они лезли к нему в карманы, зная, что там припасено что-либо вкусное для них, крысы по пять — восемь штук набивались за пазуху. Когда он появлялся в своем зверинце, звери входили в раж: слониха махала хоботом, медведь плясал, рычал или выл от удовольствия, тысячи звуков неслись со всех сторон.
Небольшого роста, подвижный, общительный, в черной бархатной толстовке, обыденной его одежде, он производил самое лучшее впечатление. Между мною и Владимиром Леонидовичем с первых же дней установилась большая человеческая дружба, которая не прекращалась до последних дней его жизни. Он с изумительным вниманием относился к моим словам и работам, и я глубоко ценил его расположение и внимание. Можно сказать, что мы поистине были большими и искренними друзьями. Достаточно мне было рассказать о К. Э. Циолковском как о редчайшем явлении великой душевной самоотверженности во имя науки, и Владимир Леонидович начал проявлять исключительное внимание и желание быть полезным этому великому человеку, загнанному в тупик.
|
|
|
Доклады на Ученом совете Лаборатории по зоопсихологии благодаря своему своеобразию и оригинальности привлекали внимание многих ученых и любителей естествознания, которые приезжали их послушать или делать смелые и оригинальные сообщения. Это было учреждение во французском академическом духе, где не возбранялось говорить о самых удивительных или неизученных вещах и задавать самые озорные вопросы почтенным докладчикам. В Лаборатории поощрялись необычные эксперименты, где главенствовали вольность и в то же время строгость мысли и мнений и где в полной мере пренебрегали научной рутиной и старомодными фасонами научного мышления.
Ведь многие ученые занимаются не наукой, продвигая ее вперед, а голой фразеологией, полученной от своих учителей, ибо предшествующее движение науки с точки зрения сегодняшнего дня уже не наука, а евангелие, остерегающееся доказательств, и... сводка избитых фраз, заученных с детства. Наука — это прежде всего борьба мнений и упорство мысли, на которые большинство не способно.
Уже само существование такой Лаборатории вызывало гнев и презрительные усмешки у чиновников и бюрократически настроенных ученых. Они негодовали и распространяли о Лаборатории нелепые слухи, держась от нее на почтительном расстоянии, чтобы не испачкать свою ложную и дутую репутацию.
На заседания Ученого совета уже при мне приезжали A.В.Луначарский, Н.А.Семашко, Ф.Н.Петров, М.П.Кристи, B.М.Бехтерев, Л.Л.Васильев со своим учеником В.П.Подерни, Г.И.Россолимо, Б.К.Гиндце, В.В.Бунак, А.Г.Иванов-Смоленский, А.Н.Бернштейн, Г.П.Зеленый, Н.К.Кольцов, М.Н.Садовникова, П.П.Подъямпольский, П.К.Карпов, Г.Ф.Жаке с женой Евгенией Николаевной, А.И.Юматов, То-Рамо, Орнальдо. На заседаниях иногда присутствовали Н.Н.Коц-Лодыгина, С.А.Саркисов — доктор наук Сорбонны, Е.К.Сепп, народные артисты СССР Александра Александровна Яблочкина, Пров Михайлович Садовский, Вера Николаевна Пашенная, Евдокия Дмитриевна Турчанинова, Варвара Осиповна Массалитинова и другие знаменитые артисты Малого театра. [ Васильев Леонид Леонидович (1891-1966) — известный советский физиолог, член-корреспондент Академии медицинских наук. В 1921-1948 гг. руководил отделом общей физиологии нервной системы Института мозга им. В.М.Бехтерева. Главная его заслуга — расширение учения Н.Е.Введенского о парабиозе. Изучал влияние электрического тока на возбудимые ткани. В начале 30-х годов работал по совместительству в Центральной научно-исследовательской лаборатории, возглавлявшейся А.Л.Чижевским. В соавторстве с последним выдвинул гипотезу органического электрообмена. Был президентом Ленинградского общества естествоиспытателей.] [ Россолимо Григорий Иванович (1860—1928) — выдающийся русский невропатолог, сокурсник и друг А.П.Чехова. С 1890 г. заведовал невропатологической клиникой. На собственные средства основал (1911) и содержал Институт детской невропатологии и психологии. С 1917 г. — профессор кафедры нервных болезней 1-го МГУ. Один из организаторов (1890) и председатель Московского общества невропатологов и психиатров.] [ Бунак Виктор Валерианович (1891-1979) — советский антрополог, один из основателей отечественной антропологической школы, доктор биологических наук, профессор, был директором НИИ антропологии и одновременно заведовал кафедрой МГУ. Известен трудами в области морфологии человека, расоведения, антропогенеза, генетики человека.] [ Иванов-Смоленский Анатолий Георгиевич (1895—1982) — советский невролог и патофизиолог, академик Академии медицинских наук, ее вице-президент. Основные работы посвящены проблемам физиологии и патофизиологии высшей нервной деятельности, развитию и внедрению в практику учения И. П. Павлова об условных рефлексах.] [ Жаке Георгий Феликсович — известный в ту пору врач-гомеопат, ближайший друг А.Л.Чижевского, сыгравший в его судьбе роковую роль.] [ Саркисов Семен Александрович (1895—1971) — советский невроморфолог, академик Академии медицинских наук. С 1927 г. работал в Институте мозга, одним из основателей которого был (в 1928—1968 гг. — директор). Основные работы посвящены морфологии и физиологии головного мозга. Одним из первых в нашей стране изучал зависимость электрических явлений в корковых структурах головного мозга от их клеточного строения. Исследовал структурные особенности головного мозга, в частности нейронное строение коры и межнейрональные отношения в ней. Организовал первую в нашей стране электроэнцефалографическую лабораторию. Был членом Королевского медицинского общества Великобритании.] [ Пашенная Вера Николаевна (1887—1962) — выдающаяся актриса, народная артистка СССР. С 1907 г. в Малом театре. Это была актриса, как отмечали современники, «огромного темперамента и вместе с тем ярких, сочных красок». А.Л.Чижевский был дружен с ней и с ее стороны во время своего ареста получил принципиальную, смелую по тем временам моральную поддержку.] [ Турчанинова Евдокия Дмитриевна (1870—1963) — выдающаяся актриса, на родная артистка СССР. Выступала в Малом театре. Лучшие роли исполняла в произведениях русской классики, особенно в пьесах А.Н.Островского.] [ Массалитинова Варвара Осиповна (1878—1945) — выдающаяся актриса, народная артистка РСФСР, с 1901 г. выступавшая в Малом театре. Ее талант проявился особенно ярко в характерных бытовых ролях. С большим успехом выступала в комедиях А.Н.Островского.]
Старейший большевик Федор Николаевич Петров был замечательно милым и отзывчивым человеком. Небольшого роста, полный, с темной бородкой, украшенной редкими серебряными нитями, с умными и очень добрыми глазами, он всегда всем помогал чем только мог, всегда внимательно выслушивал собеседника или просителя и давал ему мудрые советы. Как и всякий человек, многого он сделать не мог, но и то, что делал, уже было существенным, ибо делал он это от чистого сердца. Его появление на заседаниях всегда приветствовалось самыми теплыми словами дружбы.
Я хорошо помню, как знаменитый физиолог Иван Петрович Павлов в резкой форме сказал мне о своем несогласии с А. В. Леонтовичем, касающемся работы Александра Васильевича в Лаборатории зоопсихологии. Отрицательное отношение академика И. П. Павлова к работе академика А. В. Леонтовича и В. Л. Дурова объясняется очень просто: Иван Петрович в еще большей мере не признавал зоопсихологию, чем психологию, и считал ее чистейшей выдумкой опасных ретроградов. Отрицая зоопсихологию, он, конечно, не мог признать работу А. В. Леонтовича научной, достойной внимания и уважения. И. П. Павлов действовал прямолинейно и вполне добросовестно, хотя и сильно заблуждался. С каждым годом эти его заблуждения становились все яснее и отчетливее.
В таком замечательном виде, абсолютно лишенном какой-либо бюрократичности, надменности, начальственности и фразеологии, а также других подобных отвратительных черт, именно в таком неизменно добропорядочном и доброжелательном виде Лаборатория зоопсихологии благополучно просуществовала с 1920 по 1940 год, т. е. пятую часть века. Это редчайшее явление должно быть с необходимой почтительностью отмечено в летописях наших научных учреждений.
Вообще говоря, работами К. Э. Циолковского интересовались члены Ученого совета — А. В. Леонтович, Г. А. Кожевников и Б. Б. Кажинский, который состоял с ним в переписке. На фоне игнорирования К. Э. Циолковского и его работ в Зоопсихологической лаборатории к Константину Эдуардовичу относились с большим интересом и искренней дружбой. Все знали о его жизни, нелегкой борьбе за ракету «из первых рук», и поэтому между членами совета и калужским «мечтателем» установилась крепкая заочная дружба, и К. Э. Циолковский в свою очередь интересовался работами научного коллектива, собравшегося вокруг. В. Л. Дурова. Интересовали Константина Эдуардовича и мои опыты по влиянию аэроионов отрицательной полярности на экзотических животных и больных, приходивших подышать аэроионами в аэроионоаспира-торий Зоопсихологической лаборатории. Он все больше и больше убеждался в том, что в долголетающих космических кораблях воздух должен быть ионизирован в отрицательной полярности, и настаивал, чтобы я продолжал и углублял свои опыты и занимался только этим вопросом. И действительно, проблема аэроионизации мало-помалу заняла одно из основных мест среди моих исследований, которые я не мог выбросить за борт моей деятельности, так как они периодически все же одолевали меня с исключительной настойчивостью. Это были исследования, также не уклонявшиеся от моей «доминанты» — исследования о «влиянии», как об этом сказали бы в средние века.
Идея о некоторых мощных влияниях внешней среды на организм стала излюбленной темой моих размышлений. Иногда эти идеи — идеи космической биологии — приходилось вынашивать годами. Только самым близким людям я мог открывать их и ждать одобрения или осуждения. Такими людьми были всего два человека— мой отец, Леонид Васильевич, и Константин Эдуардович. Владимиру Леонидовичу, которого я очень любил, я не мог, однако, все рассказывать, так как он немедленно оповестил бы «всю Москву» о моих идеях. Все, что захватывало его, он немедленно рассказывал всем, ибо считал, что иначе быть не может, что все должны знать об этом. Конечно, эта его самая искренняя откровенность могла в те трудные годы принести отрицательные результаты, и это мне, увы, приходилось учитывать... Однако мои дерзкие доклады вызывали не протест моих коллег по Лаборатории, а, наоборот, глубокую заинтересованность.
Федору Николаевичу Петрову имя К. Э. Циолковского было хорошо известно, да он и сам встречался с ним. Еще в начале 20-х годов Константин Эдуардович вместе со мной был на приеме у Федора Николаевича в Главнауке и просил создать ему в Калуге творческие условия для работы над цельнометаллическим дирижаблем и ракетой. Ему нужны были 3—4 инженера-механика, расчетчики, владеющие математическим аппаратом. Федор Николаевич, будучи человеком образованным — он был врач по профессии,— отзывчивым, добрым, понимал законность просьбы К. Э. Циолковского, но многого сделать не мог, ибо авиационные круги, к которым он обращался за консультацией, нацело отвергали научное и практическое значение работ К. Э. Циолковского. Это обстоятельство создавало неловкость: общественный авторитет К. Э. Циолковского был вне сомнения, но отрицательные отзывы унижали как его самого, так и его работы. И Анатолий Васильевич Луначарский, и Федор Николаевич Петров были бессильны пробить брешь в толстой стене академического пренебрежения, которым был окружен К. Э. Циолковский в те годы.
Спустя почти сорок лет, в мае 1961 года, мне довелось встретиться с Федором Николаевичем и подробно поговорить о К. Э. Циолковском, которого он хорошо помнил, так же как помнил и меня. Он заговорил о моей борьбе за аэроионы, которую я вел в двадцатых годах, когда обращался к нему за помощью. Но в то время как с моей проблемой дело было значительно проще (я просил у Главнауки только субсидий для опытов), Константину Эдуардовичу нужны были люди, лаборатория и более крупные капиталовложения. Если в ряде случаев мне мог помочь просто телефонный звонок из Главнауки, чтобы сдвинуть дело с мертвой точки и предоставить мне небольшое помещение для лабораторных животных, К. Э. Циолковскому требовались новая организация, верфь для постройки большой модели дирижабля или утверждение новой лаборатории по ракетной технике. Это была его мечта. Однако вопрос о помощи был сложным и требовал особого рассмотрения на президиуме Главнауки. И тут вмешивались мощные силы противодействия, на арену выступали лихие противоборцы. Решение приходилось откладывать, ожидая лучших времен. А жизнь шла вперед, и целые годы уходили, годы ожиданий и надежд. Я опять шел к Федору Николаевичу и напоминал о К. Э. Циолковском... Он, спокойный и сдержанный, сердился на столь медленный темп разрешения этого вопроса и снова пытался принимать меры, которые опять терпели поражение в результате неистовых поклепов, идущих из авиационных кругов.
— Вся беда в том, что Циолковский не хочет работать в коллективе. Пока он одиночка! — говорил Федор Николаевич.
Эти слова я, конечно, передавал Константину Эдуардовичу. Они никаким секретом не являлись.
— Неверно, - возражал он. — Наоборот, я бы охотно работал с небольшой группой помощников, ведь идей у меня целый ворох, но есть причины, заставляющие меня воздерживаться от любого коллектива, не приглашенного лично мною. А мне предлагают коллектив по... по выбору одного из московских профессоров, знаете ли, того самого, с которым у меня давние счеты... Представьте себе, что из этого получилось бы... Во-первых, все мои идеи, еще не опубликованные, поступили бы к этому профессору и были бы расклеваны на корню. Во-вторых, он постарался бы в этом коллективе развести такие склоки, зависть, недовольство, что в результате мне пришлось бы не работать, а улаживать всякие недоразумения и следить за своими «помощниками». Нет, покорнейше благодарю. В такой, с позволения сказать, «помощи» я не нуждаюсь.
Когда мне несколько лет назад предлагали создать коллектив из московских инженеров, я наотрез отказался. Это многих возмутило: они думали, что я наивный старичок, ничего не понимающий в закулисных махинациях. К счастью, жизнь меня многому научила, и я мог вынести определенное решение: да, я рад буду создать около себя коллектив, но только из таких людей, которым доверяю. После этого дело заглохло. Посудите сами, что было бы, если бы я, паче чаяния, принял такое предложение. Они давно свели бы меня в могилу. Бойтесь данайцев, дары приносящих...
Предложение создать около меня коллектив из московских специалистов потерпело фиаско. Теперь там думают, чем бы насолить Циолковскому, раз с коллективом дело провалилось, и я жду каждый день какой-нибудь крупной неприятности... И все от того же «единственного». Избави меня боже от подобных «индивидуумов», способных на любые подвохи и умеющих выходить сухими из воды.
Подчинить К. Э. Циолковского чужой воле было не так-то легко, несмотря на присущую ему простоту. Жизненный путь, школа жизни сделали в конце концов свое дело — он стал более осмотрительным и в некоторых случаях даже подозрительным. Все, что исходило от «единственного», он тщательно анализировал, дабы не попасть впросак. Прежде чем на что-либо решиться, он долго раздумывал.
Таким образом, путем окружения К. Э. Циолковского своими людьми, «единственный» хотел прибрать к рукам дело жизни Константина Эдуардовича, затем распылить это дело на мелкие части и тем самым монолитный труд гения раздробить, разбить, уничтожить. Интуиция К. Э. Циолковского вовремя предупредила это посягательство, и он отказался от навязываемого ему враждебного окружения... «Единственному» пришлось оставить эту удобную для него идею и переключиться на другой способ «уничтожения» Циолковского. Борьба вступила в новую фазу. Идея «единственного» и его собственности провалилась. Мнение Константина Эдуардовича я сообщил Ф. Н. Петрову. Тот только руками развел...
— Подумайте сами, — сказал он, — что я при таких обстоятельствах могу сделать? Ведь мы тоже ограничены в средствах. Но выход из положения в конце концов придумать надо!
При следующей встрече с Константином Эдуардовичем мы вновь вернулись к этой теме.
— Мой недоброжелатель (он не любил упоминать его имя) вводит Главнауку в заблуждение. Он говорит обо мне то, чего нет и не было. Делает он это не ради науки, а во имя собственного благополучия и собственного успеха. Эти махинации мне известны— друзья пишут мне. Цандер тоже должен это понимать, но я не знаю, понимает ли? Грустно, что приходится целыми годами вести борьбу с ветряными мельницами. Но я не Дон-Кихот! А молодец был хитроумный Мигель де Сервантес! Еще в семнадцатом веке предвидел то, что сбывается в двадцатом. Молодец!
Хорошо зная в течение многих лет К.Э.Циолковского, я был удивлен, когда впоследствии прочел вводную статью профессора Н.Д.Моисеева «К. Э. Циолковский. Опыт биографической характеристики» (изд. ОНТИ НКТП СССР, т. 1, Москва, 1934): [ Моисеев Николай Дмитриевич (1902-1955) — советский астроном, специалист по небесной механике, профессор Московского государственного университета; в 1929—1947 гг. — директор Государственного астрономического института им. П.К.Штернберга.]
«...И ни в одной книге Циолковский не жалеет об упущенной им возможности сделаться членом великой семьи ученых. Виноваты в этом не только неопытность или застенчивость Циолковского, но и то, что он был чужд всякой мысли работать в общей семье на правах равного сочлена. Он по самой своей сущности — одиночка, индивидуалист, он не хочет ничьих советов, в них не нуждается. Так мы нащупываем еще одну черту в облике Циолковского как мыслителя: он не только самоучка, но и одиночка принципиальный — он хочет быть один, и никаких товарищей по работе, а впоследствии окажется, что и учеников ему не нужно».
Не могу сказать, что «опыт» Н. Д. Моисеева был хоть сколько-нибудь удачным. К. Э. Циолковский не был «принципиальным одиночкой», который отмахивался от содружества с другими учеными и не хотел иметь учеников. Наоборот, вся его жизнь говорит о противоположном. Он шел к ученым, но они его не принимали в свой круг и глумились над ним. В двадцатых годах я лично передал А. В. Луначарскому и Ф. Н. Петрову просьбу К. Э. Циолковского о создании для него маленькой лаборатории с несколькими сотрудниками. Но и в этом ему было отказано за «явной» ненадобностью, ибо те же кастовые ученые дали убийственный отзыв о его работах.
Когда же в тридцатых годах ему предложили «руководить», он был уже очень стар, не имел физических сил и должен был по этой причине отказаться. Истинное признание пришло к Константину Эдуардовичу слишком поздно...
Неверно освещает Н. Д. Моисеев значение членства Циолковского в Русском физико-химическом обществе. Н. Д. Моисеев пишет: «Ведь это же значит, что он (Циолковский.— А. Ч.), имея штамп, так сказать, официально признанного ученого, - штамп, весьма важный в царской России, может завязать научные отношения, переписку, обмен мнениями с крупнейшими столичными учеными». Ну уж это мнение Н. Д. Моисеева совсем неверно. Быть членом Русского физико-химического общества было почетно, но ровно ничего не значило и никаких привилегий не давало. Нужно было вдобавок еще платить членские взносы. Это членство не давало никаких выгод, не открывало никаких возможностей. Оно было не более чем мыльным пузырем, из которого нельзя извлечь ничего путного. И уж во всяком случае нельзя упрекать человека в том, что он не сумел извлечь из этого «штампа» звания и могущества, которые сделали бы его более умным, чем он был, и более гением, которым он был. Наконец, я не уверен, был ли К. Э. Циолковский членом этого общества.
Н. Д. Моисеев укоряет К. Э. Циолковского в том, что последний не сумел «воспринять их (ученых., А. Ч.) опыт, подучиться около них». Прямо можно сказать — неудачная рекомендация! К. Э. Циолковскому учиться у посредственностей, воспринимать опыт «ученых», которые отстали от него на десятилетия! Не слишком ли преувеличивает профессор Н. Д. Моисеев значение такой «учебы» в своих поистине кастовых рекомендациях? Ведь именно потому К. Э. Циолковский и не был принят в ученых кругах, что обогнал их, и они либо не понимали его и считали его работы блажью, либо если понимали, то завидовали и готовы были утопить в ложке воды. Все это были угнетающие внутренние разлады, конфликты, которым еще до сих пор, увы, не даны психологически верные характеристики. Эта сторона жизни К. Э. Циолковского требует изучения, а не сокрытия. Рано или поздно она все равно выявится. И тогда будет стыдно!
Кстати сказать, К. Э. Циолковского жестоко и часто упрекали в том, что он много времени и сил потратил на описание, ракет и различные расчеты и никогда не экспериментировал с ракетами, не ставил опытов, не стремился к этому.
Такие упреки были совершенно необоснованными. В молодые годы К. Э. Циолковский много экспериментировал с пороховыми ракетами и уже тогда понял, что создание больших ракетных двигателей и тем более космических ракет не под силу технике того времени, так как физикохимикам предстояло еще решить проблему горючего. Убедившись в том, что на решение только одной этой наиболее важной проблемы может уйти много лет или даже десятилетий, он совершенно разумно принялся за математическое обоснование ракеты со всех возможных точек зрения. И он первым создал теорию космической ракеты, существующую до сих пор.
Из Калуги я привозил В. Л. Дурову всегда два привета — от моего отца и от Константина Эдуардовича. И не без досады выслушивал он мои рассказы о том, какие трудности материального характера приходилось переносить К. Э. Циолковскому и как из-за этих трудностей вяло продвигалось большое научное дело, которому в основном была посвящена жизнь Константина Эдуардовича, — теория дирижабля, ракетодинамика и космонавтика.
Немало разговоров в Лаборатории зоопсихологии было посвящено тому, как помочь замечательному ученому, жившему в маленьком домике на окраине Калуги, в его неустанных и непрерывных работах, как облегчить тяжкие материальные условия быта исследователя, которому перевалило за семьдесят... Как все это сделать? Кому написать? С кем переговорить?
Ф. Н. Петров был неизменным шефом моих работ в области аэроионификации. Через соответствующие организации он оказывал возможную материальную помощь моим исследованиям. Когда 20 февраля 1930 года медицинский факультет Лионского университета при посредстве нашего посла Г. Довгалевского обратился через ВОКС ко мне как к специалисту в области космической медицины и аэроионификации с просьбой составить несколько статей для Международного сборника трактатов по медицинской климатологии, проектируемого факультетом, Федор Николаевич принял меры к тому, чтобы рисунки и схемы моих статей были отлично оформлены, и следил за тем, чтобы я вовремя направил свои работы в Лион. Аэроионификация, развиваемая мною в конце десятых годов, была в последующие годы поддержана Н. А. Семашко и Ф. Н. Петровым, что и привело в 1931 году к специальному постановлению Совета Народных Комиссаров СССР о моих работах и затем об организации Центральной научно-исследовательской лаборатории ионификации в Москве с рядом филиалов в различных местах СССР.
За подписями В. Л. Дурова, академика А. В. Леонтовича, профессора Г. А. Кожевникова, инженера Б. Б. Кажинского, ученого секретаря И. А. Лева и моей было составлено письмо в Совет Народных Комиссаров СССР о необходимости оказания материальной поддержки К. Э. Циолковскому, чьи труды должны открыть новую эру в науке. Это письмо было вручено Федору Николаевичу Петрову, который обещал дать письму должное движение. Одно время я следил за ходом этого письма и изрядно надоедал Ф. Н. Петрову, прося его звонить по телефону в правительственные инстанции. Но вскоре Ф. Н. Петров узнал, что о значении работ Циолковского были запрошены высшие авиационные инстанции, где, к сожалению, ход нашего письма был приостановлен, и были приняты меры к тому, чтобы освободить высшие инстанции от ответа. В этих кругах ни единый человек не поинтересовался, почему, собственно говоря, ряд деятелей советской науки просят об улучшении материальных условий человека, труды которого заслуживают, по их мнению, большого внимания. Великое научное дело, которое осуществлял Константин Эдуардович, сидя в своей светелке, в домике, стоявшем на окраине Калуги, казалось в те годы малоперспективным. Никакого предвидения, никакой интуиции о будущем — вот как проявили себя высшие авиационные инстанции... Только себялюбие, только полная самоуспокоенность и самоуверенность. Эти авиационные деятели еще и не представляли себе реактивных самолетов, в то время как К.Э.Циолковский, выражаясь фигурально, уже держал их в своих руках.
Для меня это было не новостью, а даже фатальной неизбежностью, ибо я-то уже хорошо знал, как относятся некоторые научные деятели ко всей вообще деятельности К.Э.Циолковского. Учение о ракете, созданное им, было неугодно многим ученым и администраторам авиации, и они всеми мерами старались затормозить это учение, с пренебрежением относясь как к трудам Константина Эдуардовича, так и к нему самому как к беспочвенному фантазеру.
Дата добавления: 2015-12-20; просмотров: 30; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!