Основные проблемы социологии религии 7 страница

66

ности; если мы остановимся на этой абстракции, то она будет пре­пятствовать созданию какого бы то ни было государственного ор­ганизма, ибо последний предполагает расчленение, в котором ог­раничиваются обязанности и права. Упомянутая абстракция не допускает различия, которое неизбежно там, где есть организм и тем самым подлинная жизнь.

Названные принципы истинны, но их не следует принимать в их абстрактной форме. Знание того, что человек от природы, т.е. по своему понятию, добр, принадлежит новому времени. Однако независимо от того, останавливаются ли на этой абстракции или нет, может случиться, что этим принципам противостоит религия, которая не признает их, считает их неправомерными и признает правомерным только произвол. Тогда неизбежно возникает борь­ба, которую нельзя прекратить истинным способом. Религия тре­бует отказа от воли; принцип же светского государства видит в ней основу; поэтому если утверждаются религиозные принципы, то правительства не могут не обратиться к насильственным методам, с помощью которых они либо оттесняют противостоящую им ре­лигию, либо рассматривают ее сторонников как партию. Религия в качестве церкви может, конечно, проявить мудрость и видимость уступчивости, но тогда люди начинают ощущать непоследователь­ность — мир твердо держится определенной религии и вместе с тем проводит в жизнь противоположные принципы; сохранение верности данным принципам вместе с принадлежностью к данной религии — огромная непоследовательность. Например, французы, придерживающиеся в светской жизни принципа свободы, на деле перестали исповедовать католическую религию, ибо она ничем не может поступиться и требует во всем безусловного подчинения церкви. Религия и государство вступают, таким образом, в проти­воречие: в результате этого на религию перестают обращать вни­мание, предоставляя ей действовать по своему усмотрению. Рели­гия становится частным делом людей, делом, не имеющим отно­шения к государственной сфере, а из этого следует вывод, что и религия в свою очередь не должна вмешиваться в дела государст­ва. Установление названных принципов свободы исходит из того, что они истинны, будучи связаны с глубочайшим самосознанием человека. Однако если эти принципы в самом деле обнаружены разумом, то разум может установить их истину — в той мере, в какой они действительно истинны, а не только формальны, — и установить только благодаря тому, что возвращает их к познанию абсолютной истины, а она есть предмет одной только философии. Это познание должно быть полным и доходить до последнего ана­лиза, ибо если познание не завершается в самом себе, оно открыто

67

односторонности формализма; если же оно доходит до последней основы, то достигает того, что признано наивысшим, богом. Поэ­тому можно, конечно, сказать: пусть государство находится по одну сторону, религия — по другую; однако при этом легко может про­изойти, что эти принципы останутся односторонними. В настоя­щее время мы видим, как в мире утверждается принцип свободы, особенно в сфере государственного устройства. Эти принципы правильны, однако взятые формально, они становятся предрас­судком, поскольку познание здесь еще не достигло самой глубо­кой основы, где только и возможно примирение с субстанциаль­ным как таковым.

Второе, что следует иметь в виду при рассмотрении указанной разорванности, заключается в следующем: если в основу положе­ны принципы действительной свободы и они в процессе своего развития создают правовую систему, то из этого возникают дан­ные, позитивные законы, которые получают форму юридических законов как таковых по отношению к индивидам. Сохранение действенности законодательства передается судебным инстанци­ям; тот, кто нарушает закон, привлекается к судебной ответствен­ности, и в подобную юридическую форму полагается все существо­вание целого. Ей противостоит тогда внутренняя настроенность людей, которая и является почвой религии. Таким образом, две стороны противостоят друг другу, обе они принадлежат действи­тельности: позитивное законодательство и настроенность по от­ношению к ней.

Что касается государственного устройства, то существуют две системы: современная система, в которой формально сохраняются определения свободы и весь ее строй без какого-либо внимания к настроенности людей. Другая система — система, основанная на образе мыслей и внутренней неустроенности, —это греческий прин­цип, который мы обнаруживаем в его полном развитии в респуб­лике Платона. Здесь основу составляют немногочисленные сосло­вия; целое покоится на воспитании, на образовании, которое ста­вит своей целью занятия наукой и философией. Господствовать должна философия, и ей надлежит привести человека к нравст­венности: все сословия должны быть участниками «целомудрия», «самообуздания», «нравственного равновесия».

Обе стороны, настроенность и формальная конституция, не­разделимы и не могут обойтись друг без друга. Однако в новое время возникла односторонность, которая проявилась в том, что конституция должна основываться на самой себе, а убеждения, религия, совесть оттесняются на второй план в качестве безраз­личных факторов, поскольку государство не интересуется тем, ка-

68

ких убеждений и какой религии придерживаются индивидуумы. Вся односторонность этого проявляется с полной очевидностью в том, что законы применяются судьями, что все зависит от их добро­порядочности, от их взглядов, так как законы не господствуют сами по себе, их господство осуществляется людьми. Осуществле­ние закона — нечто конкретное; воля людей, их проницатель­ность играют здесь важную роль. Интеллект субъекта часто выно­сит решение еще и потому, что гражданские законы охватывают широкий круг нарушений в целом и не могут рассмотреть все возможные случаи в их конкретности. Столь же односторонней является и настроенность для себя, и в этом недостаток республи­ки Платона. В наши дни вообще никто больше не хочет доверять личным воззрениям, все стремятся к тому, чтобы жизнь регули­ровалась позитивными законами. Ярким примером этой односто­ронности могут служить события недавних времен: мы видели, как Францией управляли посредством религиозных убеждений, согласно которым государство было вообще бесправно и которые были враждебны действительности, праву и нравственности. В результате того, что религиозная совесть противоречила принци­пам государственного устройства, возникла последняя революция. Между тем, в соответствии с самим этим государственным уст­ройством не следует придавать значения тому, какую религию исповедует индивидуум. Эта коллизия еще очень далека от своего разрешения.

Убеждения, настроенность человека не обязательно принима­ют форму религии; они могут сохранять известную неопределен­ность. Однако для тех, кого называют народом, последняя истина содержится не в форме мыслей и принципов; народ склонен счи­тать правом лишь то, что ему дано как определенное, особенное. Эта определенность права и нравственности обретает для народа свое наиболее убедительное подтверждение только в форме суще­ствующей религии;и если она не согласуется с принципами свобо­ды , то образуется разрыв и неразрешенное противоречие — то враж­дебное отношение, которому не должно быть места в государстве. При Робеспьере Францией правил террор, и направлен он был против тех, кто по своим убеждениям не стремился к свободе, т.е. против тех, кто вызывал подозрения, а значит, казался опасным по своим убеждениям и образу мыслей. Подозрительными оказались и министры Карла X. По букве конституции, формально монарх не несет ответственности за управление государством, однако фор­мальная сторона оказалась несостоятельной, и династия была сверг­нута. Таким образом, оказывается, что в формально разработан­ной конституции решающим моментом являются те самые убеж-

69

дения, которые она устраняла и которые теперь с полным презре­нием к форме заявляют о себе. Именно от этого противоречия и от господствующего непонимания его и страдает наше время.

7. ЗАКОН ТРЕХ СТАДИЙ ИСТОРИИ

О. Конт*

Изучая весь ход развития человеческого ума в различных об­ластях его деятельности от его первоначального проявления до наших дней, я, как мне кажется, открыл великий основной закон, которому это развитие в силу неизменной необходимости подчи­нено и который может быть твердо установлен либо путем рацио­нальных доказательств, доставляемых познанием нашего организ­ма, либо посредством исторических данных, извлекаемых при вни­мательном изучении прошлого. Этот закон заключается в том, что каждая из наших главных концепций, каждая отрасль наших зна­ний последовательно проходит три различных теоретических со­стояния: состояние теологическое или фиктивное; состояние ме­тафизическое или отвлеченное; состояние научное или позитив­ное. Другими словами, человеческий разум в силу своей природы в каждом из своих исследований пользуется тремя методами мыш­ления, характер которых существенно различен и даже прямо про­тивоположен: сначала методом теологическим, затем метафизи­ческим и, наконец, позитивным. Отсюда возникают три взаимно исключающих друг друга вида философии, или три общие систе­мы воззрений на совокупность явлений; первая есть необходимый отправной пункт человеческого ума; третья — его определенное и окончательное состояние; вторая предназначена служить только переходной ступенью.

В теологическом состоянии человеческий ум, направляя свои исследования главным образом на внутреннюю природу вещей, на первые и конечные причины всех поражающих его явлений, стре­мясь, одним словом, к абсолютному знанию, рассматривает явле­ния как продукты прямого и беспрерывного воздействия более или менее многочисленных сверхъестественных факторов, произ­вольное вмешательство которых объясняет все кажущиеся анома­лии мира.

* Конт О. Курс позитивной философии//Родонача.'1ьники позитивизма. Вып. 4. СПб., 1912. С. 1-6.

70

В метафизическом состоянии, которое в действительности не что иное, как общее видоизменение теологического состояния, сверхъестественные факторы заменены отвлеченными силами, настоящими сущностями (олицетворенными абстракциями), не­раздельно связанными с различными предметами, которым при­писывается способность самостоятельно порождать все наблюдае­мые явления, а объяснение явлений сводится к определению соот­ветствующей ему сущности.

Наконец, в позитивном состоянии человеческий разум, при­знав невозможность достигнуть абсолютных знаний, отказывается от исследования происхождения и назначения Вселенной и от познания внутренних причин явлений и всецело сосредоточивает­ся, правильно комбинируя рассуждение и наблюдение, на изуче­нии их действительных законов, т.е. неизменных отношений пос­ледовательности и подобия. Объяснение фактов, приведенное к его действительным пределам, является отныне только установле­нием связи между различными частными явлениями и некоторы­ми общими фактами, число которых уменьшается все более и бо­лее по мере прогресса науки.

Теологическая система достигла наивысшего доступного ей совершенства, когда она поставила провиденциальное действие единого существа на место разнородных вмешательств многочис­ленных, не зависящих друг от друга божеств, существование кото­рых первоначально предполагалось. Точно так же и крайний пре­дел метафизической системы состоит в замене различных частных сущностей одной обшей великой сущностью, природой, рассмат­риваемой как единственный источник всех явлений. Равным об­разом совершенство, к которому постоянно, хотя, весьма вероят­но, безуспешно стремится позитивная система, заключается в воз­можности представить все наблюдаемые явления как частные слу­чаи одного общего факта, как, например, тяготение.

Это общее изменение человеческого разума может быть теперь легко установлено весьма осязательным, хотя и косвенным, путем, а именно рассматривая развитие индивидуального ума. Так как в развитии отдельной личности и целого вида отправной пункт не­обходимо должен быть один и тот же, то главные фазы первого должны представлять основные эпохи второго. И не вспомнит ли каждый из нас, оглянувшись на свое собственное прошлое, что он по отношению к своим важнейшим понятиям был теологом в дет­стве, метафизиком в юности и физиком в зрелом возрасте? Такая проверка доступна теперь всем людям, стоящим на уровне века.

Но кроме общего или индивидуального прямого наблюдения, доказывающего справедливость этого закона, я должен в этом крат-

71

ком обзоре особенно указать еще на теоретические соображения, заставляющие чувствовать его необходимость. Наиболее важное из этих соображений, почерпнутое в самой природе предмета, за­ключается в том, что во всякую эпоху необходимо иметь какую-нибудь теорию, которая связывала бы отдельные факты; создавать же теории на основании наблюдений было, очевидно, невозмож­но для человеческого разума в его первоначальном состоянии.

Все здравомыслящие люди повторяют со времени Бэкона, что только те знания истинны, которые опираются на наблюдения. Это основное положение, очевидно, бесспорно применять, как это и следует делать, к зрелому состоянию нашего ума. Но относи­тельно образования наших знаний не менее очевидно, что челове­ческий разум первоначально не мог и не должен был мыслить таким образом. Ибо если, с одной стороны, всякая позитивная теория должна быть основана на наблюдениях, то, с другой — для того, чтобы заниматься наблюдением, наш ум нуждается уже в какой-нибудь теории.

Таким образом, под давлением, с одной стороны, необходи­мости делать наблюдения для образования истинных теорий, а с другой — не менее повелительной необходимости создавать себе какие-нибудь теории для того, чтобы иметь возможность зани­маться последовательным наблюдением, человеческий разум дол­жен был оказаться с момента своего рождения в заколдованном кругу, из которого он никогда не выбрался бы, если бы ему, к счастью, не открылся естественный выход благодаря самопроиз­вольному развитию теологических понятий, объединивших его усилия и давших пищу его деятельности. Таково независимо от связанных с ним важных социальных соображений, которых я не могу теперь касаться, основное положение, доказывающее логи­ческую необходимость чисто теологического характера первона­чальной философии.

Эта необходимость становится еще более осязательной, если обратить внимание на полное соответствие теологической фило­софии с самой природой тех исследований, на которых человечес­кий разум в своем младенчестве преимущественно сосредоточива­ет свою деятельность.

В самом деле, наш ум в этом первоначальном состоянии ста­вит себе настойчивее всего именно наиболее недоступные нашим познавательным средствам вопросы, как-то: о внутренней приро­де вещей, о происхождении и цели всех явлений, между тем как все действительно разрешимые проблемы считаются почти недо­стойными серьезных размышлений. Причину этого явления легко понять: ибо только благодаря опыту мы могли познать размер на-

72

ших сил, и если бы человек вначале не имел о них преувеличенно­го мнения, они никогда не могли бы достигнуть того развитияs к которому они способны. Этого требует наша организация. Как бы то ни было, представим себе, насколько это возможно, такое все­общее и так резко выраженное настроение умов и зададимся во­просом, какой прием встретила бы в ту эпоху позитивная филосо­фия, предполагая, что она могла бы тогда образоваться, высшая цель которой состоит в отыскании законов явлений и главная ха­рактеристическая черта которой заключается именно в признании недоступными для человеческого разума всех возвышенных тайн, удивительно просто и легко объясняемых до малейших подроб­ностей теологической философией?

То же самое можно сказать, рассматривая с практической точ­ки зрения природу исследований, занимающих первоначально че­ловеческий ум. В этом отношении они сильно привлекают челове­ка перспективой неограниченной власти над внешним миром, как бы всецело предназначенным для нашего пользования и находя­щимся во всех своих явлениях в тесных и непрерывных отноше­ниях с нашим существованием. Все эти несбыточные надежды, все эти преувеличенные представления о значении человека во Вселенной, которые порождает теологическая философия и кото­рые падают при первом прикосновении позитивной философии, являются вначале тем позитивным стимулом, без которого совер­шенно нельзя было бы понять первоначальную решимость чело­веческого разума взяться за трудные исследования.

Мы теперь так далеки от этих первоначальных настроений, по крайней мере по отношению к большинству явлений, что нам труд­но ясно представить себе силу и необходимость подобных сообра­жений. Человеческий рассудок теперь настолько созрел, что мы предпринимаем трудные научные изыскания, не имея в виду ни­какой посторонней цели, способной сильно действовать на вооб­ражение, вроде той, которой задавались астрологи или алхимики. Наша умственная деятельность в достаточной степени возбужда­ется одной надеждой открыть законы явлений, простым желанием подтвердить или опровергнуть какую-нибудь теорию. Но так не могло быть в младенческом состоянии человеческого разума. Без увлекательных химер астрологии, без могущественных обманов алхимии, где, например, почерпнули бы мы постоянство и усер­дие, необходимые для длинного ряда наблюдений и опытов, кото­рые позже послужили фундаментом для первых позитивных тео­рий того и другого класса явлений.

Так как во избежание неясности идей уместно точно опреде­лить эпоху зарождения позитивизма, я укажу на эпоху сильного

73

подъема человеческого разума, вызванного два века тому назад соединенным влиянием правил Бэкона, идей Декарта и открытий Галилея, как на момент, когда дух позитивной философии стал проявляться как очевидное противоположение теологическим и метафизическим воззрениям. Именно тогда позитивная филосо­фия окончательно освободилась от примеси суеверия и схоластики.

Начиная с этой памятной эпохи, поступательное движение позитивной философии и падение философии теологической и метафизической определилось чрезвычайно ясно. Это положение вещей стало, наконец, столь очевидным, что теперь каждый пони­мающий дух времени наблюдатель должен признать, что челове­ческий ум предназначен для позитивных исследований и что он отныне бесповоротно отказался от тех бессмысленных учений и предварительных методов, которые могли бы удовлетворять на первой ступени его развития. Таким образом, этот основной пере­ворот должен необходимо совершиться во всем своем объеме. И ес­ли позитивизму еще остается сделать какое-либо крупное завоева­ние, если не все области умственной деятельности им захвачены, то можно быть уверенным, что и там преобразование совершится, как оно совершилось во всех других областях.

Таким образом, все сводится к простому вопросу: обнимает ли теперь позитивная философия, постепенно получившая за пос­ледние два века столь широкое распространение, все виды явле­ний? На это, бесспорно, приходится ответить отрицательно. В са­мом деле, в только что названных главных категориях естествен­ных явлений — астрономических, физических, химических и фи­зиологических замечается существенный пробел, а именно отсут­ствуют социальные явления, которые, хотя и входят неявно в группу физиологических явлений, заслуживают — как по важности своей, так и вследствие особенных трудностей их изучения — выделения в особую категорию.

Эта последняя группа понятий, относящаяся к наиболее част­ным, наиболее сложным и наиболее зависящим от других явле­ний, должна была в силу одного этого обстоятельства совершенст­воваться медленнее всех остальных, даже если бы не было тех не­благоприятных условий, которые мы рассмотрим позднее. Как бы то ни было, очевидно, что социальные явления еще не вошли в сферу позитивной философии. Теологические и метафизические методы, которыми при изучении других видов явлений никто те­перь не пользуется ни как средством исследования, ни даже как приемом аргументации, до сих пор, напротив, исключительно упот­ребляются в том и в другом отношении при изучении социальных явлений, хотя недостаточность этих методов вполне сознается всеми

---

Дата добавления: 2021-03-18; просмотров: 53; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!