Основные проблемы социологии религии 18 страница

155

Наконец, вы можете спросить: если все это так, то что же соб­ственно позитивного дает наука для практической и личной жиз­ни? И тем самым мы снова стоим перед проблемой «призвания» в науке. Во-первых, наука прежде всего разрабатывает, конечно, тех­нику овладения жизнью — как внешними вещами, так и поступ­ками людей — путем расчета. Однако это на уровне торговки ово­щами, скажете вы. Я целиком с вами согласен. Во-вторых, наука разрабатывает методы мышления, рабочие инструменты и выраба­тывает навыки обращения с ними, чего обычно не делает торговка овощами. Вы, может быть, скажете: ну, наука, не овощи, но это тоже не более как средство приобретения овощей. Хорошо, оста­вим сегодня данный вопрос открытым. Но на этом дело науки, к счастью, еще не кончается; мы в состоянии содействовать вам в чем-то третьем, а именно в обретении ясности. Разумеется, при условии, что она есть у нас самих.

Насколько это так, мы можем вам пояснить. По отношению к проблеме ценности, о которой каждый раз идет речь, можно за­нять практически разные позиции — для простоты я предлагают вам взять в качестве примера социальные явления. Если занимают определенную позицию, то в соответствии с опытом науки следует применить соответствующие средства, чтобы практически провес­ти в жизнь данную позицию. Эти средства, возможно, уже сами по себе таковы, что вы считаете необходимым их отвергнуть. В таком случае нужно выбирать между целью и неизбежными средствами ее достижения. «Освящает» цель эти средства или нет? Учитель должен показать вам необходимость такого выбора. Большего он не может — пока остается учителем, а не становится демагогом. Он может вам, конечно, сказать: если хотите достигнуть такой-то цели, то вы должны принять также и соответствующие следствия, которые, как показывает опыт, влечет за собой деятельность по достижению намеченной вами цели.

Все эти проблемы возникнут и у каждого техника, ведь он тоже часто должен выбирать по принципу меньшего зла или относи­тельно лучшего варианта. Для него важно, чтобы было дано одно главное — цель. Но именно она, поскольку речь идет о действи­тельно «последних» проблемах, нам не дана. И тем самым мы по­дошли к последнему акту, который наука как таковая должна осу­ществить ради достижения ясности, и одновременно мы подошли к границам самой науки.

Мы можем и должны вам сказать: такие-то практические уста­новки с внутренней последовательностью и, следовательно, чест­ностью можно вывести — в соответствии с их духом — из такой-то последней мировоззренческой позиции (может быть, из одной,

156

может быть, из разных), а из других — нельзя. Если вы выбираете эту установку, то вы служите, образно говоря, одному Богу и ос­корбляете всех остальных богов. Ибо если вы остаетесь верными себе, то вы необходимо приходите к определенным последним внутренним следствиям. Это можно сделать по крайней мере в принципе. Выявить связь последних установок с их следствиями — задача философии как социальной дисциплины и как философ­ской базы отдельных наук. Мы можем, если понимаем свое дело (что здесь должно предполагаться), заставить индивида — или по крайней мере помочь ему — дать себе отчет в конечном смысле собственной деятельности. Такая задача мне представляется от­нюдь немаловажной, даже для чисто личной жизни. Если какому-нибудь учителю это удается, то я бы сказал, что он служит «нрав­ственным» силам, поскольку вносит ясность; что он тем лучше выполняет свою задачу, чем добросовестнее будет избегать вну­шать своим слушателям свою позицию, свою точку зрения.

То, что я вам здесь излагаю, вытекает, конечно, из главного положения, а именно из того, что жизнь, основанная на самой себе и понимаемая из нее самой, знает только вечную борьбу бо­гов, знает (если не прибегать к образу) только несовместимость наиболее принципиальных, вообще возможных жизненных пози­ций и непримиримость борьбы между ними, а следовательно, не­обходимость между ними выбирать. Заслуживает ли наука при та­ких условиях того, чтобы стать чьим-то «призванием», и есть ли у нее самой какое-либо объективное ценное «призвание» — это опять-таки ценностное утверждение, которое невозможно обсуждать в аудитории, ибо утвердительный ответ на данный вопрос является предпосылкой занятий в аудитории. Я лично решаю вопрос утвер­дительно уже моей собственной работой. И утвердительный ответ на него является также предпосылкой той точки зрения, разделяя которую — как это делает сейчас или по большей части притворя­ется, что делает, молодежь — ненавидят интеллектуализм как злей­шего дьявола. Ибо тут справедливы слова: «Дьявол стар — состарь­тесь, чтобы понять его». Данное возражение надо понимать не буквально, а в том смысле, что, желая покончить с этим дьяволом, надо не обращаться в бегство при виде его, как обычно предпочи­тают делать, а с начала до конца обозреть его пути, чтобы увидеть его силу и его границы.

Сегодня наука есть профессия, осуществляемая как специаль­ная дисциплина и служащая делу самосознания и познания фак­тических связей, а вовсе не милостивый дар провидцев и проро­ков, приносящий спасение и откровение, и не составная часть размышления мудрецов и философов о смысле мира. Это, несо-

157

мненно, неизбежная данность в нашей исторической ситуации, из которой мы не можем выйти, пока останемся верными самим себе.

И если в нас вновь заговорит Толстой и спросит: «Если не наука, то кто ответит на вопрос: что нам делать, как устроить нам свою жизнь?» — или на том языке, на котором мы говорим сегод­ня: «Какому из борющихся друг с другом богов должны мы слу­жить? Или, может быть, какому-то совсем иному богу — и кто этот бог?» — то надо сказать: ответить на это может только пророк или Спаситель. Если его нет или если его благовествованию боль­ше не верят, то вы совершенно определенно ничего не добьетесь тем, что тысячи профессоров в качестве оплачиваемых государст­вом или привилегированных маленьких пророков в своих аудито­риях попытаются взять на себя его роль. Тем самым вы лишь вос­препятствуете осознанию того, что нет пророка, по которому тос­куют столь многие представители нашего молодого поколения. Я думаю, что действительно «музыкальному» в религиозном от­ношении человеку не пойдет на пользу, если от него, и от других будут скрывать тот основной факт, что его судьба — жить в бого-чуждую, лишенную пророка эпоху, — если это будут скрывать с помощью суррогата, каким являются все подобные пророчества с кафедры. Мне кажется, против этого должна была восстать его религиозная честность.

Но как же отнестись к факту существования «теологии» и к ее претензии на «научность»? Попробуем не уклоняться от ответа. «Теология» и «догмы», правда, существуют не во всех религиях, но и не только в христианстве. Если оглянуться на прошлое, то мож­но увидеть их в весьма развитой форме также в исламе, манихей­стве, у гностиков, в суфизме, парсизме, буддизме, индуистских сектах, даосизме, упанишадах, иудаизме. Но, разумеется, система­тическое развитие они получили в разной мере. И не случайно западное христианство в противоположность тому, что создал в области теологии иудаизм, не только более систематически разви­ло ее (или стремится к этому), но здесь ее развитие имело несрав­ненно большее историческое значение. Начало этому положил эллинский дух, и вся теология Запада восходит к нему точно так же, как, очевидно, вся восточная теология восходит к индийскому мышлению.

Всякая теология представляет собой интеллектуальную рацио­нализацию религиозного спасения. Ни одна наука не может дока­зать свою ценность тому, кто отвергает ее предпосылки. Впрочем, всякая теология для выполнения своей роли и тем самым для оп­равдания своего собственного существования добавляет некото­рые специфические предпосылки. Они имеют различный смысл и

158

разный объем. Для всякой теологии, в том числе, например, и для индуистской, остается в силе предпосылка: мир должен иметь смысл, и вопрос для нее состоит в том, как толковать мир, чтобы возможно было мыслить этот смысл.

Кант в своей теории познания исходил из предпосылки: науч­ная истина существует и имеет силу, а затем ставил вопрос: при каких мыслительных предпосылках возможно, то есть имеет смысл, такое утверждение? Точно так же современные эстетики (осознан­но — как, например, Дьердь Лукач — или просто фактически) исходят из предпосылки, что существуют произведения искусства, а затем ставят вопрос: как это в конце концов возможно?

Правда, теологи, как правило, не удовлетворяются такой (по существу религиозно-философской) предпосылкой, а исходят из предпосылки более далеко идущей — из веры в «откровение» как факт, важный для спасения, то есть впервые делающий возмож­ным осмысленный образ жизни. Они допускают, что определен­ные состояния и поступки обладают качествами святости, то есть создают образ жизни, исполненный религиозного смысла.

Вы опять-таки спросите: как истолковать долженствующие быть принятыми предпосылки, чтобы это имело какой-то смысл? Сами такие предпосылки для теологии лежат по ту сторону того, что является «наукой». Они суть не «знание» в обычном смысле слова, а скорее некоторое «достояние». У кого нет веры или всего проче­го, необходимого для религии, тому их не заменит никакая теоло­гия. И уж тем более никакая другая наука. Напротив, во всякой «позитивной» теологии верующий достигает того пункта, где име­ет силу положение Августина: «Credo non quid, sed quia absurdum est»2. Способность к подобному виртуозному акту «принесения в жертву интеллекта» есть главнейший признак позитивно-религи­озного человека. И это как раз свидетельствует о том, что напряже­ние между ценностными сферами науки и религии непреодолимо, несмотря на существование теологии (а скорее даже благодаря ей). «Жертву интеллекта» обычно приносят: юноша — пророку, верующий — церкви. Но еще никогда не возникало новое проро­чество (я намеренно здесь еще раз привожу данный образ, кото­рый для многих был предосудительным) оттого, что некоторые современные интеллектуалы испытывают потребность, так сказать, обставить свою душу антикварными вещами, подлинность кото-|| рых была бы гарантирована, и при всем этом вспоминают, что ' среди них была и религия; ее у них, конечно, нет, но они сооружа­ют себе в качестве эрзаца своеобразную домашнюю часовню, ук-

2 Верую не в то, что абсурдно, а потому, что абсурдно (лат).

159

рашенную для забавы иконками святых, собранными со всех кон­цов света, или создают суррогат из всякого рода переживаний, которым приписывают достоинство мистической святости и кото­рыми торгуют вразнос на книжном рынке. Это или надувательст­во, или самообман. Напротив, отнюдь не надувательство, а нечто серьезное и настоящее (но, может быть, неправильно истолковы­вающее себя) имеет место тогда, когда некоторые молодежные союзы, выросшие в тиши последних лет, видят в своей человечес­кой общности общность религиозную, космическую или мисти­ческую. Всякий акт подлинного братства вносит в надличное цар­ство нечто такое, что останется навеки; но мне кажется сомни­тельным стремление возвысить достоинство чисто человеческих отношений и человеческой общности путем их религиозного ис­толкования. Однако здесь не место обсуждать этот вопрос.

Судьба нашей эпохи с характерной для нее рационализацией и интеллектуализацией и прежде всего расколдовыванием мира за­ключается в том, что высшие благороднейшие ценности ушли из общественной сферы или в потустороннее царство мистической жизни, или в братскую близость непосредственных отношений отдельных индивидов друг к другу. Не случайно наше самое высо­кое искусство интимно, а не монументально; не случайно сегодня только внутри узких общественных кругов, в личном общении, крайне тихо, пианиссимо пульсирует то, что раньше буйным по­жаром, пророческим духом проходило через большие общины и сплачивало их. Если мы попытаемся насильственно привить вкус к монументальному искусству и «изобретем» его, то появится не­что столь же жалкое и безобразное, как то, что мы видели во мно­гих памятниках последнего десятилетия. Если попытаться ввести религиозные новообразования без нового, истинного пророчест­ва, то возникает нечто по своему внутреннему смыслу подобное — только еще хуже. И пророчество с кафедры создаст в конце кон­цов только фантастические секты, но никогда не создаст подлин­ной общности. Кто не может мужественно вынести этой судьбы эпохи, тому надо сказать: пусть лучше он молча, без публичной рекламы, которую обычно создают ренегаты, а тихо и просто вер­нется в широко и милостиво открытые объятия древних церквей. Последнее сделать нетрудно. Он должен также так или иначе при­нести в «жертву» интеллект — это неизбежно. Мы не будем его порицать, если он действительно в состоянии принести такую жертву. Ибо подобное принесение в жертву интеллекта ради безу­словной преданности религии есть все же нечто иное в нравствен­ном отношении, чем попытка уклониться от обязанности быть интеллектуально добросовестным, что бывает тогда, когда не име-

160

ют мужества дать себе ясный отчет относительно конечной пози­ции, а облегчают себе выполнение этой обязанности с помощью дряблого релятивизма. Та позиция представляется мне более вы­сокой, чем кафедральное пророчество, не дающее себе отчета в том, что в стенах аудитории не имеет значения никакая доброде­тель, кроме одной: простой интеллектуальной честности. Но такая честность требует от нас констатировать, что сегодня положение тех, кто ждет новых пророков и спасителей, подобно тому поло­жению, о котором повествуется в одном из пророчеств Исайи; речь идет здесь о прекрасной песне эдемского сторожа времен из­гнания евреев: «Кричат мне с Сеира: сторож! сколько ночи? сто­рож! сколько ночи? Сторож отвечает: приближается утро, но еще ночь. Если вы настоятельно спрашиваете, то обратитесь, и прихо­дите» (Исайя, 21, 11-12).

Народ, которому это было сказано, спрашивал и ждал в тече­ние двух тысячелетий, и мы знаем его потрясающую судьбу. От­сюда надо извлечь урок: одной только тоской и ожиданием ничего не сделаешь, и нужно действовать по-иному — нужно обратиться к своей работе и соответствовать «требованию дня» — как челове­чески, так и профессионально. А данное требование будет про­стым и ясным, если каждый найдет своего демона и будет послу­шен этому демону, ткущему нить его жизни.

3. СОЦИОЛОГИЯ РЕЛИГИИ КАК НАУКА: ФУНКЦИОНАЛЬНЫЙ ПОДХОД

Дж.М. Йингер*

«Место, отводимое социальными науками изучению религии, долгое время оставалось довольно курьезным. Над наукой о рели­гии довлели одновременно и идеологическая атака, и идеологи­ческая защита. В этой науке преобладали очень важные и зачас­тую просто блестящие теоретические формулировки. В ней при­сутствовали теоретическое описание и вместе с тем пренебрежи­тельное отношение ко многим вопросам, входящим в ее сферу. Кроме того, практически никакого внимания не уделялось хлебу насущному любой науки, а именно поверке важнейших теорети­ческих утверждений с помощью контрольного наблюдения.

К счастью, подобная ситуация стала меняться с началом Вто-

* Yinger J.M. Sociology Looks at Religion. N. Y., 1963. P. Ш-153/Пер. 1Н.Ф. Кузичевой.

HI 527

161

рой мировой войны. В Европе и в Америке научное изучение ре­лигии получает вес более ощутимую поддержку. Простые обободе-ния по поводу религиозных институтов и религиозного поведения заменяются их детальным анализом, в котором преобладают точ­ные сравнения. Все более ясно ощущается необходимость прини­мать во внимание различия в классовой принадлежности, образо­вании и другие социальные факты зля проведения более точных обобщений относительно религиозного влияния или, напротив, влияния на религию. В это время появляется ряд специализиро­ванных журналов, занимающихся публикацией исследований в области религии.

Целый ряд проблем, поднятых в исследованиях по социологии религии в этот период, показал, что эта дисциплина не является некой тайной, доступной лишь посвященным в нее специалистам, работающим в строго очерченных рамках научного интереса. На­против, изучение социологии религии подразумевает работу в наи­более важных сферах, анализ общества и культуры в актуальном для определенного периода времени контексте. Без самого тща­тельного изучения религиозных групп и религиозного поведения невозможно заниматься проблемами социальной стратификации, социальных изменений, межгрупповых отношений, политической социологии, бюрократии, социального консенсуса и диссенсуса, социологии конфликта, изучать эволюционные процессы недавно образовавшихся наций и общностей, — и это далеко не полный список научных проблем, связанных с социологией религии.

...Изучение общества должно быть изучением религии, и изу­чение религии должно быть изучением общества.

Социология религии — одна из отраслей научной социологии. Она является связующим звеном между теологией и социологией; религия есть определенный исходный факт, базис, а социология дает возможность научно постичь его.

Социология религии не зависит от ценностных ориентации социологов, она объективна и абстрактна. Она изучает эмпири­ческие явления, пытаясь делать обобщения относительно взаимо­связей между религиозным поведением и другими типами соци­ального поведения.

Социология религии оперирует рядом интегрированных и про­веряемых утверждений, соотносящихся с более широкими теокра­тическими схемами общей социологии. Выдвигаемые гипотезы должны быть явными, определенными и формулироваться таким образом, чтобы оставштась возможность их эмпирической проверки.

Исследователь должен, прежде всего, совершенно адекватно понимать современную социологическую теорию и методы ее иссле-

162

дования. Он должен быть абсолютно объективен в своих трактов­ках религиозных фактов: кроме того, он должен быть глубоко за­интересован в изучаемом материале и хорошо знать его. Среди социологов есть такие, которые считают себя «религиозными», другие «антирелигиозными», а третьи — скорее индифферентны к религии. Социологи двух первых групп часто страдают недостат­ком объективности, а третьи — недостатком интереса к развитию социологии религии.

Ученые, занимающиеся социологией религии, не владея соци­ологической теорией и методологией, тем не менее могут сделать немало полезных и точных наблюдений, но вряд ли их открытия привнесут что-либо новое в развитие социологической теории ре­лигии, так как поднимаемые ими проблемы структурированы иначе, чем этого требует общепринятая социологическая теория.

Несмотря на почти неисчерпаемый запас сведений о прими­тивных и цивилизованных религиях, об Истории Церкви, о сек­тантских движениях и на огромный запас религиозных материа­лов в письменном виде, как-то: проповеди, официальные публи­кации церковных приходов и т.д. — в то же время ощущается боль­шой недостаток эмпирического материала, без которого трудно делать какие-либо адекватные обобщения. Кроме того, очень трудно бывает судить о достоверности большей части имеющихся дан­ных. Практически все дошедшие до нас сведения о первобытных религиях основаны на наблюдении лишь одного человека и совер­шенно не проверены другими исследователями.

Детально разработанные теории социологии религии постро­ены главным образом на дошедших до нас записях двух-, трех-или двадцатипятивековой давности, когда проблемы проверки, достоверности и особенно проблемы полноты отражения религи­озной действительности не стояло. Это, конечно, не означает, что не может быть построена какая-либо стройная теория на основа­нии изучения такого материала, но означает только то, что какие-либо определенные выводы в этом случае делать недопустимо.

Кроме того, большую часть данных, доступных и приемлемых для использования социологами религии, не с чем сопоставить, сравнить, а, следовательно, такого рода информация практически неверифицируема. Используя такие данные, весьма затруднитель­но делать обобщения и формулировать выводы.

---

Дата добавления: 2021-03-18; просмотров: 52; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!