Глаза его сверкнули и он схватился за эфес...» 18 страница

{198} — Небось теперь поймут, что артурские бассейны — могилы для эскадры!

       — Могила еще ничего! — подавали реплику на­иболее озлобленные. — А вот, если кратковременная смерть, а затем радостное воскресение под японским флагом! — Вот это уж хуже!

       Известие о предстоящем выходе в море вызвало не энтузиазм, а... вздох облегчения. Необходимость этого выхода была до такой степени очевидна, массы были так проникнуты этим сознанием, что упорство «начальства» порождало среди наиболее горячих голов самые ужас­ные подозрения... Иногда казалось, подобно тому, как рассказывали про первые моменты после внезапной ата­ки 26 января, что вот-вот по эскадре пронесется злове­щий крик — «Измена! Начальство нас продало!» А что было бы дальше?..

       Чуть забрезжил свет, начался выход эскадры. «Диана», стоявшая на сторожевом посту, пропустив всех мимо себя, тронулась последняя в 8 час. 30 мин. утра.

       «Совсем тихо — и погода, и на позициях», — записано в моем дневнике.

       На востоке, в утренней дымке, смутно виднелись «Сикисима», «Касуга», «Ниссин» и отряд старых крей­серов («Мацусима», «Ицукусима» и «Хасидате»), кото­рый начал спешно отходить к 0.

       В 8 час. 50 м. утра с «Цесаревича» сигнал — «При­готовиться к бою», — а в 9 час. новый: — «Флот изве­щается, что государь император приказал идти во Вла­дивосток».

       Этот сигнал был встречен у нас с нескрываемым одобрением.

       — Давно бы так! Молодчина Витгефт! Нет отступ­ления!..

       Чтобы по мере возможности, ввести неприятеля в заблуждение, тралящий караван, очищавший нам дорогу в течение предшествовавших дней, проложил ее по но­вому направлению, не имевшему ничего общего с нашим {199} курсом 10 июня. Теперь прямо с рейда, мы пошли поч­ти вдоль восточного берега Ляотишаня и вышли на чи­стую воду через собственные минные заграждения, окружавшие мыс с маяком.

       В 10 ч. 30 м. отпустили тралящий караван, кото­рый пошел в Артур под охраной канонерок и второго отряда миноносцев. Командовавший ими младший флаг­ман поднял сигнал, к сожалению, у меня не записанный. Сколько помнится — «Бог в помощь! Прощайте!».

       Когда «Отважный» с этим сигналом проходил ми­мо нас, все высыпали наверх, махали фуражками... У каждого на сердце была та же мысль: «Прощайте!»... Разве не было бы дерзостью сказать: «До свиданья?»...

       Шли в боевом порядке: впереди «Новик» с первым отрядом миноносцев, затем броненосцы с «Цесареви­чем» в голове, наконец, крейсера, среди которых (увы!) не хватало «Баяна».

       Только что отпустили тралящий караван, как, по-видимому, что-то приключилось с машинами «Цесаре­вича» так как оттуда был сигнал: «Иметь 8 узлов хода».

 (Там в этом отношении всегда было неладно. Завод сам признал свою ошибку в проектировании машин, сделал и выслал в Артур новые эксцентрики для броненосца, но, к несчастью, началась война, и посылка успела добраться только до Шан­хая, где и застряла.),        

Это — при прорыве блокады!.. В виду неприятеля!..

       Погода благоприятствовала. С востока и с северо-востока находил легкий, низовой туман. Артур вовсе скрылся из виду; ближний берег чуть обрисовывался во мгле.

       В 11 ч. 5 м. «Диана», поворотом которой (в каче­стве концевого корабля) заканчивался поворот всей эскадры, легла на курс SO 50°, в кильватер головному.

       Туман стлался вдоль берега, а в сторону открытого моря видимость была довольно сносная.

       В 11 ч. 30 м. утра несколько правее нашего курса, очень далеко, обрисовались силуэты 1 броненосного и 3 легких крейсеров, а левее какие-то большие корабли, предшествуемые отрядами миноносцев.

{200} В 11 ч. 35 м. правые уходят на SW, а те, что были влево, как будто идут на соединение с ними.

       Наши, по-видимому, увеличили ход, так как мы, чтобы не отставать, должны были держать 10 узлов.

       В 11 ч. 50 м. на «Цесаревиче» подняли флаг К, что означает — «Не могу управляться» — явно опять какое-то повреждение. Все застопорили машины. Жда­ли, когда исправят... Тем временем японские отряды спешили выполнить свой маневр соединения.

       В 12 ч. дня (наконец-то!) сигнал: «Иметь 13 уз­лов»... Пошли, но ненадолго: в 12 ч. 20 м. «Победа», подняв флаг К, вышла из строя... Опять задержка... А неприятель уже соединился, построился, ив 12 ч. 22 м. раздались первые выстрелы с наших головных броненос­цев, двигавшихся черепашьим ходом.

       — Боевая эскадра! Цвет русского флота!.. — сжи­мая кулаки, задыхаясь от бешенства, не говорил, а ры­чал мой сосед на мостике «Дианы»...

       И смел ли я остановить его? Сказать ему: «Молчите! Ваше дело — исполнить свой долг!..» А если бы он от­ветил мне: «Те, кто создали эту эскадру, исполнили свой долг?..»

       Да, нет!.. Что говорить! — У меня и в мыслях не было его останавливать... У меня, у самого, к горлу подступали слезы бессильной ярости...

       В 12 ч. 30 м. «Цесаревич», последнее время всё более и более склонявшийся к востоку, вдруг круто на 4 R повернул направо. Оказывается, неприятельские ми­ноносцы, сновавшие туда и сюда, далеко впереди на кур­се эскадры, возбудили его подозрение, и, как выяснилось, не напрасно. Не брезгая никаким, хотя бы самым ма­лым шансом, они набрасывали нам по дороге плавающие мины заграждения (без якорей). Поворот «Цесареви­ча» избавил эскадру от опасности непосредственного прохождения через эту плавучую минную банку, но мы всё же прошли от нее довольно близко, почти вплотную. С «Новика» (очевидно, по приказанию адмирала), дер­жавшегося на месте и пропускавшего мимо себя всю колонну, беспрерывно семафорили: «Остерегайтесь {201} плавающих мин!» — Две такие прошли у нас по левому борту, невдалеке. (Вернее, — мы прошли мимо них).

       Обогнув минную банку, снова легли на старый курс. В 12 ч. 50 м. главные силы неприятеля («Миказа», «Сикисима», «Фудзи», «Асахи», «Кассуга» и «Ниссин»), которые около 20 минут держали курс парал­лельно нашим, ведя редкую перестрелку на дальней ди­станции (до 50 каб.), повернули все вдруг на 16 R и, сблизившись до 30 каб., разошлись с нами на контр­галсах.

       Это был горячий момент! Особенно, когда япон­ская колонна круто повернула «под хвост» нашей и, недостижимая для пушек наших броненосцев, всю силу своего огня обрушила продольно на три концевых крейсера.

       Морской устав не указывает старшему офицеру определенного места в бою, по смыслу же выходит, что он должен быть везде, где его присутствие потребует­ся. На «Диане», применительно к местным условиям, решено было, что я буду находиться на верхнем перед­нем мостике, где меня можно увидеть с любого пункта верхней палубы, а значит, и позвать меня, в случае на­добности, и оттуда сам я буду видеть почти весь крей­сер, каждое попадание в него неприятельского снаряда, а значит, даже без зова могу поспешить к месту, по­терпевшему поражение. Нельзя не признать, что обсер­вационный пункт был выбран удачно.

Я видел всё... Во­круг концевых крейсеров море словно кипело. Мы, ко­нечно, бешено отстреливались. Беспрерывный  гул выстрелов собственных орудий, лязг рвущихся снарядов неприятеля, столбы дыма, гигантские взметы водяных брызг... Какой беспорядок! Какой хаос! И вместе с тем, какая... дух захватывающая красота стихийной мощи! Даже крик — «носилки», даже кровь, струившаяся по палубе, — не в силах были нарушить этих чар, каза­лись неизбежной подробностью... Как поразительно яс­но работает мысль в такие минуты! Как всё и все по­нимают с полуслова, по одному намеку, по жесту!

           

На «Аскольде» только мелькнули {202} флаги Б и Л (Б — большой ход, Л — держать левее), а крейсера тотчас же дали самый полный ход и веером рассыпались вле­во, сразу уйдя со своей невыгодной позиции под расстре­лом и, получив возможность действовать почти всем бортом.

       Хотел бы я видеть, сколько сложных сигналов по­требовалось бы сделать в мирное время, на маневрах, для выполнения такого перестроения, сколько бы вре­мени оно заняло, и какая каша получилась бы в ре­зультате.

       Счастье благоприятствовало, или японцы плохо стреляли, но в общем нам повезло: «Диана», шедшая концевой, вовсе не получила ни одного снаряда полно­стью и, даже, хотя борт, шлюпки, разные надстройки, вентиляторы, трубы, мачты были испещрены мелкими пробоинами от осколков, — раненых у нас было только двое; правда, я видел, как на «Аскольде» добрый сна­ряд угодил в переднюю дымовую трубу, а на «Палладе» в гребной катер правого борта, но и там (как сейчас же выяснилось дружескими справками по семафору) серьезных потерь и повреждений не было.

       По-видимому, эта первая схватка закончилась в на­шу пользу. Японцы, пройдя у нас «под хвостом», опять повернули к югу и шли правее и сзади нас, поддержи­вая редкий огонь с дальней дистанции, на который мог­ли отвечать только броненосцы.

       В 1 ч. 30 м. у нас пробили «дробь» и команде раз­решено было пить послеполуденный чай, не отходя от орудий.

       На палубе стоял оживленный говор, смех, шутки, «крылатые слова». Но не без некоторого особого от­тенка.

       — Заснуть, что ли, пока не застукали? — острил мо­лодой матрос, примащиваясь поудобнее и прикрываясь брезентом от палящих лучей солнца.

       — А ты не болтай зря! «Она» всё слышит! — суро­во оборвал его старший товарищ.

       Маленькая, но характерная подробность: обходя ба­тареи, я поздравил с Георгием комендора 15 орудия, Малахова, который, будучи ранен, после перевязки {203} немедленно вернулся к своей пушке и продолжал испол­нять свои обязанности.

       Странно было видеть, как этот человек, только что смело глядевший в лицо смерти, вдруг потупил вспых­нувшие радостью глаза, и не то смущенно, не то недо­верчиво, промолвил:

       — Это... уж как начальство...

       Я даже рассердился.

       — Какое начальство? Пойми ты, рыбья голова, что по статуту заслужил! Тут ни командир, ни я — ничего не смеем! Начальство не даст, до самого царя дойти можешь. По закону требовать...

       Кругом все примолкли, поглядывая не то с любо­пытством, не то с недоверием... Кажется, они впервые услышали, что закон выше воли начальства... Я поспеш­но прошел дальше, сам недоумевая, что сделал неожи­данно вырвавшейся фразой: поддержал или подорвал дисциплину?

 

       Около 3 час. дня легли курсом О 62°. Крейсера держались левее броненосцев, на расстоянии от них в 15-20 кабельтовых, вне сферы действия случайных пе­релетов неприятельских снарядов. Шли средним ходом, а иногда, чтобы не обгонять главные силы, вынуждены были давать даже самый малый.

 

       В начале четвертого часа пополудни стрельба пре­кратилась вовсе. Главные силы японцев, держась по­зади нашего правого траверза, удалились на такую ди­станцию, что над горизонтом были видны только их трубы, мостики и возвышенные надстройки. Что это значило? Может быть, они исправляли повреждения?.. Во всяком случае, мы, при 12-13 узлах, заметно уходили вперед. Дорога была свободна. Если бы только наши броненосцы могли развить на деле ту скорость, которая значилась за ними по данным справочной книжки.

       По сигналу с «Цесаревича» команде дали ужинать.

       Наша колонна сблизилась с колонной броненосцев. Начались переговоры флажками (ручной семафор).

{204} Спрашивали соседей и приятелей: что и как? Ответы получались утешительные.

       — Кажется, посчастливилось! — не удержался было один из самых молодых.

       Но его сейчас же резко остановили: моряки еще суевернее охотников и пуще всего боятся «сглазу». Между тем японцы, оправившись и сделав свои дела (какие? — кто их знает) опять начали нагонять нас.

       В 4 ч. 15 м. расстояние было 51 каб.

       В 4 ч. 40 м. — 47 каб.

       В 4 ч. 45 м. вновь завязался бой.

       Так как крейсера оказались в области перелетов, им было приказано отойти от броненосцев на прежнюю дистанцию — 20 каб. Мы повернули все вдруг на 4 К, а затем, удалившись на указанное расстояние, опять легли на эскадренный курс, и в течение 1¹/₂  часов были только свидетелями боя, не принимая в нем непо­средственного участия.

       Японские крейсера, не только старые, но и три «собачки» («Иосино» к этому времени уже не существо­вало) и два броненосца (как оказалось — «Асама» и «Якумо») тоже держались в стороне, словно ожидая ис­хода поединка главных сил. Старые с «Чин-Иеном» во главе, смутно виднелись на N, а остальные на SW.

       По-моему, за весь день это был промежуток време­ни самый тяжелый: сложа руки смотреть, как другие дерутся !

       Надо заметить, что японские снаряды при разрыве давали целые облака дыму — зеленовато-бурого или черного. Каждое их попадание было не только отчетливо видно, но в первый момент производило впечатление ка­кой-то катастрофы. Наоборот — только в бинокль, да и то с большим трудом, можно было различить легкое про­зрачное облачко, которым сопровождался разрыв наше­го, удачно попавшего, снаряда, снаряженного пирокси­лином или бездымным порохом.

       Это обстоятельство особенно удручающе действова­ло на массу команды, мало знакомой с техникой артил­лерийского дела.

       — Наших-то как жарят!.. А им хочь бы што! {205} Словно заговоренные! Отступилась Царица Небесная!.. — то тут, то там слышались скорбные замечания.

       Все бинокли, все подзорные трубы были пущены в оборот: всем наблюдателям было приказано о всяком за­меченном попадании наших снарядов в японские кораб­ли сообщать громко во всеуслышание.

       — Нечего на своих-то глаза таращить! Без потерь нельзя! На то и война! Ты на «него» смотри! «Ему» тоже круто приходится! Чья возьмет — воля Божия! — говорил я, обходя батареи.

       Однако, настроение становилось всё более и более мрачным.

Не скажу, чтобы оно грозило паникой. Нет, до этого было далеко. Люди были хорошо обстреляны, полны решимости драться до последнего. Чувствовалось только, что все они поглощены тревожной думой: «Выдержат ли наши?» — Сомнение... А в бою сомнение — это уже нехорошо.

       Между тем, непрерывно наблюдая за боем в бинокль Цейса, оценивая достоинство стрельбы по перелетам и недолетам, я не мог не признать, что наши комендоры действовали во всяком случае не хуже японских. Мне ка­залось даже, что наша стрельба выдержаннее и строже корректируется, а при таких условиях, особенно прини­мая во внимание возможность возобновления боя на зав­тра, — на нашей стороне было преимущество в сохране­нии боевых припасов. Мне казалось, что иногда японцы слишком горячатся, что они просто «зря бросают сна­ряды».

       По мере развития боя, сопровождавшегося уменьше­нием дистанции, конечно, не могло не сказаться одно весьма важное преимущество неприятеля — полное на­личие его средней и мелкой артиллерии, тогда как у нас добрая треть 6-дюймовок, 75-миллиметровых и вся ме­лочь остались на сухопутном фронте Порт-Артура.

       Еще, чего нельзя отрицать, — счастье, удача — бы­ли на их стороне. Наибольшую силу своего огня они, ра­зумеется, сосредоточили на флагманских броненосцах. Не мало снарядов угодило в трубы «Цесаревича» (эти попадания были особенно хорошо видны).

       В 5 ч. 5 м. у «Пересвета» была сбита грот-стеньга {206} почти на половине высоты, а в 5 ч. 8 м. у него же сбита верхушка фор-стеньги (Читатели увидят впоследствии, какую роковую роль сыг­рали эти сбитые стеньги, лишившие «Пересвет» возможности да­вать сигналы.).

       Повреждение ничтожное, но всем видимое. Снаряд, сбивший верхушку стеньги, это был, конечно, чудовищный перелет, совсем плохой выстрел. Плохой, но счастливый.

       Около того же времени на «Полтаве» перебило най­товы стоймя поставленной между трубами стрелы для подъема шлюпок, и она с грохотом рухнула на левый борт. Тоже пустяки. Даже повреждением назвать нельзя, так как при подъеме шлюпок стрела нарочно ставится в такое положение. А со стороны — впечатление гро­мадное.

       В 5 ч. 50 м. вечера «Цесаревич» неожиданно круто бросился влево и так накренился, что по крейсеру пронес­ся крик, напомнивший мне момент гибели «Петропавлов­ска». Казалось, он переворачивается (Крен получился оттого, что японский снаряд, удачно по­павший в самую боевую рубку, всё в ней разрушил, всех перебил, при чем никем не управляемый и к тому же поврежденный руле­вой привод положил руль «на-борт», а от внезапного положения руля «на-борт» броненосец получил крен до 12°.)...

       По счастью, это только казалось. На несколько мгно­вений я, да, кажется, и все окружающие, забыли о себе, и о «Диане». Вся жизнь, все силы души перешли в зрение, были прикованы к наблюдению за тем, что происходило в среде броненосного отряда.

       «Ретвизан», первоначально последовавший за «Це­саревичем, тотчас же увидел, что это случайный выход из строя из-за повреждения, и повернул обратно не толь­ко на старый курс, но даже на сближение с японцами. Казалось, он хочет таранить неприятеля.

       «Победа» осталась на прежнем курсе. «Цесаревич», описывая крутую циркуляцию влево, прорезал строй между «Пересветом» и «Севастополем», словно разделяя последнее намерение «Ретвизана» и собираясь таранить. «Севастополь», избегая столкновения с ним, также по­вернул к югу. К югу же повернул и «Пересвет», видимо еще не решивший, как действует флагманский корабль {207} — сознательно, или лишившись способности управлять­ся? «Полтава» шла старым курсом.

       Одно время казалось, что готовится решительный удар. В моей книжке записано: «6 ч. 5 м. Наши броне­носцы строем фронта идут на неприятеля»... но зачерк­нуто и дальше: «Нет. — Кажется, ложатся старым кур­сом и строем. Порядок — «Ретвизан», «Победа», «Пе­ресвет», «Севастополь», «Цесаревич», «Полтава»... тоже зачеркнуто и поперек написано: «Ошибка. Никакого строя. В беспорядке».

       Первая запись соответствовала обстоятельствам, сопровождавшим внезапный выход «Цесаревича» из строя; вторая — тому моменту, когда он, управляясь ма­шинами, пытался занять место в строе между «Севасто­полем» и «Полтавой», которая шла концевой и сильно оттянула; а третья — моменту полного расстройства, когда никто не знал, кто командует эскадрой и куда ведет ее.

       Затем броненосцы начали разновременно и беспо­рядочно ворочать на обратный курс. У меня записано:

       «6 ч. 10м. наши броненосцы идут на N. W. 6 ч. 20 м. идем нестройно куда-то на W. Разобрали сигнал «Цесареви­ча» — «Адмирал передает начальство». Никаких других сигналов мы не видели (Из-за сбитых стеньг, контр-адмирал кн. Ухтомский вынуж­ден был поднять сигнал — «Следовать за мной» — на поручне мо­стика. Даже ближайшие соседи не сразу его заметили, что и было главной причиной замешательства.), совершенно терялись в догадках о том, что предполагается предпринять, а главное — кто принял начальство.

       Несомненным являлось только то, что адмирал В. К. Витгефт и его непосредственный заместитель в бою — начальник штаба контр-адмирал Матусевич — оба вы­ведены из строя но жив ли следующий по старшинству, контр-адмирал кн. Ухтомский? Правда, на «Пересвете» стеньги были сбиты, но разве нельзя было поднять адми­ральский флаг на их обломках, на марсах, на трубе, во­обще на каком-нибудь приметном месте? Если нет флага — вероятно, нет и флагмана. А тогда командующим эс­кадрой оказывается начальник отряда крейсеров, {208} контр-адмирал Рейценштейн, тогда броненосцы идут либо без всякого начальства, либо их ведет временно, до соеди­нения с крейсерами, старший из командиров.

       Прошу читателей извинить несвязность моего изло­жения. Я хочу держаться возможно ближе к тексту тех отрывочных заметок, которые я заносил в записную книжку в самый момент совершавшихся событий. Эти заметки кажутся мне особенно ценными тем, что они — не воспоминания, а как бы моментальные снимки дей­ствительности.

---

Дата добавления: 2021-02-10; просмотров: 85; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!