Методы качественного социологического исследования 2 страница

⇐ ПредыдущаяСтр 2 из 22Следующая ⇒

Отношения интервьюер–информант в нарративном интервью. В отличие от методологии классического социологического исследования, устанавливающей монологичные, субъект-объектные отношения между исследователем и исследуемым, методология качественного социологического исследования, возвращая исследователя как личность в исследовательский процесс, декларирует установление принципиально другого характера этих отношений: они становятся диалоговыми, субъект - субъектными. На уровне процедуры интервью это означает, что в качественном интервью в целом и в нарративном как его наиболее «ярком» виде, отношения между интервьюером и информантом также должны быть субъект-субъектными.

Однако действительно ли эти отношения являются межличностными отношениями двух субъектов общения, можно ли их назвать подлинно субъект-субъектными? На мой взгляд, методологический посыл качественной социологии в ситуации реальных взаимоотношений в процедуре интервью «дает сбой». Следует сказать, что межличностные субъект-субъектные отношения предполагают некоторое равенство партнеров в процессе общения, потому что реализация человека именно как субъекта общения, наделенного своим внутренним миром, возможна только при отношении к нему как к равному партнеру. При этом отношения в процедуре общения (а интервью – это всегда общение) только тогда могут быть действительно равными, как полагает М.С. Каган,, когда его участники выступают « как равно активные и равно свободные партнеры, ориентирующиеся друг на друга именно как на инициативно самодействующих субъектов» [29, с.128–129]. Вместе с тем, на мой взгляд, в нарративном интервью (как и в качественном вообще) интервьюер и информант все же не могут рассматриваться ни как равно активные, ни как равно свободные партнеры.

Они – не равно активные партнеры в процедуре интервью, если рассматривать термин «активность» в двух наиболее представленных в социологии значениях: активность как мера деятельности и активность как характеристика внутренне мотивированной деятельности, как самодеятельности, в отличие от «вынужденной» пассивной деятельности.

Интервьюер и информант – не равно активные партнеры в первом значении понятия активности прежде всего потому, что по-разному вовлечены в процесс общения, при этом разная вовлеченность задана различиями в выполняемых ими ролях. Здесь, несомненно присутствует большая вовлеченность информанта, в «свободном полете» рассказывающего историю своей жизни или ее фрагмента. Активность информанта практически ничем не ограничивается. Более того, ощущение возможности самому конструировать правила игры в процедуре интервью раскрепощает информанта, подпитывая его активность. Вовлеченность интервьюера же здесь в соответствии с его профессиональной ролью минимальна. Она обусловлена самим императивным требованием его невмешательства в повествование информанта и сводится лишь к демонстрации знаков заинтересованности, призванной максимально раскрепостить информанта, стимулировать его повествовательное поведение, и к задаванию немногочисленных вопросов на последнем этапе интервью. Сами эти вопросы также вызваны к жизни не столько его интересом как личности, общающейся с другой личностью, сколько целями и задачами исследования, ради которых и проводится интервью.

Интервьюер и информант – не равно активные субъекты общения и во втором значении активности: у них – совершенно разная мотивация к участию в интервью. Для информанта – это всегда навязанная деятельность, общение здесь в большей или меньшей степени – вынужденно. Конечно, в нарративном интервью эта вынужденность несколько сглаживается: рассказ о себе, своей жизни – это обычная повседневная практика. В процедуре интервью информанты часто оказываются увлеченными самим процессом, да и «проговаривание жизни» нередко выступает экзистенциальной потребностью поиска ее смысла: рассказывая свою историю жизни, человек зачастую «избавляется от неудобной жизненной ситуации, изживает неприятности» [30, с.129]. Поэтому навязанная «обязательность» повествования нередко уходит на второй план для информанта, хотя принципиально все-таки остается.

Интервьюер и информант – и не равно свободные субъекты общения, если под свободой понимать отсутствие жесткой регламентации процедуры общения, ее неформальный характер. Действительно, подлинно свободное неформальное межличностное общение предполагает, что партнер есть сам по себе – цель общения, это фактически бескорыстное общение, в процесе которого партнер воспринимается как уникальная личность. В процедуре нарративного интервью (и качественного в целом) – другая ситуация. Жизненный мир информанта интересен исследователю прежде всего в контексте познавательной задачи, в горизонте его пусть интуитивного, смутного, но все же содержательного образа результата. Само поведение интервьюера в процедуре интервью не есть проявление его личной заинтересованности, проявление его субъективности, но всегда скорее имитация непринужденной беседы, всегда искусственный и искусный способ «разговорить» информанта, чтобы его понять: вопросы, которые интервьюер в соответствии с техникой нарративного интервью задает на втором и третьем этапе, скорее направлены на достижение целостности и завершенности рассказа, то есть реализуют познавательную задачу, нежели выступают проявлением подлинного бескорыстного интереса к Другому. Да и общение это – достаточно «одностороннее»: сам интервьюер не «раскрывает», как правило, себя, свой внутренний мир.

Исключение составляют современные феминистски ориентированные качественные исследования, пытающиеся «вписать опыт женщин в сферу научного рассуждения», и потому вынужденные «продвигаться к созданию новых методов, пригодных для описания женских жизней и их активности, не покидая при этом границ социологии» [31, с.121]. Для них характерна попытка изменить эти отношения, сделать их «более гуманными», неиерархическими, осуществить реальное равноправное партнерство в процедуре интервью. Такое «переделывание» типичных для качественного интервью отношений обусловлено прикладной направленностью феминистских исследований: стремлением преобразовать положение женщин, «просветить» их как группу, находящуюся в подчиненном положении в мужском мире. Фактически такие исследования – сплав исследовательской и преобразовательной деятельности. Не случайно К. Панч выделяет особый тип исследования – «action research» [13, с.143] (исследование с акцентом на преобразовательной деятельности), в ходе которого исследователь целенаправленно старается одновременно производить сбор данных и изменять поведение женщин. Оба участника в таком интервью равны в том плане, что они не только могут, но и должны активно взаимодействовать, апеллировать к своему личному опыту и опыту других, отвечать на вопросы друг друга. Интервьюер получает полное право активно оказывать влияние на ход мыслей собеседницы путем объяснения, убеждения. Чаще всего участники такого интервью становятся друзьями, между ними устанавливаются близкие, дружеские отношения. Отношения, складывающиеся в таком интервью, – это практически неформальное межличностное общение, если под этим термином понимать общение, при котором различные события (даже самые значимые) интересны не сами по себе, но лишь «в той мере, в какой они становятся содержанием внутреннего мира партнеров и могут быть презентированы в общении» [32, с.243–245].

В качественном интервью и в нарративном как в его виде, не преследующем феминистских целей, иная ситуация: отношения интервьюер-информант все-таки иерархичны, и в этом смысле – не подлинно субъект-субъектные. В то же время здесь гораздо большая степень субъектной выраженности информанта, гораздо меньшая степень регламентации процедуры общения в сравнении с классическим интервью. И потому эти отношения – не субъект-объектные. Очевидно, здесь имеет место особый тип субъект-субъектных отношений, основанных на сохранении определенной дистанции, когда четко различаются интервьюер и исследуемый субъект, с одной стороны, и в то же время эти роли не исчерпывают всего богатства общения, с другой стороны. Можно даже сказать, что у исследуемого субъекта остается «объектная» сторона: ведь он интересен интервьюеру в первую очередь не как уникальная личность с набором уникальных характеристик, но как носитель именно тех характеристик, которые значимы с точки зрения целей и задач исследования. Такое субъект-субъектное отношение мы, исследователи, строим искусственно, хотя искусственность может и снижаться по мере развертывания интервью, принципиально все же оставаясь.

Контекст анализа взаимодействия интервьюера и информанта (или шире: познающего и исследуемого субъектов) предполагает, на мой взгляд, выделение еще одной проблемы, имеющей не только теоретическую (эпистемологическую), но прежде всего практическую: методическую и этическую – значимость. Речь идет об эмпатии, сочувствии, сострадании исследователя к информанту в процедуре интервью. Теоретический аспект этой проблемы уходит корнями в герменевтическую концепцию понимания, идущую еще от В. Дильтея и рассматривающую «вчувствование», эмпатию как обязательное условие понимания Другого. Удар по этой позиции, и здесь совершенно прав К. Гиртц [33, с.89], был нанесен публикацией Дневника известного английского антрополога Б. Малиновского. Он, ратуя в своих научных публикациях за эмпатию, психологическую близость социального исследователя с изучаемыми «туземцами», в то же время по отношению к ним «не был ярко выраженным хорошим парнем» и «нашел для них гадкие слова», выражаясь языком Гиртца. Публикация скандального Дневника имела эпистемологическое значение: был разрушен миф о связи «хорошести» исследования и эмпатии. Целый ряд других концепций понимания, разработанных в ХХ веке, представленных М. Вебером, символическим интеракционизмом, феноменологической социологией (я уже об этом говорила – см. главу 3), не считают эмпатию необходимым условием понимания чужого опыта.

Означает ли это, что сочувствие, сопереживание, эмоциональная близость вообще должны быть исключены из процедуры качественного интервью, как нет их в формализованном интервью, наиболее полно воплощающем методологические посылки классического исследования? На мой взгляд – конечно, не означает. Более того, ряд социологов обосновывают гуманистическую перспективу качественного социологического исследования именно этим обстоятельством – возможностью установления гуманных человеческих отношений в процедуре интервью, что, как мне представляется, не вполне правильно. На мой взгляд, сама возможность (не необходимость) такого рода отношений в процедуре нарративного (или шире – качественного) интервью задается тем, что в качественном социологическом исследовании, в отличие от классического, реализуется все-таки субъект-субъектное отношение, хотя и в особой его форме.

Здесь исследователь как личность в ситуации встречи с другой личностью легко «поддается порыву» и часто начинает переживать вместе с информантом все перипетии его, может быть, нелегкой жизни. Кроме того, эмпатийные навыки, сочувствие нередко выполняют и инструментальную функцию, побуждая рассказчика к нарративу о своей жизни. Вместе с тем, мой исследовательский опыт показывает, что «растворение» исследователя в рассказчике, своеобразная исследовательская «капитуляция» часто побуждают его забыть «правила игры» в процедуре интервью и, как следствие, снижают информационную полезность метода. Словом, исследователь в качественном интервью, как Одиссей между Сциллой и Харибдой, должен ухитриться пройти между сочувствием, стремлением эмоционально откликнуться на боль информанта, «пойти» за ней и познавательными задачами, ради которых, собственно говоря, и затевалось интервью.

Проблема истины в нарративном интервью. Я уже говорила, что рассказ информанта в нарративном интервью – это всегда и результат коммуникации интервьюера и информанта, их совместного «здесь и сейчас» конструирования реальности. Реальное взаимодействие (вспомним прагматизм – А.Г.) – это всегда и процесс производства самосознания субъектов общения. Важный элемент этого взаимодействия – ожидания и оценки Другого, на которые каждый участник взаимодействия обязательно ориентируется. Отсюда и принципиальная драматургическая множественность идентичностей индивида: взаимодействие, по И. Гофману, всегда происходит не столько между индивидами как субъектами, целостными личностями, сколько между разными социальными ликами индивидов, как бы между изображаемыми ими персонажами [34, с.51]. Вот эту делаемость «Я» в процессе коммуникации, вот этот «Я-нарратив», который всегда задан в определенном контексте взаимодействия в отличие от традиционного «Я как данности», рассматриваемого классической «Я-концепцией», подчеркивают и известные английские социальные психологи Р. Харре и В. Девайс [35, с.46]. По их мнению, при различных обстоятельствах будут фиксироваться разные характеристики Я, значимые для той среды или той ситуации взаимодействия, в условиях которой повествование предъявляется.

Применительно к нарративному интервью это означает, что нарратив как продукт взаимодействия, сотворчества исследователя и информанта в значительной мере зависит от «лика» интервьюера, и прежде всего от того, к какой группе в результате процесса стереотипизации в процедуре интервью он отнесен информантом. Для того, чтобы эмпирически доказать эту принципиальную теоретическую посылку, мной был проведен методический эксперимент (он проводился в 2002 году в рамках исследования социально-экономической адаптации населения). Он предполагал опрос каждого информанта – участника эксперимента двумя интервьюерами, существенно различающимися по возрасту[5]. Эксперимент показал, что отнесение, например, немолодым информантом интервьюера к группе «юных, не знающих жизнь» порождает повествование, которое существенно отличается от нарратива как результата взаимодействия между ровесниками: жизненные истории, рассказанные 50-летней женщиной интервьеру-студентке социологического факультета и через короткий период (1,5 недели) – опытному социологу с 30-летним стажем, были практически разными[6]. То есть, один и тот же человек-информант может «выдавать» достаточно разные нарративы, зависящие от контекста, от того, как он определяет ситуацию общения с интервьюером. Фактически это означает появление нарративов-черновиков, равнозначных нарративов, принципиально не имеющих «чистовиков», т.е. единственно «правильных» повествований [36].

Но что делать с этим социологу, пытающемуся сквозь индивидуальное «прозреть» типическое? Возвращаться несколько раз к одному и тому же информанту в надежде «ухватить» как можно больше его идентичностей, что сделать неимоверно трудно, и рассматривать каждый такой нарратив как самостоятельный? Или оставить эту пустую затею, довольствоваться получившимся нарративом и успокаивать себя тем, что полученное после анализа таких нарративов теоретическое знание – всего лишь исследовательская интерпретация, не претендующая на «истину в последней инстанции»? Впрочем, есть еще один выход: триангуляция, т.е. использование дополнительных методов, повышающих «обоснованность» теоретических выводов нарративного анализа (если, конечно, социолог работает в рамках тяготеющего к научному направления качественных исследований).

2. Наблюдение в качественном исследовании

Основные положения. Термин «наблюдение» используется в научном знании в двух смыслах: широком и узком. В широком смысле наблюдение понимается как любая полевая процедура, связанная с получением эмпирической информации. В этом своем значении наблюдение как способ эмпирического познания противостоит методам теоретического косвенного «кабинетного» познания и является потому, по мнению М. Мамардашвили, «одним из решающих и первичных (независимых) понятий» классической науки, классической рациональности [37, с.3]. Отголоском такого понимания в социологии является термин «единица наблюдения», используемый в теории выборочного метода. Напомню, что единицами наблюдения выборочной совокупности выступают люди, которых предполагается опрашивать. В узком смысле наблюдение – специфический метод сбора первичной информации. Наблюдение в этом своем значении представляет собой целенаправленное непосредственное восприятие определенной ситуации (события), а также регистрацию результатов этого восприятия в соответствующих документах.

В этом определении, на мой взгляд, заложено несколько идей, характеризующих специфику метода. Прежде всего, это идея целенаправленности. Целенаправленность здесь означает принципиальное отличие такого наблюдения от обыденного, имеющего место в повседневной жизни, которое всегда непреднамеренно, непроизвольно и потому «вплетено» в «жизненную ткань» каждого человека. Обыденное наблюдение считается каждым человеком, его использующим, само собой разумеющимся и потому не выделяется в качестве способа повседневного познания. Напротив, в европейской культуре, и прежде всего в научном познании в его нововременной форме, наблюдение всегда рассматривалось как инструмент познания: с целенаправленного эмпирического созерцания, как правило, начинается любое научное изучение выделенного объекта [38, с.188].

Еще одна черта – непосредственность восприятия, которая означает одновременность, синхронность события и его наблюдения, прямую регистрацию этого события. Наблюдение позволяет увидеть или понять наблюдаемое событие в его целостности, во всех красках и оттенках, в его «живом настоящем», творящемся «здесь и сейчас», в присутствии исследователя. Правда, это «живое настоящее» по-разному «схватывается» в количественной и качественной методологиях. В количественной – через визуальную количественную фиксацию выделенных исследователем переменных – элементов поведения; в качественной – через понимание нерасчлененного, целостного перед исследователем данного поведения, в том числе и речевого. В то же время непосредственность восприятия события, творящегося на глазах наблюдателя, означает, что события и ситуации невозможно повторить, они принципиально неповторимы: в другое время и событие, и наблюдатель будут другими. В целом, эта черта метода наблюдения по-разному оценивается в классической и качественной методологиях.

В классическом социологическом исследовании с его нацеленностью на достоверное описание реальности, на поиск закономерностей, на широкие обобщения, локальность наблюдения, его частный характер, принципиальная невозможность повторения события считается серьезным недостатком этого метода[39, с.96]. Классическая социология находит два выхода из этой ситуации, взаимодополняющих друг друга. Для повышения достоверности информации она делает ставку на систематичность наблюдения, пытаясь «схватить» типическое, наблюдая событие (ситуацию) много раз с определенной регулярностью и по возможности в разных условиях: обыденных, экстремальных и т.д. [40, с.204–206]. Не случайно некоторые учебники даже вводят термин «систематическое визуальное восприятие» в теоретическое определение метода наблюдения [41, с.150], что на самом деле неверно: модификация этого метода в классической социологии выдается за определение сущности этого метода.

Кроме того, может быть, понимая определенную тщетность этих усилий, классическая социология отказывается признать наблюдение в качестве «полноценного» метода, считая его дополнительным к другим методам сбора первичной социологической информации. Наблюдение в этой методологии рассматривается как метод, способный работать только на разведывательном этапе (как, впрочем, ив качестве уточняющего данные массового опроса на последнем этапе исследования) [40, с.209]. Второе также означает его маркирование в качестве неосновного: на этой стадии не создается никаких обобщений, могущих быть распространенными. Результат разведывательного исследования сам по себе не имеет никакого самостоятельного статуса: он только начало, только точка отсчета, только преддверие будущего полноценного социологического исследования, произведенного по всем научным канонам [42, с.222–223].

Напротив, качественное социологическое исследование, нацеленное на изучение частного, приватного, и не претендующее на широкие обобщения, не видит в локальности выводов, полученных этим методом, ничего предосудительного и часто делает ставку на этот метод как на основной, ведущий (вспомним, например, этнографическую стратегию качественного исследования – А.Г.).

Сегодня в литературе представлено несколько классификаций метода наблюдения по разным основаниям [41, с.154–162]: по способу организации наблюдения (полевое и лабораторное наблюдение)[7], по степени формализованности (структурированное и бесструктурное наблюдение)[8], по степени включенности наблюдателя в изучаемый процесс (невключенное и включенное – «участвующее» наблюдение). При невключенном наблюдении исследователь не является участником изучаемой ситуации, наблюдает ее со стороны. При этом пространственно исследователь находится рядом с людьми, чье поведение он изучает. Позиция исследователя здесь – отсутствие совместных действий, каких бы то ни было отношений с участниками наблюдаемой ситуации. Исследователь здесь – чужой, который и не пытается стать «своим», четко обозначая свое положение Другого. При включенном наблюдении – принципиально другая картина. Исследователь здесь – чужой, который под разными предлогами становится своим, т.е. делается равноправным участником той ситуации, которую изучает. В идеальном варианте такого наблюдения изучаемые люди даже не догадываются о его исследовательской роли[9].

По степени контроля результатов выделяются контролируемое и неконтролируемое наблюдение. Контролируемым называется наблюдение, при котором осуществляется контроль за результатами. Главная идея такого контроля данных – повышение их достоверности, близости к реальности. Это достигается двумя способами: одна и та же ситуация наблюдается несколькими наблюдателями, после чего полученные результаты перепроверяются, или происходит интенсификация наблюдений за одним и тем же объектом: резко увеличивается их количество. Перепроверка может происходить и в рамках бесструктурного наблюдения, когда разные исследователи «сверяют» свои впечатления, свое видение наблюдаемой ситуации с целью выявить «сухой остаток», т.е. общее, присутствующее в ряде исследовательских интерпретаций. Это может происходить как на разведывательном этапе традиционного социологического исследования, так и в качественном исследовании, в том его направлении, которое тяготеет к научному, и, следовательно, ориентируется на нормы и стандарты научного исследования, адаптированные к реальности качественного исследования. Чаще всего перепроверка характерна для структурированного наблюдения: не случайно в учебнике В.А. Ядова «Социологическое исследование: методология, программа, методы» термины «структурированное наблюдение» и «контролируемое наблюдение» употребляются как синонимы[10].

Включенное бесструктурное наблюдение. Этот вид наблюдения сегодня в социологии рассматривается в двух значениях: широком и узком. В широком смысле включенное наблюдение отождествляется либо с качественной методологией вообще [43, с.15], либо с одной из качественных исследовательских практик – этнографическим подходом [44, с.25]. В узком,(наиболее распространенном)значении включенное наблюдение рассматривается как метод сбора социологической информации.

Мягкий метод включенного наблюдения, в отличие от жесткого, невключенного, с наибольшей полнотой выражающего методологические установки классического социологического исследования и потому используемого только там, может «работать» как в классическом, так и в качественном исследовании. В классическом исследовании включенное наблюдение чаще всего применяется на разведывательном этапе как эвристическая процедура, позволяющая уточнить проблему [11], сформулировать теоретическую гипотезу, которая потом, на основном этапе исследования, будет проверяться уже с помощью других жестких методов. Цели использования включенного наблюдения в качественном исследовании принципиально другие: здесь социолог стремится понять точку зрения тех, кого исследует, реконструировать субъективный смысл, который люди вкладывают в свои поступки, для того, чтобы в совместном конструировании создать мини-теорию или исследовательский комментарий, «схватывающие» социальный контекст изучаемого социального феномена, также, как, впрочем, и для того, чтобы представить «живой», не подвергнутый исследовательской рефлексии, опыт изучаемых людей, их видение ситуации в гуманистическом и ситуационном направлениях.

Важнейший вопрос, неизменно встающий перед исследователем - качественником, «изнутри» включенным в ситуацию, – что наблюдать, что фиксировать из потока впечатлений, событий, слов, в который он сознательно погружается? Я уже говорила ранее, что в качественном исследовании, в отличие от классического, исследователь может не иметь четких гипотез относительно изучаемого явления: они могут возникнуть и в процессе сбора и анализа информации. Тем не менее, отсутствие гипотез «до того» не означает, что исследователь наблюдает «вслепую»: как в любом исследовании, лучом, высвечивающим направление поиска, здесь выступают исследовательские вопросы. Именно в них, как правило, закладывается «образ результата» исследования, хотя и довольно смутный, неясный. Сама постановка таких вопросов предполагает, как уже было отмечено, некоторое понимание изучаемой ситуации, или точнее, определенное предпонимание.

В помощь наблюдателю сегодня делаются попытки как-то структурировать контекст наблюдаемой ситуации, накрепко спаянный с теми смыслами, которые социолог пытается уловить. Фиксация элементов этого контекста в полевых заметках, как правило, помогает исследователю лучше понять наблюдаемое явление. Один из вариантов такого структурирования предложен американским исследователем Дж. Спрэдли [45, с.78]. По его мнению, социолог должен фиксировать:

· пространство, физическое местоположение;

· людей–участников ситуации: их социально-демографические характеристики, содержание деятельности, официальный статус в группе, неофициальное положение в группе (дружеские связи, авторитет, неформальное лидерство);

· действия людей в изучаемой ситуации: их интенсивность, практические результаты;

· цели действия: степень их одобрения, согласованность целей участников или их конфликт;

· время: временное упорядочивание происходящего;

· чувства: ощущаемые и выражаемые эмоции.

Включенное наблюдение, в отличие от невключенного, преимущественно визуального, предполагает прямую регистрацию событий с помощью разных источников информации. Наблюдатель «явно и неявно соучаствует в повседневной жизни людей в течение достаточно продолжительного времени, наблюдая за происходящим, прислушиваясь к сказанному, задавая вопросы. В сущности, он собирает любые доступные данные, которые могут пролить свет на интересующие вопросы» [44, с.2]. Документом такого вида наблюдения, как известно, выступает Дневник наблюдения, в котором исследователь в свободной форме записывает наблюдаемые события, реплики, обрывки разговоров, фрагменты интервью, а также свои впечатления, размышления, аналитические пометки.

Уже было отмечено, что результат качественного исследования в большинстве своем – исследовательская интерпретация повседневных интерпретаций изучаемых людей, всегда попытка «на равных» увязать эти два вида интерпретаций в конечном продукте исследования. Применительно к нашему разговору это означает, что с одной стороны, Дневник должен сохранять «естественный словарь» участников, то есть, реальный ситуативно-привязанный язык, которым участники наблюдаемой ситуации пользуются: это дает возможность исследователю понять, как изучаемые люди категоризируют социальную реальность, какие они используют ярлыки, конструируя ее. С другой стороны, записывая фрагменты услышанного, исследователь всегда осуществляет отбор (это может происходить и неосознанно), всегда «подправляет», «подчищает» их, т. е. так или иначе подвергает их интерпретации. Даже транскрибируя тексты, записанные на диктофон, социолог вольно или невольно неизбежно интерпретирует их. Фактически интерпретация социолога, его конструирование наблюдаемой ситуации всегда так или иначе присутствуют в полевых заметках, фиксируемых в Дневнике. Вместе с тем, на мой взгляд, глубина понимания изучаемой ситуации, видимо, может быть большей, если в Дневнике наблюдения будут четко разделены первичный «естественный» текст и исследовательские интерпретации. Для этой цели пространство Дневника должно быть так организовано, чтобы эти два вида интерпретации не накладывались друг на друга, не поглощались одна другой.

Дата добавления: 2016-01-03; просмотров: 27; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

⇐ Предыдущая 123 4 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒

Мы поможем в написании ваших работ!