Основные проблемы социологии религии 28 страница

Но содержит оно и идею абсолютно личной религии и абсо-

I

237

лютно личностной общности: ее разработка привела к обращению Евангелия в секту. Проповедь Иисуса, чей взгляд устремлен впе­ред, прозревая грядущее светопреставление и тысячелетнее царст­во, которая собирает и объединяет решительных приверженцев, а миру и детям его бросает более чем резкий отказ, — проповедь эта идет в последнем направлении, к секте. Апостольская вера, обра­щенная лицом назад, к чуду Спасения и личности Иисуса, и живу­щая силами своего вознесшегося на небеса Господа, которая име­ет под собой что-то уже готовое и объективное, в чем верующие сходятся и могут отдохнуть, — вера эта, стало быть, идет в направ­лении к Церкви. Новый Завет есть формообразующий фактор как Церкви, так и секты. Он обладал таким воздействием с самого начала. Однако Церковь получила фору — и великую мировую миссию. Лишь после досконального завершения объективации в Церкви эта чрезмерность объективации вызвала ответную реак­цию сектообразующей тенденции. И если осуществление первой тенденции связано с феодальным обществом раннего средневеко­вья, то вторая находится в связи с социальными изменениями и новообразованиями городской культуры в эпоху высокого и позд­него средневековья, когда происходит субъективация и сосредото­чение масс в городах вкупе с обратным эффектом этой урбаниза­ции на сельское население и аристократию.

'.-/.у                                                                    ' •

'                            5. МОНАШЕСТВО

В ВОСТОЧНОМ И ЗАПАДНОМ ОБЩЕСТВЕ

А. Гарнак*

'                              !'   .- ' ' ' '

Греко-восточное христианство и монашество

Греко-восточное христианство таит в себе один элемент, кото­рый способен был в течение столетий оказывать известное сопро­тивление совместному действию традиционализма, интеллектуа­лизма и ритуализма и, пожалуй, кое-где борется с ним еще и в наше время. Я говорю о монашестве. На вопрос о том, кто являет­ся христианином в высшем смысле этого слова, Христос, каким его представляют себе греки, дает ответ: это — монах. Кто соблю­дает молчание и воздерживается от всего оскверняющего, — кто

* Гарнак А. Сущность христианства. Шестнадцать лекций, читанных студентам факультетов в зимний семестр 1899-1900 гг. в Берлинском Университете. СПб., 1907. С. 175-176, 177.

238

бежит не только от мира, но и от мирской церкви, — кто избегает не только ложных учений, но и суесловия об истинном учении, — кто проводит жизнь в посте, созерцании и непоколебимом чаянии светлого сияния божества, которое откроется его очам, — кто при­дает ценность только покою и размышлению о вечном, — кто хо­чет от жизни только смерти, — у кого из такого совершенного самоотречения и такой чистоты вытекает милосердие, — тот есть христианин. Для него потеряли свою безусловную необходимость и церковь, и уделяемое ею освящение. Для него не существует всей освященной церковью мирской жизни. Эти аспекты дали церкви столько мощи и глубины религиозного переживания и были до такой степени преисполнены божественности, так неустанно стремились воплотить в себе черты образа Христова, что мы, несо­мненно, можем сказать: вот — живая религия, и религия не недо­стойная имени Христа... Только монашество могло быть фермен­том этой мирской церкви и противовесом традиционализму и ра­ционализму, какие жили и живут еще теперь в греческой церкви. В монашестве были еще возможны свобода, самостоятельность и живой религиозный опыт: здесь сохранилось сознание, что в об­ласти религии ценно лишь внутреннее переживание. К сожале­нию, однако, ценная противоположность, существовавшая в дан­ной отрасли христианства между мирскою церковью и монашест­вом, почти совершенно исчезла; от благотворного влияния мона­шества остались едва заметные следы. Мало того, что мирская цер­ковь подчинила монашество своей власти и дисциплине; мирской характер церкви проник в особенно сильной степени даже в самые монастыри.                                                          v, , . ,

•> !7 ', \» •<;"(••!

Монашество в западном обществе»*

Развитие монашества на Западе протекала совершенно иначе. Достаточно одного взгляда на его историю, чтобы тотчас понять, сколь существенно различие. Во-первых, монашество здесь дейст­вительно имело историю, и во-вторых — монашество здесь также делало историю, историю церковную и историю мира. Оно не сто­ит здесь просто рядом с церковью, застыв в неподвижной аскезе и мистических спекуляциях, нет — оно находится в средоточии цер­кви, наряду с папством оно является во всех областях движущим фактором западно-католической истории церкви. Можно описы­вать восточное христианство с четвертого столетия и до сего дня,

* Harnack A. Das Mdnchtum. Seine Ideale und seine Geschichte. 4 Aufl. Giessen, 1895, S. 35-36, 44-62 / Пер. В.И. Гараджа.                          ., •

239

не испытывая при этом особой нужды в том, чтобы называть ка­кие-то имена; оно выдвинуло мало индивидуальностей. История западного монашества — это история личностей и характеров.

Римский католицизм демонстрирует нам в своем развитии це­лую цепь продолжающихся животворных реформ, и каждая ре­форма обусловлена новой ступенью развития монашества. Осно­вание бенедиктинского ордена в VI столетии, клюнийская рефор­ма церкви в XI, появление нищенствующих орденов в XIII, уч­реждение Общества Иисуса в XVI столетии — вот четыре крае­угольных камня истории западного монашества, они же — крае­угольные камни истории западного католицизма. Это монашество следует рассматривать как первостепенный фактор церковного и культурного развития Западной Европы.

В десятом столетии казалось, что монашество в Западной Ев­ропе уже сыграло свою роль; казалось, монастырям — за исключе­нием некоторых женских монастырей — угрожает смертельная опасность, о которой на Востоке и не подозревали, быть погло­щенными миром, миром низменным, над которым они ни на во­лосок не возвышались. В X столетии папство, церковь, монашест­во казались одинаково пришедшими в упадок.

И вот уже во второй раз в церкви началось движение, еще одно возвышение монашества. На этот раз оно пришло из Франции. Монастырь в Клюни, основанный в X в., стал инициатором той великой реформы церкви, которая пробудила к жизни Западную Европу в XI столетии. Начатая монахами, она сначала была под­держана благочестивыми и умными князьями и епископами во­преки обмирщенному папству, пока ее не поддержал великий Гиль-дебранд, выступивший в ее защиту против князей и обмирщенно­го духовенства. Запад обязан ей подлинной реформацией церкви, только не евангелической, а католической. Что было целью этого нового движения? Прежде всего возрождение прежней дисципли­ны, истинного отречения от мира и благочестия в самих монасты­рях; и далее, во-первых, подчинение всего светского духовенства монашеству, а во-вторых — господство духовенства, направляемо­го монашеством, в мирском обществе, над князьями и нациями. Великая реформа клюнийских монахов и власти папства предста­ла первоначально как действенная попытка подчинить жизнь все­го духовенства монашеским порядкам. В этом движении западное монашество впервые выступило с решительным притязанием пред­ставлять подлинно христианский порядок жизни всех совершен-

240

1

нолетних верующих и получить признание этой цели. Западное христианство должно было поэтому идти путем, на котором оно вновь и вновь вступало в контакт с обмирщенной церковью, по­тому что не могло отказаться от своего притязания определять цели всего христианства в целом и служить церкви.

Свобода, к которой это движение стремилось, была при всех колебаниях не только свободой индивида от мира, но и свободой христианства в его служении Богу в мире. В нем выражено пони­мание того, что внутри церкви возможен лишь один идеал жизни и лишь одна нравственность, обязательные поэтому для всех на­стоящих христиан. Если монашество есть действительно высшая форма христианства, то это значит, что его зрелые последователи подчиняются монашеским правилам дисциплины, а незрелые — по средневековым понятиям это все миряне — по крайней мере обязаны повиноваться. Такова была главная идея Клюни и его великого папы. Отсюда — строгое соблюдение целибата для кли­ра, отсюда борьба против обмирщения духовных лиц, прежде все­го — против симонии, отсюда монашеская дисциплина священ­ников.

А что же политическое господство над миром? Его с этой точ­ки зрения можно рассматривать как суррогат на то время и по­скольку еще не достигнута истинная христианизация мира. Здесь начинается уже различие между монашеством и реформирован­ной обмирщенной церковью. Идею Гильдебранда и наиболее се­рьезных его приверженцев можно представить таким образом, что ее отличают лишь нюансы, и однако эти нюансы ведут к противо­положным программам. С самого начала раздавались голоса, даже среди безусловных почитателей папы, о том, что следует удоволь­ствоваться реформой нравов и заботой о набожности; церкви не подобает править таким образом и с помощью таких средств, ко­торые использует государство. Они требовали действительного возврата к апостолической жизни, возрождения первоначального облика церкви. Было бы неправильно рассматривать эти стремле­ния монашества как желание вернуться на ступень греческой цер­кви и выйти за рамки западного католицизма: нет — эти монахи имели в виду некую позитивную программу: христианская жизнь всего христианства в целом. Однако в то время как в духе старой традиции им мерещилась супранатуральная вновь возрожденная империя, от осуществления которой на земле они не отказыва­лись, они испытывали почти неодолимое недоверие к тому сурро­гату, который римский епископ горячо поддерживал и к которому стремился. В этом недоверии заключалось отвращение по отно­шению ко всему тому в церкви, что напоминало о государствен-

241

ных и правовых порядках. В той же мере понятно отталкивание западного монашества от публичного правового порядка и госу­дарства как характерная его черта, в какой очевидно и то, почему оно еще отсутствует у греческих аскетов. Но в XI в. покорность церкви и ее руководителям была достаточно велика, чтобы дело могло прийти к конфликту между реформированным духовенст­вом и монашеством. В таинстве исповеди церковь располагала сильнейшим средством привязывать к себе также и монашество. С запятнанной совестью и сломленным мужеством многие покори­лись планам монашеского папы. Из тишины монастырей он вы­рвал как раз тех, кто больше всего предпочитал всю свою жизнь посвятить Богу. Он знал, что только тот монах заставит себя по­могать миру, который покинул его и хотел от него освободиться. Бегство от мира на службе покоряющей мир церкви: такова уди­вительная задача, которую Григорий разрешил на следующие пол­тора столетия. Однако его и реформистских епископов цели при всей их связи с политикой были также духовными. Только в каче­стве таковых могли они захватить и зажечь массы, зажечь на борь­бу с обмирщением духовенства в Верхней Италии, против симо-нистских князей по всей Европе. Новый религиозный энтузиазм воодушевлял народы Западной Европы, и в особенности — ро­манские. Одушевление, энтузиазм крестовых походов были непо­средственным результатом монашеского реформационного движе­ния XI столетия. Религиозный подъем, который пережила Европа, выразился в нем наиболее полно. На земле должно быть установ­лено господство церкви. Такова была идея властвующего над ми­ром клюнийского монаха, предшествовавшая крестовым походам. И из священной земли, из освященных мест они воспринимали новую или до тех пор редко встречавшуюся форму христианской набожности, погруженную в страдания и мученический путь Христа. Негативная аскеза получает позитивную форму и новую пози­тивную цель: слиться воедино с Искупителем во внутренней люб­ви и совершенном подражании. Личностный элемент, действую­щий от сердца к сердцу, начинает оживлять до тех пор непривле­кательное и бесцельное стремление к самоотречению и пробуж­дать дремлющую субъективность. И монашество также получило внутренний стимул и пошло на подъем, хотя на первых порах, конечно, только в отдельных немногих индивидах. Большое число новых орденов, которые были основаны одновременно и именно во Франции, свидетельствовали об общем подъеме. Тогда возник­ли ордена картезианцев, цистерцианцев, кармелитов и многие дру­гие. Однако появление их в таком большом числе лишь доказыва­ет, что монашество в союзе с мирской церковью неизбежно теряет

242

себя. Каждый новый орден пытался вернуть монашество к его пер­воначальной строгости аскезы; однако его подчинение мирской церкви быстро приводило к тому, что церковь устанавливала свой порядок и начинала использовать орден в своих целях.

Иллюзиями оказывались ожидания того, что орден восстано­вит первоначальное монашество, когда уже в момент своего уч­реждения он включал в программу подчинение епископам и та­ким образом заранее отказывался от решения своей главной зада­чи в церкви и для церкви — спасения душ. В XII столетии зависи­мость христианства, и тем самым монашества также, от церкви была еще совершенно наивной, противоречие между действитель­ным обликом церкви и Евангелием, которое она проповедывала, хотя и ощущалось, но вновь и вновь подавлялось, и критика при­тязаний и состояния церкви была еще недейственной. Достаточно назвать только одно имя — Бернара Клервосского, чтобы как в зеркале отразились и все величие этой второй монашеской рефор­мы церкви, и в то же время вся ее ограниченность и иллюзии. Тот же самый монах, который в тиши своей монастырской кельи про­износил новые слова обожания, преданности, вручая свою душу «жениху», который проповедовал бегство церкви от мира, взывал к папе, что тот на престоле Петра призван к служению, а не гос­подству, был одновременно во власти всех иерархических пред­рассудков своего времени и сам проводил политику господству­ющей в мире церкви. Однако монашество в эту эпоху потому и смогло сделать для церкви так много, что оно шло с ней. Церковь действительно была реформирована; однако эта реформа привела в конечном счете к усилению мирской власти церкви и тем са­мым — ее обмирщению. Таков был удивительный и в то же время понятный результат. Областью, в которой мирская церковь и мо­нашество постоянно были заодно, была борьба против любых при­тязаний мирян, в особенности князей, на прерогативы церкви. Западное монашество воспринимало это как «освобождение от мира» и потому поддерживало церковь в этой борьбе. Лишь при­няв это во внимание можно понять, каким образом один и тот же человек мог одновременно быть настоящим монахом и князем Церкви, как мог он обманывать себя и других относительно конеч­ных целей этой борьбы с государством, или не сознавать их.

II

Пришла новая пора, которой старые понятия больше уже не отвечали. Церковь достигла политического господства в мире; она либо подчинила себе императоров и старый государственный по-

i*. ,                                                                                                               243

рядок, либо была близка к победе над ними. Цели и результаты огромных усилий церкви в XI и XII столетиях стали явью. Однако теперь пришли в движение миряне и нации. Они стремились ос­вободиться от опеки церковной иерархии. В социальных движе­ниях, в религиозном сектанстве, в набожных объединениях, кото­рые не довольствовались официальным благочестием, в стремле­нии князей и наций самостоятельно решать свои проблемы, воз­вестила о себе новая эпоха. На протяжении столетия еще церкви удавалось сдерживать этот натиск. Она поддержала в это время новый подъем монашества, выразившийся в создании нищенству­ющих орденов.

Образ источающего нежность и любовь чудесного святого из Ассизи излучает сияние в истории Средневековья. Однако мы здесь не задаемся вопросом, каким он был, но — к чему он стремился, призывая служить богу и своим братьям. Прежде всего: он хотел возобновить жизнь апостола, следуя идеалу бедности и проповеди Евангелия. Эта проповедь должна была пробудить в христианстве дух покаяния и сделать христианство таким на самом деле, каким оно уже было в силу обладания святыми таинствами. Должно было образоваться объединение братьев, которые подобно апостолам не владели ничем, кроме раскаяния, веры и любви, у которых не долж­но было быть никакой другой цели, кроме служения и спасения душ. Святой Франциск не говорил определенно, насколько широ­ким должно быть это объединение. Он не был политиком и не стремился установить свою власть. Но что еще могло бы помочь внявшим проповеди раскаяния бедных братьев действительно стать другими, кроме вновь повторяющейся деятельности служащих и проповедующих странствующих братьев? Для них святой Фран­циск сам установил определенные и твердые правила. Никто в отдельности, равно как и объединение тех, кто соединился для истинно христианской жизни, не должны были иметь какого бы то ни было имущества. «Иди и продай все, что у тебя есть». Жизнь в Боге, страдание с его Сыном, любовь к его созданиям — челове­ку и всей твари, служение вплоть до самопожертвования, богатст­во души, у которой есть только Спаситель — вот Евангелие свято­го Франциска. Если был человек, осуществивший в своей жизни то, что он проповедовал, то этим человеком был Франциск. И — это характерная черта этого западного движения — усиленная ас­кеза, религия сердца и упований, и на этот раз не увела своих последователей в пустыню и отшельничество, наоборот: христи­анство, весь мир, были побеждены этим новым и все же старым христианством покаяния, отречения и любви. Христианский мир — в начале XIII столетия это понятие приобрело совсем иной объем,

244

нежели в VI и в XI вв. Не только потому, что расширился геогра­фический горизонт Запада, но в большей степени потому, что ма­ленькие люди и рядовой человек были теперь включены в этот мир, стали его составной частью. Западное монашество до конца XII столетия все еще было по своей сути аристократическим ин­ститутом. Права монастырей в большинстве случаев обусловлива­лись высоким происхождением их обитателей. Монастырские школы, как правило, предназначались только для благородных. Неотесанному и обыкновенному люду монастырь был так же чужд, как господский замок. Не было популярных орденов и очень мало — популярных монахов. Святой Франциск не разрушил сте­ны благородных монастырских замков, но поставил рядом с ними хижины для бедных и богатых. Так он вернул народу Евангелие, которое до той поры оставалось достоянием только священников и таинств. Однако святой из Ассизи был покорнейшим сыном церкви и папы. Его труды были служением церкви. Так, он пер­вый дал монашеству — ибо монашеством стало против его воли основанное им братство — задание перед христианством как це­лым, но пребывающим в лоне церкви: забота о церкви есть забота о спасении. Клюни и его монахи ограничивали свою реформу ду­ховной сферой.

Можно сказать без преувеличения: он хотел не новый мона­шеский орден основать — он хотел изменить мир; он должен был стать прекрасным садом, населенным людьми с богом в сердце, следующими Христу и ни в чем не испытывающими нужды. Лю­бовь дала ему широкий горизонт; фантазия его не была чрезмер­ной, но не позволяла строгой аскезе сделать его ограниченным: его воля служить церкви и христианству до конца оставалась силь­ной и энергичной, хотя он с болью видел, как церковь корректи­рует и обуживает его творение. Сотни тысяч устремлялись за ним. Но что значили тысячи, когда речь шла о миллионах? Образова­ние наряду с собственно монашеским орденом так называемого братства терциариев является, с одной стороны, показателем того, что его евангелие не может быть, конечно, осуществлено в чело­веческом обществе без компромиссов. С другой стороны, все же, это — блестящее подтверждение глубины воздействия францис­канской проповеди.

Терциарии сохраняли свою мирскую профессию, они остава­лись в браке и со своим имуществом; однако они насколько воз­можно приспосабливались к монашеской жизни, воздерживались от участия в общественной деятельности, принятия ее задач и обя­занностей, они посвящали себя, насколько могли, аскезе и благо­честивым делам. Этот институт, возникший без какого бы то ни

---

Дата добавления: 2021-03-18; просмотров: 45; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!