Основные проблемы социологии религии 66 страница

542

остается в сущности неизвестным и учение как таковое: оно сооб­щается им лишь в произносимых за литургией словах. Для девя­носто девяти процентов этих христиан религия существует лишь как совокупность известных обрядов и проявляется только в пос­ледних. Но и для духовно зрелых христиан все эти священнодей­ствия безусловно необходимы; ибо только в этих действиях нахо­дит свое истинное проявление религиозное учение.

Правоверное учение, набожность, повиновение, благоговейный трепет могут быть весьма ценными и возвышающими людей бла­гами; они в состоянии дисциплинировать отдельную личность, в особенности, когда вводят ее в какое-либо прочно организован­ное общение; но с Евангелием у них нет ничего общего до тех пор, пока личность, обладающая этими благами, не осознала своей сво­боды и не приняла свободного решения: стать с Богом или против Бога. Напротив, в монашестве, в решимости монахов служить Богу аскезой и созерцанием, содержится несравненно более высокая ценность, ибо руководящей основой здесь все-таки служат слова Христа, хотя и односторонне и в ограниченном объеме применяе­мые к жизни; поэтому здесь есть больше оснований надеяться на то, что со временем здесь вспыхнет самостоятельная внутренняя жизнь.

Поскольку члены этой церкви живут самостоятельною религи­озной жизнью, последняя выражается именно в уповании на Бога, смирении, самоотречении, милосердии и благоговейной любви к Иисусу Христу.

Христианская религия в римском католицизме

Римская церковь есть наиболее грандиозное и мощное, наибо­лее сложное и в то же время наиболее проникнутое единством явление человеческой истории. Все силы человеческого ума и души, все первоосновные силы, которыми располагает человечество, ра­ботали над ее созиданием. По своей многосторонности и по свое­му строго завершенному единству римский католицизм стоит го­раздо выше греческого. Мы поставим здесь те же вопросы: что сделала римско-католическая церковь? какими чертами она ха­рактеризуется? какие изменения испытало в ней Евангелие и что от него осталось?

Что сделала римско-католическая церковь? Прежде всего она воспитала романо-германские народы и сделала это в совершенно ином духе, чем это сделала восточная церковь по отношению к грекам, славянам и восточным племенам. Если развитию этих на­родов и благоприятствовала их естественная одаренность, если

543

природные и исторические условия, в которых они находились, также содействовали их прогрессу, заслуги церкви от этого не умень­шаются. Это она приобщила молодые нации к христианской куль­туре; она не оставила их на первых ступенях этой культуры, а раз­вила у них способность к дальнейшему развитию и сама руководи­ла этим развитием в продолжение почти тысячелетнего периода. Вплоть до XIV столетия она оставалась такого руководительницей и матерью народов; она давала идеи, она указывала цели, она ос­вобождала стесненные силы. Правда, с этого времени воспитан­ные ею народы делаются самостоятельными и вступают на новые пути, каких она не указывала им... Тем не менее и в течение пос­ледних шести столетий она отставала от общего развития в гораз­до меньшей мере, нежели греческая церковь. Во-вторых, римско-католическая церковь отстояла в Западной Европе идеи независи­мости религии и церкви от имевших здесь место стремлений к установлению монополии государства в духовной области. В гре­ческой церкви, как мы уже видели, религия настолько слилась с народностью и государством, что вне религиозного культа и мона­шеского аскетизма потеряла всякую самостоятельность. На Западе мы видим иное: здесь религия и связанная с ней нравственность имеют свою самостоятельную область и не допускают чьего-либо вмешательства в последнюю. Этим Запад обязан преимуществен­но римской церкви.

Каковы отличительные черты римской церкви? Первая из них, общая у нее с греческой церковью, есть католицизм. Вторая — латинский дух и продолжающая свое существование в римской церкви римская всемирная империя. Третий элемент — дух и бла­гочестие Августина. Внутренняя жизнь этой церкви, поскольку она выражается в религиозной жизни и религиозной мысли, носит на себе печать личности Августина. Августин не только постоянно воскресал во множестве последователей, но пробуждал и зажигал религиозную жизнь во многих, которые были самостоятельны в своем благочестии и теологии и все же являются детьми его духа. Эти три элемента — католицизм, латинская традиция римской империи и августинизм — составляют отличительные черты рим­ской церкви.

Влияние духа латинства как стремления к господству Рима над миром уже очень рано обнаружилось в западной половине христи­анского мира в своеобразных изменениях общекатолического уче­ния. Уже в начале третьего столетия у отцов римской церкви явля­ется мысль, что спасение, как бы ни понимать его природу и про­исхождение, ниспосылается через посредство договора на извест­ных условиях и лишь при их соблюдении оно есть «salus legitima»

544

(законное благополучие — лат.); установляя эти условия, Божест­во явило свое милосердие и заботливость о людях, но тем строже требует оно от них выполнения этих условий. Далее, все содержа­ние откровения — как Библия, так и предание — превращено здесь в «lex» (закон — лат.). Сохранение этого предания необходимо свя­зано с существованием особого сословия должностных духовных лиц и правильным преемством. «Мистерии» превратились здесь в «таинства»; это значит, что, с одной стороны, они представляют собой налагающие известные обязательства обряды, с другой сто­роны — содержат в себе известные дары благодати, имеющие точ­но определенную форму и уделяемые верующим путем строго ус­тановленных способов. Далее, покаяние представляет здесь осо­бую юридическую процедуру, примыкающую к гражданско-пра­вовому процессу и искам об обидах. Наконец, церковь преврати­лась в правовое учреждение и таковым она является не наряду со своей основной функцией утотовления спасения для людей, но именно вследствие этой функции.

Правовым учреждением она является, поскольку имеет извест­ное устройство. Нам следует в кратких чертах ознакомиться с этим устройством церкви; его основы общи как восточной, так и запад­ным церквам. После того как развился монархический епископат, церковь начала приспособлять свое устройство к организации го­сударственного управления. Разделение на митрополии, во главе которых стояли обыкновенно епископы главных городов провин­ции, соответствовало разделению империи на провинции. На Вос­токе развитие церковного устройства пошло еще дальше; послед­нее приспособилось к произведенному Диоклетианом разделению империи на обширные группы провинций. Так возник институт патриаршества, проведенный, однако, не вполне последовательно и отчасти испытавший на себе влияние иных мотивов.

На Западе не было разделения на патриархата, но зато про­изошло нечто совсем иное. Внутренняя слабость западно-римской империи и нападения варваров вызвали в V столетии ее падение. Все, что от нее осталось, — ортодоксальная вера в противополож­ность арианской, культура, право — искало спасения в римской церкви. Вожди варваров не дерзнули ни стать на место римского императора, ни занять опустевшее здание империи и основали в провинциях свои собственные царства. При таких условиях рим­ский епископ явился хранителем прошлого и оплотом будущего. На него стали обращать свои взоры епископы и миряне в завое­ванных варварами провинциях — даже и в тех, которые ранее от­стаивали от Рима свою самостоятельность. Все довольно много­численные блага римской культуры, какие были пощажены в

*-        •                                                                                                               545

провинциях варварами и арианами, приобрели теперь церковный характер и отданы были под покровительство римского епископа, ставшего самым знатным из римлян, с тех пор, как не существова­ло императора. И люди, занимавшие в V столетии престол рим­ского епископа, сумели понять и использовать знамение времени. Незаметным образом римская церковь заступила место римской империи; последняя не погибла, но лишь приняла иную форму, возродившись в этой церкви. Утверждая, что римская церковь была и есть освященная Евангелием старая римская империя, мы вовсе не хотим пускаться в остроумные парадоксы, а лишь выражаем исторический факт и даем наиболее верную характеристику этой

церкви.

Римская церковь не имеет ничего общего ни с евангельскими общинами, ни с народными церквами Востока; это — продукт политического творчества, являющийся продолжением римской империи и потому столь же грандиозный, как она. Папа, назы­вающий себя «королем» и «pontifex maximus», является преемником цезаря. Церковь, всецело проникнутая римским духом, уже в III и IV столетиях восстановила в себе римскую империю.

Пользование светской принудительной властью является столь же существенной для этой церкви чертой, как и проповедование Евангелия. Ее слова «Christus vincit, Christus regnat, Christus trium-phat» имеют политическое значение: земное царствование Христа сводится здесь к господству его церкви, управляемой Римом, и это господство осуществляется через посредство правовых учрежде­ний и силы, т.е. тех же средств, которыми пользуются государства. Право на существование может быть здесь признано только за та­ким благочестием, которое прежде всего подчинится этой пап­ской церкви, добьется ее одобрения и будет оставаться в постоян­ной зависимости от нее. Папская церковь учит своих «подданных» говорить так: «Если бы даже я постиг все тайны и обрел веру во всей ее полноте, если бы я раздал все свое имущество бедным и отдал на сожжение свое тело, но не имел единства в любви, кото­рое достигается лишь безусловной покорностью церкви, я не имел бы ничего». Вера, любовь, все другие добродетели, даже мучени­чество не имеют вне церкви никакой цены. Это естественно: ведь всякое государство ценит лишь те услуги, какие оказываются ему самому. Данное же государство отождествляет себя с небесным царством; во всем остальном оно поступает так же, как и осталь­ные государства.

...Нельзя отрицать и того, что во всем этом процессе развития католической церкви сыграли свою роль и христианские мотивы, именно — желание создать действительную связь между жизнью и

546

христианской религией и подчинить последней все жизненные отношения, а также забота о спасении как отдельных лиц, так и целых народов.

Церковь, выступающая как земное государство, должна прибе­гать и ко всем тем средствам, которыми пользуется это последнее, т.е. и к интригам дипломатии, и к силе, ибо всякое земное госу­дарство, даже государство правовое, при известных обстоятельст­вах становится неизбежно государством неправомерности. Разви­тие, какое прошла церковь, ставшая земным государством, долж­но было привести ее, далее, к абсолютному единодержавию и не­погрешимости папы, ибо в земной теократии непогрешимость в сущности означает то же, что суверенитет в светском государстве. И то, что церковь не отступила пред этим последним выводом, показывает, в какой мере обмирщилась в ней святыня.

Ясно, что этот второй элемент римской церкви должен был коренным образом изменить на Западе характерные черты като­лицизма — традиционализм, правоверие, ритуализм и монашест­во. Традиционализм сохраняет здесь прежнее значение; но то, что в нем оказывается неудобным, устраняется и заменяется волей папы. Далее, хотя «правое учение» все еще остается на первом плане, но церковная политика папы может фактически изменять его: при помощи тонких различений придали новый смысл многим догма­там и установили несколько новых догматов; «учение» стало во многих отношениях произвольным, а слишком строгие формулы вероучения обходятся путем установления противоположных им норм в этике и в практике исповедальни.

Третий элемент, характерный для этой церкви, противополо­жен только что указанному, но тем не менее утвердился наряду с ним. Он выражается именами Августина и августинизма. В V сто­летии, в эпоху, когда эта церковь готовилась стать наследницей римской империи, в ее недрах родился религиозный гений не­обыкновенной глубины и силы... Ему дано было с небывалой для него силой и образностью речи выразить то, что мы назвали умиротворенными терзаниями греховности. Более того, он сумел так глубоко проникнуть своею речью в души миллионов людей, так верно угадать их душевную тайну и дать такой яркий и мощ­ный образ утешения, что вот прошло уже полторы тысячи лет, а человечество все еще продолжает переживать то, что пережито было им. И по сей день живое, внутреннее благочестие католицизма и его язык имеют совершенно августиновский характер. Черпая ре­лигиозное одушевление из Августина, католики чувствуют его чув­ствами и мыслят его идеями. По-видимому, данное им сочетание греховности и благодати, чувства и учения, обладает неистощи-

547

мою силой, над которой невластно время; вызываемое им скорб­но-блаженное чувство не может быть забыто теми, кто хотя бы однажды пережил его, и остается для них священным воспомина­нием даже после того, как они освобождаются от влияния рели­гии. Этого-то «Августина» вместила в себя и должна была в себя вместить западная церковь как раз в то время, когда она готови­лась утвердить свое господство.

Так возникло в западном католицизме странное «complexio op-positorum» (совпадение противоположностей — лат.): сочетание в одной и той же церкви обрядности, права, политики и мирового господства с тонким, возвышенным и в высшей степени индиви­дуальным сознанием и учением о грехе и благодати. Предстояло связать крайние выражения внешней церковности с подлинней-шими чертами внутренней религиозности. В полном своем объеме такая задача не могла быть осуществима с самого начала; очень скоро начались внутренние раздоры и борьба, которыми полна история западного католицизма.

8. КОНТРОЛЬ НАД КОЛЛЕКТИВНЫМ

БЕССОЗНАТЕЛЬНЫМ КАК ПРОБЛЕМА НАШЕГО

ВРЕМЕНИ

К. Маннхейм*

Появление проблемы многообразия стилей мышления, возник­ших в процессе научного развития, и обнаружение скрытых ранее мотивов коллективного бессознательного — лишь один аспект ду­ховного брожения, характерного для нашего времени. Невзирая на демократизацию знания, намеченные нами выше философские, психологические и социологические проблемы по-прежнему ог­раничивались рамками сравнительно небольшой группы интел­лектуалов, которые стали видеть в этом интеллектуальном беспо­койстве привилегию своей профессии; его в самом деле можно было бы считать специфическим свойством этой группы, если бы с ростом демократизации в политическую и философскую дискус­сию не были втянуты все слои общества.

Корни этой дискуссии интеллектуалов глубоко уходят в ситуа­цию общества в целом. Занимающие их проблемы во многих от­ношениях составляют не что иное, как сублимированную интен-

* MamixefiM К. Идеология и утопия//К. Маннхейм. Диагноз нашего времени. М., 1994. С. 34-48/ Пер. М.И. Левиной.

548

сификацию и утонченную рационализацию того социального и духовного кризиса, который по существу охватил все общество. Крах объективного представления о мире, гарантом которого яв­лялась в средние века церковь, ощущался даже самым примитив­ным сознанием. То, вокруг чего шла выраженная в рациональной терминологии борьба философов, массы воспринимали в форме религиозного конфликта.

Когда многочисленные церкви вытеснили единую доктриналь-ную систему, гарантированную откровением, систему, способную объяснить все существенные явления аграрного статичного мира, когда прежнюю мировую религию сменило множество мелких сект, — души простых людей были охвачены смятением, близким тому, которое на философском уровне испытывали интеллектуа­лы, ставя проблему сосуществования множества теорий действи­тельности и знания.

В начале нового времени протестантское учение заменило веру и гарантированное объективным институтом церкви спасение че­рез откровение субъективной уверенностью в спасении. Это уче­ние исходило из того, что каждый человек, прислушиваясь к голо­су своей совести, может решить, угодно ли его поведение богу и ведет ли оно к спасению. Протестантизм субъективировал преж­ний объективный критерий; этому соответствовало то, что совре­менная гносеология обратилась от объективно гарантированного миропорядка к индивидуальному субъекту. От учения о субъек­тивной уверенности в спасении был лишь один шаг до той психо­логической точки зрения, согласно которой наблюдение за психи­ческими процессами, скоро превратившееся в подлинную жажду знания, стало значительно более важным, чем прежние попытки людей найти критерии спасения в собственной душе.

Не способствовало общей вере в объективный миропорядок и то, что в период просвещенного абсолютизма большинство госу­дарств пыталось ослабить церковь средствами, заимствованными ими у самой церкви, т.е. заменить объективную интерпретацию мира, гарантированную церковью, интерпретацией, гарантирован­ной государством. Тем самым они содействовали делу просвеще­ния, которое одновременно было одним из орудий поднимающейся буржуазии. И современное государство, и буржуазия достигли ус­пеха в том смысле, что рационалистическое, естественнонаучное представление о мире все более вытесняло религиозное; однако при этом необходимая для рационального мышления полнота зна­ния не проникла в широкие слои общества. Более того, распро­странение рационального мировоззрения не сопровождалось та­ким изменением социального положения заинтересованных в нем

549

слоев, которое привело бы к индивидуализации форм жизни и мышления.

Между тем при отсутствии такой социальной ситуации, кото­рая была бы ориентирована на подобную индивидуализацию и принуждена к ней, жизнь без коллективных мифов трудноперено­сима. Купец, предприниматель, интеллектуал — каждый на свой лад — занимают положение, которое требует рациональных реше­ний в делах повседневной жизни. Для того, чтобы принять такого рода решения, индивиду необходимо освободить свое суждение от постороннего влияния и рационально с точки зрения своих собст­венных интересов продумать ряд вопросов. Это не распространя­ется ни на прежних крестьян, ни на недавно появившийся слой низших служащих — «белых воротничков»; их положение не тре­бует особого проявления инициативы или спекулятивного пред­видения. Их поведение до известной степени регулируется мифа­ми, традициями и верой в вождя. Тот, кто не приучен самой своей повседневной деятельностью, требующей постоянной индивидуа­лизации, принимать самостоятельные решения, иметь собствен­ные суждения о том, что хорошо и что плохо, кому никогда не предоставлялась возможность разложить ситуацию на ее отдель­ные элементы, кто не способен достигнуть самосознания, сохра­няющего свою силу и тогда, когда индивид изолирован от свойст­венного его группе характера мышления и предоставлен самому себе, — тот не вынесет, даже в религиозной сфере, такого серьез­ного внутреннего кризиса, каким является скептицизм. Жизнь как некое все время заново достигаемое внутреннее равновесие и есть тот существенно новый элемент, который современный человек на стадии индивидуализации должен осмыслить и принять, если он хочет построить свою жизнь на рациональных принципах Про­свещения. Общество, не способное при данном уровне разделения труда и дифференциации функций предоставить каждому инди­виду проблемы и сферы деятельности, необходимые для развития его инициативы и формирования его суждения, также не может достигнуть действительно индивидуалистического и рационалис­тического мировоззрения, способного на определенном этапе пре­вратиться в эффективную социальную реальность.

Хотя было бы неверно утверждать — как это склонны делать многие интеллектуалы — что эпоха Просвещения решительно из­менила людей, поскольку религия, хотя и ослабленная, продол­жала существовать в виде ритуала, культа, набожности и экстати­ческих переживаний, тем не менее воздействие Просвещения было достаточно сильным, чтобы в значительной степени расшатать основу религиозного мировоззрения. Характерные для индустри-

---

Дата добавления: 2021-03-18; просмотров: 49; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!