Наталья Нечунаева, Мерле Таммела, Елена Трахтман 7 страница
Наблюдения над конкордансом показали, что слово царь и его словоформы встречаются
в 15-ти текстах из 42-х; общее количество выявленных контекстов – 180. Отмечено также 149 употреблений однокоренных слов, среди которых 118 имен существительных: царевич (51); царство (32); царевна (18); царица (17), а также 31 имя прилагательное: царский (29); царев (чей?) (2). Всего словообразовательное гнездо насчитывает 7 лексических единиц (общее количество употреблений – 329).
Конкорданс всех текстов позволил также выявить все синонимы слова царь и их однокоренные слова. К ним относятся такие наименования, как государь (26) – государство (24), государственный (3), государский (1); император (20) – императорский (7), империя (1).
Использование методики фреймового анализа позволило структурировать и описать абсолютно все случаи употребления лексемы царь, представленные в конкордансе. Коротко охарактеризуем 4 уровня фреймов, с помощью которых осуществлялся анализ лексемы царь. При наименовании фреймов мы пользуемся терминологией М. Минского.
На уровне первого – поверхностно-синтаксического фрейма установлена ближайшая сочетаемость доминантного имени царь, выявлены контексты, содержащие данную лексему в функции семантического субъекта и семантического объекта и проанализирована предикатная лексика, в результате чего установлена типичная лексическая сочетаемость. Так, имя царь в 118-и из 180-и случаев выполняет функцию субъекта и сочетается преимущественно с глаголами пространственной локализации (движения, перемещения): Царь ехал, забегал, кинулся, вылетел и т.д. Такая особенность не характерна, например, для среднерусского фольклора, где преобладают субстантивные и адъективные словосочетания с данной лексемой: царь-горох, царь-батюшка, добрый царь и т. д.
|
|
|
Большинство данных глаголов экспрессивно окрашены, их употребление создает комический эффект: так, в семантическую структуру глаголов забегать, побегать, кинуться, вылететь помимо интегральной семы ‘быстро перемещаться’ входят такие семы, как ‘находиться в состоянии волнения’, ‘действовать беспорядочно, хаотично, не раздумывая’.
Отмечена также типовая сочетаемость имени царь с глаголами речи (12): рассказал, кричит, вопит, взмолился, ругается; с глаголами принуждения (9): стребовал, призывает, не спускат, приказал, зараспоряжался и др.; с результативными глаголами (10): жгать [жечь] будет, убьет, застрелит, замкнул, сказнил, заволок, сгорстал и др.
Значимым является тот факт, что лексема царь сочетается в сказках лишь с тремя глаголами умственной деятельности, два из которых являются стилистически нейтральными, а один содержит в составе своего значения иронию, которая актуализируется в контексте: царь немножко-то соображает.
|
|
|
Характерной особенностью повествований о царе является описание в сказках значительного количества ситуаций, указывающих на его эмоциональное состояние, о чем свидетельствует семантика предикатов осердился, обрадовался, взмолился, осмелился, сбрусвянел (‘покраснел’), заплакал, сревел, за́пил, вопит, ругается, возрадовавшись, доволен и др.
Большинство сказочных контекстов, в которых имя царь является объектом действия, подтверждают значимость личности царя: к нему идут, бегут, едут, летят, к нему приводят, ему доносят, сообщают, жалуются, царю подают, приносят и т. д.
Таким образом, на уровне поверхностно-синтаксического фрейма установлено, что смыслы, представляющие народные знания о царе, формируются преимущественно в пределах глагольных конструкций. В целом данный фрейм содержит информацию о царе как активно, но часто хаотично действующем субъекте. Многие контексты носят иронический характер.
Обращение к следующему – поверхностно-семантическому фрейму связано с характеристикой «дальнейшего окружения» лексемы царь, что дает возможность конкретизировать ситуации, представленные в минимальных контекстах на уровне первого фрейма, и описать дополнительные детали сцен, соотносимых с рассматриваемым именем.
|
|
|
Деталями сцен могут быть, например, указания на объекты, цели, следствия действий:
царь едет ↔ едет царь с громом;
царь воротицца ↔ осенью царь домой с моря воротицца;
царь заходит ↔ сейчас по гостям с визитами заходит;
царь запоезжат ↔ запоезжат царь на войну ли, на промысел;
царь кинулся ↔ царь по сахар кинулся;
царь пробрался ↔ ночью царь садами да огородами пробрался домой;
Деталями сцен могут быть также указания на причины определенных эмоциональных состояний царя, которые связаны с действиями следующих субъектов: мужик, конюх, старуха (представители народа), сын, мать, жена, дочь (члены царской семьи), богатырь, богатырица, петух (мифологические герои), например: царь заплакал (почему?) злодей Капитонко назлил (о мужике); царь осердился (почему?) конюх хвастат (‘хвастает’) и др.
С другой стороны, и на царя могут сердиться, злиться (мужик на царя сердце несет в значении ‘се́рдится’ (семантически близко значению выражения общаться в сердцах, то есть с обидой, с психологическим напряжением), к царю могут относиться непочтительно: у него могут не убрать или намусорить (закастить), например: Ваньки-маньки к царю; у царя двор не убрали; у царя яму помойну закастили.
|
|
|
В целом на уровнях первых двух фреймов снимается поверхностное смысловое наслоение сказок, содержащее информацию о царе как правителе и как обычном человеке, о личности царя в ее конкретных проявлениях: индивидуальных свойствах, чертах характера, обязанностях, привычках и т.д. Так, глаголы и слова категории состояния, описывающие эти ситуации, дают информацию о семейном положении царя (был холост), о его эмоциональном или физическом состоянии в тот или иной момент времени (например, о смущении (сбрусвянел), усталости (выходивши (из силоцьки) и др.); о внешнем виде царя (грезной). Употребление таких глаголов, как соображает, за́пил, ужинает, укачало, заплакал, драцца снялись, а также просторечных лексических и фразеологических единиц, связанных с лексемой царь (например, по затылку свой колер наведет, я тебе напряду на кривое-то веретено и под.), пословиц (Рада бы курица не шла да за крыло волокут), в целом фиксирует шутовской образ царя и формирует смысл ‘равенства царя простому смертному’.
Следующий – тематический фрейм содержит информацию о дальнейших ассоциативных связях лексемы царь, дающие информацию об атрибутах царской власти, об отношениях царя с различными героями, о возможностях царя и т.д.
Выстраивание тематического фрейма осуществлялось на основе расширенных контекстов, включающих сцены, объединенные общей темой «Царь». С помощью конкорданса определены следующие типичные сценарные связи: царь ↔ бог, судьба; царь ↔ власть (суд), царь – атрибуты царской власти; царь ↔ приближенные царя (свита, слуги, начальники); царь ↔ народ; царь ↔ царская семья, невеста; царь ↔ мифологическая личность (термин Потебни) (богатырь, богатырица, змей, петух).
Например, сценарная связь Царь ↔ власть (суд), атрибуты царской власти представлена в следующих контекстах:
1. Царь с Капитоном драцца снялись. Одежонку прирвали, корону под камод закатили.
2. Корона на ухо съехала .
3. Полиция йих розняла, протокол составили
4. Судятся они друг со другом из-за кажного пустяка . Доносят один на другого. Чуть у царя двор не убрали или помойну яму закастили, мужиченко сейчас ко квартальному с ябедой («Золоченые лбы»).
5. Судьи праведны богом повелены, царем посажены («Ерш»).
6. Завтра сам государь судить будет. («Красавица под флером»).
Анализ всех контекстов на уровне тематического фрейма позволил выявить следующие смыслы: ‘царь живет на виду у народа’ ‘царю может быть совестно перед народом’ (за свои действия, не принесшие результата, за поступки своей семьи); ‘царь волен применить силу’, ‘действия царя могут быть опасны для его подчиненных’. Так, в значительном количестве текстов фиксируется смысл: ‘царем становятся по божественному предопределению’.
Например:
За это время умер государь в этой державы, и министры выдумали так выбрать государя: поставить три свечи у городских ворот и пустить всех проходить. Если свеча загоритса по приходу человека, того выбрать государем. … Идет булошник. Как прошел, так все свечи вспыхнули. Булошник поступил царем («Красавица под флером»).
Однако ряд контекстов фиксируют противоположный смысл ‘царь сам назначает себе преемника’.
Также противоположны смыслы ‘суд могут вершить только бог и бес’ – ‘суд вершит только царь’. Примечательно, что последний смысл зафиксирован лишь в двух контекстах:
Завтра сам государь судить будет.
А купца привести через два часа к государю, лично судить будет.
Проникновение в более глубокие смысловые структуры, включающие мифологические представления о царе происходит на уровне повествовательного фрейма. Это осуществляется путем обращения к этимологии, семантике и символике лексем, которые имеют ассоциативные связи и символические сближения с именем царь. К сожалению, эти слова не всегда попадают в его ближайшее окружение, поэтому на уровне повествовательного фрейма мы выходили за пределы одного конкорданса и обращались к тем контекстам, в которых функционируют указанные выше лексемы.
Так, на уровне повествовательного фрейма контексты сказок сопоставлялись со схожими элементами древних мифов. Сопоставление осуществлялось с опорой на словари различных типов: мифологические, этимологические, словари символов.
Приведем пример такого сопоставления. Так, в сказке «Иван Запечельник и богатырица» в трансформированном виде представлены следующие элементы мифов: у бога грозы демоном-змеем отняты глаза и сердце (мотив 1). Чтобы обрести их вновь, бог грозы рождает сына-человека, который женится на дочери змея (мотив 2) и выпрашивает у него сердце и глаза своего отца (мотив 3). Последующее исцеление осознается как возрождение бога (например, абхазские мифы). Ритуальное соответствие этим мифам обнаруживается в обрядах, во время которых в статую бога вставляли глаза (мотив 4) (обряды Египта, Древней Индии и др.). Глаз мифологического существа нередко представляется в виде источника, омываемого водой (мотив 5) (в славянских, балтийских, семитских языках обнаруживается связь названий глаза и источника). Согласно другому древнему мифологическому представлению, при встрече с ослепшим существом
(в славянской мифологии – с бабой-ягой) человек может избежать смерти [Мифы народов мира 1998: 306-307].
Эти элементы древних мифов и их ритуальные соответствия могут быть соотнесены со сценами, получающими языковую реализацию в сказке:
а) богатырица после сражения с царем одерживает победу, забирает у царя глаза и кладет их себе за правую щеку;
в) царевич добывает глаза, возвращает их отцу, промывая живой водой и женится на богатырице.
Таким образом, царь и девица-богатырица могут интерпретироваться как мифологические божества-соперники, а царевич – как мифологическая личность, действия которых в сказках носят сакральный характер.
Мифологическая основа сюжета и традиционные способы языкового выражения ситуаций, соотносимых с лексемой царь, характерны для волшебных сказок, и свидетельствуют о их древнем происхождении. По мнению В.Я. Проппа, «волшебная сказка в своих морфологических основах представляет собой миф» [Пропп В.Я. 1998: 32]. В «Пятиречии» мы обнаружили четыре подобных произведения (из 15-ти, содержащих доминантное имя царь) – «Вехорь Вехоревич», «Еруслан Лазаревич», «Иван Запечельник и богатырица», «Царевнина талань». В текстах этих сказок закреплены смыслы ‘царь – бог’, ‘царь – богатырь, воин’.
В большинстве же рассмотренных текстах, образ царя низводится, с одной стороны, до уровня шута, с другой – до уровня простого смертного, с третьей – до одного из воплощений нечистой силы. Об этом свидетельствуют, например, такие словесные ряды:
царь – злодей – разбойник – бес – тиран – вампир;
царь – семья – жена – дочка – маменька – скука – кобылы – модницы – неграмотны – демоны – статуи – черные фигуры – страм – страшилишшо – смолени-ти рожи.
Отметим, что преобладание значительного количества «сниженных» контекстов, в которых функционирует лексема царь, соотносится с теорией «карнавализации» ценностей в произведениях фольклора.
Так, по утверждению Бахтина, для сказок более позднего периода (возникших в XVIII – XIX веках) характерны «снижение» образа царя и параллели между царем и нечистой силой. В.С. Бахтин писал, что подобное изображение властьпредержащих в сказках объясняется стремлением простых людей «если не в жизни, так хоть в мечтах» встать с ними на один уровень и одержать над ними победу». Кроме того, мы видим еще одно объяснение: значимость для крестьянина-помора собственной независимости, самоощущение его как личности, равной самому царю, восходит к традиции земского самоуправления, к архаическим представлениям о жизни «всем миром», «на миру». Подтверждение этому находим в текстах «Пятиречия», где слово мир употребляется в устаревшем значении ‘сельская община, а также члены этой общины’ (народ) [Словарь русского языка 1986 : 275]; ср.: Там миру все обскажете, мир сам решит: миру-то сколько («Золоченые лбы»), мир замолит («Верная жена»). Эта особенность социального уклада Русского Севера сохранилась вплоть до XX века и оказала существенное воздействие на культуру поморского крестьянства, что подтверждается этнографическими и культурологическими исследованиями [Теребихин Н.М. 1993: 38].
В заключение отметим, что когнитивные методы исследования (в частности – фреймовый анализ) позволяют последовательно вскрывать семантические и символические наслоения фольклорного повествования и выявлять этнокультурные смыслы, стоящие за словом, от обиходно-бытовых представлений до сакрально-символических, религиозных, мифологических.
Применение данной методики возможно при анализе различного языкового материала с целью выявления специфической лингвокультурной информации, содержащейся в культурнозначимых текстах того или иного народа.
ЛИТЕРАТУРА
1. Мифы народов мира 1998 – Энциклопедия. Т. 1 / Гл. ред. С.А. Токарев. Москва: НИ «Большая советская энциклопедия».
2. Озаровская О.Э. 2000 – Пятиречие. Полное собрание русских сказок. Довоенные собрания. Т. 4. Санкт-Петербург: Тропа Троянова.
3. Пропп В.Я. 1998 – Морфология сказки. Исторические корни волшебной сказки. – Москва: Лабиринт.
4. Словарь русского языка 1986 – Словарь русского языка. Т. 1 – 4 / Гл. ред. Н.Ю. Шведова. Москва: Наука.
5. Теребихин Н.М. 1993 – Сакральная география Русского Севера. (Религиозно-мифо-поэтическое пространство севернорусской культуры). Архангельск.
6. Филлмор Ч. 1988 – Фреймы и семантика понимания. Новое в зарубежной лингвистике . Вып. 23. Москва: Прогресс.
COGNITIVE ANALYSIS OF THE LANGUAGE OF FOLKLORIC TEXTS
The article is devoted to the questions of cognitive analysis of folkloric language with the aim to reveal ethnic cultural senses of the words. The choice of the methods, and in particular – the analysis of frame structures – is based on the collection of articles by O.E. Ozarovskaya «Pyatirechiye», which includes the texts of northern Russian folklore.
Русистика и современность.
13-я Международная научная конференция. Сборник научных статей, с. 357-362. ISBN 978-9984-47-044-3
Рига: Балтийская международная академия, 2011.
ДЕЛОВОЕ ПИСЬМО КАК ВИД ПЕРЕПИСКИ
В СВЕТЕ МЕЖКУЛЬТУРНОЙ КОММУНИКАЦИИ
Диана Павловская
Вентспилсская высшая школа, Латвия
dianap@venta.lv
В конце двадцатого века и в начале двадцать первого века значительно возрос интерес лингвистов к выявлению более глубинных связей языка и культуры. Настоящее исследование посвящено вопросам изучения текста делового письма как явления культуры, автор придерживается того мнения, что текст делового письма содержит национально-культурные черты, таким образом отражая коммуникативные традиции соответствующего народа.
В данной статье автор делает попытку рассмотреть проблему делового письма в межкультурной коммуникации на фоне сложившейся ситуации в современной Латвии, когда участниками коммуникативных актов в бизнес-мире становятся два иностранца, для одного из которых родным языком является латышский язык, для второго – русский язык.
В настоящее время в Латвии роль русского языка как средства общеязыкового и делового общения довольно активна, особенно в тех бизнес-структурах и неправительственных организациях, которые своей деятельностью ориентированы на страны СНГ. По экономической ценности в Латвии русский язык находится на втором месте среди иностранных языков, уступая английскому языку, но оставляя после себя немецкий язык. Об этом говорят результаты социолингвистического исследования, проведенного по заказу Агентства государственного языка Латвийской Республики (Valsts valodas aģentūra – VVA): «Важнейшие социолингвистические функции в Латвии на данный момент выполняются латышским, русским и английским языками, являющимися реальными конкурирующими силами и обладающими различной глобальной и региональной экономической ценностью» [VVA 2006: 4].
В нашей стране при учете внешнеэкономических связей Латвии владение русским языком как средством общения до сих пор является важным фактором осуществления профессиональной деятельности, особенно в бизнес-мире. Умение написать деловое письмо на русском языке или перевести его с латышского языка на русский язык высоко оценивается на многих латвийских государственных и частных предприятиях, в учреждениях местных властей.
Деятельность в вышеупомянутых структурах (а также в других) требует от работников знания делового русского языка на достаточно высоком уровне. А это значит, что в Латвии существует объективная необходимость в наличии специалистов различных предпринимательских областей, владеющих русским языком.
В наши дни, когда в условиях глобализации современного мира активизируются международные связи в разных областях человеческой деятельности, в частности, в международном бизнесе, важно осознать, что общение и каждый конкретный акт коммуникации с людьми из других культур определяется культурными различиями собеседников. «Понимание других культур имеет все большую важность для деловых людей» [Зарецкая Е.Н. 2004:81].
Следует отметить, что речь не идет о ситуациях повседневного общения между носителями разных языков. Межкультурная коммуникация в деловом мире требует несколько иных видов компетенций и более высокого уровня их овладения. Овладение лишь лексико-граматической, фонетической и синаксической системами языка не гарантирует, что участник общения в области бизнеса сможет успешно разрешить критические ситуации, вызванные различиями в культурах. В диалог вступают два человека с различными культурами, и в процессе коммуникации они, «выходя за границы своей собственной культуры, ни в коем случае не «уходят» из нее, присваивая другую культуру, копируя ее и отказываясь от своей, т. е. не происходит процесса аккультурации или ассимиляции, забвения собственной культуры» [Бердичевский А. 2005: 36].
Дата добавления: 2021-04-07; просмотров: 75; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!