В России и Казахстане 1 страница

⇐ ПредыдущаяСтр 2 из 26Следующая ⇒

От политического выбора и идеологических пристрастий молодежи в значительной мере зависят перспективы безопасности в пространстве СНГ. В рыночные отношения молодежь включается активнее других социальных групп. Но она же демонстрирует и наибольшую политическую пассивность. По-видимому, молодежь сравнительно слабо разделяет и коммунистические, и либеральные убеждения старших, в целом пребывает в идеологическом вакууме и при определенных обстоятельствах может составить социальную базу национализма.

С уверенностью можно утверждать, что национализм еще не овладел умами основной массы русских, хотя в их среде относительно широко распространены такие «предшественники» и «подобия» национализма, как избирательная этническая ксенофобия и ностальгия по утраченному великодержавию. Куда большим влиянием националистическая идеология пользуется в некоторых республиках России, где она разрабатывается политическими и культурными элитами титульных народов.

Во всех других странах СНГ сосуществуют, часто сталкиваясь друг с другом, национализмы разных этнических групп в составе населения. При этом на ционализмам титульных народов большую или меньшую подд ержку оказывает государств о. Фактически подавляющее большинство новых независимых государств строятся по чертежам национализма — хотя и со многими ситуационными отклонениями от генеральной схемы. И уже яс но, чт о недостаточная доктринальная завер шенность постсоветских_ на-ционализмо в у многих из них сочетается с наклонностью к со цггаль-ной и культурной инженерии, д искриминации меньшинств и авторитаризму в политик е.

Представляется, что наиболее агрессивные национализмы должны отличать народы, чья историческая память особенно сильно отягощена воспоминаниями об уроне, нанесенном в прошлом их этнокультурной идентичности. Это депортированные народы, а также казахи, волжские татары и башкиры.

И сам этнический национализм, и процесс вовлечения в сферу его влияния значительной части молодежи не могут рассматриваться как безусловная угроза безопасности. Весь вопрос в том, как национал изм, молодежь и безопасность соотносятся между собой, в той геополитической, экономической, демографической и этносоциальной ситуации, которая сложилась в Евразии после и в результате распада СССР. С большими основаниями можно предположить, что в ближайшие годы, пока гражданское общество будет оставаться незрелым, государство — мягким, культура — деградирующей, а рынок — «диким», соединение молодежи с национализмом сделает последний куда более угрожающим, чем в настоящее время. Спр итоком в ряды сторонников национализма молодого по полнен ия почти наверняка его агрессивность, заложенный в н ем потенциал конфликтности и сепаратизма заметно усилят ся. Создадутся серьезные угрозы безопасности личности, меньшинств и государств. И если даже искус этнического национализма будет сравнительно быстро преодолен, а сам он постепенно потеснен гражданским или политическим национализмом, цена, заплаченная за «выздоровление» целым поколением, будет в любом случае долго и болезненно сказываться на развитии общества.

Разяел I. С Н Г

Этими исходными гипотезами и определялись предмет и цели исследовательского проекта «Молодежь, национализм и безопасность», выполненного в 1996—1998 гг. сотрудниками Отдела стран СНГ Института востоковедения РАН при финансовой поддержке Форума общей безопасности (Common Security Forum). Мы предполагали изучить отношение «молодежь и национализм» в разных этноконтактных средах, сделать это посредством проведения социологических опросов в приграничных регионах России и Казахстана и проверить таким образом упомянутые выше гипотезы. В качестве пространственных объектов для исследования были выбраны: в России — Нижнее Поволжье и Южный Урал (оба граничат с Казахстаном), в Казахстане — Северный и Восточный Казахстан (оба граничат с Россией). Конк ретными nyHKjjiNnijmrjo-сов были: в первом р егионе — Элист а (преимущественно калмыцко-русская среда), во втором — Уфа (преимущественно русско-татарско-башкирская среда), в третьем — Петропавловск (преимущественно русско-казахская среда), в четвертом — Усть-Каменогорск (также русско-казахская). Кроме того, предполагалось в каждой стране взять для сравнения с полиэтничными регионами по одному региону с этнически однородным населением. Из-за недостаточного финансирования проекта сделать это удалось только в России, где был проведен опрос в Иркутске.

В каждом городе выборка строилась по принципу приближенного соответствия ее демографической, этнической и социальной структуры такой же структуре всего населения города. Однако в ряде случаев были допущены отклонения. Дважды это было сделано намеренно: в Уфе и Петропавловске была взята более высокая доля лиц титульных национальностей среди всех респондентов, чем их доля в населении, зафиксированная официальной статистикой. Мы исходили из двух соображений: во-первых, из-за более высокого естественного прироста башкир и казахов удельный вес молодых людей этих национальностей в возрастных когортах от 15 до 29 лет должен быть несколько выше, чем удельный вес тех же национальностей во всем населении; во-вторых, известно, что фактический приток молодых людей титульных национальностей по каналам сельско-городской миграции в Уфу и Петропавловск не в

С. Панорин. Молодежь, национализм и безопасность

полной мере учитывается статистикой. Другие отклонения были случайными. Два из них не имеют принципиального значения: в 14 случаях была превышена стандартная верхняя граница старшей когорты (25—29 лет) и в выборку попали люди в возрасте 30 лет; в Элисте была нарушена половая структура местной генеральной совокупности — в выборке оказалось больше мужчин, чем женщин. А вот третье отклонение составляет существенный изъян исследования: в Усть-Каменогорске не были возвращены большинство анкет, розданных для заполнения казахам, и поэтому здесь среди респондентов почти нет представителей титульного населения.

Опрос проводился по 10-страничной анкете, содержавшей свыше 190 вопросов. Всего было получено 560 заполненных анкет. Среди вопросов было много открытых, что позволило собрать богатый материал, но затруднило его обработку, производившуюся по методу детерминационного анализа Страхов а.

Огромный объем и разнообразие собранных данных не позволили дать характеристику ситуации в каждом регионе обследования. Чтобы решить эту задачу, нужно написать небольшую книгу. В настоящей статье отражены лишь главные наши находки. При этом первые четыре раздела посвящены теоретическому и историческому анализу вопросов, необходимых для понимания связи между национализмом и безопасностью в представлениях молодежи России и Казахстана, тогда как в трех последних приводятся результаты эмпирического исследования тех же вопросов.

Автор выражает глубокую признательность Марии Мухановой, Ирине Соя-Серко, Виктору и Елене Дятловым, Ирине Ерофеевой и Гюльнаре Мукановой, организовавшим или проводившим анкетирование, а также Галине Витковской и Светлане Кирюхиной за помощь в компьютерной обработке полученных данных.

Безопасность — идентичность — национализм

В понятии «безопасность» совмещены три значения. Безопасность — это и многоаспектное состояние, и многогранное представление о том, какой она должна быть и какова на самом деле,

Раздел I.

СНГ

и конкретная цель. Представление о безопасности может быть верным или искаженным, но в любом случае занимает определяющее положение по отношению к состоянию и цели. Ибо состояние оценивают в соответствии с представлением, а цель намечают, исходя из полученной таким образом оценки. Поэтому в статье главное внимание уделяется безопасности как представлению.

На уровне индивидуального и группового сознания, получившего отражение в собранных при опросе материалах, с безопасностью в первую очередь ассоциируется представление о здоровье, защи -щенности от голода, холода и насилия. К этому первичному аспекту или к чисто физической безопасности добавляются, как минимум, еще три аспекта. Первый — это экономическая безопасн ость: возна гр аждающая занятость, достаток и сбе режения на черньг й^де_нь. Второй — соци альная безопасно стьТдостойный статус и гарантированная защита человека общностью или обществом '. Третий аспект — это бе зопасность этнокультурной идентичнос ти. На нем я остановлюсь чуть подробнее, но несколько позже.

На уровне научного и политического сознания сосуществуют различные концепции безопасности ². Например, широко известна концепция национальной безопасности. Европейская по происхождению, она взята сейчас на вооружение во всем мире. Но она отражает лишь один из исторически известных подходов к безопасности. Так, в 80—90-е годы сформировалась альтернативная концепция общей безопасности, опирающаяся на новые (или вновь актуализировавшиеся) теоретические представления о том, что такое безопасность.

Коренное различие между дву мя концепциями начинае тся с представления о субъектах безопасности — о тех, кто несет о т-ветственность за ее обеспечение. Первая концепция признает, что для обеспечения некоторых сторон безопасности необходимы согласованные усилия группы государств или мирового сообщества. Но что касается задач обеспечения безопасности, решаемых в национальных границах, то тут прерогативы каждого государства объявляются незыблемыми. Вторая концепция их оспаривает. В деле обеспечения безопасности внутри отдельного государств а она признает за органами местного самоуправления, неправитель-

С. Панарин. Молодежь, национализм и безопасность...

аспектов безопасности. Главный объект национальной безопасно-сти~^~это территория. Ведь говоря о национальной безопасности, мы прежде всего подразумеваем безопасность государства. А государство во всех своих функциях и проявлениях неразрывно связано с той территорией, на которую распространяется его суверенитет. Поэтому каждое государство главную угро зу_свое й безоп ас-ности видит в угрозе его территориальной цел остности, главны й источник угрозы — в других государства х и сепаратистски х движениях.

В случае конфликта интересов разных объектов безопасности, скажем интересов безопасности группы граждан, образующих локальную социальную общность, и интересов безопасности государственной территории, автоматически делается выбор в пользу последних. И не только потому, что безопасность государства — условие безопасности граждан. В безопасности трансцендентального по значению пространства⁴ заключается raison d'Ktre национального государства. Выбирая в пользу пространства, а не людей, оно выбирает в пользу себя, любимого.

Концепция общей безопасности порывает с представлением о территории национального государства как о всегда и везде приоритетном объекте безопасности. Ее сердцевина— представление о человеческой безопасности (human security), понимаемой как единство социальных условий, обеспечивающих достойное выживание, благосостояние и свободу ⁵. Старая концепция тоже нацеливала на достижение безопасности человека, но лишь в его качестве подданного национального государства. Она замыкалась на общности одного типа — на нации, выделяла одну связь между людьми — политическую. Новая концепция_исхо дит из того, что каждый человек со -единяет в себе много общественно значимых качеств и что раскр ы-ваютсяЪни в р амках различных по размеру общностей ⁶. с которы-ми человека соеди няют различающиеся по своим фун кцшгм__связи.

Мало того, что концепция общей безопасности признает множе-

ственность объектов безопасности. Безопасность среды обитания, безопасность экономическая, социальная, политическая и военная не выстраиваются в ней в жесткую иерархию главнейших, главных и неглавных аспектов. На первый план выдвигается то один, то другой аспект безопасности, в котором более других заинтересован тот или иной объект безопасности. Интерес объекта сообщает повышенную актуальность аспекту — но только в данном месте и в данное время. Когда же возникает ситуация конкурирующих _без-опасностей, с которой никак не удавалось справиться теоретикам национальной безопасности, концепция общей безопасности подсказывает выход: ищите наиболее угрожа емый аспект и самый уязвимый объект безопасност и. Именно на них должны соединиться усилия всех ее субъектов, направленные на обеспечение безопасности.

В целом концепция общей безопасности представляется гораздо более гибкой, сбалансированной и более человечной, чем концепция национальной безопасности. Под ее влиянием и в государственных доктринах национальной безопасности стали появляться разделы, посвященные безопасности человека или природной среды. К сожалению, в ней недостаточно внимания уделяется безопасности этнокультурной идентичности ⁷.

Стремление к сохранению своей идентичности — такое же естественное для человека, как и стремление к сохранению жизни. Неотъемлемым атрибутом малой индивидуальной идентичности является большая разделяемая идентичность ⁸. Как следствие, человек нуждается в безопасности не только личной идентичности, но и в безопасности идентичности общности (нескольких общностей), к которой (которым) он принадлежит. Этнокультурная идентичность входит в круг важнейших ценностей человека ⁹, а представления о ее безопасности ощутимо влияют на общую оценку людьми доступной им безопасности.

Непременное присутствие в комплексе «состояние — представление — цель» высокозначимого этнокультурного аспекта ставит безопасность в прямую связь с проблемой национализма. Суще-ствуют _различные точки прения о том, что такое н ацщжадшм. Нередко его отождествляют с подлинным либо с извращенным, болезненно разросшимся патриотизмом или с коллективным эгои-

змом. «В других случаях, если судить по таким туманным выражениям, как культурный национализм, религиозный национализм и даже лингвистический национализм, имеются в виду решительные попытки какой-то группы защитить от воздействия извне черты этой группы, которые, как считается, отличают ее от других групп» ^|0. Я разделяю определение Эрт^ес^Ге^штера: «Национализм — эт о прежде всего поли тический принцип, в соответствии с которь пууто-литичес кое образование должно совпадать в своих границах с на циональ ным целым» ".

Впрочем, когда национализм вторгается в область безопасности, важна не столько его сущность, сколько роль в политической жизни общества. При таком подходе выявляются три функции на -ционализма: объяснени я, целеполагани я и действи я. Национализм — это и политическая теория, и политический проект, и политическая практика. Как теория он мистифицирует этнокультурную идентичность, превращает ее в главное свидетельство наличия конечной политической воли. Как проект замыкается на одной идентичности и обращает внимание на другие лишь тогда, когда полагает их помехами для самопроявления ее чудесных свойств либо дичками, к которым будут привиты ее благородные побеги. Как практика он, защищая одну идентичность, почти всегда ущемляет другую (другие). В первом случае он возводит этнокультурный аспект безопасности в высший ранг; во втором — выстраивает иерархию уже самих объектов безопасности по признаку их этнокультурной идентификации; в третьем —стремится обеспечить безопасность «своего» объекта, не считаясь с безопасностью «чужих».

Такое отношение между национализмом и безопасностью не является универсальным. Это отношение между этническим национализмом и безопасностью. Национализм в западных демократиях не абсолютизирует, по крайней мере в теории, этнокультурную идентичность, не выстраивает, по крайней мере открыто, иерархий этнических объектов безопасности. Он вообще замкнут не на этнические группы, а на сообщества граждан или политические нации, потому и может быть назван гражданским или политическим. При этом я согласен с Викторией Коротеевой, полагающей, что такое разделение национализма может быть «грубым и двусмысленным».

Раздел I.

С Н Г

Но не менее верным мне представляется ее же замечание о том, что «двойственное понимание нации как этнического или гражданского сообщества объясняется националистической практикой, которую наука пытается осмыслить в своих категориях» ¹².

Очевидно, что национальное государство составляет величайшую ценность как для политического, так и для этнического национализма. Но также очевидно и принципиальное различие в воздействии этой ценности на текущую политическую практику разных национализмов. Для политического национализма национальное государство — еще и готовое историческое достояние; для этнического — цель, либо вовсе не достигнутая (национализм народов без государственности), либо достигнутая не до конца (национализм титульных народов в полиэтнических государствах, в которых разные этнические группы не переплавились в единую политическую нацию). В первом случае политическая практика сводится к сохранению уже воздвигнутого здания; во втором — к его сооружению или достройке. Это различие не может не влиять на степень и характер прилагаемых усилий: политическому национализму куда легче оставаться умеренным, тогда как этническому на роду написано срываться в агрессию.

В то же время как раз в области безопасности могут создаваться ситуации, попадая в которые политический национализм дискредитирует себя ничуть не меньше этнического. Так происходит, например, при столкновении интересов безопасности государства и безопасности отдельного человека безотносительно к его гражданству. В западных демократиях оно получило пока только идеальное разрешение. В реальной же жизни не все так гладко: достаточно указать на партии, ратующие за запрещение иммиграции из стран Азии и Африки. Или на формирующуюся сейчас концепцию социетальной безопасности, сторонники которой одной из главных угроз безопасности Европейского сообщества полагают приток мигрантов из государств, в это сообщество не входящих ¹³.

Хотя моя характеристика отношения между безопасностью и национализмом и не универсальна, она вполне применима к странам Содружества. Ибо если этнические национализмы и не господствуют в каждом из них безраздельно, то во всех широко представлены

С. П а н а р и н. Молодежь, национализм и безопасность.

в их специфической постсоветской версии. Эту версию можно определить следующим образом: национализм — это основной принцип государственного строительства; в соответствии с ним каждый народ имеет священное право обладать собственным государством; границы такого государства проходят по контурам этнического ареала данного народа (на худой конец, охватывают территорию расселения крупнейшей его части); управляют им люди, разделяющие свою этнокультурную идентичность с титульным населением.

Повсюду в СНГ, где этнические национализмы активны, они создают угрозы безопасности этнокультурной идентичности меньшинств. Прежде всего, в виде угрозы прямого устранения меньшинств путем их физического истребления, открытого насильственного изгнания или скрытого, но активного выдавливания за пределы национальной территории. Затем в виде угрозы социального принижения меньшинств вследствие непредоставления им гражданства, ограничения доступа к престижным видам деятельности, отрицания или искажения их вклада в историю и культуру титульных этноареалов. Наконец, в виде угрозы поглощения меньшинств в результате принятия властью и поддержки титульным большинством курса на их ассимиляцию.

Уже из этого перечисления видно, что угрозы одному аспекту безопасности, этнокультурному, легко преобразуются в угрозы другим аспектам. Так происходит потому, что идентичность человека и/или общности целостна, и покушение только на один аспект безопасности оборачивается покушением на нее целиком. Кроме того, раз источники формирования идентичности разнообразны, наступление на нее может вестись с разных направлений и разными способами.

Представления о безопасности в России и Казахстане

Нынешняя Россия и нынешний Казахстан представляют собой два крупнейших территориальных фрагмента государства, сначала называвшегося Российской империей, затем — СССР. В культур-

Раздел I. С Н Г

ном отношении пространство это было мозаичным; но подобно тому, как в настоящей мозаике кусочки смальты посажены на единую основу, так и культурное многообр азие в Российской им перии/СССР не было хаотическ им: каждая отдельно взятая эт ни ческая культ ура находилась под всеобъемлющим влиянием доминирую щей ру с-ской/советской культуры. Собственно интеллектуальная культурная традиция у казахов с самого начала формировалась под воздействием русской. Поэтому, если в области конкретных представлений о безопасности между русскими и казахами (как и между русскими и калмыками, русскими и башкирами, русскими и татарами и т. д.) обнаруживаются различия, если каждая этническая группа имела собственные представления о безопасности или, как минимум, о средствах ее достижения, соотнесенные с этнически маркирующей системой ценностей, то в области концептуального осмысления безопасности политическим сознанием различия такого рода были и до сих пор остаются практически неразличимыми.

Между тем, что всегда отличало доминировавшую русскую интеллектуальную традицию, так это удивительно с лабое вним ание к проблеме безопасности. В государстве, постоянно воевавшем, не раз пережившем мощные социальные потрясения, так и не была разработана сколько-нибудь оригинальная концепция безопасности. В допетровской России отсутствовало само понятие: оно так и не вычленилось из омонимической пары понятий, одно из которых, мир, означало благо жизни без войны и угроз, другое, мгр, — одновременно и универсум, и первичную общность, дававшую защиту индивиду. Только с обретением Россией статуса европейской державы и приобщением русского дворянства к европейской культуре появляется отдельное понятие «безопасность». Но даже и тогда обращение к нему русского политического сознания долгое время оставалось эпизодическим, а само оно трактовалось очень узко ¹⁴.

Только после Крымской войны в России распространяются политические представления о безопасности, более сопоставимые с современной концепцией национальной безопасности. Тем не менее, вплоть до появления в 1871 г. знаменитой книги Н.Я.Данилевского ¹⁵, их разработка остается прерогативой профессиональных царских дипломатов. Вряд ли могло быть иначе там, где печатное суждение

С. Панарин Молодежь, национализм и безопасность

частного лица о государственных делах долгое время считалось в принципе недопустимым. Но безопасность государства как раз и понималась как такое, находящееся в исключительном ведении самого государства, дело.

Во второй половине XIX в. в России наконец-то начинает обсуждаться вопрос и о безопасности индивида. Однако ему так и не было суждено сделаться действительно популярным вопросом. С одной стороны этому изо всех сил противилась монархическая власть, с другой — препятствовали слабость собственно либеральной традиции в русской общественной мысли и то явное пренебрежение, с каким гораздо более сильная революционно-демократическая традиция, озабоченная освобождением совокупной личности, «народа», относилась к отдельно взятому человеку ^|6. Повседневный произвол власти, благоговение ее противников перед «jwipoM» — русской крестьянской общиной и слабое развитие «юридической личности», т. е. человека, сознательно стремящегося обеспечить свою безопасность через систему правовых отношений ^п, — все это сделало свое дело. Если о безопасности человека и задумывались, то понимали ее преимущественно как безопасность от притеснения со стороны государства. Максимум, до чего поднялась русская дореволюционная мысль в области теории безопасности — это до усвоения идей «Habeas Corpus». Характерен термин, бывший тогда в ходу: говорили не о безопасности человека, а о «неприкосновенности лица».

После 1917 г. эта линия развития была вообще прервана. Само\ слово на какое-то время исчезло из обихода. Оно не совмещалось | ни с мечтой о мировой революции, ни с планами создания нового / человека, целиком устремленного в будущее и потому не заинтере-д ^, сованного в сбережении настоящего, ни тем более с повседневнойкг^ реальностью жизни, наполненной социальными потрясениями, про-1 Аг£ странственными перемещениями, подвигами одних и кознями дру-\ГЧ| гих и общим вс епроницающим ощущением со крушительной не ста- / бильности жизни во всех ее проявлени ях. Заново понятие «безопасность» появляется фактически только после второй мировой войны. И тут история повторяется: сначала оно утверждается в качестве сугубо официального термина, означающего некий инородный, при-

думанный на враждебном Западе институт, — Совет Безопасности ООН. Затем оно «натурализуется» в названии Комитета Государственной Безопасности. В годы хрущевской «оттепели» оно, совсем как встарь, отождествляется с представлением о состоянии благодетельного мира, каковым советские люди наслаждаются благодаря мудрой политике Коммунистической партии и Советского правительства. Это было следствием болезненной памяти людей о потерях и жертвах Отечественной войны, но также — и целенаправленной пропагандистской кампании. Люди привыкли считать мир абсолютной и самодостаточной ценностью, ради которой следует пожертвовать прочими аспектами безопасности.

Безопасность отождествлялась также с включенностью в систему конформистских отношений «патрон — клиент» между властью и подданными. Тут под общесоветской пеленой были хорошо заметны региональные культурные и социальные различия. Отождествление безопасности с личной причастностью к власти и с благоволением конкретных носителей власти всего сильнее было в сельских районах Центральной Азии и Закавказья. В городах европейской части СССР достаточно было демонстрировать непротивление власти, как таковой. Но в обоих случаях общим было стремление уйти от ответственности за достижение собственной безопасности через личную активность, возложить эту ответственность на чиновников, начальников, государство в целом.

Безопасность также понималась как физическая сытость. Конечно, и идеальные представления о достаточном потреблении, и реальный набор доступных товаров и благ у разных людей были разными. Одни удовлетворялись средним советским стандартом, другие алкали западного изобилия. В целом же в стране, за 70 лет пережившей несколько катаклизмов массового голода, продовольственное потребление не могло не получить приоритетного значения.

Во времена относительной стабильности брежневского периода, сопровождавшейся тихой эрозией государственного контроля над частной жизнью и все большим приобщением советских людей, через современные средства коммуникации, к миру идей Запада, стали просачиваться некоторые представления, свое полное развитие получившие в концепции общей безопасности. Сказалось и влия-

ние разрешенной фразеологии «разрядки». В результате в среде урбанизированного русскоязычного населения заметно усилилось внимание к аспектам безопасности, обеспечивающим права и свободы человека. В то же время в большинстве нерусских регионов СССР широко распространились латентные опасения за этнокультурную идентичность. В ходе горбачевской либерализации они вырвались наружу и сыграли большую роль в распаде СССР.

В настоящее время почти все пространство бывшего Советско-; го Союза представляет собой зону глубокого экономического кри- |д_сзиса, политической нестабильности и социальной напряженности. (На кавказской окраине России тлеют очаги этнических конфликтов. Чечня попыталась отколоться от России, сепаратистские тенденции заметны еще в нескольких республиках. В Казахстане из-за его дуальной этнической структуры и отсутствия вооруженных сил, способных защитить страну в случае внешней агрессии или даже простого пограничного конфликта, под вопросом остается само сохранение государственности. В обоих государствах поднялась волна преступлений против личности и собственности.

В таких условиях мир уже не является наиглавнейшей ценностью. На одной ступени с ним (если не выше) стоят теперь два других представления. Одно из них — это представление о сверхценности нации, утвердившееся в Казахстане и ряде республик России. При этом нация как верховный агент и исключительный объект безопасности подавляе^-' личность, с легкостью жертвуя всякой ее безопасностью, вплоть до физической.

Другое новшество последних лет — всеобщее беспокойство по поводу безопасности от насилия. Прежнее государственное насилие в СССР было хорошо предсказуемым и потому, при соблюдении норм конформистского поведения, — легко избегаемым. Сейчас в этом отношении многое изменилось. Государство и в России, и в Казахстане по-прежнему бывает источником угрозы для безопасности граждан. Но теперь эта угроза в основном реализуется не в области политики, а в области экономики, т. е. там, где раньше государство б ыло скорее опекуном, ч ем непредсказуемым обман -щиком. Кроме того, государство утратило монополию на насилие: рядом с ним, помимо его, а подчас и в союзе с его структурами,

призванными защищать человека, развернулись, нередко переплетаясь друг с другом, насилие криминальное и насилие этническое. Любопытно, что откликаясь на эти изменения, понятие «безопасность» снова начинает сужаться. В то время как в официальном дискурсе, посвященном национальной безопасности России и Казахстана, наконец-то видны следы влияния ее нового, более широкого понимания ¹⁸, в приложении к частной жизни понятие «безопасность» все более сводится средствами массовой информации к пресловутой «неприкосновенности лица». Только теперь уже не столько от государства, сколько от уголовного мира ¹⁹.

Дата добавления: 2016-01-06; просмотров: 15; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

⇐ Предыдущая 123 4 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒

Мы поможем в написании ваших работ!