Основные проблемы социологии религии 31 страница

261

факт опять таки единогласно подтверждается всеми исследовате­лями. Он настолько бесспорен, что имеются даже работы, пытаю­щиеся сами касты рассматривать, как нечто идентичное с гиль­диями и видеть в различии профессий источник происхождения каст.

Такая односторонность, конечно, неверна. Но вместе с тем не­сомненной является прикрепленность касты к определенной про­фессии. Сколько каст в Индии, столько и профессий. Сообразно с этим традиционное 4-х членное деление каст, взятое из «Законов Ману», фактически неверно. Профессий, а соответственно и каст в Индии гораздо больше. Ketkar насчитывает их не менее 3000. То же подтверждают и другие исследователи каст, а равно и статисти­ческое исследование индусского населения.

Далее, каста как семейно + религиозно + профессиональная кумулятивная группа является в то же время и объемно-правовой группой. Профессия неразрывно здесь связана с объемом прав и социальным рангом. Каждая каста имеет свой ранг и свой объем прав. Брамины как представители касты и профессии священни­ков имели максимум прав и привилегий., точно фиксированный в праве и резко отличающийся от объема прав других профессий (каст). За ними шли кшатрии (воины), за воинами — вайсии, за вайсиями — бесправные судры (ремесленники), назначением ко­торых было служение высшим кастам. Словом, здесь профессио-нальная и объемно-правовая группировки были слиты, были не- ; разрывными.                                                                                |

«Le caste», определяет Mazzarella, это устойчивые и автоном- j ные социальные агрегаты, юридически связанные иерархической \ связью. Сущность наставлений о них Нарады, Брихаспати и дру­гих древних сводов Индии сводится к следующему: 1) существуют четыре основные касты, члены которых называются брахманами, кшатриями, вайсиями и судрами, 2) каждая из предыдущих каст в этом порядке более высока и привилегирована, чем последующая, 3) особенно высоко положение — юридическое и социальное — брахманов, 4) существует узкое соответствие между природой и объемом прав, принадлежащих членам каждой касты, и положе­нием, занимаемым этой кастой в кастовой иерархии.

К этим кумуляциям обычно присоединялась группировка по степени имущества, плюс — в начальный период образования каст — группировки расовая и языковая.

Если теории каст, пытающиеся в каждой касте видеть отдель­ную расу, неверны, тем не менее есть истина в утверждении, что четыре основные касты законов Ману соответствуют четырем цве­там рас, что сама замкнутость касты по крови и бракам произошла

262

не без влияния расового различия и, в свою очередь, вела и ведет к созданию особых по расе и биологической конституции типов.

В итоге, как видим, каста представляет сложный социальный монолит, члены которой были связаны рядом перечисленных свя­зей. Пока антогонизм этих группировок не проявился, каждая каста представляла крепко сколоченное тело, члены которого настолько тесно обусловливали взаимное поведение, а каждая каста — пове­дение других каст, что недаром исследователи, в роде Boungle, прямо говорят, что каждая каста является как бы единым телом.

Такова каста, как типичная для определенного места и време­ни кумулятивная группа. По своему составу она отлична и от со­словий, и гильдий, и цехов, и таких организаций, как организации иезуитов, друидов и др.

Для иных времен и народов — каста нетипична. Ее как опреде­ленной кумулятивной группы мы в иные времена не находим.

Падение кастового режима означало ничто иное, как диссо­циацию такой кумуляции, как постепенное разложение слитых в одно целое группировок. Для нашего времени в европейских стра­нах кастовая кумуляция нетипична...

Религиозные перегруппировки

Религия человека — социальный костюм, который можно снять и переменить. Если бы этот костюм был чисто идеологическим, то такие верования менялись бы очень часто, ибо верования вообще изменчивы. Но в религии суть дела не в верованиях, не в тех или иных комплексах идей, а в чувственно-эмоциональных пережива­ниях веры человека.

В последних — коренное ядро религии. Верования, догма, — это только вуаль, «идеологическое оправдание» и выражение чувств — эмоций человека. Неважно, чтобы они были логичны, — важно, чтобы вера была горячей. «Логика мало заботит веру (как комплекс чувственно-эмоциональных состояний), последняя в суж­дениях, ясных по тенденции и смутных по форме, извлекаемых ею из себя самой, ищет только удовлетворения». Правильно говорит Guignebert. Неважно, если догма будет противоречива. «Живая вера (в силу нслогической природы человека) мало смущается труднос­тями такого рода». Она примет какую угодно нелепость, если пос­ледняя соответствует ее аппетитам. Чувства-эмоции человека или, говоря словами Sumner'a, нравы, формируются под влиянием со­циальной среды, теснейшим образом с нею связаны, и пока пос­ледняя остается в общем одинаковой, одинаковыми остаются и они. А раз так, то малоподвижными будут и догмы — верования,

263

идеологические формы религии — ибо нравы, основной уклад со­циальной жизни, меняются медленно. Этим объясняется срав­нительная медленность религиозных перегруппировок: индивиды остаются «абонентами» определенной церкви до тех пор, пока она в своих нравах коренным образом не начинает противоречить их чувственно-эмоциональному состоянию и аппетитам. Противоре­чие догмы и ортодоксии «логике» неважно; оно играет ничтожную роль.

Обращаясь к данным религиозных перегруппировок, мы ви­дим, что, кроме эпох острой религиозной борьбы, нормальная циркуляция индивидов из религии в религию сравнительно слаба. Основные религиозные группы, особенно крупные, имеют устой­чивые объемы. Религия индивида «оказывается результатом не специального решения лица (как например, брак), но лишь пос­ледствием предыдущего... исторического развития. Она просто наследуется в данной социальной среде». (Сын католика стано­вится католиком, православного — православным и т.д.) Созна­тельные переходы из религии в другую имеют ничтожное значе­ние. (Кроме эпох религиозных движений.) Отсюда понятна устой­чивость процентного отношения числа абонентов различных ре­лигий. Вариации здесь очень малы.

Иной вывод получится, если взять столетия и тысячелетия. На протяжении их религиозные перегруппировки в виде колебания объема религиозных групп весьма значительны: одни религиозные коллективы исчезают, другие появляются. Причем эти процессы совершаются, подобно государственным перегруппировкам, скач­ками, резкими колебаниями. Столетиями религиозное расслоение может оставаться почти неизменным. Затем вдруг наступает эпоха кризисов; начинается интенсивное религиозное брожение; инди­виды массами начинают перекочевывать из одной религии в дру­гую; одни религиозные группы худеют, иногда исчезают совер­шенно; другие — появляются и растут с изумительной быстротой (примером таких эпох могут служить первые века распростране­ния христианства, ислам, эпоха реформации или современная эпоха распространения религии социализма и т.д.). Через несколько де­сятков лет вся картина религиозного строения населения оказыва­ется радикально измененной. Затем снова наступает эпоха «зати­шья», продолжающаяся иногда десятки и сотни лет, впредь до нового периода движений. Циркуляция индивидов происходит и в такие периоды, но она относительно ничтожна. Такова схемати­ческая кривая религиозных перегруппировок.

Чем вызывается смена периодов религиозных движений и за­стоев — не будем здесь касаться. Из вышесказанного ясно, что она

264

стоит в связи с изменением всего социального уклада населения, меняющего его mores, аппетиты, стремления и чувства — эмоции. Она служит следствием и симптомом этого изменения, с одной стороны, с другой, — новая вера, раз появившись, сама оказывает известное воздействие на это изменение.

Коснемся теперь в двух словах вопроса о будущем религиозно­го расслоения. Исчезнет ли оно? — Едва ли. Это могло бы быть тогда, когда все люди стали бы членами одной религии. Это мало­вероятно. История говорит не об уменьшении числа религиозных групп, а напротив, об его увеличении. Религиозная гетерогенность людей не уменьшилась, а скорее возросла. Могло бы религиозное расслоение исчезнуть и в том случае, если бы человек становился все более и более логическим и рационалистическим, т.е. считал бы истинным только то, что проверено опытом, наблюдением и другими методами точной науки. Нет сомнения, что знания (как положения объективно-правильные и проверенные, в отличие от верований как положений объективно-неверных или непроверен­ных, частным видом которых служат религиозные верования) рас­тут. Там, где появляются знания, они рано или поздно вытесняют верования и становятся общеобязательными. (Таковы, например, теоремы точных наук; социальные же «науки», в отличие от есте­ственных, — история, экономика, право, психология, социология и т.д. представляют в огромной своей части не знания, а верова­ния, преподносимые в «наукообразной» форме). Но верования, изгнанные из одной сферы, подобно чертям, бегущим от ладана, водворяются в другой. В итоге область их не уменьшается, и чело­век не становится более логичным.

Меняются только формы верований. Огромная часть умствен­ного багажа современного человечества, не исключая и ученых, состоит не из знаний, а верований, субъективно принимаемых за знания. Мы удивляемся абсурдности верований «первобытного человека». Будущие поколения будут во многом удивляться неле­пости наших верований. Хотя знания и растут, но так как область явлений, куда могут перекочевать верования, бесконечна, то нуж­но бесконечное время, чтобы уничтожить их абсолютно.

Живучесть верований следует и из теснейшей их связи с аппе­титами, с чувствами — эмоциями человека. Если «идеология», «дог­ма», «верования» соответствуют и консонируют с ними, то верова­ния будут приняты, привьются и распространятся, будь они неле­пыми из нелепых. Успех христианства или ислама, или религии «демократизма», «социализма», «монархизма» и т.д. объясняется не тем, что соответственные идеологии «истинны» или «ложны», а тем, что они соответствовали и соответствуют инстинктам и чув-

265

ствам — эмоциональным вожделениям их адептов. Отсюда их ус­пех и легкая прививаемость в соответственных группах. Так как трудно допустить, чтобы положение всех индивидов в системе со­циальных координат или в социальном пространстве стало одина­ковым в будущем, то различными будут и их верования, в том числе и религиозные верования. Вот почему не приходится наде­яться на исчезновения религиозного расслоения и в будущем, по крайней мере, в ближайшие столетия.

Более вероятно ослабление антагонизма, вызываемого разли­чием верований. Но и оно может быть подвергнуто сомнению. Различие верований «коммуниста» и «монархиста» теперь, как в прошлом различие верований католика и еретика, вызывает са­мый острый антагонизм и заставляет разноверующих без угрызе­ний совести отправлять друг друга на тот свет ad majorem gloriam коммунизма или монархизма. Формы верований изменились, суть их осталась той же. Вот почему даже надежды на ослабление анта­гонизмов, вызываемых различием верований, далеко не бесспор­ны. По крайней мере, наблюдаемые сейчас факты говорят о том, что вековая проповедь терпимости чужих мнений и уважения чу­жих верований не мешала и не мешает тому, чтобы противника отправлять на тот свет, если не под звон колоколов инквизиции, то под аккомпанемент ружейных залпов. Невеселые это corsi и ricorsi. Но неоспоримые. Приходится их констатировать. Прихо­дится считаться с ними при конструировании всяких приятных и окрыляющих «исторических тенденций». Тысячу раз они превра­щались из «несомненных законов» в пустую иллюзию. Чтобы не впасть лишний раз в ошибку, приходится быть осторожным и воз­держиваться от выдачи патентов за будущее.

8. РЕЛИГИЯ И СОЦИАЛЬНЫЙ СТАТУС

М. Вебер* \

Религия крестьян

Жизнь крестьян настолько связана с природой, настолько за­висит от органических процессов и природных явлений, и по своему экономическому характеру сама по себе настолько не предполага­ет какую бы то ни было систематизацию, что в общем крестьяне

* Вебер М. Социология религии (типы религиозных сообшеств)//Работы

М. Вебера по социологии и религии и идеологии. М., 1985. С. 153—208/Пер. М.И. Левиной.

266

 

JL

только тогда становятся носителями религии, когда им угрожает пролетаризация или порабощение со стороны внутренних (фис­кальной или помещичьей) или внешних (политических) сил. Как одно, так и другое — сначала угроза извне, а затем столкновение с интересами землевладельцев, которые, как всегда в античности, были одновременно горожанами, — относится, например, к древ­ней религии израильтян.

Древнейшие документы, прежде всего Песнь Деборы, показы­вают, что борьба, которую вели прежде всего связанные клятвой крестьяне с филистимлянами и живущими в городах ханаанскими землевладельцами, была направлена против сражающихся на же­лезных колесницах, обученных «от юности своей воинов» (как го­ворится о Голиафе), которые пытались взимать повинности с тех, кто живет на склонах гор, где «течет молоко и мед». Этих крестьян можно сравнить с союзами этолийцев, самнитов и швейцарцев, с последними особенно и потому, что большой, пересекающей страну торговый путь из Египта к Евфрату создавал ситуацию, сходную с той, которая сложилась в Швейцарии, стране альпийских похо­дов, с ее ранним развитием денежного хозяйства и соприкоснове­нием различных культур. В силу констелляции важных факторов эта борьба, так же, как объединение сословий и эмансипация во времена Моисея, все время возобновлялась под водительством спасителей религии Яхве (машиах, мессии, таких, как Гидеон и других, именуемых «судьями»). Там самым в древнюю религию крестьян была привнесена религиозная прагматика, выходящая за пределы обычных крестьянских культов. В подлинную этическую религию культ Яхве, связанный с социальными законами Моисея, превратился только на почве полиса Иерусалима. Правда, и здесь это произошло (о чем свидетельствуют наставления пророков, ко­торые носят социальный характер) также не без влияния социаль­ного морализма землевладельцев, направленного против городских магнатов и финансистов, и при постоянном напоминании о соци­альных предписаниях закона Моисея, требующих установления равенства между сословиями.

Однако религию пророков нельзя рассматривать как продукт специфически крестьянского влияния. В морализме первого и един­ственного теолога официальной эллинской литературы — Гссио-да — типичная судьба плебеев также сыграла известную роль. Но и он, безусловно, не был типичным «крестьянином». Чем больше развитие культуры ориентировано на крестьянство (на Западе — в Риме, на Дальнем Востоке — в Индии; в Передней Азии — в Егип­те), тем сильнее этот слой населения влияет на создание традици­онных представлений и тем меньшей этической рационализации

267

достигает религия, во всяком случае религия масс. В развитии позд­него иудаизма и христианства крестьяне либо вообще не являются носителями рационально-этических религий, либо играют прямо отрицательную роль (в иудаизме), либо, как в христианстве, явля­ются таковыми лишь в исключительных случаях, и тогда движе­ние принимает коммунистически-революционный характер. Пу­ританская секта донатистов в римской Африке, наиболее земле­дельческой римской провинции, имела, по-видимому, много сто­ронников в крестьянских кругах, но в древности — это единствен­ный пример такого рода.

Учение таборитов, в той мере, в какой они связаны с крес­тьянскими кругами, пропаганда «божественного права» в Крес­тьянской войне в Германии, требования радикально, коммунис­тически настроенных английских крестьян, и в первую очередь крестьян-сектантов в России, отличаются более или менее ярко выраженными чертами аграрного коммунизма, сложившегося в рамках их совместного пользования землей; они опасаются про­летаризации и выступают против официальной церкви прежде всего потому, что церковь взимает десятину и служит опорой финансовых и земельных властей. Внесение в их программу рели­гиозных требований вообще было возможно только на основе уже сложившейся религии, содержащей специфические обещания, которые могут служить отправными точками для революционно­го естественного права —но об этом в другой связи. Следователь­но, это не относится к странам Азии, где сочетание религиозного пророчества с революционным движением (например, в Китае) носит совсем иные черты и не является подлинно крестьянским. Крестьяне очень редко являются носителями какой-либо иной религии, кроме исконной для них, магической. Правда, пророче­ство Заратустры как будто обращено к крестьянам с их (относи­тельно) рационально упорядоченным сельскохозяйственным тру­дом (в области земледелия и скотоводства) и направлено против ложных пророков, мучивших животных в религиозных оргиях (ве­роятно, так же боролся Моисей с одержимостью при отправлении культа, участники которого в исступлении разрывали животных на части). Поскольку парсы считают магически «чистым» только возделанную почву, и, следовательно, полностью богоугодным занятием — лишь земледелие, они, значительно преобразовав пер­воначальное пророчество и приспособив к повседневности, при­дали своей религии ярко выраженный земледельческий и по сво­им социально-этическим определениям специфически антигород­ской характер. Однако в той мере, в какой пророчество зоро­астризма само выдвигало экономические требования, оно скорее

268

отражало заинтересованность знати и землевладельцев в крестьян­ских повинностях, чем интересы самих крестьян. Как правило, крестьяне ограничиваются верой в колдовство, способное воздей­ствовать на погоду, и в анимистическую магию; в сфере этичес­кой религиозности они в своем отношении к богу и священно­служителям оставались в рамках строго формалистической этики «do ut des».

Раннее христианство как городская религия

Отношение к крестьянину как к специфически богоугодному и благочестивому человеку — явление чисто современное. За ис­ключением зороастризма и отдельных примеров оппозиции го­родской культуре и ее последствиям со стороны интеллектуалов, отражающих патриархально-феодальные и пессимистические на­строения, это не свойственно ни одной значительной религии спа­сения в странах Восточной Азии. В индийской и в наиболее пос­ледовательной форме в буддийской религии спасения крестьянин вызывает подозрение или даже прямое осуждение (из-за ахимсы, полного запрещения убивать какое-либо существо). Израильская религия до времени пророков еще в значительной степени являет­ся религией крестьян. Напротив, прославление земледелия как богоугодного занятия в годы после вавилонского пленения было реакцией патриархально настроенных групп и литературных кру­гов на развитие городской культуры. Действительная религиозность уже тогда, а тем более позже, в эпоху фарисеев, носила совсем иной характер.

Для позднеиудейского общинного благочестия понятия «сель­ский житель» и «безбожник» были тождественны, а тот, кто не жил в городе, считался в политическом и религиозном отношении иудеем второго сорта. Дело в том, что соблюдать законы иудей­ского ритуала, так же, как буддийского и индуистского, крестья­нин просто не мог. Практические последствия иудаистской теоло­гии в период вавилонского пленения, а особенно талмудистская теология раввинов, затрудняли занятие сельским хозяйством. Еще в наше время сионистское заселение Палестины столкнулось с непреодолимой трудностью в виде субботнего года, и восточно­европейским раввинам (отличавшимся меньшей ригористичнос­тью, чем ортодоксы Германии) пришлось разработать особое ос­вобождение от такого установления ввиду того, что этот акт уго­ден богу. В раннем христианстве язычник именуется просто сель­ским жителем (paganus). Еще в официальных доктринах средневе­ковой церкви (у Фомы Аквинского) крестьянин рассматривается

---

Дата добавления: 2021-03-18; просмотров: 58; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!