Основные проблемы социологии религии 27 страница

229

вновь не замечаются за сектами в пылу партийной полемики. Од­нако на самом деле не может быть сомнения в том, что секты в силу их независимости от мира, их постоянной приверженности первоначальным идеалам чаще всего как раз и выражают особен­но характерные и основные идеи христианства; они в наибольшей степени являются важным фактором в изучении развития социо­логических последствий христианской идеи.

Это обнаруживает каждый, занимающийся глубоким исследо­ванием сектантского движения позднего средневековья, — движе­ния, сыгравшего свою роль в крушении средневекового социаль­ного порядка. Великие труды в защиту сект, написанные позднее Себастьяном Франком и прежде всего Готтфридом Арнольдом, показывают это со всей ясностью.

Основное направление развития христианства связано, по по­нятным причинам, с его стремлением предстать в качестве уни­версального всеохватывающего идеала, стремлением поставить под свой контроль большие массы людей и властвовать таким образом над миром и его культурой, с церковным типом. Паулинизм, не­смотря на его строго индивидуалистические и энтузиастические черты, направлял всегда христианство в это русло развития: это стремление подчинить Господу мир, в котором государственный порядок является божественным порядком, направляемым богом; это признание существующего порядка с присущими ему профес­сиями и формами жизни и требование одного лишь единения, союза в обладании благодатной силой тела Христова, — единения, которое должно подготовить скорое пришествие Царства божьего как подлинного универсального завершения и из которого силой Духа святого должна возникнуть новая жизнь. Чем больше хрис­тианство отказывало этой жизни во имя осуществления супрана-турального и эсхатологического своего универсализма и пыталось достигнуть конца истории с помощью миссионерских усилий и организаций, тем все больше оно было вынуждено отрывать свою божественность и «христианскость» от субъективных свойств и действий верующих и претендовать на обладание религиозными истинами и религиозными силами, властью, которые в конечном счете заключены в традиции Христа и в божественном руководст­ве церковью, которое наполняет и пронизывает ее тело. На этой объективной основе субъективные силы могли снова и снова во­зобновляться, испытывая обновляющее воздействие, но эта объ­ективная основа не совпадала с таким результатом. Только таким образом была возможна массовая церковь и только так стало воз­можно относительное признание мира, государства, общества и данной существующей культуры без нанесения ущерба основам.

230

Божественность церкви сохранялась в ее объективных основа­ниях и из них постоянно возрождалась. Целью руководителей цер­кви было сохранение в максимальной степени этой основы как объективной с помощью традиции, духовенства и таинств, обес­печить присутствие в ней объективного социологического связую­щего звена, и только когда это достигнуто, обеспечить возмож­ность субъективной деятельности, только в частностях не постав­ленной под контроль. Таким образом было обеспечено сохране­ние основного религиозного чувства обладания неким божествен­ным даром благодати и искупления и одновременно была сохра­нена действенность универсалистской тенденции, поскольку она утверждала церковь как институт, ведающий божественной ми­лостью, в качестве верховной власти. Затем, с помощью института покаяния и духовной власти церкви, законов о еретиках и контро­ля за состоянием вероисповедания, она намеревалась добиться так­же и власти над людскими душами. Однако в подобных обстоя­тельствах неизбежен был компромисс с мирскими властями, об­щественным строем, экономическими жизненными условиями. Такой компромисс был теоретически выведен томистским учени­ем в его тонко продуманном, всеобъемлющем строении, энергич­но утверждавшем предельные сверхмирские жизненные ориенти­ры. При этом все помещается в русло Евангелия, если только под последним понимать основание универсальной и всеспасительной жизни, отправляющейся от подаренного Евангелием знания и его церковного обеспечения. К этому результату привели как раз разра­ботка объективной, социологической связи, ее обеспечение и стрем­ление достичь за счет этого универсального контроля над миром.

Столь же очевидно, что тем самым радикальный, настаиваю­щий на самой что ни на есть личной ответственности индивидуа­лизм Евангелия, его радикальная общность любви, все связующая в самом центре личностной жизни, его героическая неозабочен­ность миром, государством и культурой, его недоверие к рассеи­вающей и отвлекающей души рискованности владения крупным имуществом и стремления к обладанию собственностью — все эти черты были отодвинуты на задний план, а то и вовсе заброшены, так что отныне представали уже лишь какими-то моментами сис­темы, а не господствующими основоположениями.

Секты же, напротив, продолжают развивать именно эти сторо­ны Евангелия или, точнее, все время заново заявляют о них, доби­ваясь их признания. Светское христианство, личная этико-рели-гиозная ответственность, радикально понятая общность любви, религиозные равенство и братство, безразличие по отношению к государственной власти и господствующим слоям общества, не-

231

расположение к технически-правовой стороне дела, к присяге на верность, отделение религиозной жизни от забот, связанных с эко­номической борьбой, в идеале бедности и невзыскательности, а то и в смыкающейся с коммунизмом деятельности на поприще люб­ви, непосредственность личных религиозных отношений, критика официальных психологов и теологов, апелляция к Новому Завету и Древней Церкви — вот характерные черты сектантства, прояв­ляющиеся сплошь да рядом. Социологическая связь, исходя из которой здесь строится общность, отличается от той, что лежит в основе церковного строения. Если последнее в качестве предпо­сылки выдвигает объективную, вещественную святость сана, suc-cessio, depositum fidei и Таинства, ссылается на продолжающееся воплощение в священстве божественного начала, то секта, со своей стороны, ссылается на каждый раз заново достигаемое общими усилиями выполнение нравственных требований, в основе кото­рых в качестве чего-то объективного лежат лишь закон и пример Христа. И тем самым они, очевидно, непосредственно связывают­ся с проповедью Христовой. Сознательно или инстинктивно, но с этим неизбежно сочетается иное отношение к древней истории христианства и иное понимание Христовой догмы. Библейская история и эпоха первоначального христианства воспринимаются как вечные идеалы, которые следует понимать и принимать бук­вально, а не как исторически обусловленный и ограниченный от­правной пункт церковного развития. С сектантской точки зрения, Христос — не Богочеловек, продолжающий действовать через Церковь и ведущий к совершенной истине, но Господь своей па­ствы, чья власть над ней непосредственна и определяется его биб­лейским законом. Итак, развитие и компромисс, с одной сторо­ны, буквальное придерживание традиции и радикализм — с дру­гой. Но отсюда же и невозвожность крупных массовых организа­ций и ограничение мелкими, связанными личными узами кружка­ми, необходимость опять и опять заново утверждать идеал и ос­лабленная преемственность, ярко выраженный индивидуалисти­ческий характер и братание со всеми угнетенными и стремящими­ся возвыситься социальными слоями. Ведь в таких кругах горячее желание улучшить свое положение уживается с полным незнани­ем сложнейших факторов, обусловливающих реальную жизнь, а потому та или иная религиозная идеология может легко подарить надежду на преобразование мира по чисто моральным принципам любви. Так секты завоевывают большую интенсивность христиан­ской жизни; но они теряют в универсализме, непременно обвиняя Церковь в отступничестве и не веря в возможность завоевания мира человеческими силами, отчего также всегда склоняются к

232

эсхатологическим ожиданиям. Они выигрывают в том, что касает­ся индивидуального, личного христианства и стоят ближе к ради­кальному индивидуализму Евангелия, но утрачивают непринуж­денность и беззаветную благодарность перед откровением божест­венной благодати, рассматривают Новый Завет в качестве Закона Божия, вместе с активностью личного завета любви склонны под­черкивать роль законности и труда. Они выигрывают в том, что касается специфически христианского мироощущения, но теряют духовный размах и способность к приспособлению, пересматри­вая с новых позиций весь грандиозный процесс приспособления, который проделала Церковь — да и должна была суметь проде­лать, когда задалась целью обеспечить христианский дух какими-то объективными основаниями. Церковь подчеркивает и объекти­вирует идею благодати, секта выделяет и реализует идею субъек­тивной святости. В Библии Церковь видит свое спасительное ос­нование, за которое и держится, тогда как секта держится за закон Бога и Христа.

Если эти социологические характеристики сектанства практи­чески повсеместны — здесь не идет речи о группах, отколовшихся от Церкви по чисто догматическим основаниям, они к тому же редки и даже пантеистически-философские секты средневековья почти без разбора образуют в итоге секты в практически-религи­озном смысле, — серьезное реальное основание имеет все-таки и особое обозначение, которым мы пользуемся: «секты», а не «цер­кви». Они действительно есть нечто отличное от Церкви и цер­квей. Только слово «секта» означает не какое-то там оценочное суждение, свидетельствующее о захирении церковности или чего-то вроде того, но самостоятельный социологический тип христи­анской идеи. Сущность Церкви есть свойство объективного уч­реждения. С рождения принадлежит к ней человек, благодаря Та­инству Крещения, совершенному над младенцем, на всю остав­шуюся жизнь вступая в ее заколдованный круг. Священство и ие­рархия как хранительница традиции, евхаристической благодати и юрисдикции даже в случае личной негодности священника пред­ставляют какую-то объективную сокровищницу благодати, кото­рую нужно лишь постоянно открывать и задействовать в Таинст­вах, чтобы она оказала свое воздействие благодаря присущей Цер­кви чудотворной силе. Постоянное присутствие Богочеловека, продление вочеловечения Божества, объективная организация чу­десной силы — вот из чего благодаря божественной власти над миром и провидению сами собой проистекают все субъективные воздействия. Это создает возможность компромисса с миром и от­крытости мирским преддвериям и предрасположениям; ибо при

233

всей негодности отдельных лиц остается божественная святость самого учреждения, которое может рассчитывать преодолеть мир благодаря внутренне присущей себе чудесной силе. Но компро­мисс этот в то же время впервые только и делает возможным уни­версализм; он есть фактическое господство института как таково­го и благочестивая уверенность в его неотразимой внутренней чу­додейственности. Личные свершения и поступки, сколько бы ни подчеркивалась порой их важность, а то и императивность, оста­ются все же чем-то второстепенным; главное — это объективное достояние Церкви и его универсально признанное господство; о прочем говорится: et cetera adjicientur vobis (а остальное приложит­ся). Важно, по сути, то, что все индивиды могут в принципе под­пасть под действие этих целительных сил; такое положение толка­ет Церковь к установлению своего господства над всем обществом и насильственному включению каждого члена общества в сферу своего влияния; но с другой стороны, прочность достигнутого Церковью статуса все-таки по-прежнему как-никак зависит от того, распространяется ли реально это действие на всех индивидов. Она — великая воспитательница народов, которая, как и всякий наставник, умеет делать различия между разными ступенями зре­лости, и цель ее достигается лишь в ходе постепенного прилажи­вания и приноравливания.

В противоположность этому институциональному принципу объективного организма секта представляет собой добровольную общность, к которой примыкают с сознательным намерением. Так что в этом случае все упирается в действительную личную ответ­ственность и соучастие; каждый причастен данной общности в качестве ее самостоятельного члена; связь между членами секты не опосредуется общим достоянием, но непосредственно реали­зуется в личной жизненной позиции. В секту не попадают с рож­дения, но вступают на основании сознательного обращения; кре­щение младенцев, которое и в самом деле не с самого начала присутствовало в христианской обрядности, почти всегда вызы­вает у сектантов активное неодобрение. Доброта и благочестие для члена секты — не результат преподания нравственности че­рез Таинства, но его глубоко личное достижение; вот почему рано или поздно его критика неизменно обращается на само понятие Таинства. Индивидуализм не расшатывает, а скорей уж укрепляет общность, так как именно в достижениях всей общности сказы­вается оправданность каждого входящего в нее индивида. Но это естественным образом теснее смыкает границы общности, делает ее более ограниченной и при том, что все силы поглощаются ра­ботой, направленной на утверждение именно этой общности и

234

занятие ее какой-то особой деятельностью означает ее индиффе-ренциацию среди других форм общности, возникших из мирских интересов; а также, с другой стороны, — привлечение всякого рода мирских интересов в узкие рамки и масштабы собственной области, насколько данная общность вообще способна их вос­принять. А то, что не может быть включено ни в этот круг инте­ресов секты, ни в библейский идеал — просто отбрасывается и избегается. Поэтому секта не воспитывает народы и массы, но собирает элиту призванных и резко противопоставляет ее миру. Если она и подтверждает свою приверженность христианскому универсализму, то известен он ей, как и Евангелию, лишь в эсха­тологической форме: вот почему в конечном счете сектантство повсюду вдыхает новую жизнь в библейскую эсхатологию. При этом как бы сама собой разумеется большая склонность сектантов к «аскетическим» жизни и мышлению, даже если на это не указы­вает никакой новозаветный прообраз.

Занятие индивида, входящего в отгородившуюся от мира об­щность, заключается именно в поддержании определенного жиз­ненного уклада, отличающегося практической суровостью и не подверженного никаким влияниям культурных интересов, чисто религиозного. Но тогда это какой-то иной вид аскезы, и отсюда объясняется его уже отмеченное выше отличие от церковной идеи аскезы. Такая аскеза — не героическое достижение какого-то осо­бого состояния, по сути своей ограничивающееся единичными случаями, не умерщвление чувственности ради поддержания бо­лее высокого религиозного подъема духа, но просто — в старом библейском смысле — чурание мира, ограничение минимумом мирских радостей и предельное напряжение царящей внутри сек­ты атмосферы любви. И если секта как тип христианской идеи уходит корнями в проповедь Христову, то и аскеза ее — это аскеза первоначального христианства и Нагорной проповеди, а не созер­цательный аскетизм Церкви, жестче и страшнее предуказанного Иисусом, хотя, в сущности, это лишь воспроизведение буквально понятого отношения к миру самого Иисуса. Сосредоточение на личной ответственности и социологическая привязка к некоему практическому идеалу требуют предельной строгости требований, предъявляемых к члену секты, и воздержания от контактов с объ­единениями иного рода. Это не популяризация или универсализа­ция какого-то идеала, удерживаемого Церковью лишь для особых ситуаций и состояний. Церковный идеал аскезы вообще невоз­можно представить себе в качестве элемента универсальной мора­ли: его сущность неразрывно связана с исключительным и герои­ческим. Аскетический идеал секты, напротив, само собой разуме-

I

235

ется выступает для всех достижимым и всем предписанным идеа­лом, который по своему определению объединяет общность вмес­то того, чтобы разобщать ее, а по своему содержанию также может быть реализован всеми, кто входит в круг призванных.

Итак, речь действительно идет о двух различных социологи­ческих типах, причем совершенно безразлично, что в реальности они могут иногда переходить один в другой. Если мы захотим от­казаться от выражений «Церковь» и «секта», но обозначим — а такая терминология сама по себе целесообразна — все социологи­ческие образования, возникающие по монотеистически-универса­листски-религиозным мотивам, как церкви, тогда нам следовало бы провести различие между церквами институциональными и добровольными. Название не суть важно. Главное — то, что оба эти типа находятся в русле Евангелия и лишь вместе способны до конца исчерпать все его социологические эффекты, а тем самым, непрямым образом, — и свои собственные социальные, всегда привязанные к религиозной организации последствия. Церковь на самом деле не является простым отпадением от Евангелия, каким бы ни было сильным впечатление, что это именно так, каким бы резким ни казалось противоречие между иерархией и Таинством, с одной стороны, и проповедью Христовой — с другой. Ведь там, где Евангелие воспринимается в первую очередь как дар, даяние и благодать и в рисуемом верой образе Христа предстает неким бо­жественным основанием, где внутренняя свобода духа, в противо­положность всевозможным человеческим делам и затеям, пережи­вается как самая суть Христова послания, а величественное равно­душие к мирским вещам тоже ощущается в смысле внутренней духовной независимости при обращении христианского чувства вовне, — там институт Церкви будет рассматриваться в качестве естественного продолжения и превращения Евангелия.

В то же время со своим безусловным универсализмом, Цер­ковь руководствуется все-таки основным порывом, содержавшим­ся в евангельской проповеди, только эта последняя предоставила решение всех вопросов, касавшихся возможности и осуществле­ния своих призывов, тому времени, когда чудесным образом на­ступит тысячелетнее царство, тогда как Церкви, работающей в миру и историческом времени, пришлось здесь же устраиваться и орга­низовываться, идя при этом на неизбежные компромиссы. Но. с другой стороны, и секта — не просто одностороннее упрощение всего комплекса элементов церковной жизни, но непосредствен­ное продолжение евангельской идеи. Только в ней обретают свою полную значимость радикальной индивидуализм и идея любви, только она инстинктивно строит определенную общность на их

236

основании и именно благодаря им достигает небывалой прочнос­ти субъективной, внутренне обусловленной приверженности сек­те, заменяющей чисто внешнюю принадлежность институту. И именно благодаря этому секта остается привержена изначальному радикализму идеала в его противопоставленности миру и корен­ному требованию личной ответственности, в рамках которой и она сама может восприниматься в качестве дела благодати: однако она подчеркивает субъективную реализацию, обретение благодати, а не объективную гарантированность ее наличия. Секта живет не чудом прошлого и не чудодейственностью института, но вечно обновляющимся чудом настоящего и субъективной действитель­ностью личной ответственности. Церковь исходит из апостольской вести о Христе, сидящем одесную Отца, и веры в Христа-Спасите­ля, в которые трансформировалась евангельская Благая весть; в этом объективное достояние Церкви, которое еще больше объек­тивируется ею в ее основанном на Таинствах и иерархии стро­ении. Эти моменты позволяют возвести Церковь к учению ап. Павла, где уже ясно сказываются зачатки идеи Таинства, хотя прису­щий им пневматический энтузиазм и настойчивое требование лич­ной святости нового человека — весьма чуждые Церкви элементы. Секта же, напротив, исходит из проповеди и примера Иисуса, из субъективных достижений апостолов, их образцовой жизни, про­житой в бедности, и соединяет проповеданный Евангелием рели­гиозный индивидуализм с религиозным товариществом, в рамках которого не рукоположение и традиция, но религиозное достоин­ство и сила основывают службу, которая поэтому может быть все­цело доверена непосвященным, не имеющим священного сана. Справляя Таинства, Церковь не зависит от личного достоинства священников, секта же выказывает недоверие к церковным Таин­ствам, доверяет их проведение непосвященным, ставит их в зави­симость от религиозного достоинства служителя, а то и вовсе уст­раняет; сектантский индивидуализм влечет к непосредственному общению индивида с Богом и потому довольно часто заменяет церковное учение о Таинствах на древнехристианское учение о св. Духе и энтузиазме. У Церкви есть священники и Таинства, она правит миром, отчего мир включается в управление Церковью; секта представляет собой светское христианство, независимое от мира и потому склонное к аскезе и мистике. И ту, и другую осно­вывают коренные импульсы Евангелия. Оно содержит идею объ­ективного священного достояния, преподаваемого богопознанием и божественным откровением: в ходе развития этой идеи Еванге­лие стало Церковью.

---

Дата добавления: 2021-03-18; просмотров: 53; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!