М. Сервантес де Сааведра 2 страница
Но в общенародном прогрессивном движении эта маленькая деталь отрицания и непонимания, тогда еще мало кем усвоенная, вызывала возмущение горячих умов и негодование честных сердец, воистину стоящих на страже передовой линии великой российской науки.
Знакомство со скульптором Сергеем Дмитриевичем Меркуровым, имевшее место в Лаборатории зоопсихологии в 1937 году, сыграло в моей жизни огромную роль. Сергей Дмитриевич, один из авторов проекта Дворца Советов, заинтересовал моими работами начальника инженерной части строительства Германа Борисовича Красина, и это дало мне возможность осуществить свои исследования о действии на животных профильтрованного, а следовательно, дезионизированного воздуха. [ Меркуров Сергей Дмитриевич (1881—1952) — крупный советский скульптор-монументалист, народный художник СССР, действительный член Академии художеств. Наиболее известные его произведения: памятник Ф.М.Достоевскому на ул. Достоевского в Москве, памятник К.А.Тимирязеву на площади Никитских Ворот, барельеф «Расстрел 26 бакинских комиссаров» в Баку и др.] [ Красин Герман Борисович — главный инженер управления строительством Дворца Советов, брат Леонида Борисовича Красина, известного партийного и государственного деятеля.]
Мысль о превращении любого помещения в электрокурорт с достаточным числом отрицательных аэроионов весьма заинтересовала В.Л.Дурова и А.В.Леонтовича. Было решено принять меры к приобретению электрической аппаратуры для устройства аэроионоаспиратория, подобного тому, какой уже работал в Арбатской электролечебнице доктора В.А.Михина. В этом аэроионоаспиратории должны были находиться экзотические животные, в основном обезьяны — шимпанзе и макаки, которые, как известно, плохо переносят наш московский климат и часто погибают от туберкулеза легких.
|
|
|
В 1927 году большая зала в здании Зоопсихологической лаборатории была отремонтирована, к потолку симметрично подвешены на изоляторах две большие электроэффлювиальные люстры с остриями, питавшиеся с помощью металлических шин током высокого напряжения от сильной электростатической машины. На стене крупными буквами было написано: «Аэроионоаспираторий» - написано впервые в мире, и Зоопсихологическая лаборатория может без преувеличения гордиться тем, что именно она пришла мне на помощь, в то время как более влиятельные и крупные организации открещивались всеми силами от новшества. Еженедельно я производил измерения числа аэроионов в воздухе аэроионоаспиратория и всегда находил, что концентрация отрицательных аэроионов равнялась нескольким десяткам тысяч ионов отрицательной полярности в одном кубическом сантиметре на уровне клеток, где помещались обезьяны. Измерения в клетках показали, что концентрация аэроионов снижалась не более чем на 5% от абсолютного их числа. Конечно, эти измерения производились с помощью аспирационного счетчика и носили весьма приближенный характер. Аппаратура приводилась в действие 2 раза в день по 20 минут при строгом учете полярности аэроионов.
|
|
|
Сам Владимир Леонидович Дуров под электроэффлювиальными люстрами во время их действия делал разные опыты с животными и уверял, что животные «умнеют» при наличии аэроионов, что условные рефлексы устанавливаются значительно быстрее, чем без аэроионов, что животные здоровеют прямо на глазах, что случаи половой охоты учащаются и т. д. Он считал, что его аэроионоаспираторий — одно из чудес современной ветеринарной медицины. Я также внимательно следил за экзотическими животными, систематически подвергавшимися влиянию аэроионов отрицательной полярности. И каждый раз видел подтверждение своей основной мысли — аэроионы отрицательного знака чрезвычайно благоприятно действуют на животных. Ветеринарный врач Тоболкин не раз мог убедиться в благотворном воздействии аэроионов на больных животных. Его записи историй болезни долгое время хранились в моем архиве.
|
|
|
Целая эпоха моей жизни была связана с Лабораторией зоопсихологии. В самом деле, с 1924 по 1931 год, то есть почти семь лет, я состоял старшим научным сотрудником и членом Ученого совета Лаборатории, представлял ей доклады и производил немало опытов и наблюдений над животными совместно с А.В.Леонтовичем и Г.А.Кожевниковым — вдумчивыми и умными биологами. Одно время я замещал директора и выступал от имени Лаборатории на съезде директоров научно-исследовательских учреждений Главнауки Наркомпроса в Ленинграде (март 1926 года).
Близкое знакомство и дружба с А.В.Леонтовичем и Г.А.Кожевниковым, их исключительное внимание к моим исследованиям и собственные многочисленные наблюдения в Лаборатории привели к энергичной защите моих работ, уже в те годы подвергавшихся незаслуженным нападкам со стороны моих противников. Академик А.В.Леонтович после долгих размышлений решил поставить вопрос о моих работах перед научным мнением мировой общественности, ибо, как это ни странно, внутри нашей страны рассчитывать на понимание моих работ было невозможно, несмотря на непосредственное соприкосновение с миром советских ученых того времени.
|
|
|
Этот вынужденный шаг был продиктован необходимостью, ибо некоторые ограниченные и крикливые посредственности, борясь за свое благополучие, уничтожали всех тех, кто шел впереди них. Они проникали с черного хода во многие дома и входили в дружбу с домочадцами. Это были очень опасные люди. Страшно было попасть под их обстрел... И тем не менее молчать было нельзя! Наука стояла на пороге ряда больших открытий и требовала к себе внимания. Мнение мировых авторитетов играло немалую роль.
Александр Васильевич Леонтович написал несколько писем о моих работах заграничным ученым, в частности Фритьофу Нансену, знаменитому физиологу Шарлю Рише, не менее знаменитому Арсену д'Арсонвалю и многим другим крупнейшим ученым, указывая на необходимость рассмотрения моих работ в области аэроионизации и космической биологии. Это было в 1926 и 1927 годах, когда я уже постепенно терял всякую надежду на получение возможности более продуктивной и глубокой научно-исследовательской работы, ибо, конечно, исследования, проводимые мною в Зоопсихологической лаборатории и в лечебнице В.А.Михина, перестали меня удовлетворять. Перед моими глазами уже ясно вырисовывались контуры обширных исследовательских работ в области биофизики, электрофизиологии и космической биологии. Далее ждать было безрассудно и даже преступно.
Не менее активно меня поддерживал Григорий Александрович Кожевников. Он несколько раз ездил в Наркомпрос РСФСР, лично выступал в комиссии по заграничным командировкам, настаивая на том, чтобы я мог получить командировку в Париж и Нью-Йорк, где меня ждали прочесть там курс лекций и провести научно-исследовательскую работу. Уже несколько парижских академиков и видных профессоров Франции были моими заочными научными друзьями. Они выдвигали мою кандидатуру в почетные академики Парижской академии наук в качестве почетного профессора. В Соединенных Штатах неожиданно для меня нашлись среди ученых даже восторженные сторонники моих работ, и немало приглашений поступило от них в мой адрес.
Работа в Практической лаборатории зоопсихологии оставляла много времени для теоретических и экспериментальных работ в других местах и по близким проблемам электробиологии, что имело большое значение в ходе эволюции моих научных идей. Это было необычайное преимущество для исследователя! Не нужно безотлучно, в урочные часы, находиться в Лаборатории, но, когда это было нужно, мы работали с животными и вели наблюдения до поздней ночи. От такого рода свободы научная работа только выигрывала, ибо для ученого самым важным является свободное время, когда он может думать над тем, что волнует его исследовательскую мысль. Повторяю: размышлять над волнующей задачей — это самое важное, самое главное в научной работе. Затем уже идет выработка методики исследования и обрисовываются контуры самого исследования. Но в начале всякого научного открытия идет упорная работа мысли. После того как молниеносно (именно подобно молнии) мелькнула та или иная идея, ученый приступает к ее «материализации». Он рассматривает ее и так и сяк, направляет на нее оружие своего научного арсенала, эрудиции и приходит к тем или иным выводам. Часто случается так, что он осознает отсутствие новизны в своей идее и обращается с лихорадочной поспешностью к справочникам, книгам, журналам, оттискам. Но бывает и так, что он поражается глубиной идеи, стоит как вкопанный, будучи не в состоянии производить какое-либо движение, и только постепенно приходит в себя. Тогда как одержимый он бросается к бумаге и набрасывает корявыми буквами свою мысль. В голове у него шумит, он ничего не различает вокруг себя, гонит всех прочь, ходит взад и вперед по комнате, иногда свистит и кричит: «Эврика!» (Я нашел), бежит под кран, чтобы остудить свою горячую голову, не замечая никого и отталкивая всех на своем пути. Теперь ему мешать нельзя — он должен побыть в одиночестве, в полном одиночестве, чтобы взвесить все шансы. Вот тут ему и необходимо время для размышлений и для того, чтобы перерыть сотни книг и справочников. Если все это говорит «за» его идеи, то он раскраснеется, выбежит из дома, будет бродить по улицам и даже может попасть под машину, или водитель обругает его крепким словом. Вспомните Пьера Кюри. Если он уйдет за несколько километров от дома, то ему придется так же пешком идти обратно, ибо денег у него может не оказаться: он просто забыл их взять с собой, находясь в творческом экстазе. Усталый, он вернется домой, и тут уж ему можно предложить тарелку супа или котлетку, и он их съест мрлча, ни на кого не глядя, с еле заметной улыбкой на губах. И опять долгое погружение в справочники и книги.
Но если в его рассуждения закрадется небольшое «против», поведение ученого будет другим. Он немного помечется в своем кабинете или около письменного стола и спокойно, по зову домашних, пойдет и съест то, что ему полагается. Он будет бледен, молчалив и несколько угрюм. Может быть, иногда он будет вынимать из кармана пиджака блокнот, карандаш и записывать, но спокойно, не торопясь, без экзальтации. Убедиться, что имеются доводы «против» его идеи, очень важно своевременно. Но и при таких острых обстоятельствах могут быть ошибки. Иногда «против» переходит в свою противоположность, и замечается «за». Тогда ученый превращается в одержимого, к которому лучше не подступаться. Но если в сознании ученого удерживается мысль «против», тогда дело значительно осложняется. Верная и смелая идея встречает непреодолимые препятствия, с которыми трудно совладать. Начинается борьба. Эти «против» подвергаются жесточайшей критике, обсуждаются со всех сторон, и только после этого им выносится окончательный приговор. Оказывается, что доводы «против» устарели и наука сделала шаг вперед. Но это бывает не всегда. Случается так, что ученому приходится идти на компромисс с самим собой. Сочетание «за» и «против» может дать нечто новое, до сих пор неизвестное, а это тоже открытие, тоже шаг вперед.
Имея много свободного времени, зарабатывая не только в Лаборатории зоопсихологии, но и научно-популярными статьями, я мог посвятить себя изучению некоторых биофизических вопросов, которые считал весьма важными для будущей науки.
Я также имел возможность заниматься исследованиями в области медицинской статистики и на этой почве подружился с нашими видными статистиками Е.Е.Слудским и С.П.Бобровым. Я изучил математическую статистику, которая впоследствии весьма пригодилась при обработке цифровых данных, полученных в опытах с аэроионами. А в те годы (1927—1929) я опубликовал ряд работ по космической медицине, вышедших под редакцией народного комиссара здравоохранения профессора Н.А.Семашко. Эти обширные работы дали мне возможность вскрыть ряд чрезвычайно важных закономерностей, которые только в настоящее время, т. е. спустя тридцать пять лет, начинают получать подтверждение в ряде работ других исследователей как у нас, так и за рубежом.
Мой доклад «Влияние ионизированного воздуха на моторную и половую деятельность животных», впервые установивший факт влияния аэроионов на функциональное состояние нервной системы и прочитанный 19 и 26 марта 1926 года на заседании Ученого совета Лаборатории зоопсихологии, был помимо моей воли и без моего ведома распространен иностранными корреспондентами во многих странах Европы и Америки. Немало постарались в деле распространения моих работ американские корреспонденты: директор Московского бюро Ассошиэйтед Пресс Джемс А.Миллс и Джуниус Б.Вуд, которые буквально осаждали двери Лаборатории.
В Италии в 1927 году уже появились первые печатные отклики на мои исследования в области аэроионизации. Один из медицинских журналов в городе Тренто обратился к советскому фтизиатру доктору А.П.Орлову с просьбой рассказать о моих работах. Доктор А.П.Орлов посетил электролечебницу В.А.Михина и аэроио-ноаспираторий в Зоопсихологической лаборатории и составил статью, которая была опубликована в 1927 году. В следующем году эти исследования привлекли внимание двух итальянских фтизиатров: профессора де Бониса (Рим) и профессора Маринучи (Неаполь), которые в известном итальянском журнале в 1932 году опубликовали мою работу об ионизированном воздухе.
Французская медицина одной из первых заинтересовалась моими исследованиями. В 1928 году была опубликована моя работа по тому же вопросу, и затем она вышла отдельным изданием в научном издательстве Франции. В том же году мои ученые друзья профессор Рафаэль Дюбуа, основоположник теории биолюминесценции, и профессор-медик Жюль Реньо способствовали избранию меня в число членов Тулонской академии наук. Об этом событии я узнал из писем обоих ученых, полученных мною в 1929 году. Звание академика значило признание моих заслуг за рубежом, в то время как эти работы еще не вызывали у многих отечественных ученых положительной оценки.
У меня завязалась дружеская многолетняя переписка с тулонским профессором Жюлем Реньо, иногда мы обменивались письмами и с профессором Р.Дюбуа, который живо интересовался биоэлектрическими явлениями в поисках механизма явлений биолюминесценции, природу которых он интуитивно считал электрической. По тому времени эта точка зрения была безусловно передовой, хотя у него не было никаких экспериментальных доказательств ее верности. Только через четверть века она была подтверждена теорией возбужденных молекул и экспериментально — с помощью чувствительных фотоэлектронных умножителей, работающих в режиме счетчиков квантов света.
В ближайшие годы мне были присуждены дипломы члена большинства наиболее крупных медицинских обществ Франции, а именно: Общества сравнительной патологии и общей гигиены Парижского, Рейнского и других медицинских обществ, Общества электротерапии и радиологии, Общества радиологии Франции, Медико-биологического общества в Монпелье и других.
Ученые США уже давно интересовались моими работами по изучению биологического действия аэроионов отрицательной полярности. Колумбийский университет в Нью-Йорке еще в 1929 году одним из первых откликнулся на эти работы и пригласил меня прочесть курс биофизики. Профессор В. П. де Смитт сделал в Нью-Йоркской академии наук и других американских научных обществах ряд докладов об этих работах. 20 февраля 1928 года нью-йоркская газета «Геральд трибюн» опубликовала неоправданное сообщение: «Приезд русского ученого для консультации американских специалистов». Газета писала: «Ожидается приезд из Москвы профессора А.Л.Чижевского, который познакомит американских ученых со своим методом лечения туберкулеза ионизированным воздухом... Над этой проблемой он работает с 1921 года». Никаких обещаний о приезде в США я никому не давал. Примерно тогда же мною были получены приглашения для чтения курса лекций по биологической физике и космической биологии от Принстонского, Иельского, Гарвардского, Станфордского и других университетов Соединенных Штатов.
В июне 1930 года крупнейшая медицинская ассоциация США командировала в СССР своего представителя Катрин Андерсен-Арчер для подробного ознакомления с моими работами. Как официальное лицо, снабженное полномочиями «всех, кого касается», прекрасная американка явилась однажды в летний день ко мне и попросила показать ей «мои лаборатории». Мы отправились в лечебницу доктора В.А.Михина, где ей была продемонстрирована действующая установка для получения отрицательных аэроионов и лечения больных, и затем в Лабораторию зоопсихологии, где ей был продемонстрирован первый в мире аэроионоаспираторий для экзотических животных. Семья Дуровых очень любезно приветствовала К. Андерсен-Арчер и пригласила ее на обед.
Материалы опытов и истории болезни, представленные ветеринарным врачом Тоболкиным, произвели на нее большое впечатление, тем более что наблюдения за больными людьми и животными производились независимо одно от другого целым рядом медицинских и ветеринарных врачей. С этих материалов были сняты копии, которые взяла с собой представительница американской медицины для доклада в медицинском департаменте Соединенных Штатов.
Вернувшись в Нью-Йорк, К. Андерсен-Арчер сделала доклад также и в Институте по изучению туберкулеза им. Трюдо, в результате чего два виднейших в США специалиста 3 октября того же года направили Председателю Совета Народных Комиссаров СССР и Председателю Всесоюзного общества культурных связей с заграницей, которым был в то время Ф.Н.Петров, письма с любезным приглашением меня в Соединенные Штаты Америки на 8 месяцев.
Из этих писем следует, что американские ученые верно оценили работы в области аэроионотерапии. Широкая пресса Америки, особенно Ассошиэйтед Пресс, в необычайных масштабах разнесла вести об этих работах по всему миру, и вскоре я был буквально завален сотнями писем из многих стран. Это было письменное «наводнение», и мой почтовый ящик иногда не вмещал всей корреспонденции, которая приходила из отдаленных уголков мира.
Когда К.Э.Циолковский узнал об этих приглашениях, то воскликнул:
— Браво, Александр Леонидович, теперь весь мир знает о ваших работах, и доморощенные перестраховщики не смогут заглушить ваш голос, как бы они того ни хотели! Конечно, они будут еще стараться это сделать, но «что написано пером, того не вырубишь топором». Печатные строки сохранят и донесут до нелицеприятных людей ваши работы, отклик на них и мнение современников об их значении. Воображаю, какая злоба кипит в груди у ваших врагов! Ваши работы получили не только общее признание, но также и признание вашего бесспорного приоритета в области аэроионифи-кации. Вы были первым, кто поставил эту проблему на рассмотрение, кто доказал своими экспериментами ее значение, и теперь остается ввести ее в широкую практику нашей Родины. Я думаю, что это так и случится в самое ближайшее время.
Однако еще приходилось бороться.
Английские врачи долго не могли примириться с тем фактом, что столь плодотворное направление в науке, как проблема аэроионификации, получило свое начало в Союзе ССР. Моя статья о лечении туберкулеза легких отрицательно ионизированным воздухом в 1928 году была отвергнута редакцией «Британского журнала актинотерапии и физиотерапии». Значительно позже в любезном письме мне было сообщено о том, что авторитетные ученые, консультанты журнала, считают, что влияние на организм ионов воздуха невозможно вследствие краткости жизни иона, равной долям секунды. К письму была приложена рецензия, данная двумя физиками, как потом выяснилось, учениками знаменитого физика Эрнеста Резерфорда.
«Проф. А.Л.Чижевскому. Тверской бульвар, д. 8, кв. 4. Москва. СССР.
«Британский журнал актинотерапии и физиотерапии», 3 апреля 1930 г., Лондон.
М. Г.! *[Милостивый государь (прим.редакции) ] Очень сожалею, что приложенная при этом критика Вашей статьи «Роль ионизированного воздуха при легочных заболеваниях» по недосмотру не была послана Вам несколько месяцев назад. До получения Вашего второго письма я был под впечатлением, что ответ Вам был тогда же отправлен.
Вашу статью очень тщательно прочитали некоторые из наших коллег, наиболее заинтересованные наукой, и приложенная критика является результатом их обсуждений. Критика эта имеет, по-видимому, основное значение, так как она подвергает сомнению все объяснения выдвинутых Вами опытов и клинических наблюдений. Вследствие этого мне хотелось бы получить Ваш ответ на наше мнение, прежде чем приступить к делу в дальнейшем.
Сердечно благодарю Вас также за присланную книгу и с извинениями в том, что не ответил Вам раньше, остаюсь искренне Ваш редактор» Р. Фортеск-Фокс.
Приложение: «Критика».
«При образовании ионов в воздухе скорость, с которой они снова рекомбинируются, очень велика. При удалении какого-либо фактора, как, например, Х-лучей или радия, оказывается, что ионы исчезают почти мгновенно (см.: Ланжевен. Анналы химии и физики. № 28. 1903. С. 433). Требуется значительное время, чтобы воздух, ионизированный посредством разряда, с острий на электродах достиг легких больного. Трудно себе представить, каким образом какие-либо ионы могут остаться свободными после такого периода времени. Когда какой-либо ион достигает тела, он отдает свой заряд и перестает быть ионом... По-видимому, нет ни малейшей возможности для таких ионов достигнуть кровяного русла.
Неясно, почему автор считает, что при передаче ионами своего заряда живой клетке результат должен неизбежно быть благотворным. Совершенно так же возможно, что действие его окажется вредным.
Точное устройство прибора, и особенно прибора для измерений, не приведено в статье, хотя имеет большое значение».
Этот точный перевод письма и критики меня не удивили. Значит, ученики Резерфорда не продумали очень простой вещи, о чем я сообщил в своем ответном письме в редакцию.
«М. Г.! Я с удовольствием прочел Ваше любезное письмо и рецензию о моей статье. Эта рецензия говорит о том, что легкие аэроионы не могут действовать на организм вследствие кратковременности их жизни. Должен Вам заявить, что все же аэроионы, как это ни странно, действуют, о чем говорят мои многочисленные опыты начиная с 1918 года. Я буду Вам очень благодарен, если Вы доведете до сведения Ваших почтенных рецензентов, что они упустили из виду один важный факт. Дело в том, что человек, особенно его голова, окружен «рубашкой» мельчайших частиц влаги, продукта легочного и кожного дыхания. Частицы паров воды имеются в носоглоточном пространстве. Как только легкий, краткоживущий ион попадает в эту область и оседает на микрочастице влаги, он становится долгоживущим и уже в таком виде совершает путешествие по дыхательным каналам и в конце концов попадает в альвеолы. Это — только наиболее вероятная гипотеза».
Ответа на это письмо из редакции не последовало, но из письма доктора медицинских наук, члена Королевского медицинского общества К. Морелла я узнал, что рецензенты — физики из Лаборатории Э. Резерфорда — согласились с моими доводами и признали возможность действия аэроионов на организм. Совершенно неожиданно на страницах этого же «Британского журнала актинотерапии и физиотерапии», том 5, № 5 за август 1930 года, появилась необычайно благоприятная статья доктора К. Морелла «Лечение легочных заболеваний ионизированным воздухом». Статья эта имеет для истории вопроса о приоритете советской науки в области аэроионификации решающее значение.
Доктор К. Морелл оказался знатоком вопроса и сведущим биографом, знающим большинство из моих печатных работ по вопросам аэроионизации и космической медицины, опубликованных на английском, французском, немецком и итальянском языках. Он применил к моему имени ряд любезнейших прилагательных и высоко оценил значение моих исследований. Лед недоверия к аэроионам на берегах Темзы был сломан. Дальнейшие письма доктора медицинских наук физиотерапевта Альберта Эйдинова и его коллег красноречиво говорят об этом, равно как и приглашение меня в качестве почетного члена Организационного комитета шестого Международного конгресса по физической медицине, вице-президентом которого был Эрнест Резерфорд. По его личному поручению я был утвержден в столь почетном положении. Кстати сказать, на происходившем в Лондоне Международном конгрессе но физической медицине доклад на тему «Искусственная ионизация воздуха как терапевтический фактор» был единственным докладом в этой области, хотя там были многочисленные представители медицины как СССР, так и двадцати одной страны Европы и Америки. Не говорит ли этот бесспорный факт о той поразительной медлительности, с какой научные труды иногда прокладывают себе дорогу в медицинской практике?
Уже в августе того же 1930 года из Англии ко мне поступили десятки писем от врачей — фтизиатров и физиотерапевтов — с разного рода вопросами, а Великобританская ассоциация по изготовлению медицинской аппаратуры (Лондон) сделала мне предложение о продаже патента.
Настойчивые требования английской фирмы принудили Комитет по изобретениям 16 сентября 1930 года выдать мне авторскую заявку на изобретение аппаратуры для аэроионизации, и 31 декабря 1931 года мне было вручено авторское свидетельство за № 24387, но, конечно, не для того, чтобы продавать его англичанам.
Автору этой книги хотелось бы сказать, что его работы, их повторения и отзывы о них появились в печати как раз вовремя, а именно в период 1927-19З0 годов, когда еще никто не мог представить убедительных экспериментальных доказательств физиологического и целебного действия аэроионов отрицательной полярности, а у меня за истекшее десятилетие уже был готов ряд законченных экспериментальных исследований, ясно показывающих удивительное биологическое и целебное значение аэроионов. Теперь, через 30 с лишним лет, это все уже забыто... Многие современные авторы, не знающие литературы вопроса, приписывают приоритет моих работ моим позднейшим ученикам, последователям и продолжателям. Это не только обидно или досадно, но и недопустимо с исторической точки зрения.
Небольшое учреждение — Практическая лаборатория зоопсихологии Главнауки Наркомпроса — благодаря исключительному вниманию к моим работам, дружеской поддержке и отсутствию в Лаборатории каких-либо склок, интриг, подсиживаний и т. п. дала возможность, в дополнение к моим предыдущим опытам, по-настоящему всесторонне, теоретически и экспериментально, исследовать биологическое и физиологическое действие аэроионов на организм животных и таким образом принести в дар Советскому государству одно из весьма значительных открытий гуманного характера - открытие метода борьбы за здоровье человека, способа защиты его жизни. Искренняя дружба и внимание со стороны В.Л.Дурова, его семьи, профессоров А.В.Леонтовича, Г.А.Кожевникова, А.В.Луначарского, Н.А.Семашко, Ф.Н.Петрова и М.П.Кристи начиная с 1920—1924 годов помогли мне преодолеть большие трудности в работе, заниматься своими любимыми изысканиями и достичь ожидаемых результатов. К большому огорчению сотрудников этой Лаборатории, попытка оказать настоящую материальную помощь К.Э.Циолковскому потерпела фиаско, но я — автор проекта письма в Правительство о К.Э.Циолковском — не считал, однако, что этим заканчивается моя миссия дружбы. Я принялся за поиски других путей.
Осторожность гения
Перед тем как в марте 1926 года ехать в Ленинград на съезд директоров научных учреждений Главнауки Наркомпроса РСФСР, я побывал в Калуге у родных и посетил К.Э.Циолковского. Мы разговорились об академике И.П.Павлове, у которого я должен был побывать. [ Павлов Иван Петрович (1849-1936) — великий русский физиолог, академик, заведовал кафедрой физиологии Военно-медицинской академии (1896—1924) в Петербурге, одновременно возглавлял физиологическую лабораторию в Институте экспериментальной медицины. С 1925 г. до конца жизни руководил Институтом физиологии Академии наук СССР. В 1926 г. под его руководством в Колтушах (ныне Павловск) была организована биологическая станция по изучению условных рефлексов. Создал учение о высшей нервной деятельности животных и человека. Разработал новые принципы физиологического исследования, обеспечивающие объективное познание организма как единого целого, находящегося в единстве и постоянном взаимодействии со средой. Изучая высшую нервную деятельность, заложил основы понимания физиологических предпосылок психических функций. Удостоен Нобелевской премии (1904). Его работы оказали огромное влияние на развитие медицины и физиологии XX в. Создал крупнейшую в мире школу физиологов.]
— Вот кто мог бы помочь звездоплаванию — это Иван Петрович! — воскликнул Константин Эдуардович. — В его распоряжении имеются люди и средства, чтобы выяснить проблему чрезвычайного ускорения и невесомости с физиологической стороны. Но заинтересуется ли он этим вопросом? Судя по его произведениям, это весьма далеко от его научных интересов, но поговорить и посоветоваться с ним об этом предмете можно.
— Рассердится, — откровенно возразил я.
— Ну и пусть рассердится, все равно физиологам и врачам рано или поздно придется изучить этот вопрос.
— Да, но Павлов...
— Конечно, он далек от техники, да и знает ли он, что такое моя ракета и что такое звездоплавание? Но он талантливый человек, если мог, наблюдая за каплями слюны, открыть так много в физиологии мозга. Догадка Павлова гениальна, а гениальный человек не может быть узким или ограниченным... Одним словом, поговорите с ним о чрезмерном ускорении и о невесомости, как в условиях невесомости изменяются условные и безусловные рефлексы. Павлова это не может не интересовать. Убедите его...
— Попытаюсь, но не обещаю. Ведь Павлов человек строптивый и вряд ли позволит совать кому-либо нос в его дела.
— Нет, я вижу, Александр Леонидович, что вы совсем не дипломат. К Павлову надо применить особый подход, деликатный, доказать ему, что от изучения этих вопросов прольется больше света на условные рефлексы и т. д. А обо мне лучше, пожалуй, не упоминать, ведь я не профессор, не академик, дипломов не имею.
— Ну, вы, Константин Эдуардович, уж очень плохого мнения о Павлове. Что же вы думаете, что он разговаривает только с академиками, а простого народа не замечает? Нет, Павлов не Бог, и о нем думают больше, чем он сам о себе. Крупнейший физиолог, но не божество. Я, например, без особой боязни пойду к нему, ибо имею на руках письмо от Александра Васильевича Леонтовича прямо к Ивану Петровичу, а профессор Леонтович — его старый знакомый, и Павлов его уважает. Так мне говорил Леонтович, а он принадлежит к тем людям, которые всегда говорят правду, не кичатся своими заслугами перед наукой и равно относятся как к большим, так и к малым людям мира сего. Леонтович — редкий и замечательный человек и ученый. Его письмо — пропуск к сердцу Ивана Петровича.
Дата добавления: 2015-12-20; просмотров: 29; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!