Методы качественного социологического исследования 1 страница
Метод означает способ видения и выговаривания действительности в такой же мере, в какой он конкретизирует техники и процедуры.
Дж. Габриум, Дж. Холстейн
Новый язык качественного метода
Метод – это не только путь, но и взгляд, и чувство
Н.Н. Козлова
Горизонты повседневности
советской эпохи (голоса из хора)
1. Интервью в качественном исследовании
Социологическое исследование, в каких бы методологических координатах оно ни осуществлялось как вид познавательной деятельности, с необходимостью включает в себя методы сбора первичной информации: способы, пути, дороги (если вернуться к исконному смыслу термина «метод»), ведущие к цели. Как известно, основные «универсальные» методы сбора социологической информации – это интервью, анализ документов и наблюдение. Универсальность их проявляются в том, что они применяются и в классическом, и в качественном социологическом исследовании, правда, чаще всего в своих различных модификациях.
Общая характеристика метода интервью. Сущностная характеристика этого метода, как, впрочем, и других опросных методов, используемых в социологическом исследовании, – целенаправленное, «заданное» социально-психологическое общение интервьюера (анкетера) и респондента (информанта). При этом для интервью характерно непосредственное общение интервьюера и респондента (информанта) [1, с.127–128]. Эта целенаправленность, заданность ситуации общения, на мой взгляд, проявляется в нескольких смыслах.
|
|
|
Во-первых, это общение продиктовано необходимостью сбора информации, и потому – это «навязанное» общение. Инициатором его всегда выступает интервьюер, в определенном смысле принуждающий к общению (побуждение, создание мотивации к участию можно рассматривать как «мягкий», деликатный вариант принуждения). В любом варианте – количественное ли оно или качественное – интервью всегда псевдообщение, фактически отбрасывающее общепринятые нормы житейского человеческого общения[1]. Очень точно об этом сказала Элизабет Ноэль, современный немецкий социолог: «Интервьюер, как уличный торговец,...отнимает время у опрашиваемого, прерывает его занятия, нарушает планы проведения свободного времени... Он, как правило, чужой человек,...начинает задавать вопросы о сугубо личных делах, о состоянии здоровья, доходах, о планах на будущее, политических взглядах, о пережитом в молодости..., всю беседу ведет по «схеме», нарушая при этом все нормы общения между культурными людьми» [2, с.50]. Во-вторых, содержательно ситуация общения здесь задается целями и задачами исследования (исследовательскими вопросами), выстраивается в соответствии с ними. В-третьих, такое общение предполагает наличие определенных ролей в его процедуре, хотя их содержание может и меняться в различных видах интервью: роль коммуникатора (сообщающего информацию) и реципиента (воспринимающего информацию).
|
|
|
Метод интервью сегодня очень популярен в социологической практике. Это объясняется прежде всего его универсальностью: с его помощью можно получить информацию о прошлом, настоящем и будущем изучаемых людей (в качественном интервью – это переживание прошлого, настоящего и будущего), субъективную и поведенческую информацию. Конечно, изучать поведение людей можно и целенаправленно наблюдая за ними, т.е. используя метод наблюдения. Вместе с тем, наблюдая в качестве стороннего наблюдателя, очень трудно «проникнуть» в субъективный мир человека, мир его переживаний, чувств, оценок, планов, мотивов тех или иных поступков, стереотипов. Только опросные методы, и прежде всего интервью, дают исследователю такой шанс.
Кроме того, в интервью, в отличие от анкетного опроса, в живом общении «лицом к лицу» с респондентом (информантом) интервьюер имеет возможность наблюдать его отношение к опросу, его поведение в процедуре интервью. Здесь, по мнению известного исследователя этого метода Г.А. Погосяна, «каждое интервью может одновременно стать исследовательским актом, в котором интервьюер предоставляет дополнительную информацию» [3, с.50]. В частности, оценивая поведение респондента по шкале искренности, можно сделать вывод о достоверности получаемой информации, что очень важно, если исследователь работает в классической методологии. Оценивая поведение информанта в качественном интервью [2], можно фиксировать в заметках на полях текста невербальные проявления отношения к рассказываемому, недомолвки, умолчания, эмоции. Все эти «фигуры отношения» помогут исследователю потом при обработке текстов интервью лучше понять информанта, легче «пробиться» за завесу видимого, часто контролируемого различного рода табу, к тому, что российский исследователь В. Голофаст называет «третьим слоем повествования» – к тайной, открыто не манифестируемой стороне его жизни [4].
|
|
|
Виды интервью. В социологической практике используется широкий спектр интервью, которые «укладываются» исследователями в десятки классификаций, сконструированных по самым разным основаниям. Причем довольно часто практически одни и те же виды интервью маркируются разными терминами, создавая «головоломки» для начинающего социолога. Вместе с тем, сегодня, на мой взгляд, можно выделить ряд «бесспорных» классификаций, созданных по следующим критериям:
|
|
|
1) способ организации интервью. Здесь выделяются индивидуальное интервью, где источником информации выступает индивид, и групповое, когда одновременно опрашивается группа людей;
2) характер общения. Здесь выделяются непосредственное «очное» интервью, и телефонное интервью, где общение опосредовано техникой [5, c.207–223]; [6, с.141–159];
3) специфика источника информации. Здесь можно выделить интервью с массовым респондентом и интервью с экспертом:специалистом, компетентным человеком, знатоком в определенной области знания или сфере деятельности;
4) особенности процедуры интервью. По этому критерию выделяется интервью интенсивное (глубинное) [7] и фокусированное [8];
5) степень формализации, стандартизации и структуризации интервью как комплексный критерий.
Остановлюсь подробнее на комплексном критерии как, на мой взгляд, наиболее методически значимом и практически полезном основании классификации видов интервью. В литературе встречается синонимичное употребление терминов, входящих в этот критерий: «стандартизация», «формализация», «структурирование»[9, с.85]; [10, с.101–102]. Вместе с тем, и здесь я согласна с Н.В. Веселковой [11], их следовало бы разделить.
Стандартизация представляет собой унификацию параметров интервью врамках конкретного исследования, что обеспечивает возможность сопоставления его результатов: унифицируется перечень вопросов, который задается респондентам. Опросник – стандартный, одинаковый для всех участников исследования. Формализация – это придание вопросам определенной формы, облика. Прежде всего, высокая степень формализации означает использование закрытых вопросов с готовыми ответами. Структурирование – это установление связи между элементами интервью: вопросами, темами. Высокая степень структурирования означает жесткую последовательность этих элементов, реализуемую исследователем в процедуре интервью, т. е. директивность стратегии интервью. Впервые термин «директивность» (от англ. to direct – управлять) применительно к практике интервью ввел американский социолог В. Донахью [12], понимая под директивностью максимальную управляемость процедурой интервью интервьюером. Напротив, низкая степень структурированности интервью, его недирективность означают свободу перехода от одних вопросов к другим, незапланированность переходов, совершаемых, как правило, «по вине» респондента (информанта).
Различное сочетание этих составляющих комплексного критерия и определяет облик конкретного вида интервью. Все (или почти все) разнообразие видов интервью, используемых в социологическом исследовании по этому комплексному критерию, на мой взгляд, можно представить в виде континуума, шкалы, на одном полюсе которой расположено стандартизованное (формализованное) интервью, на другом – свободное. Сама идея представления различных видов интервью в качестве континуума принадлежит американской исследовательнице К. Панч [13], правда, шкала, предлагаемая ею, выглядит по-другому, т.к. в основе ее конструирования лежат другие признаки. В соответствии с основанием сконструированной шкалы полярные виды интервью, расположенные на полюсах шкалы, отличаются друг от друга:
· степенью формализации опросника. Формализованное интервью (потому оно так и названо) максимально формализовано; свободное – минимально;
· степенью директивности стратегий интервьюирования. Здесь директивность, как уже говорилось, понимается как жесткая заданность структуры интервью интервьюером. В этом ключе стандартизованное (формализованное) интервью – это директивное интервью, а свободное – недирективное;
· мерой унификации параметров интервью внутри конкретного исследования. Стандартизованное (формализованное) интервью максимально унифицировано: все бланки интервью – «близнецы-братья». Напротив, в свободном интервью фактически каждое интервью уникально: могут возникать неожиданные, незапланированные повороты и темы.
Все остальные виды интервью занимают свое место на этой шкале, характеризуясь определенным сочетанием меры формализации, директивности и унификации. На мой взгляд, такая шкала могла бы выглядеть следующим образом:
| Стандартизованное (формализованное) интервью | Полуформализованное интервью, фокус-групповое интервью | Свободное интервью | |||
Эта шкала может быть и более дробной, если учесть, что «промежуточные» маргинальные виды интервью: полуформализованное [11, с.14; с.190–213] и фокус-групповое [15, с.65]; [16, c.39–43]; [9, c.137–142] используются в социологической практике по меньшей мере в двух форматах: директивном и недирективном.
Сегодня можно выделить еще один вид – нарративное интервью. Ему не нашлось места на этой шкале только потому, что один из компонентов комплексного критерия – мера директивности стратегии интервьюирования – здесь «не работает»: в этом виде интервью процедурой управляет скорее не интервьюер, а информант. В то же время, этот вид интервью, так же, как свободное, максимально неформализован и неунифицирован.
Оппозиции «мягкое» – «жесткое», «качественное» – «количественное» интервью. Сегодня в литературе часто используется оппозиция терминов - метафор: «жесткие» – «мягкие» методы (правда, Ю.Н. Толстова не считает их оппозицией, разделяя по разным основаниям [17, с.118.], что, на мой взгляд, совсем запутывает дело). Вместе с тем, однозначного толкования этой оппозиции нет. Ряд социологов полагает, что эти понятия воспроизводят противопоставление качественного и количественного подходов на методическо-инструментальном уровне [18, с.13]. Это означает, что термин «мягкие» методы является синонимом качественных методов, а соответственно «жесткие» – синонимом количественных методов. На мой взгляд, такой подход является определенным упрощением реальных исследовательских ситуаций: невозможно убедительно объяснить, как могут качественные методы использоваться в классическом социологическом исследовании и наоборот. Я полагаю, что терминологические пары «мягкие» – «жесткие» методы и «качественные» – «количественные» следует развести. В этом случае в основе разделения методов на жесткие и мягкие,на мой взгляд, должны лежать различия в особенностях их процедур: степени их директивности, формализованности и унифицированности. При таком подходе формализованное интервью – жесткий метод, а свободное, нарративное, лейтмотивное – мягкие методы. Фокусированное групповое и полуформализованное интервью могут быть отнесены к полумягким методам.
В основе деления методов на качественные и количественные, на мой взгляд, должны лежать методологические различия, включающие в себя не только и не столько различия в особенностях процедур, сколько нечто большее: прежде всего принципиально разные подходы к пониманию природы социального, различия в исследовательских ориентациях, характере получаемой информации, критериях оценки качества исследования и т. д.. В этом смысле качественные методы – это методы, используемые в качественном исследовании, где в рамках той или иной целостной исследовательской стратегии реализуются методологические идеи парадигмы социальных дефиниций (в Ритцеровской терминологии). В таком контексте мягкий метод свободного интервью, используемый в классическом социологическом исследовании, не является качественным: исследовательские задачи его использования, и как следствие, способы его обработки здесь совсем другие. Это же касается и полуформализованного интервью, которое используется как в классическом, так и в качественном исследовании. Этот полумягкий метод становится качественным только будучи использованным в качественном социологическом исследовании.
В самом деле, мягкие интервью только в качественном исследовании приобретают черты «качественности», становятся качественными интервью: здесь неформализованность, недирективность и отсутствие унификации означает не только особенности процедуры, но прежде всего способ реализации других, методологически важных характеристик качественного исследования. В частности, это:
· представленность точки зрения «действующего субъекта» на его языке вместо преимущественно языка исследователя, на котором «говорит» классическое, количественное интервью (прежде всего формализованное, где методологические посылки классического социологического исследования выражены наиболее полно);
· определенный не иерархический, не властный, диалоговый, субъект - субъектный (или точнее, стремящийся к неиерархичности, невластности, диалогичности, субъект-субъектности) характер отношений между интервьюером и информантом в отличие от властного, иерархического, субъект-объектного отношения в классическом интервью;
· производство знания в процедуре интервью как совместного конструирования реальности: интервью здесь действительно как «между-взгляд» (буквальный перевод с английского: inter- между, view – взгляд). Строго говоря, на практике это положение реализуется лишь в феминистском исследовании, выступающем, как уже говорилось, особой ветвью качественного исследования. Впрочем, на этом тезисе следует остановиться особо.
Для понимания этой специфики качественного интервью (интервью как между-взгляд), интересна, на мой взгляд, метафора С. Квале [19, с.14], описывающего интервьюера в качественном интервью как путешественника, странника в пути, который странствует вместе с местными жителями, задает вопросы, подводящие собеседника к рассказу о его собственном мире: не случайно английское слово conversation просходит из латинского значения этого слова – «странствие вместе с». Метафора путешественника у датского исследователя противостоит контрастной метафоре шахтера, призванной обозначить способ получения знания в классическом интервью, где интервьюер, подобно шахтеру в руднике, добывает полезные ископаемые знаний. Здесь знание, как богатства земли, уже пребывает внутри собеседника как данность, и «его нужно добыть в чистом виде, не запачкав шахтерским прикосновением» [19, с.13] (вспомним об эффекте интервьюера). Напротив, метафора путешественника, по мысли С. Квале, призвана демонстрировать конструируемость знания в качественном интервью, его отношенческий, интерсубъективный, диалоговый характер.
На мой взгляд, метафора путешественника, верная для методологии качественного исследования в ее противостоянии классической, то есть верная в методологическом отношении, тем не менее не является точной для процедуры качественного интервью, не преследующего преобразовательных целей: в таком качественном интервью, и я покажу это дальше, подлинная диалоговость, подлинные межличностные, субъект-субъектные отношения, а значит, и знание как результат равного партнерства все-таки не устанавливаются. На мой взгляд, С. Квале как психолог здесь практически отождествляет терапевтическое интервью, имеющее место в психотерапии, где действительно знание получается как продукт партнерских диалоговых отношений, и исследовательское интервью. Тем более, сам он пишет, что «трудно провести достаточно четкую линию, разделяющую терапевтическое и исследовательское интервью» [19, c.25], хотя на мой взгляд, граница между этими видами интервью для социолога очевидна. В то же время идея со - конструируемости знания, его делаемости «здесь и сейчас» в качественном интервью как противостоящая идее знания - данности в классическом интервью, конечно же, верна.
Кроме того, качественному исследованию присущ качественный характер получаемой информации, которую принципиально нельзя представить в количественной форме[3].
Конечно, есть мягкие методы, которые всегда качественные: они никогда не используются в классическом социологическом исследовании. Речь идет о нарративном, лейтмотивном или фокус-групповом интервью. Вместе с тем, такая однозначность характерна не для всех мягких видов интервью.
Нарративное интервью. Не имея возможности сколько-нибудь подробно рассмотреть специфические особенности всего спектра интервью, используемых в качественном исследовании, остановлюсь лишь на нарративном интервью, руководствуясь следующими соображениями. Прежде всего, на мой взгляд, нарративное интервью – самый яркий вариант качественного интервью, где методологические посылки качественной социологии выражены наиболее полно и отчетливо. Немаловажным является и то обстоятельство, что несмотря на растущую популярность этого метода в западной и отечественной социологической практике [20]; [21]; [22]; [23], методологическая рефлексия его различных граней, на мой взгляд, недостаточна, явно не соответствует потребностям социологов, по крайней мере, российских, только начинающих осваивать познавательное пространство качественного исследования. Кроме того, именно этот вид интервью использовался преимущественно в наших исследованиях процесса социально-экономической адаптации населения постсоветской России, что дает мне возможность «поверить» собственным конкретным эмпирическим опытом методологические рамки этого метода.
Термин «нарратив» («narration») переводится с английского как «повествование». Лингвист В. Лабов, один из первых исследователей, осмысливающих возможности нарративного анализа применительно к литературному тексту, определяет нарратив как совокупность специфических лингвистических средств, превращающих прошлый опыт в хронологически упорядоченные и эмоционально оформленные события: нарратив – это «способ репрезентации прошлого опыта при помощи последовательности упорядоченных предложений, отражающей временную последовательность событий» [24, с.3]. В социологии применительно к специфике метода нарративного интервью существует ряд его определенй, в разной степени удачных, на мой взгляд. Так, Н.В. Веселкова определяет нарративное интервью весьма широко и потому неточно: «способ организации человеком своего восприятия и осмысления внешнего и внутреннего мира» [11, с.103–104]. Определение, данное Е. Ярской-Смирновой, на мой взгляд, предпочтительнее, методически точнее: «Разговор, специально организованный вокруг последовательности событий» [21, с.158–159]. В этом определении зафиксированы, по моему мнению, два важных момента:
1 – этот вид интервью так же, как и все другие, специально организован для реализации исследовательских задач, т.е. выступает методом исследования;
2 – последовательность событий означает здесь последовательность событий жизни информанта. В идеале, информант начинает свое повествование с детства, с того момента, как он себя помнит, а заканчивает описанием событий своего настоящего.
Этот метод основан на нашей страсти к рассказам о своей жизни, с помощью которых мы общаемся друг с другом, конструируя в диалогических мирах свои «повседневные теории», помогающие нам определять себя в мире и действовать в нем.: «…беседа не есть лишь одна из форм нашей активности в мире. Напротив, мы конституируем и самих себя, и наши миры в нашей разговорной активности. Для нас они являются основополагающими. Они образуют обычно не замечаемую основу, в которой берут начало корни нашей жизни»[25, с.VI]. В этом смысле рассказы о событиях жизни, о пережитом являются «элементарным институтом человеческой коммуникации,...повседневной, привычной формой коммуникации» [26, c.35].
Цель нарративного интервью – в максимальной представленности жизненного опыта информанта, в представлении событий жизни так, как они были пережиты. Рассказы информантов – не прямое отражение объективных событий. Напротив, это всегда конструирование мира и конструирование человеком самого себя, когда информант выстраивает перед исследователем реальность своей жизни так, как он ее видит на данный момент. Сегодня этот метод получил признание социологов во всем мире: пришло осознание, что с помощью нарративного интервью с его максимально выраженной субъектностью исследователь может получить глубокий доступ к субъективному миру информанта, что это ценнейший источник информации о социальных процессах, в которые «встроена» жизнь каждого человека.
На мой взгляд, можно выделить ряд специфических черт этого видаинтервью.Прежде всего – нарративное интервью максимально неформализовано. В то же время, рассказ о жизни имеет свою внутреннюю структуру и логику: каждый человек в повседневной жизни обладает интуитивной компетентностью относительно правил построения рассказа (неважно, касается он какого-то конкретного случая или целой жизни). Эта компетентность служит гарантом того, что повествование будет понято слушателем. Интуитивная компетентность здесь – имплицитные правила, которые Ф. Шютце называет цуцвангами, и в соответствии с которыми человек выстраивает свое повествование [26, c.37]. При этом он, как правило, может и не подозревать об их существовании: любой человек стремится сделать свой рассказ доступным пониманию и воспроизводству со стороны других людей, т.к. «в осмысленности, линейности и целостном представлении человеческой жизни равно заинтересованы как авторы автобиографических повествований, так и интервьюеры и исследователи» [4, c.76]. При этом, по мнению Ф. Шютце, эти правила коммуникации, эти ее внутренние требования чаще всего возникают тогда, когда рассказчик не имеет возможности предварительно планировать и подготовить свое повествование, т.е. если его рассказ – экспромт (отсюда вытекает и соответствующее требование к технике интервьюирования).
Само это положение об интуитивной компетентности рассказчика, о выборе схем объяснения, понятных слушателю, базируется на методологических постулатах символического интеракционизма, этнометодологии, феноменологической социологии, «объясняющих», как возможно понимание. Речь идет о знаменитом тезисе А. Шюца, называемом «тезисом взаимных перспектив», с помощью которых преодолеваются различия «индивидуальных перспектив» [27]. В этнометодологии, как я уже говорила, эти имплицитные правила называются «фоновыми ожиданиями», и представляют собой образы действий безо всякой рефлексии, существующие в сознании и одинаковые для всех членов общности.
Ф.Шютце выделяет такие имплицитные правила:
· целостность и законченность. Все важные и существенные для жизненного опыта рассказчика события излагаются в их целостной взаимосвязи, каждый конкретный эпизод получает законченный вид;
· сгущение. Поскольку рассказчик понимает, что в его распоряжении ограниченное количество времени, он вынужден останавливаться только на самых существенных (в его понимании) событиях своей жизни.
· детализация. Детализация здесь рассматривается как частный аспект целостности: вводя новую тему или новые имена, рассказчик чувствует необходимость уточнять, прояснять конкретные обстоятельства.
Еще раз подчеркну, что эти нарративные правила вытекают из логики нарративного жанра, воспроизводящего жизненный опыт рассказчика (опыт переживания жизненных событий), и всегда рассчитанного на понимание слушателя.
Еще одна значимая черта: нарративное интервью максимально недирективно. Это означает, что оно кардинально снимает проблему «заданности», несвободы информанта, предоставляя ему возможность самому в процедуре опроса конструировать реальность своей жизни или ее фрагмента. Интервьюер здесь утрачивает роль ведущего, управляющего процедурой интервьюирования – происходит реверсия ролей, и ведущим становится информант. Можно сказать, что в нарративном интервью воплотилась тоска социолога по «живому слову» во всех его красках и оттенках, тоска как результат усталости от часто безуспешных попыток найти слова, которыми говорит народ[4]. В нарративах сам народ заговорил «во весь голос», получив возможность, может быть, впервые в социологическом исследовании говорить на своем языке. Да и слово «народ» здесь можно употреблять только метафорически. В тексте нарратива в полный рост встает индивидуальное во всей своей неповторимости и уникальности. В этом смысле нарративы – всегда «голоса из хора», если использовать удачную метафору Н.Н. Козловой.
Можно выделить и еще одну особенность – нарративное интервью, может быть, единственный метод, где социолог может «схватить» процессуальность жизни, обычно ускользающую от исследователя. Конечно, внутренние изменения в объекте, «встроенные во временные координаты», можно изучать и другими способами: используя стратегию «кейс-стади» или проводя лонгитюдные исследования как особый тип в рамках классической методологии [28]. Вместе с тем, в исследовании типа «кейс-стади» временной интервал, как правило, очень узкий и редко переваливает за год. Лонгитюдное исследование, хотя и может охватывать значительные по величине «куски» жизни, само по себе является скорее экзотикой в социологии, нежели распространенной исследовательской практикой, что, впрочем, вполне объяснимо: наша нестабильная, калейдоскопическая жизнь слишком «плохо оборудована» для подобного рода исследований.
Ориентированность нарративного интервью на «схватывание» процессуальности жизни особенно востребована в эпоху перемен, когда социальное время спрессовывается, уплотняется, делается более насыщенным значимыми событиями. Мой исследовательский опыт использования этого метода для изучения социально-экономической адаптации россиян как процесса поведенческого и субъективного освоения того реального социального пространства, которое сегодня формируется, подтверждает это. В самом деле, вряд ли можно было бы понять, что происходит с людьми в период «резкого поворота руля»» без анализа их собственных повествований об этом.
Одна из особенностей техники нарративного интервью, как ее представил основатель этого метода Ф. Шютце, заключается в том, что тема беседы сообщается информанту непосредственно перед началом, а не заранее: рассказ должен быть экспромтом [26, с.36]. Вместе с тем необходимость получения рассказа-экспромта носит у Шютце, на мой взгляд, не столько технический, сколько методологический характер, поскольку объясняется двумя моментами:
· в таком рассказе, как правило, уменьшается вероятность появления пространных рассуждений, оценок вне связи с непосредственным жизненным опытом, с событиями жизни;
· содержание рассказа-экспромта в меньшей степени определяется особенностью ситуации взаимодействия с интервьюером: неподготовленный к рассказу информант будет меньше стараться произвести впечатление на интервьюера. В этом случае, как полагает Ф. Шютце, содержание рассказа будет в большей степени соответствовать жизненному опыту рассказчика, будет аутентично ему. На мой взгляд, рассказ-экспромт, если и способен минимизировать те сознательные произвольные приемы, которые информант мог бы использовать для управления впечатлениями, в терминологии И. Гофмана, все же принципиально не может устранить «Я» рассказчика как субъекта коммуникации, которое интуитивно ориентируется на слушателя, стремясь быть понятным ему. Рассказ-экспромт не может отменить производства текста интервью как результата совместной «здесь и сейчас» коммуникации информанта и интервьюера. Именно поэтому, я полагаю, Шютцевское методическое требование неподготовленности рассказчика к предстоящему нарративу, требование рассказа-экспромта не имеет особого смысла, методически не особенно значимо.
Дата добавления: 2016-01-03; просмотров: 33; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!