Если ты читаешь это, я надеюсь, тебе интересно, каким был мир до твоего прихода. 17 страница
Я вижу эти картины в своей голове. Они ужасны и ровно столько же св я ты! Эти исхудавшие лица, сумасшедший взгляд, уставший вид, заживо гниющие тела. Для меня в этом всегда было что-то мудрое, настоящее. Святое дно. Пульс в висках. Моральные уроды для общества. Дохнут, как мухи от всего подряд. Ждут чего-то… когда их всех заберут отсюда. Точно такие же, как и все здесь. Забились в андеграунд, запустили в себя бесов, через боль познают Истину. И я среди них. Нищий орёт, как резанный, его голос сел.
–Veritas est Out euge! Veritas est Out euge! Reliquit gressu ad veritatis! Ad manum! (Истина где-то рядом! Истина где-то рядом! Остался шаг до Истины! Рукой подать!)
Это уже не основной текст отчитки. Это творческий ад в голове Нищего – бородатого патриарха. Старческий маразм. Старик закрыл глаза и орёт во всю глотку, повторяет фразы по пять раз. А музыка всё звучит и звучит, голос пронизывает, я вижу эти легенды, я в них участвую.
Мы выбирались на разведку, под естественный свет,
И каждый был довольно редкий, сам в себе, интроверт.
Ходило время взад-вперёд, мы возвращались назад...
А кто-то вышел и пропал...
На жёлтом моргающем свете мерцали ментовские штаны,
Его увозили на белой карете куда-то в страшные сны,
А я наблюдал за всем этим сбоку, стоя в кругу фонаря,
И думал, что если кто-то и нужен был Богу, то это не он и не я.
Среди нас Ему точно никто не нужен. Нищий перестаёт орать на латыни… нет, это просто я перестаю его слышать. Ушёл в астрал. В этой музыке, смраде, и ужасе я оказываюсь наблюдателем. Я поднимаюсь под потолок и смотрю на своё тело. Оно дрожит, дёргается, издаёт визги, стоны, разнообразные пронзительные звуки, благим матом кроет всё вокруг. Толпа колотится в моше и разбивает друг друга об свои локти и колени. Нищий продолжает вопить свои латинские мантры. Джазмен куда-то делся…
|
|
|
Не понимаю, как это случилось. Я закрыл глаза и открыл их уже здесь. Это то самое место, которое никто из нас не хотел бы увидеть. Вечность Свидригайлова. Джазменовский предбанник с пауками. Он очень мал. Я вижу, как Джазмен берёт веник и начинает гонять пауков по всему помещению. Большие, маленькие, уродливые существа, которых я ненавижу всей душой. На полу лежит бумага и простой карандаш. Я подхожу, присматриваюсь, чтобы прочесть, что написано на листе бумаги, но Джазмен говорит:
– Не читай, я ещё не дописал! – И убирает листок подальше. – Потом тебе пришлю!
– Как? – Спрашиваю я.
– Не знаю. – Говорит Джазмен. – Ты же как-то здесь очутился…
– Да там просто Нищий… ну обряд, ты знаешь…
– Нет, не знаю. – Джазмен смотрит на меня глазами, лишёнными рассудка, и тяжело дышит.
– По изгнанию Ангелов. – Говорю я. – Ты там был.
|
|
|
– Думаешь, это был я? – Спрашивает Джазмен и впивается в меня своим тяжёлым испытывающим взглядом.
– Уверен. – Твёрдо отвечаю я. Только теперь заметил, что здесь я не моргаю.
– Да, это был я. – Подтверждает Джазмен. – Точнее, мой разум. Я его лишился… Точнее, какой-то его… части…
Джазмен глубоко задумался. Его глаза вдруг ошалели, и он взял с пола карандаш и бросился писать на стене какие-то каракули. Я понял, что Джазмен уже не тот. Он что-то писал и бормотал себе под нос:
– Если часть моего разума отделилась от меня и материализовалась в реальности, то я могу и полностью лишить себя разума, и полностью материализоваться в реальном мире!..
– Кусков… – Прервал я его. Джазмен стоял спиной ко мне. – Коля, всё это бред.
Он повернулся ко мне лицом и заглянул мне в глаза. В его взгляде я увидел исход – утраченный огонь, который больше не разгорится. Это было глобальное уныние. Глобальное в масштабах отдельно взятой Вечности… и это много. Это была вселенская безнадёга. В общем, это было страшно.
– Ты бредишь, Джазмен. – Повторил я. – Ты уже не тот. Теперь ты здесь.
– Ты так считаешь? – Спросил он. В его голосе было то же самое уныние, та же безысходность, безнадёжно утраченная вера.
|
|
|
– Уверен. – Снова твёрдо ответил я, не сразу поняв, что противоречу своему предыдущему слову «уверен». Я смотрел ему в глаза и пытался мужественно противостоять его взгляду.
– Уверен. – Повторил я.
И тут его взгляд изменился. Он стал не сумасшедшим, не ещё более безысходным, не зловещим. Всё это слилось воедино. Это был взгляд Джазмена, того Джазмена, которого я знал!
– Тогда иди и смотри!
Я моргнул и вернулся туда, в этот зал, где меня пытали, проводя обряд, где толпа колотилась, и люди прыгали друг другу на головы. Я заметил одну вещь: последнее, что я помню, перед тем, как оказаться у Кускова – это как кто-то забрался на чью-то голову и прыгнул в эпицентр мясорубки. В тот момент он парил над этой пляшущей суицидальной толпой. Теперь я вернулся, и этот мясник только что коснулся людских голов в падении, и его засосала окровавленная обезумевшая трясина. Возможно, то, что я разговаривал с Джазменом, то, что я был в Вечности – всего лишь секундный сон. А может, в Вечности так медленно идёт время. Я не моргал, так как не прошло и секунды.
Джазмен сказал:
– Иди и смотри!
И я вижу, как всё вокруг наполняется светом. Лампы дают столько света, сколько не может дать ни одна в мире лампа. Но этот свет не ослепляет… он даёт глазам покой. Я оказываюсь завёрнутым в этот свет, как в белый пуховик. И это в последний раз.
|
|
|
Концерт продолжается:
В рупорах зашипели текста Алигьери из больничных палат,
И счастливо улыбаясь на висельных петлях висели Босх и Де Сад...
И свалился на Землю священный катарсис, кто-то дёрнул затвор!..
Я просто плюнул и ушёл.
Джазмен сказал:
– Иди и смотри!
Я смотрю, как он рвёт глотку, извергая латынь. Этот Нищий! Нет, это Джазмен! Джазмен стоит надо мной и рвёт свою глотку. Сознание рассыпается, как ветхое строение.
Плесень бродила под коркою хлеба, отравляла вино,
В хосписах грязных подвалов мы ждали молебна в тусклом свете больном,
Но Господь не пришёл, Иисус не утешил, зашуршали дожди...
Я встал и вышел навсегда!
Я смотрю и вижу, как из всего меня, даже из пор в коже выходит эктоплазма. Я это вижу. Она заполняет собой аудиторию, залепляет нам глаза и рты, а также уши. Я ничего не вижу, не вижу, как меня покидает Ангел. Хотелось бы узнать, как он выглядит, но сквозь этот занавес я мог увидеть только его светлый образ. Он был по-настоящему светел. Моё существо наполнилось вдруг такой радостью, которой я никогда больше не испытаю. Может быть, это была последняя радость на всей планете. Потом Ангел, вероятно, показал мне свой средний палец и исчез. Был разорван на четыре четверти. Что называется, встал и вышел.
Ангел ушёл и радость забрал с собой. Было ощущение, что он забрал с собой абсолютно всё хорошее на свете. Это ощущение внутренней пустоты, суицидального настроя, всеобщего исхода продолжалось не более десяти секунд, но и этих десяти секунд хватило, чтобы изменить своё сознание безвозвратно. Эти десять секунд казались вечностью.
И по заброшенным нами притонам бесконечного блюза
Накаляется нить, рассыпается Мир, не дождавшись Иисуса...
Я помню, он встал где-то в пасмурном свете заката и бесследно пропал...
Он просто вышел и пропал.
Да, это про него, наверное… или про меня. А скорее – про Джазмена. Я уже ничего не понимал, не чувствовал боли, хотел повеситься на собственных кишках, меня научили быть безбоязненным, вот так. Но чего-то не хватало. Я возвращался назад, в своё тело, где меня ждал мой индивидуальный бес, которого оставили со мной наедине. Возвращался в своё тело как в свой храм – он был разрушен. Я знал одно, всё будет плохо, и в этом меня было не переубедить.
Передо мной стоял Нищий. Нищий, а не Джазмен. Я бы удивился, если бы мог, но у меня не оставалось никаких эмоциональных возможностей. Я валялся, шипел, как шмель, истекал кровью; чему бы я должен был удивиться?Не знаю, важно это или нет, но когда Нищий заглянул мне в глаза, мне в какой-то момент показалось, что он улыбнулся джазменовской улыбкой и сказал:
– Вот это я называю БЛЮЗ!..
IX.
– Ну и как тебе? – Спросил Коля, когда я проснулся на холодном бетонном полу в каком-то из коридоров.
– Голова раскалывается. – Ответил я и потянулся в карман за сигаретами. Сигарет у меня не было. – У тебя есть закурить?
– Здесь не курят, тебе это больше не понадобится. – Сказал Коля и улыбнулся.
Я заметил, как его зрачки начали расширяться.
– О, сейчас начнётся. – Прошептал Коля и облегчённо расслабился.
– Что начнётся?
– Напоследок скажу, что чаще всего здесь познают Истину ещё до того, как им захочется курить. Истина рядом, друг, это так просто.
И Коля закрыл глаза.
– Не знаю, как у вас тут все устроено,а я сейчас умру, если кто-нибудь из вас, ублюдков, не даст мне сигарету! – Я даже не заметил, как громко и агрессивно это было сказано. Мне даже показалось, как будто это были не мои слова, не мой голос.
Коля закрыл глаза и упал на пол, я наблюдал. Он какое-то время бился в судорогах и пускал пену изо рта. Я это видел, как пример серой обыденности и даже получал от этого какое-то эстетическое удовольствие. На меня это было не похоже, я не ощущал себя самим собой. Было ясно, что в данный момент моё Я было отброшено на второй план. В общем, что-то пошло не так.
Когда Коля открыл глаза, это был уже совсем другой человек: другой взгляд, другое поведение. Он приблизился ко мне и начал нашёптывать мне что-то на латыни.
– Отвали, наслушался! – Возразил я и отодвинулся от него. Опять же, мой ответ для меня показался весьма резким. К тому же, я почти не обратил внимания на то, что у моего соседа быстро изменился голос, и он перешёл с русского языка на латынь.
Я взглянул на Колины зрачки: они расширились настолько, что казалось, будто они сейчас поглотят весь белок и роговицу, и глаз будет состоять только из зрачка. Он становился похожим на хомяка или на морскую свинку, которая тянется к твоему лицу, чтобы его понюхать. Я не сдержал смех. Точнее, тот, кто был во мне, не сдержался. Этот кто-то во мне смеялся, как сумасшедший, выкрикивал непонятные мне слова и визжал, как поросёнок. Мне было не весело, я не понимал, что происходит. Действительность была залита мутной водой, именно так я и видел сейчас окружающий мир – через мутную зацветшую воду. И казалось, я тону в этой воде. Вот я уже не ощущал собственного тела. Я решил выбраться из воды наружу, то есть вернуть себе свою плоть. Казалось, что это сон или наркотический бред. Я просто не мог поверить, что это происходит в реальности. «Когда выберусь из этого Ада, – подумал я, – первым делом найду экзорциста, изгоню этого беса! Ангелы и Демоны! Я хочу быть чист! Я и только я! Неужели так сложно быть собой, без пафосных обрядов?» Это были мои мысли, я это знал, но уже через секунду мне захотелось остаться в этих подвалах, всё вокруг казалось мне уютным и дружелюбным. Это была не моя мысль, это был бесовской бред.
Не помню, как я барахтался в той мутной воде, не знаю, сколько времени прошло, не знаю, как я здесь очутился. Я стоял посреди зала, в котором проводятся ритуальные самоубийства, и смотрел на мир своими глазами. На мне были надеты те белые лохмотья, которые носят здесь все. Ко мне подскочил какой-то негр и стал задавать мне вопросы, на которые я не обращал внимания. Я был слишком занят самокопанием, пытался разобраться, что за чертовщина здесь происходит, хотя всё это на первый взгляд не требовало объяснений. Всё было необъяснимо и в то же время предельно понятно. А негр всё говорил и говорил что-то на своём суахили, и эти слова отлетали от меня, как дробь от танка. Когда словесный понос прервался, я прислушался и приготовился. Негр обошёл меня сзади и начал лизать мою шею… неожиданно. Я приготовился вырвать ему глаза, если он через пять секунд не уберёт своё брезентовое лицо от моей белой кожи. Когда негр заговорил по-русски, я на секунду впал в ступор:
– Белая кожа! – Тихо простонал он. – Русское мясо!
Я почувствовал, как эта тварь пытается стянуть с меня штаны, и, развернувшись, засадил ему локтем прямо в бровь. Из рассеченной брови брызнула тёмно-красная жижа, а этот ублюдок упал на пол. Не теряя ни секунды, он резко вскочил, оскалился и, чуть было, не набросился на меня. Однако этот случай я предвидел и в любой момент был готов оторвать ему яйца. Бесноватый поостерёгся и подходить не стал. Он наоборот отошёл на шаг и начал шипеть, хрипеть и орать. Причём, всё это ему удавалось делать одновременно – негр говорил несколькими голосами, и мне это очень не нравилось. Я чувствовал себя не в своей тарелке, если можно так сказать.
– Сука! Я знаю, что ты хочешь уйти! – Кричал бес.
Эти слова произносил бес, того человека, телом которого он управлял, здесь больше не было. Он утонул в мутной воде внутри самого себя.
– Если ты думаешь, что тебе дадут уйти, то ты самое жалкое и смешное говно на земле, грязный пидорас!
– А кто мне запретит? – В моём голосе прозвучал неуверенный вызов, но если честно, я сильно волновался.
– Ты здесь больше никто, паскуда! Есть тот, кто будет распоряжаться тобой, ублюдок! Тот, кого ты боишься! Хочешь, это буду я?! Я так тебя оттрахаю, что ты забудешь, как зовут твою подружку – рыжую шлюху! А потом я отрежу тебе веки и отправлю смотреть, как она подыхает от беспощадной оргии! Больше скажу, ты сделаешь всё это сам, и ещё присоединишься! О, она ждёт тебя! Ждёт, когда ты придёшь потрошить эту суку! Там, на Сицилии, у вас будет сумасшедший медовый месяцок! Только вслушайся: Бронте – самое место, чтоб трахать шлюх! Ты уже наш, так что слушай меня, псина!..
На глазах появлялись слёзы ярости и обиды. Я стоял и слушал эту сволочь, которая извергала поразительные уродства про меня и про Неё… Пару слов ещё он сказал про мою семью, пару слов про то, как я буду жариться в Аду, но в основном про Неё. Хотел задеть за живое. Откуда он всё обо всём узнал? Я чувствовал, как мои глаза наливаются кровью, уши горят, текут слёзы, но на лице появляется напряжённое выражение ненависти. И я проваливаюсь в себя, начинаю тонуть, сдаюсь в руки своего беса.
Но я запомнил: Сицилия, Бронте. Он проговорился. Как только я выберусь отсюда, так сразу направлюсь туда. В каком-то смысле, бес был прав. Меня частенько посещала мысль о том, как бы всадить Ей пулю промеж глаз. Эта рыжая девушка, ради которой я продолжаю жить – как она меня потрепала за эти годы. А время не лечит, оно только всё больше напоминает мне об идеале, которого мне никогда не коснуться. И я ищу Её, чтоб уничтожить идеал, взглянуть на него в последний раз и уничтожить раз и навсегда. Она – мой злейший враг и самая святая любовь.
Я этого идеала не удостоюсь, так почему я должен подарить его миру? Миру ублюдков, убийц, больных, бесноватых… Джазмен трактовал бы это по-своему. Её смерть поможет мне залечить душевные раны. На это мне и остаётся надеяться.
Уже полностью потеряв контроль над собственным телом и разумом, я пропал в воде.
Очнулся я, опять же, в другом месте: в коридоре, ведущем в зал самоубийств. Сколько прошло времени, не знаю; не знаю, где этот негр, не знаю, что произошло. Рядом со мной, на полу, снова сидит Коля.
– Коль, я уйду, вы меня задолбали! – Обиженно и устало сказал я, чуть-чуть оклемавшись.
– Его здесь нет. – Сказал Коля не своим голосом.
Я посмотрел на него. Его глаза закатились, и было видно, что Коле сейчас очень плохо, его ломало. Однако это не вызвало у меня никаких чувств, похожих на страх, но внутри меня снова вспыхнула ненависть. Присутствие беса внутри меня, власть беса надо всеми вокруг, моё опасное положение угнетали меня, и я готов был рвать глотки голыми руками. Да и вообще, как-то всё навалилось. Я снова почувствовал, как погружаюсь под воду, и это доставало меня ещё сильнее. Джазмена рядом не оказалось. Нужно было просто подумать, что он сделал бы на моём месте, мой проводник. Мой проводник сказал бы:
– Успокойся.
Я даже представил, как он это говорит: когда Джазмен спокоен, он выглядит умиротворённо и непоколебимо. И я успокоился. Вода ушла, и я снова почувствовал себя начальником своей убогой плоти. Теперь всё, что мне было нужно – это душевный покой и выдержка, которая была только у Джазмена. В моём положении держаться вдали от тревог было, пожалуй, невозможно, но у меня не было другого выхода. Факты складывались против меня, причём складывались так, что мне всё чаще казалось, как будто Джазмен пытается слепить из меня второго Николая Кускова. Сначала загнал меня сюда, в это подземелье, теперь травит меня, пытается менять мою сущность. Если хорошо подумать, всё это началось с первой нашей встречи. Все эти его рассказы, монологи, нравоучения – не попытка самоутвердиться, а настоящее воссоздание себя в теле другого человека. Он хотел оставить после себя не только музыку, он не хотел уходить. Двое – в костюмах-тройках, два одинаковых человека. Он всё предусмотрел. У меня в речи иногда проскакивают его словечки. С кем поведёшься, от того и наберёшься – это про меня.
Рядом сидит бес в Колином обличии, визжит, как раненная псина, и я не обращаю на него внимания, он мне не интересен. Я соскучился по человеческому общению. Мне нужно наружу, в этот радиоактивный воинствующий мир, в этот аномальный летний холод и зимнюю жару. Я даже не знаю, какое сейчас время года.
Наступило то самое время. Время «когда Истина где-то рядом», как говаривал Коля. Я иду в зал, где должен буду себя убить. Но я не собираюсь этого делать. Заиграет музыка, бесноватые соберутся на шабаш, а я под шумок утеку из этого андеграунда. Я знаю, где дверь и знаю, как она открывается – всё просто.
– Ну что, ты готов?
Я поворачиваюсь на голос – это Коля, по глазам – Коля.
– Не знаю, волнуюсь. – Отвечаю я. У меня было время поразмыслить, и я решил больше не делиться ни с кем идеей о побеге. Черти от этого бесятся.
– Я тоже волнуюсь. – Говорит Коля. – Но на этот раз я должен познать. Знаешь, мне кажется, это будет хорошо.
В ответ я только значительно взглянул на Колю.
– Лучше уж, сейчас. – Говорит он. – Всё равно скоро всем хана.
– Почему это?
– Нищий говорит, что на землю снизойдёт Великий Суд.
– Что ещё за Суд?
– Ну, это будет Всадник на каменном коне, он придёт из неба.
– Так Нищий говорит?
Коля кивнул.
– Если говорить мирским языком, на землю упадёт астероид. – Сказал он и принял важный вид.
Я бросил взгляд на собеседника. Его слова, обычный мирской язык – прозвучали как солнце в ночном небе. С Колиного лица сошла маска религиозности и одержимости. На какую-то секунду мне показалось, что у этого человека ещё есть шанс выбраться из этого коллектора, но убеждать его в этом я не стал. Сейчас передо мной стоял обычный человек, далёкий от Истины, Ангелов, Демонов и разных ритуалов. Этот человек сам заточил себя в этот подвал. И все эти люди всё ещё здесь только по своей воле. И вот она – моя Истина. Тогда я был в этом убеждён. Это убеждение влетело мне в голову, как просветление, без посторонних мыслей и взвешенных рассуждений. И я не хотел думать об этом, потому что, как только я начну рассуждать, моя Истина окажется абсолютной ложью. Мне вспомнился Апофис, кто-то мне о нём рассказывал. Скорее всего, сейчас Коля говорил именно о нём.
И вот, передо мной стоит чистый разумом, здравомыслящий человек, и я некоторое время думал, что бы такого сказать ему напоследок.
– Знаешь, Николай, я думаю, ты не готов встретиться лицом к лицу с Истиной. – Сказал я, и зал наполнился первыми басами.
Я оказался окружённым сотнями людей, в которых вот-вот проснутся бесы. За себя я тоже немного беспокоился… немного.
Я уже хотел было пробираться к выходу, как в моё поле зрения попал тот самый негр, который только недавно молол чепуху и раздражал меня своим видом. Знаю, он тут ни при чём, всё это черти, однако жажда мести одолевала меня, и я с трудом сохранял спокойствие. Помню, Джазмен говорил: «Простить ты можешь, но отомстить обязан». И если Кусков хочет, чтобы я был им, я буду им.
Басы дополняются бочкой, тарелками… начинается. Всё, как мы любим.
– Здравствуй, чёрный человек? Ты готов к Истине? – Бормочу я себе под нос, направляясь к нему. Вокруг толпа начинает биться в судорогах, меняется на глазах. Прощайте, мы с вами больше не увидимся.
Сырой коридор с горящими лампами. Я выбираюсь наружу, отхаркивая свои лёгкие. Вот Истина – пугающая, отталкивающая, настоящая и неизменная. Всё остальное – мелочь и серость. Всё остаётся за кадром, кроме того, что я здесь: неизлечимо болен, изуродован и сломлен. Квадратный коридор в моих глазах вращается по спирали, меня шатает из стороны в сторону и мне приходится отталкиваться от стен, чтобы дойти до заветной двери, которая выпустит меня из ритуально-суицидального подземелья. Там, позади – беснуется толпа, под раскаты тяжёлой музыки они вешаются, вспарывают друг друга, извращаются и проклинают всё на свете. Я – первый и последний за сотню лет, кто решился убраться отсюда, отойти от ритуала. Сейчас я открою дверь, и все, кто погибнет в эти секунды, не познают Истины – таковы правила. И я специально оставлю дверь открытой. Никогда не забуду: первые удары набата – голоса со всех сторон; шипящие, хрипящие, давящиеся звуки, утробные всхлипы. Негр погибает первый, не потому что он чёрный, а потому что он сам так решил. Он вырвал себе язык, выдавил глаза с расширяющимися зрачками; ужасно вопил, но продолжал себя калечить. Потом он перегрыз себе вены на обеих руках и рухнул на пол, истекая кровью. Я просто плюнул и ушёл, никто и не заметил. На этом всё и кончилось.
Подойдя к двери, кроме недомогания, я почувствовал слабость в руках. В голову внезапно пришла мысль, что мне нужно остаться, что снаружи меня ничего не ждёт. В то же время, информации о том, что хорошего меня может ждать здесь и почему я должен остаться, в голову мне не приходило. Я попытался отбросить все сомнения.
– Делай, что должен и будь, что будет! Не думай! – Говорил я себе, поднося руки к двери. Не зная, что ждёт за порогом, я чётко знал, что должен туда пойти. И будь, что будет.
Что-то меня тормозило, мне хотелось остаться, но это были не мои мысли. Мои руки весили тонну, а мозги превратились в болотную жижу и поросли камышом.
Я повис на большой металлической ручке, и не знал, как её повернуть. Не было ничего сложного: взял, повернул вправо. Дело в том, что я забыл, как это делается. Это было бы глупо, если бы не обстоятельства, в которых мне пришлось побывать. Здесь, в сыром коридоре, в тусклом свете, у выхода в тёмные туннели шла настоящая битва. Мы с нечистью делили контроль над моим разумом, это был мой Сталинград. Когда я собрался с мыслями и попытался повернуть ручку – её заклинило. Я стал дёргать её, прыгать возле неё, крыть всё вокруг благим матом и снова почувствовал, что начинаю тонуть. Прислонившись к стене, я сполз на землю и успокоился. Мне показалось, что замок на двери отворился сам, ручка повернулась до конца. Я осторожно подошёл к двери, потянул ручку на себя, и металлическая дверь податливо открылась, за ней никого не было. Никого и ничего, кроме погружающей в себя темноты. Не знаю, что это было, почему открылся замок: то ли Джазмен снова появился в нужный момент, то ли мой Ангел вернулся ко мне, то ли что-то сработало в замке, когда я всё бросил, и ручка провернулась до конца. Мне уже было неизвестно – мистик я или скептик. После того, что произошло, мой разум был переполнен такой информацией, что если с этим всем разбираться, можно окончательно слететь с катушек. Хотя, Джазмен говорит, что я и так уже законченный психопат. Может, это и так.
Так или иначе, я почувствовал себя немного лучше, у меня в какой-то момент даже пропало ощущение присутствия посторонних сущностей в моём теле. Я был в полном одиночестве, и мне это безмерно нравилось.
Я выбирался наружу по тёмным катакомбам, всё дальше уходя от дверного проёма, откуда в темноту рассеянно брезжит больной тусклый свет. Вокруг меня толпились они – уроды, которые преследовали меня на пути в эту дыру. Они больше не смеялись. Я их и не видел. В темноте были слышны лишь шаги, и шагов было столько, что казалось, будто по туннелю идёт целый этап таких уродов. И мне казалось, что и я иду с ними по этапу. Стук шагов отражался от холодных стен и растворялся в бесконечной мгле. Я был готов к тому, что мне предстоит идти около суток… больше не протяну. Ощущая присутствие этих бесов, что смеялись надо мной, питаясь моим страхом, теперь я не слышал их голосов. Это было похоже на длинную паузу в диалоге, долгий ступор или даже инфаркт. Уродцы были ошарашены: они знали, что из той двери ещё никто не выходил; так же, как у простых людей принято считать, что никто не возвращался с того света. И тут появился я! Единственный и неповторимый! Выживший! Они не могли этого предугадать, а когда это случилось – не могли поверить в случившееся. И поэтому уродцы немо шагали за мной по пятам, нервно переглядываясь в темноте, шныряя по моей сектантской робе своими быстрыми косыми глазёнками. Они боялись, и я это чувствовал. Но, не смотря на то, что я приобрёл преимущество над обитателями туннелей, атмосфера была пропитана тревогой.
– Сицилия, Бронте… – Вертелось у меня на языке.
А темнота была такая, что хоть глаза коли. Я шёл и не знал, сплю я или бодрствую. Так или иначе, мне снился сон: пыльная дорога, ветерок с запахом сгоревшего пороха, Она…
Снилось мне это или грезилось – в любом случае, это сокращало мне дорогу и разбавляло скуку, не смотря на то, что иллюстрация этого сна была уже высечена под корой головного мозга.
Секунды, часы, месяцы – любая единица измерения времени; весна, зима, любое время года – всё утратило свою суть, свой смысл, свою пользу. Здесь, под землёй, в заброшенной канализации, нет времён года, нет никакого времени. Я и вечная темнота – всё, что осталось от этого мира, от планеты Земля – огрызка яблока, съеденного цивилизацией. Эта планета сгнила вместе с телом Махача и его отряда. Планета сгнила с телом Джазмена и прочих великих людей, которые могли бы расчистить территорию для новой жизни. А я, все эти уроды, все оседлые, никчёмные партизаны, анархисты и беспомощные военные, все мы – бесчисленное стадо паразитов, пожирателей этого жалкого огрызка под названием Земля. «Делай что должен и будь, что будет!» – гордая заповедь партизана… она забыта. Мы мечтали прийти к нулю, грезили этим началом, надеялись на разрушительный исход, ждали Времени Конца, даже не представляя, что это такое и как оно проявится. «Вернёмся обратно! К началу! К нулю! Ноль! Ноль!» – всё дрочили на этот ноль, и в кульминации мы упали ниже… ниже нуля. Повидали дно, повидали боль, смерть, утраты, страдания – всё псу под хвост. Ожидали Истины – не дождались. Те парни, которые не вышли за дверь – они тоже хотели Истины. Погибали страшно, в муках, медленно – всё, как полагается. Они думали, что как большой светильник, на них свалится озарение. Где они все? Может, это они меня провожали к Нищему, насмехаясь надо мной, решив, что меня ждёт та же участь. И может, это они сейчас идут со мной по этому бесконечному туннелю и не могут понять, как им не пришло в голову открыть дверь и выйти вон. У этой планеты не было шансов. Гибель от застроек, пробок, производства, истощения ресурсов или гибель от морального разложения и тотального вырождения – есть гибель… абсолютная и окончательная смерть. На глазах у этой уродливой толпы, которой я не вижу, в этой тёмной бездне, на моих глазах – появляются слёзы. Это моя тоска, мои мысли, это светлые слёзы. Так, на глазах у этих тварей, я становлюсь Ангелом, кровоточащей иконой.
X.
Не знаю, сколько времени я провёл в пути, но к большому удивлению, мои мышцы не забились и не устали. Моё потрёпанное мясо вылезло из совершенно обычного колодца, в каком-то совершенно обычном городе или даже посёлке. Вокруг располагались двух- и трёхэтажные здания, а точнее – всё, что от них осталось. Возле этих зданий было полно людей – люди таскали канистры, доски и брёвна, жгли костры. Был день, а скорее – утро. Температура, по ощущениям, была, примерно, около пяти градусов тепла. По нажитому опыту, можно было говорить о том, что завтра утром может ударить мороз и выпадет снег. Хотя с той же вероятностью можно ожидать и тропического ливня. Я ожидал заморозков. В лохмотьях на морозе долго не протянешь, мне вновь захотелось вернуться к самоубийцам – у них хотя бы тепло. Но я откинул эти мысли и двинулся к людям, греющимся у огня и пожирающим конское мясо. Всё это напоминало каменный век… постапокалиптичный каменный век. В этом «каменном веке» млекопитающие уже не делились на партизан, военных и оседлых. Все они были равны и никчёмны, а также унылы и уродливы. Людей было около пятидесяти человек – вероятно, всё, что осталось от населения посёлка, в котором жило около двадцати тысяч человек. Среди них были молодые, старые, младенцы, женщины и мужчины – весь жизненный цикл умещался в поле моего зрения. Эти полсотни человек разбились на кучки, и у каждой кучки был свой маленький очаг. Меня заприметили издалека. Я подходил всё ближе и ближе, а на меня смотрели, как на дикаря, заранее начинали меня ненавидеть. Чужак пришёл. Я подошёл к первому попавшемуся костру, у которого грелась, по-видимому, какая-то молодая семья, и вежливо, насколько для меня это было возможно, спросил:
Дата добавления: 2015-12-17; просмотров: 19; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!