Методы качественного социологического исследования 8 страница
Э. Гидденс, например, работая в первом русле, анализировал процесс адаптации человека к главным, на его взгляд, компонентам общества «поздней модернити»: нестабильности и риску. Он выделял 4 типа адаптивного поведения: прагматическое деловое отношение, сосредоточенность на повседневных заданиях; оптимизм, вера, что все как- то образуется; циничный пессимизм, сопровождающийся гедонизмом; жесткая борьба против выявленных источников опасности в рамках социальных движений [24]. П. Штомпка, также работая в этом ключе, «вписывает» выделенные Р. Мертоном типы адаптивного поведения в свою концепцию культурной травмы, переопределяя их в координатах этой теории, концептуализирующей процессы кардинальных изменений в социуме[35] [21, с.11].
В российской социологии структурно-функционалистское определение индивидуальной адаптации также является преобладающим [25, с.403]; [26, с.11]. Вместе с тем смысловое поле термина расширяется за счет добавления (уточнения) отдельных его граней. Внимание авторов сосредоточивается на ответном характере реагирования, когда поведение индивида (как, впрочем, и любой социальной системы), рассматривается как ответ на действительные и возможные изменения среды [23, с.32], акцентируется наличие у адаптирующейся системы цели адаптации [27], анализируется адаптивная (приноровленная к среде) и адаптирующая (преобразующая среду, подстраивающая ее под себя)) активность [28], фиксируется конечная цель адаптации – достижение гармонического равновесия со средой.
|
|
|
Наиболее интересной в методологическом и методическом аспектах[36], на мой взгляд, сегодня является позиция Л. Гордона, в соответствии с которой социальная адаптация рассматривается «как процесс психологического и поведенческого освоения меняющегося типа целостной системы общественных отношений (адаптация к новому строю)» [29, с.4]. Вместе с тем, на мой взгляд, сегодня в России в условиях «устойчивой переходности», заряженной нестабильностью, неопределенностью развития, когда новый тип общественых отношений существует лишь как некая идеальная модель, а сама эта переходность напоминает, по образному выражению Н.Ф. Наумовой, «странный мост», один конец которого – в прошлом, а второй, «наращиваясь, висит пока в воздухе, ибо второго берега в данный момент нет» [30, с.88] – в такой социальной ситуации методологически корректнее другой подход.
В наших исследованиях [37] социальная адаптация понималась как процесс психологического и поведенческого освоения индивидами того социального пространства, которое сегодня реально формируется в России во всей его противоречивости и обусловленности национальным, историческим и прочими контекстами. Здесь освоение, термин, Л. Гордоном не расшифрованный, имеет много коннотаций: принятие, овладение, использование, подчинение себе чужой меняющейся социальной ситуации, превращение ее в «свою» (корень слова «свой»). Освоение здесь предполагает знание способов «приноровления», может быть, и смутное, неопределенное, часто «сопряженное с огромным количеством ошибок» [31, с.338], что вообще характерно для повседневного знания, а также определение конкретной жизненной ситуации как нуждающейся в изменении, как проблемной, требующей своего решения, побуждающей к определенным действиям: надо что-то делать. Такая ситуация, которая осознается актором как требующая изменения, и является стимульной, если под стимулом понимать начал о стимулирующего акта, представляющего собой факторы наличного бытия, непосредственные объективные обстоятельства, имеющие продолжение во внутренних осознаваемых побуждениях (мотивах) индивида.
|
|
|
Необходимо остановиться еще на одном моменте, важном для понимания нашего подхода к исследованию адаптации. Сегодня в большинстве эмпирических исследований этот процес изучается как нерасчлененный, целостный, что верно и неверно одновременно. Неверно, потому что различные составляющие социального пространства (например политическая и экономическая) развиваются разнокачественно, разными темпами. Да и значимость этих сторон социальной реальности и прежде всего, значимость ценностей этих сфер для индивидов различна. Так появившиеся в российском обществе политические свободы расцениваются как благо лишь теми, для кого свобода являетя значимой ценностью. Все остальные просто не замечают произошедших изменений.В связи с этим методологически корректнее, на мой взгляд, изучать отдельные составляющие процесса: адаптацию к изменяющейся политической жизни, экономическую адаптацию, досуговую и т.д.
|
|
|
В то же время применительно к жизни конкретных индивидов адаптация есть действительно целостный нерасчлененный процесс, в котором различные составляющие (выделенные лишь в теоретической схеме) тесно переплетены, зачастую выступая компенсаторами друг друга. В познавательной модели эта целостность, на мой взгляд, должна выражаться в выделении так называемой интегральной адаптации, не сводимой к простой сумме отдельных составляющих процесса.
|
|
|
Еще одна специфическая особенность нашего подхода – акцент на поведении, реальных массовых практиках освоения меняющегося социального экономического пространства. Изучение прежде всего адаптивного (или неадаптивного) поведения не является типичным для российской социологии. Скорее наоборот, преобладающее большинство эмпирических исследователей делают акцент на субъективных показателях: готовности сменить профессию, получить новую работу; оценке социального самочувствия, уверенности в будущем [32, с.110];принятии новыхценностей и норм, признании или непризнании их неизбежности [29, с.5]; оценке приобретений и потерь, связанных с важными жизненными потребностями и целями в ходе приспособления к новой ситуации [33, с.268–271]; самооценке своей адаптированности [34, с.13], социальном настроении [35, с.395–397] и т.д. Вместе с тем, я полагаю, и тут я согласна с Л. Корель [17, с.26], в бифуркационных средах (а российский социум именно таков) адаптирующиеся индивиды прежде всего поведенчески реагируют на изменение среды. В то же время социальные установки, стереотипы, ценностные ориентации сохраняются прежними еще относительно долгое время.
Следующая грань нашего методологического подхода – выделение двух групп массовых поведенческих адаптационных практик: публичных и приватных. Само выделение этих групп в их взаимопереплетении не является общепринятым подходом в российских исследованиях социально-экономической адаптации: чаще всего эмпирическому анализу подвергается определенный спектр адаптационных практик: преимущественно формализованных (формальных) [36, с.108–126]; [37, с.3–28]; [38, с.20–28] или «домашних», (в основном неформальных) [39, с.127–155]. Непривычно и использование терминов «публичные» и «приватные» практики для социолога, настроенного на волну современной экономической социологии, использующей другую оппозицию: формальные–неформальные практики [40]; [41]; [42]. Эти полярные конструкты созданы исследователями для акцентирования юридического (формального) аспекта разнородных практик (или отсутствия такового), что применительно к целям нашего исследования не имеет особого значения. Неслучайно саму эту неформальную экономику (точнее, явления, входящие в ее круг) часто именуют эксполярной, теневой, подпольной, незарегистрированной, туземной, семейной [42, с.12].Более того, я полагаю, следует согласиться с И. Олимпиевой и О. Паченковым, считающими, что «многообразие феноменов, подпадающих под термин «неформальная экономика» делает невозможным его использование в качестве корректной исследовательской категории» [42, с.13].
Я полагаю, что оппозиция публичное – приватное, «схватывающая» еще с античных времен разделение между институциональными областями: приватной сферой домохозяйства и публичной коллективной (общественной) сферой в большей степени соответствует нашему видению процесса социально-экономической адаптации. В этом ключе к публичным адаптационным практикам в наших исследованиях были отнесены такие, которые осуществляются в общественной сфере, независимо от их формальности-неформальности, а к приватным – домашние практики. При этом публичные практики изучались как способы «вписывания» в меняющуюся сферу общественно полезного труда – как известно, приоритетного элемента экономики. Кроме того, именно в этой составляющей экономики в последнее десятилетие произошли самые серьезные изменения, представляющие собой «вызовы», на которые люди должны реагировать: существенное изменение рынка труда, спад общественного производства, его реструктурирование и т.д.
Конечно, в группе публичных практик преобладают институционализированные, формальные, существующие на рынке труда, в поле экономики в целом, точно так же, как в группе приватных преобладают неформальные практики. Вместе с тем и в той, и в другой группе всегда присутствуют адаптационные практики с «обратным знаком» по критерию формальность-неформальность, правда, в значительно меньшей степени.
В спектр публичных практик были включены следующие: поиск новой работы, открытие своего дела, смена профессии (приобретение новой, востребованной), поиск дополнительной работы, получение образования с целью приобретения новой профессии, повышение интенсивности труда на рабочем месте. При этом публичные практики рассматривались прежде всего в контексте их наличия или отсутствия,независимо от ихрезультативности: искал работу (но не обязательно нашел ее), делал попытки открыть свое дело (но не обязательно открыл его), искал дополнительную работу (но не обязательно нашел ее) и т. д. На мой взгляд, именно попытки поведенчески «ответить» на «вызовы среды», определив свою собственную ситуацию как нуждающуюся в изменении, безотносительно к результату этих попыток, и являются адаптационными механизмами «вписывания» в нее.
Приватными в наших исследованиях считались домашние «производительные» (назову их так) адаптационные практики: выращивание фруктов, овощей на приусадебных участках; собирательство; охота; выращивание домашнего скота и разведение пчел; рукоделие; производство утвари, мебели, а также практики минимизации расходов, экономии средств, с помощью которых многие российские домохозяйства пытались «вписаться» в меняющиеся социально-экономические условия.
Классический этап исследования. На этом этапе был поставлен ряд исследовательских задач, адекватных методологии классического социологического исследования: 1 – определить меру (масштабы) и успешность экономической адаптации населения Самарской области; 2 – описать распространенность среди населения публичных и приватных адаптационных практик; 3 – проанализировать «взлеты» и «падения» популярности публичных практик (динамику) в различные периоды кардинального преобразования российского социума.
Для «решения» первой исследовательской задачи применительно к публичным практикам был использован типологический анализ как определенная исследовательская стратегия [43]. Цель его заключалась в эмпирической проверке гипотезы о существовании выделенных в теоретическом анализе определенных типологических групп населения, различающихся по уровню (мере) и успешности включенности в адаптивный процесс[38]. Логика типологического анализа предполагает выделение типообразующих признаков, выступающих «сеткой», основанием для выделения типологических групп. В соответствии со спецификой нашего методологического подхода, о которой я уже говорила, в этом качестве были выбраны следующие: наличие (или отсутствие) конкретных форм поведения на рынке труда, в сфере общественного производства (публичные практики); уровень материальной обеспеченности в ее субъективной форме, т.е. отнесение респондентом себя к той или иной группе по степени обеспеченности:
· полностью обеспеченных;
· обеспеченных почти полностью;
· более или менее обеспеченных;
· малообеспеченных;
· бедствующих.
Выбор имено этих типообразующих признаков обусловлен пониманием индивидуальной адаптации в самом общем виде как деятельности по «вписыванию»вменяющиеся социально-экономические условия. Известно, что деятельность как процесс может быть представлена тремя компонентами: целью, средствами, результатом. В этом контексте объектом типологии, выделение которого необходимо в логике типологического анализа для конструирования типообразующиих признаков [43, с.22], выступали цель, средство, результат адаптивной деятельности. Я полагаю, что в ситуациях, когда экономические преобразования кроме всего прочего привели к резкому падению уровня жизни, конечной целью социально-экономической адаптации выступает достижение определенного материального положения, способного обеспечить удовлетворение насущных физиологических и социальных потребностей. Конечно, спектр целей адаптации достаточно широк: это и реализация своих способностей, умений, и желание более полно использовать «открывшиеся возможности» для удовлетворения быстро растущих запросов, и стремление испытать себя, удовлетворить потребность в риске. Вместе с тем, достижение определенного материального статуса в кризисной ситуации, в период его резких реальных и потенциальных колебаний является, на мой взгляд, важнейшей целью экономической адаптации, характерной для абсолютного большинства населения страны. В рамках нашего методологического подхода средствами адаптационной деятельности выступают определенные поведенческие формы (публичные практики), а результатом – степень успешности деятельности, понимаемая как степень достижения желаемого уровня материальной обеспеченности.
Следует подчеркнуть, что выбор мной субъективной оценки людьми своего материального положения, а не его объективного состояния в качестве типообразующего признака имеет принципиальный характер:дело не только в том, что измерение материального положения в опросах не всегда дает достоверную информацию. Дело в другом – только определение своего материального состояния как оптимального, устраивающего, соответствующего уровню запросов и притязаний (или неоптимального, не соответствующего запросам индивида), выступает определенным результатом, своебразной вехой, некоей точкой, фиксирующей состояние индивида на пути его адаптации к изменяющейся социально-экономической среде. Именно оценка своего материального положения, вбирающая в себя степень удовлетворения собственных запросов и притязаний, а значит и представление о социальной норме в той группе, с которой индивид себя идентифицирует, превращает (или не превращает) жизненную ситуацию в стимульную, побуждая его к тем или иным действиям в сфере труда[39].
Выделенные типообразующие признаки являются попыткой решения и значимой методической проблемы: исследователь, пытающийся в одном отдельно взятом исследовании изучить уровень «вписанности» населения вменяющуюся социальную реальность, неизменно сталкивается снеобходимостью поиска «унифицированных» признаков. Между тем ясно, что рельные изменения в разной степени затронули положениеразличных социальных слоев. В то же время и формы реагирования, и характер определения ситуации в качественуждающейся (или не нуждающейся) в изменении – также различны. Вместе с тем, я полагаю, что выбранные мной типообразующие признаки: «уровень успешности » в его субъективной форме и «наличие (или отсутствие) определенных форм поведения (публичные практики) – достаточно универсальны, типичны для различных социальных групп постсоветского социального пространства.
В рамках нашего подхода были выделены 4 типологические группы, различающиеся по уровню и успешности включенности в адаптивный процесс в социально-трудовой сфере:
1. К успешным адаптантам были отнесены те жители нашей области, для которых характерно:
· использование публичных практик;
· отнесение себя к группам полностью материально обеспеченных, почти полностью и более или менее обеспеченных.
2. В группу успешных дезадаптантов вошли те, кто:
· не использовал выделенные публичные практики;
· в то же время отнес себя к группам полностью обеспеченных, обеспеченных почти полностью, и более или менее обеспеченных.
3. К неуспешным адаптантам были отнесены те, кто:
· использовал публичные практики (пытались вписаться);
· но считает себя малообеспеченным или бедствующим.
4. В группу неуспешных дезадаптантов вошли те жители области, которые:
· не использовали публичные практики;
· считают себя малообеспеченными или бедствующими.
Исследование 2003 года показало[40] следующую представленность выделенных типологических групп в населении Самарской области:
· успешные адаптанты – 46,8% опрошенных;
· неуспешные адаптанты – 27,3% опрошенных;
· успешные дезадаптанты – 13,3% опрошенных;
· неуспешные дезадаптанты – 12,7% опрошенных.
В целом, по данным исследования, более 60 % опрошенных в течение последних 10 лет использовали те или иные преимущественно формальные механизмы, существующие в социально-трудовой сфере (публичные практики) для изменения своей жизненной ситуации к лучшему, то есть оказались поведенчески включенными в процесс «вписывания» в меняющуюся социально-экономическую ситуацию. При этом для большей части адаптантов этот процесс оказался удачным, результативным: доля успешных адаптантов превышает долю неуспешных в 3,5 раза[41].
Представляет интерес, на мой взгляд, анализ темпов и успешности социально-экономической адаптации. К сожалению, возможности нашего мониторинга позволили взять в качестве базы сравнения только 1999 год, временную точку, когда было осуществлено наше первое исследование социально-экономической адаптации[42]. В то же время понятно, что осваивание новых «правил игры», то есть использование новых открывшихся возможностей, так же, как и осознание ограничений, проблем и выбор поведенческих стратегий с соответствии с ними, не происходит в одночасье, и потому нуждается в выборе более отдаленной временной позиции. Тем не менее сравнительный анализ количественной представленности выделенных типологическтх групп в исследованиях 1999 и 2003 гг. показывает, что вцелом доля адаптантов, то есть тех, кто предпринимал соответствующие шаги для изменения своей ситуации к лучшему, выросла за этот период в 1,3 раза: с 46,5% в 1999 до 74,1% в 2003 г. Доля успешных адаптантов выросла существеннее: в 1,7 раза: с 27,3% до 46,8%. Особенно показательным, на мой взгляд, являетя резкое сокращение удельного веса неуспешных дезадаптантов: за этот период он сократился почти в 1,9 раза (с 23,8% в 1999 до 12,7% в 2003 г.) при практически том же уровне успешных дезадаптантов.
Все это, видимо, говорит о том, что «лед тронулся», люди все больше поведенчески осваиваются в меняющейся социальной реальности, и это адаптивное поведение все в большей степени становится результативным, приносящим экономическую успешность.
Каждая из выделенных типологических групп имеет свое собственное социально-демографическое «лицо», то есть характеризуется преимущественной представленностью в ней тех или иных социально-демографических групп[43]. Группа успешных адаптантов имеет преимущественно мужское лицо и представлена в основном молодыми людьми 18–25 лет, правда, в отличие от ситуации 1999 года сегодня в ней существенно представлены и те, кому 30–34 года. Эта, преимущественно высокообразованная, группа представлена прежде всего предпринимателями, управленцами, техническими специалистами.
У группы неуспешных адаптантов совсем другой облик. Эта группа преимущественно женская, хотяразрыв между представленностью мужчин и женщин не очень высок. Неуспешные адаптанты старше успешных: более всего здесь представлены группа 60–64 года и группа 35–39 лет.Она менее образованна: более всего здесь представлены жители области со среднеспециальным образованием, работающие на государственных и акционерных предприятиях, а также безработные, наемные торговые работники, младший обслуживающий персонал. Следует сказать, что социальный облик этой группы существенно изменился по сравнению с ситуацией 1999 года. Тогда прежде всего специалисты-гуманитарии: работники культуры, учителя, преподаватели высшей школы, чей образовательный уровень очень высок, определяли «лицо» этой группы [44, с.16]. Сегодня специалисты-гуманитарии в большей степени представлены в группе успешных адаптантов, хотя и уступаютв этомпредпринимателям, управленцам, техническим специалистам.
Группа успешных дезадаптантов не имеет четко выраженного гендерного лица: в ней в равной степени представлены и мужчины, и женщины. В то же время она заметно старше двух предыдущих (преобладают группы пожилых людей, значительно представлены жители области 50–54 лет и 55–59 лет) и менее образованна: пребладают люди со средним и ниже среднего образованием. Эта группа неоднородна и представлена двумя подгруппами. Первая – это прежде всего работающие люди: группы военных, работников МВД, а также рабочие успешных отраслей – нефтехимии, электроэнергетики. Видимо, для этой подгруппы с одной стороны, не было мощной стимульной ситуации, побуждающей их к активным действиям, с другой – невысокие личностные ресурсы (образовательный, профессиональный и др.) также выступали сдерживающим фактором для потенциального использования разнообразных публичных адаптационных практик. В то же время успешность этой подгруппы (а это, напомню, субъективное определение своего материального положения) объясняется, на мой взгляд, невысокими потребительскими притязаниями, низкой планкой жизненных стандартов. Вторая подгруппа – это неработающие, но тем не менее успешные жители нашей области. Прежде всего это студенты, пенсионеры и домохозяйки, успешность которых достигается не за счет собственных усилий, новидимо, за счет успешных родственников: родителей, детей, мужей. В эту подгруппу входят и проживающие в сельской местности пенсионеры и домохозяйки, достигающие материальной успешности за счет подворья.
Типологическая группа неуспешных дезадаптантов имеет преимущественно женское и преимущественно очень пожилое «лицо»: в ней наблюдается значительное преобладание пожилых людей, хотя представлены и группы предпенсионного возраста и молодых. Уровень образования группы крайне низок: преобладают люди с незаконченным средним образованием.
Исследование показало разную степень распространенности публичных практик «вписывания» населения области в трансформирующееся социально-экономическое пространство в прошедшее десятилетие. Уровень их популярности может быть представлен следующим образом:
· поиск новой раб оты: ее искал каждый третий (33,1% опрошенных);
· повышение интенсивности труда на рабочем месте: 31,0%;
· поиск дополнительной работы: 30,8%;
· смена профессии: 21,8%;
· получение образования для новой профессии: 12,7%;
· попытка открыть «свое дело»: 9,2%;
Одна из задач исследования состояла в ретроспективном анализе динамики распространенности публичных практик в различные периоды десятилетия кардинальных общественных преобразований [44]. Сегодня пока еще трудно выделить четко эти периоды, хотя попытки структурирования делаются [45, с.29]. И все же, на мой взгляд, отдельные важные переломные события, существенным образом повлиявшие на жизнь страны, выделить все-таки можно: 1992 год – начало либеральных реформ, акционирования и приватизации государственных предприятий, введения свободных цен, начало чековой приватизации, начало создания рыночной финансовой системы; 1995 год – начало системного кризиса, кризиса неплатежей, 1998 год – острейший финансовый кризис, в той или иной степени «задевший» практически каждого россиянина.
Исследование показало, что пик адаптационной активности пришелся на период 1995–1998 гг.: в этот временной промежуток доля адаптирующихся людей, т. е. тех, кто «кинулся» поведенчески осваивать меняющееся экономическое пространство, в 3-7 раз больше, чем в предшествующий период и существенно больше, чем в последующие годы (табл. 1)[45]. Полученные данные, как мне кажется, подтверждают выводы М. Горшкова о том, что к началу 1995 года к большинству российских граждан пришло осознание устойчивости кризисного состояния общества, когда основные его проблемы носят не временный, но долгосрочный характер [46, с.81]. Этот феномен осознанной неотвратимости перемен, который отмечают многие исследователи [47], видимо, явился своего рода стимульной ситуацией, подтолкнувшей людей к более активному осваиванию постсоветского экономического пространства.
Таблица 1
Распространенность публичных адаптационых практик в период с 1992 по 2003 гг.
(в % к числу опрошенных, N=1200)
|
Второе русло социально-экономической адаптации – приватные, «домашние» адаптационные практики характеризуются гораздо большей степенью распространенности, нежели публичные. Так,
· выращиванием овощей и фруктов в собственным приусадебным хозяйстве (даче, огороде) занимаются 70,4% опрошенных;
· собирательством (сбором грибов, ягод и пр.) – 26,7%;
· рукоделием, к которому наряду с традиционными видами (шитьем, вязанием) было отнесено и изготовление домашней утвари, мебели и т.п. – 20,1%;
· выращиванием домашнего скота или разведением пчел – 11,3%.
Другие практики адаптации менее представлены, но также играют важную роль в процессе приспособления человека к новым условиям. К их числу относятся: официально не зарегистрированная торговля товарами или продуктами из своего приусадебного хозяйства (7,8%), приготовление пищи для себя (своей семьи) или на продажу (5,7%), охота и рыбалка (5,5%), оказание мелких услуг (ремонт, массаж, стрижка и пр.)(3,1%).
Экономисты и социологи в популярности этих приватных производительных практик видят проявление архаики, натурализации хозяйства, движение вспять вопреки становлению рыночных отношений [48]; [49][46]. Некоторые даже полагают, что такое «несовместимое» сочетание фрагментов российской жизни, как натуральный обмен и передовой постиндустриализм в некоторых областях вкупе с другими такими же трудно сочетаемыми элементами создают причудливый «новый уклад», представляющий собой не переходную многоукладность, но именно стабильный новый уклад как некую целостность [50, с.30]. На мой взгляд, проблема использования «домашних» практик гораздо сложнее. Ряд исследований убедительно показывают, что использование сегодня горожанами, например, дач экономически невыгодно, что «дачная жизнь» во многом осуществляется скорее по инерции, в силу привычки, традиции, нежели из-за реальной необходимости [39, с.135]. Практика показывает, что к использованию этих форм не обратились люди, никогда ранее не использовавшие их в качестве «подспорья». Скорее наоборот, приватные практики и сейчас используют те россияне, кто и раньше был дачником, рыболовом, собирателем лесных даров и т. д. Гораздо более богат и спектр мотивов обращения к этим формам, нежели только стремление выжить. Во всяком случае, здесь есть простор для исследований.
Качественный этап исследования. На втором, качественном, этапе исследования основная задача состояла в выявлении личностных факторов (условий) успешности-неуспешности социально-экономической адаптации[47]. Следует сказать, что сегодня, несмотря на значительный интерес к этому виду адаптации среди социологов [51]; [52]; [53]; [54]; [55], в российской социологии практически не изучались условия его успешности-неуспешности, крайне немногочисленны попытки объяснить различные практики повседневного поведения людей в резко меняющейся социально-экономической сфере.
Дата добавления: 2016-01-03; просмотров: 18; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!