Основные проблемы социологии религии 67 страница

550

ального общества формы мышления постепенно проникали в об­ласти, связанные в какой-либо степени с промышленностью, и рано или поздно последовательно уничтожали элементы религи­озного объяснения мира.

Абсолютистское государство, считая, что одной из его преро­гатив является разработка собственной интерпретации мира, сде­лало шаг, который в ходе дальнейшей демократизации общества все более становился прецедентом. Оказалось, что политика мо­жет использовать свою концепцию мира в качестве орудия и что политика не является только борьбой за власть, но обретает свое фундаментальное значение лишь тогда, когда она связывает свои цели со своего рода политической философией, с политической концепцией мира. Мы не будем здесь детально останавливаться на том, как с ростом демократизации не только государство, но и политические партии стали стремиться философски обосновать свои позиции и систематизировать свои требования. Сначала ли­берализм, затем, осторожно следуя его примеру, консерватизм и, наконец, социализм превратили свои политические взгляды в не­кое философское кредо, в мировоззрение с хорошо разработанны­ми методами мышления и заранее предписанными выводами. Тем самым к расщеплению религиозного видения мира присовокупи­лось разделение в политических взглядах. Однако, если церкви и секты вели борьбу с помощью различных иррациональных догма­тов веры и разрабатывали рациональный элемент в конечном ито­ге только для духовенства и для узкого слоя светских интеллекту­алов, то поднимающиеся политические партии в несоизмеримо большей степени использовали в своей системе мышления рацио­нальную и по мере возможности научную аргументацию, прида­вая ей гораздо большее значение. Это объяснялось отчасти их срав­нительно поздним появлением на исторической арене в ту пору, когда социальный престиж науки как таковой сильно вырос, отчас­ти же их способом рекрутировать своих функционеров, которые, вначале по крайней мере, принадлежали преимущественно к выше­названному слою эмансипированных интеллектуалов. Интересам индустриального общества в целом и собственным интересам этих слоев интеллектуалов соответствовало то, что они основывати свои коллективные действия не столько на декларировании своего рели­гиозного кредо, сколько на рационально обоснованной системе идей.

Результатом подобного сплава политики и научной мысли было то, что политика во всех ее разветвлениях постепенно — по край­ней мере в тех формах, в которых она проявляла себя вовне, — принимала налет учености, а научные взгляды в свою очередь при­нимали политическую окраску.

551

Это сближение науки с политикой имело как отрицательные, так и положительные последствия. Оно настолько облегчило рас­пространение научных идей, что все более широкие слои в рамках своего политического существования были вынуждены стремить­ся к теоретическому обоснованию своих позиций. Тем самым они учились — хотя часто только в пропагандистской манере — мыс­лить об обществе и политике в категориях научного анализа. Для политической и социальной науки было плодотворным то обстоя­тельство, что она пришла в соприкосновение с конкретной дейст­вительностью и поставила перед собой тему, служившую постоян­ной связью между ней и той областью реальности, в рамках кото­рой она действовала, т.е. обществом. Кризисы и потребности об­щественной жизни создавали эмпирический предмет, политичес­кую и социальную интерпретацию и гипотезы, посредством кото­рых социальные явления становились доступными анализу. Тео­рии Смита и Маркса — мы ограничиваемся этими двумя теория­ми — были разработаны и расширены в ходе попыток этих мыс­лителей интерпретировать и подвергнуть анализу явления под уг­лом зрения выраженного в них коллективного опыта.

Основная трудность, связанная с этим непосредственным объ­единением теории и политики, заключается в том, что наука, если она хочет должным образом оценивать новые факты, должна всег­да сохранять свой эмпирический характер, тогда как мышление, подчиненное политической установке, не может позволить себе постоянно применяться к новому опыту. По той простой причи­не, что политические партии обладают определенной организа­цией, они не могут пользоваться эластичными методами мышле­ния или принимать любой вывод, полученный ими в результате исследования. По своей структуре эти политические партии явля­ются публично-правовыми корпорациями и боевыми организация­ми. Уже одно это обстоятельство заставляет их склоняться к дог­матизму. И чем в большей степени интеллектуалы становились партийными функционерами, тем больше они теряли восприим­чивость и гибкость, которыми они обладали в их прежней лабиль­ной ситуации.

Другая опасность, возникающая из этого союза науки и поли­тики, заключается в том, что кризисы политического мышления становятся кризисами научной мысли. Из всего круга этих про­блем мы остановимся на одном только факте, впрочем, весьма знаменательном для современной ситуации. Политика есть кон­фликт, и она все более идет к тому, чтобы стать борьбой не на жизнь, а на смерть. Чем ожесточеннее становилась эта борьба, тем более она захватывала те эмоциональные глубинные пласты, кото-

552

рые прежде оказывали неосознанное, хотя весьма интенсивное воздействие, и насильственно вовлекала их в сферу осознанного. Политическая дискуссия резко отличается по своему характеру от дискуссии научной. Ее цель — не только доказать свою право­ту, но и подорвать корни социального и интеллектуального суще­ствования своего оппонента. Поэтому политическая дискуссия значительно глубже проникает в экзистенциальную основу мыш­ления, чем те дискуссии, которые не выходят за рамки нескольких намеченных «точек зрения» и рассматривают только «теоретичес­кую значимость» аргументов. В политическом конфликте, кото­рый с самого начала является рационализированной формой борьбы за социальное господство, удар направляется против социального статуса оппонента, его общественного престижа и уверенности в себе. Поэтому трудно решить, привела ли сублимация, замена пря­мого насилия и угнетения дискуссией действительно к фунда­ментальному улучшению человеческой жизни. Правда, физичес­кое угнетение на первый взгляд как будто труднее переносить, однако воля к духовному уничтожению, которая во многих случа­ях заменила его, быть может, еще более непереносима. Поэтому нет ничего удивительного в том, что именно в этой сфере теорети­ческое опровержение взглядов противника постепенно преобразо­валось в нечто значительно более серьезное, в нападение на всю его жизненную ситуацию и что уничтожение его теорий было по­пыткой подорвать его социальное положение. Нет ничего удиви­тельного и в том, что в этом конфликте, где с самого начала вни­мание было направлено не только на то, что говорит оппонент, но также и на то, интересы какой группы он представляет, какой практической цели его слова служат, мышление воспринималось в сочетании с существованием, с которым оно было связано.

Мышление, правда, всегда было выражением жизни и деятель­ности группы (за исключением мышления высоких академичес­ких кругов, которому в течение некоторого времени удавалось изо­лировать себя от активной жизни). Однако различие заключалось либо — как это было в религиозных столкновениях — в том, что теоретические вопросы не имели первостепенного значения, либо в том, что, анализируя доводы своего противника, люди не стре­мились распространить этот анализ на его группу, поскольку как мы уже указывали выше, социальные элементы интеллектуальных феноменов еще не стали зримыми для мыслителей эпохи индиви­дуализма. Так как в современных демократических государствах идеи более отчетливо выражают интересы определенных групп, здесь в политических дискуссиях более отчетливо проступает со­циальная и экзистенциальная предопределенность мышления.

553

В принципе можно считать, что впервые социологический метод исследования интеллектуальных феноменов стал применяться в политике. Именно в политической борьбе люди впервые обнару­жили бессознательные коллективные мотивации, которые всегда определяли направление мышления. Политическая дискуссия с самого начала есть нечто большее, чем теоретическая аргумента­ция: она срывает маски, открывает неосознанные мотивы, связы­вающие существование группы с ее культурными чаяниями и тео­ретической аргументацией. По мере того как современная поли­тика сражалась с помощью теоретического оружия, процесс разо­блачения все более распространялся на социальные корни теории. Поэтому обнаружение социальных корней мышления приня­ло на первых порах форму разоблачения. К постепенному распаду единой объективной картины мира, распаду, который в воспри­ятии простого человека с улицы принимал форму множества про­тиворечащих друг другу концепций мироздания, а перед интел­лектуалами представал как непримиримое множество стилей мыш­ления, присоединилась все более утверждающаяся в обществен­ном сознании тенденция разоблачать бессознательные социально обусловленные мотивации в мышлении группы. Обострение на­ступившего в конечном итоге интеллектуального кризиса может быть охарактеризовано двумя похожими на лозунги понятиями «идеология и утопия».

В понятии «идеология» отражается одно открытие, сделанное в ходе политической борьбы, а именно: мышление правящих групп может быть настолько тесно связано с определенной ситуацией, что эти группы просто не в состоянии увидеть ряд фактов, кото­рые могли бы подорвать их уверенность в своем господстве. В слове «идеология» имплицитно содержится понимание того, что в опре­деленных ситуациях коллективное бессознательное определенных групп скрывает действительное состояние общества как от себя, так и от других и тем самым стабилизирует его.

Понятие утопического мышления отражает противоположное открытие, также сделанное в ходе политической борьбы, а имен­но: определенные угнетенные группы духовно столь заинтересо­ваны в уничтожении и преобразовании существующего общества, что невольно видят только те элементы ситуации, которые на­правлены на его отрицание. Их мышление не способно правиль­но диагностировать действительное состояние общества. Их ни в коей степени не интересует то, что реально существует; они лишь пытаются мысленно предвосхитить изменение существующей си­туации. Их мышление никогда не бывает направлено на диагноз ситуации; оно может служить только руководством к действию.

554

В утопическом сознании коллективное бессознательное, направ­ляемое иллюзорными представлениями и волей к действию, скры­вает ряд аспектов реальности. Оно отворачивается от всего того, что может поколебать его веру или парализовать его желание из­менить порядок вещей.

Коллективное бессознательное и движимая им деятельность искажают ряд аспектов социальной реальности в двух направле­ниях. Источник и направление подобного искажения можно, как мы уже видели, определить с достаточной точностью. Задачей на­стоящей работы является проследить в двух указанных направле­ниях наиболее значительные фазы в этом открытии роли бессо­знательного так, как оно нашло свое отражение в истории идеоло­гии и утопии. Здесь мы даем только характеристику духовного со­стояния, последовавшего за этим открытием, поскольку оно ха­рактерно для ситуации, в которой возникла данная книга.

Сначала те партии, которые располагали новым «интеллекту­альным оружием» — разоблачением бессознательного — имели огромные преимущества перед своими противниками. Последние испытывали подлинное потрясение, когда им показывали, что их идеи не что иное, как искаженное отражение их жизненной ситуа­ции, предвосхищение их неосознанных интересов. Самый факт того, что противнику могут быть убедительно показаны скрытые от него мотивы его действий, должен был преисполнить его стра­хом, а того, кто пользовался этим оружием, — чувством высокого превосходства. К этому же времени относится проникновение в те пласты сознания, которые до этого человечество всячески пыта­лось скрыть от себя. Не случайно это проникновение в бессозна­тельное было совершено нападающей стороной, причем атакуе­мый испытывал двойное потрясение: во-первых, от того, что бес­сознательное стало явным; во-вторых, от того, что это нарочитое выявление бессознательного было произведено с враждебных по­зиций. Ибо очевидно, что одно дело, когда бессознательное ис­пользуется с целью помощи и оздоровления, и совсем другое — когда с целью разоблачения.

В настоящее время мы достигли стадии, когда это оружие вза­имного разоблачения и выявления источников бессознательного в духовной жизни принадлежит уже не одной группе среди многих, но всем социальным группам. Однако по мере того, как различ­ные группы пытались с помощью этого самого современного ору­жия радикального разоблачения уничтожить веру противника в свое мышление, они уничтожали также, поскольку анализу стали подвергаться все позиции, веру в человеческое мышление вообще. Процесс выявления проблематичных элементов мышления, кото-

555

рый латентно шел с начала нового времени, завершился крахом доверия к мысли вообще. То обстоятельство, что все большее ко­личество людей ищет спасения в скептицизме и иррационализме, отнюдь не является случайным, более того, оно неизбежно.

Здесь объединились два мощных течения, воздействующих дру­га на друга с неодолимой силой: первое — это исчезновение еди­ного духовного мира прочных ценностей и норм; второе — вне­запное озарение скрытого до сих пор бессознательного ярким све­том озарения. С незапамятных времен мышление представлялось людям частью их духовного существования, а не просто обособ­ленным от них объективным фактом. В прошлом реориентация часто свидетельствовала об изменении самого человека. В эти ран­ние периоды речь шла обычно о медленных сдвигах в ценностях и нормах, о постепенном преобразовании системы отсчета, опреде­лявшей в конечном итоге ориентацию людей. В современном об­ществе этот процесс захватывает значительно более глубокие плас­ты. Обращение к бессознательному привело к разрыхлению поч­вы, вследствие чего теперь могли возникнуть различные точки зрения. Обнажились корни, которые до сих пор питали челове­ческое мышление. Постепенно всем становится ясно, что после того, как нам стали известны бессознательные мотивы нашего поведения, уже невозможно жить так, как мы жили раньше, когда мы ничего не знали о них. Речь идет о большем, чем новая идея, и поставленный нами вопрос не сводится к новой проблеме. Здесь мы сталкиваемся с основной жизненной трудностью нашего вре­мени, которая может быть сформулирована следующим образом: как вообще мыслить и жить в эпоху, когда проблема идеологии и утопии радикально поставлена и полностью продумана во всем ее

значении?

Можно, конечно, избежать ситуации, в которой становится явным плюрализм стилей мышления и признается наличие кол­лективно-бессознательного, посредством простого сокрытия этих процессов от самих себя. Можно искать выход во вневременной логике и утверждать, что истина как таковая не запятнана, что ей неведомы ни множество форм, ни связь с бессознательной моти­вацией. Однако в мире, где эта проблема является не интересной дискуссионной темой, а вопросом существования, кто-нибудь обя­зательно выступит против этого воззрения и скажет, что наша про­блема — не истина как таковая, а наше мышление, корни которо­го мы обнаруживаем в действии, в социальной ситуации, в бессо­знательных мотивах. Укажите нам, как от наших конкретных вос­приятий прийти к вашим абсолютным дефинициям. Не говорите нам об истине как таковой, а научите нас, как переместить наши

556

утверждения, коренящиеся в нашем социальном существовании, в сферу, где предвзятость и фрагментарность человеческого виде­ния могут быть трансцендированы, где социальные корни и гос­подство бессознательного в мышлении приводят к контролируе­мому наблюдению, а не к хаосу. Абсолютность мышления не до­стигается тем, что основываясь на общем принципе, человек про­возглашает, будто он этой абсолютностью обладает, или тем, что ярлык непредвзятости и авторитетности наклеивается на какую-либо ограниченную (обычно свою собственную) точку зрения.

Не поможет и обращение к ряду положений, содержание кото­рых настолько формально и абстрактно (например, в математике, геометрии и чистой экономике), что они в самом деле как будто и не связаны с мышлением социального индивида. Борьба идет не вокруг этих положений, а вокруг значительно большего количест­ва фактических определений, с помощью которых человек кон­кретно диагностирует свою индивидуальную и социальную ситуа­цию, постигает конкретную взаимозависимость жизненных явле­ний и впервые правильно понимает сущность происходящего вне нас. Борьба идет вокруг тех положений, в которых каждое понятие с самого начала ориентировано в определенном смысле, где мы пользуемся такими словами, как конфликт, крах, отчуждение, вос­стание, возмущение, словами, которые не сводят сложные, не под­дающиеся реконструкции ситуации к чисто внешнему формализо­ванному описанию и которые сразу лишатся своего содержания, если изъять из них их ориентацию, их оценочный элемент.

Выше мы уже показали, что развитие современной науки при­вело к созданию такой техники мышления, посредством которой исключалось все то, что доступно только осмысленному понима­нию. Эта тенденция к концентрации внимания на восприятии чисто внешних реакций была свойственна прежде всего сторонникам бихевиоризма, которые пытались конструировать такой мир дей­ствительности, где существовали бы только доступные измерению данные, только корреляция между рядами факторов, где можно было бы предвидеть степень вероятности определенных типов по­ведения в определенных ситуациях. Возможно, и даже вероятно, что социологии так же, как и психологии в прошлом, надлежит пройти стадию механистической дегуманизации и формализации ее содержания, в результате которой верность идеалу педантичес­кой точности приведет к уничтожению всего, кроме статистичес­ких данных, тестов, обследований и прочего, и в конечном итоге будут исключены все значимые формулировки проблемы. Здесь Достаточно сказать, что сведение всего к измеряемому или инвен­таризируемому описанию является серьезной попыткой опреде-

557

лить то, что может быть твердо установлено; вместе с тем нам надлежит продумать, что произойдет с нашим психическим и со­циальным миром, если он будет сведен к чисто внешним, измеря­емым отношениям.

Нет никакого сомнения, что в этом случае подлинное проник­новение в социальную реальность будет невозможно. Возьмем в качестве примера относительно простой феномен, обозначаемый словом «ситуация». Что останется от него и будет ли он вообще понятен после сведения его к внешней констелляции различных взаимосвязанных, но лишь внешне различимых типов поведения? Совершенно очевидно, что ситуация, сложившаяся в человечес­ком обществе, может быть охарактеризована только в том случае, если принять во внимание представление о ней ее участников, то, как они ощущают связанное с ней напряжение и как они реагиру­ют на это постигнутое ими определенным образом напряжение. Или возьмем какую-либо среду, например, среду, в которой суще­ствует какая-либо семья. Разве нормы, которые приняты в этой семье и доступны лишь проникающей в их смысл интерпретации, не являются по крайней мере такой же частью окружающей сре­ды, как местность или предметы домашнего обихода? Далее, не следует ли рассматривать ту же семью как совершенно иную среду (например, с точки зрения воспитания детей), если при прочих равных условиях изменились ее нормы? Если мы хотим понять такой конкретный феномен, как ситуация или нормативное со­держание какой-либо среды, то чисто механической схемы недо­статочно и необходимо ввести дополнительные концепты, позво­ляющие адекватно понять смысловые, неизмеряемые элементы.

Неверно было бы утверждать, что отношения между этими эле­ментами менее ясны и не столь доступны точному восприятию, как отношения между полностью измеряемыми феноменами. На­против, взаимозависимость элементов, составляющих какое-либо событие, значительно более доступна нашему внутреннему пони­манию, чем взаимозависимость чисто внешних формализованных элементов. Здесь вступает в силу тот подход, который, следуя Диль-тею, я хотел бы определить как осмысление «исконной жизнен­ной связи» методом понимания. При таком подходе сразу же ста­новится очевидным факт взаимного функционального проникно­вения психических переживаний и социальной ситуации. Здесь мы соприкасаемся с той сферой жизни, где возникновение внут­ренних психических реакций становится очевидным фактом, и объяснить их так, как объясняется простая внешняя причинность — в зависимости от степени вероятности их частой повторяемости — невозможно. 558

---

Дата добавления: 2021-03-18; просмотров: 55; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!