Глаза его сверкнули и он схватился за эфес...» 13 страница

       Адмирал, разводя руками, восклицает, обращаясь к командиру:

       — Где же моя эскадра?

       В это мгновение откуда-то появляется стайка го­лубей и, трепеща крылышками, вьются низко над мо­стиком, как бы приготовляясь спуститься. Яковлев, про­сиявший, как ребенок, с глубокой нежностью в голосе, радостно обращается к адмиралу:

       — Смотрите, ваше превосходительство, — голубки! Макаров взглядывает и, с редкой у него, улыбкой:

       — Единственное утешение.

       Макарову оставалось нанизать заводные игрушки на невидимую нить и потащить их за собой в Артур.

       Раннее еще мглистое утро. Получено известие с Зо­лотой Горы, что миноносец «Страшный» далеко в море окружен и расстреливается японскими миноносцами. «Баян» посылается на помощь. Броненосцы {142} лихорадочно поднимают пары. Мы ничего не можем видеть, и все в тревоге. Известие, что «Страшный» погрузился; затем, что «Баян», по-видимому, спасает людей и начал бой с появившимися японскими крейсерами. Потом:

       — «Баян» поставлен в два огня.

       Всеобщая тревога усиливается. Но «Петропавловск» уже полным ходом идет по направлению пальбы. Остальные суда, далеко позади, продолжают вытяги­ваться из Порта. Неприятельские крейсера исчезают и мы быстро сближаемся с «Баяном», уже идущим в на­шем направлении. Семафор адмирала:

       — Почему оказались поставленными в два огня?

       Ответ Вирена теперь на нашем правом траверсе:

       — Поставил себя в два огня, чтобы иметь возмож­ность использовать огонь своей артиллерии.

       — Какая безумная храбрость! — восклицает ад­мирал и мгновение подумав:

       — Но какой умный маневр!

           

Плохая поворотливость крейсера Х (не помню имени, один из крейсеров типа «Паллады», носящих име­на богинь, введенный в док в это время), делала ограни­ченным его участие в совместном маневрировании, — его винты работали внутрь. Макаров, пользуясь пребы­ванием крейсера в сухом доке, отправил в Главное управ­ление Кораблестроения телеграмму с требованием сроч­ной отливки и отправки в Артур скорым поездом вин­тов того же шага, но работающих внаружу. Ответ Глав­ного технического комитета:

       «Поставить правый винт налево, левый — направо и машинам работать назад».

       — Ослы, — произнес всегда сдержанный адмирал и повторил свое требование в очень категорических вы­ражениях.

       Но винты никогда в Артур не прибыли, ибо адми­рал вскоре погиб.

       Главный технический комитет нашел элегантный теоретический выход и был, вероятно, горд своим {143} ответом. На практике это было абсурдно: подшипники годами приработались в определенном направлении, так же как и структура стали гребных валов. Комитет имел дело с Макаровым, академистом Кораблестроительно­го отдела и здравым практиком.

       Незадолго до войны, в один хороший солнечный день, я отправился на Золотую Гору, а затем на Элек­трический Утес с целью познакомиться с общим видом на расположение морских укреплений.

       Хорошо помню внушительно установленную бата­рею с линией блестящих 10-ти дюймовых орудий, ца­рящих над совершенно гладким в тот день морем и, на их правом фланге, крошечную, сравнительно с ними, 57-миллиметровую пушку. Заинтересованный ее ролью, спросил сопровождавшего меня офицера:

       — Для чего она здесь.

       — Это пристрелочное орудие.

       Не понимая хорошенько, в чем дело, попросил объ­яснения и, к изумлению моему, услышал, что она слу­жит, чтобы дать высоту прицела и уклонение 10-дюй­мовым орудиям. 57-миллиметровое стреляет по данным командующего батареей, снаряд падает в воду и по его всплеску судят о перелете или недолете, вносят поправку и стреляют второй раз. Если падение недалеко от цели, то дают расстояние 10-дюймовым, бой которых бо­лее настильный, и попадание обеспечено. На вопрос, ка­ким образом можно увидеть падение 57-миллиметровых снарядов при волнении и барашках, или среди падаю­щих неприятельских снарядов, и что, наконец, дальность 57-миллиметрового не достигает и трети дальности 10-дюймового, получил ответ, сопровождаемый пожа­тием плеч, что огонь на большие расстояния против су­дов считается мало действительным. Мои вопросы были явно абсурдны, и я ретировался, хотя мне хотелось еще получить объяснение отсутствию серьезных траверсов между орудиями.

       Вернувшись на судно, сообщил о виденном и {144} слышанном Мякишеву, загадочно улыбнувшемуся, а по при­езде Макарова, подполковнику Меллеру, который поче­му-то засучил рукав.

       Еще о 10-дюймовой батарее Электрического Утеса. Макаров требует представления точных данных о пределах обстрела и дальности боя береговых батарей для составления соответствующей карты. К изумлению дальность 10-дюймовых показана 60 кабельтов, т. е. дальность 6-дюймовых. Те же орудия судовой установ­ки бьют на 100 каб. В чем дело? Меллер едет на ба­тарею.

Оказывается, на станках прикреплены специаль­ные приливы, ограничивающие опускание казенной части орудий. Меллер просит таблицу стрельбы. Данные до 60 каб. Почему? Это Главное артиллерийское управле­ние прислало в свое время пушки и таблицы к ним. Мел­лер берется снять приливы и пополнить таблицы.

       Ужас батарейного: 1) он не знает, выдержит ли установка стрельбу под большим уклоном; 2) никто не имеет права прикоснуться к станкам без разрешения Главного артиллерийского управления и рекомендует обратиться к ген. Белому. Генерал в смятении: он не может обратиться в Главное артиллерийское управление за подобным разрешением, но адмирал волен, конечно, снестись с последним. Это потребует, однако, специаль­ного заседания какого-то комитета, на что нужно не менее месяца; необходимо также послать копии планов установок со всеми объяснениями. Из последующего разговора выясняется, что так как стрельба на большие расстояния мало действительна и может повести к чрез­мерному расходованию снарядов, то мера принята Управлением в видах «разумной экономии». На практи­ке же эта «экономия» приводит к тому, что неприятель, чтобы иметь удовольствие подвергнуться действию бе­реговой батареи, должен подойти к ней на 60 каб.; но если он хочет безнаказанно в 5 минут ее уничтожить, то ему стоит только остановиться с одним судном на расстоянии 61 каб. Во всяком случае, не может быть и {145} речи о защите порта от бомбардировки его неприяте­лем в отсутствии флота.

       Макаров отправился лично на батарею и приказы­вает батарейному допустить Меллера к выполнению не­обходимой работы и дает записку, где он принимает ответственность на себя. Белый и батарейный, конечно, соглашаются. Приливы сняты в два дня, таблицы до­полнены и Меллер лично бьет из орудия на 110 каб. для успокоения батарейного и дает ему настоящий урок стрельбы.

       Знаменитое «пристрелочное» 57-миллиметровое ору­дие остается, но совершенно для другой цели.

       Макаров объехал вскоре, в сопровождении Мелле­ра, все приморские батареи. Только одна (капитана Вамензона) оказалась действительно подготовленной. Ее батарейный был единственным, кто был знаком с нормальным методом стрельбы по судам и знал силуэты японских судов, но это была его личная инициатива.

       Невозможно, конечно, обвинять батарейных коман­диров. Достаточно было бы нескольких лекций и 2-3 практических стрельб, чтобы в общем хорошо подго­товленные к стрельбе и серьезные офицеры знали, как нужно пользоваться их оружием в борьбе с судами. Но, по-видимому, никто из высших об этом не подумал. Меж­ду тем, еще 20 лет до войны, в Кронштадте, например, батареи вели учебную стрельбу по методам флота.

 

       На «Петропавловске» было не сто, как говорили, но 18 мин заграждений, т. е. столько, сколько можно было поставить с 2-х плотиков. Мины заграждения, в то вре­мя, составляли часть вооружения линейных кораблей. Никто никогда, ни в школе, ни на судах, о возможности детонации мокрого пироксилина в тех условиях, в кото­рых это произошло, не говорил. Наоборот, все опыты в пороховых лабораториях подтверждали их безопасность: химики считали это установленным. Запальные стаканы с шашками сухого пироксилина, необходимого для взры­ва влажного пироксилина, в непосредственном с ним {146} контакте, хранились в особом погребе, в кормовой части корабля. Нужен был какой-нибудь несчастный случай, чтобы обратить внимание специалистов (химиков или офицеров) на опасность присутствия мин на судах. Судь­бе угодно было, чтобы выбор этого случая пал на «Петропавловск» с его драгоценным грузом.

       То, что произошло на «Хатцузе», где мины были заряжены некоторой разновидностью шимозы, веще­ства, детонирующего неизмеримо легче, заставляет предполагать, что и японцы об этом не думали. Во вся­ком случае, химики считали, что шимоза не может дето­нировать от пироксилина, которым были заряжены в то время все русские мины.

       Только новейшие математически-физически-химиче­ские теории позволяют объяснить явления детонации (поскольку теории вообще могут объяснять природу).

       Уделом Макарова было погибнуть раньше, чем он мог перейти к активной борьбе. Он, вся деятельность которого в течение десяти последних лет его жизни про­ходила под девизом: «Помни войну!» — (эпиграф всех его печатных трудов по военно-морскому делу).

       Я беру на себя смелость утверждать, что он был самым современным из всех адмиралов флотов все­го мира, за исключением японского, что он оставлял далеко за собой остальных русских адмиралов. Говорю это теперь убежденно. Я не был его слепым поклонни­ком, многое в чертах его характера не гармонировало с моим

(В противоположность тому, что я испытывал по отношению Кондратенко. Но что было общего у обоих, это — предоставление широкой инициативы их подчиненным. Относительная сухость Ма­карова и подчас категоричность, объяснялись, быть может, тем, что он должен был по натуре своей, узнать того, с кем имел дело. Его отношение к Яковлеву, Мякишеву, Коробицыну, Меллеру, Шрейберу, Кроуну, Эссену, Вирену, Шенсновичу и некоторым дру­гим было иным. Но он оставался сухим, например, с Кедровым, бывшим уже около двух лет его адъютантом... Быть может, он считал нужным подтянуть офицеров в отношении интенсивности их умственной и духовной деятельности, которые были, несомненно, на более низком уровне под влиянием предшествующего режи­ма: всё критиковали, но неспособны были отдаться творческой работе.).

       Но я имел возможность впоследствии, при {147} контактах с иностранными офицерами высших рангов, по­лучить подтверждение того, о чем говорю.

       Надо было удивляться необычайной ясности мысли и физической выносливости в его годы. Он поднимался по штормтрапу так, как большинство из командиров не могли бы сделать. Он мог провести ночь на ногах и работать затем весь день без отдыха до позднего ве­чера.

       Он был в курсе всего, что только было нового в технике и в развитии военно-морских идей. И всё это было им усвоено и подвергнуто критическому анализу. Он часто появлялся в Петербурге на весьма специаль­ных сообщениях ученых кругов и иногда выступал оп­понентом в вопросах, не имевших прямого отношения к военно-морскому делу, удивляя ученых четкостью суж­дений и проникновением в сущность вопроса.

       Вот, что я знаю по поводу доклада о постановке японцами мин под Артуром (что было замечено с бата­реи Вамензона). Доклад не был категоричен. Было ска­зано, что японцы что-то делали в море, возможно, что ставили мины, т. к. некоторое время какое-то малень­кое судно шло медленно и казалось останавливающимся по временам на месте в расстоянии, примерно, мили от берега.

Направление с берега было замечено, но в до­кладе не указано. Нужно было для этого ехать на батарею.

Знаю точно ответ Макарова: «Надо утром протра­лить» (При нормальной организации службы, слова командующе­го: «надо утром протралить» должны были быть достаточными, чтобы привести в действие тралящий караван, — передача при­казания и проверка начала выполнения совершается штабом.).

       Знаю, что мы все на судне были обо всём этом осведомлены и что у всех было впечатление, что мины, если это были таковые, находились поблизости от берега.

       Забыл ли о минах адмирал, озабоченный судьбою {148} «Баяна», «поставленного в два огня», как говорило со­общение, и увлеченный действием, — сказать невозмож­но. Но из нас, «молодых», увлеченных непосредственным действием, никто об этой постановке не думал. Не ду­маю, чтобы об этом заботились Мякишев, Яковлев или Коробицын, ведший непосредственно корабль, иначе они, несомненно, напомнили бы адмиралу или считали, как и мы, постановку произведенной близко от берега.

       Я видел, что Макаров был озабочен медленным вы­ходом кораблей из порта и часто оглядывался назад. Первое судно, шедшее за нами, было на расстоянии по крайней мере 60 каб. Я понимал заботу адмирала, ду­мавшего о несомненном приближении японцев с превос­ходящим эскадренным ходом и о наших кораблях, ко­торые около получаса не вступали в строй, хотя он уже шел полным ходом к ним навстречу. Мы не были еще в строю, когда появилась уже вся японская эскадра. Все эти моменты я хорошо помню, ибо израсходовал за это время всю катушку фотографического аппарата.

       Нужно также перенестись в атмосферу того пери­ода времени. Адмирал, казалось, должен был думать за всех и обо всём сразу. Мысль всех, за редчайшими исклю­чениями, была, по причине многолетнего отсутствия тренировки, слишком инертна.

       Трудно себе представить, какому умственному на­пряжению был подвергнут мозг Макарова с момента приезда в Артур. Эскадры не существовало, — были только корабли, из них три выведенных из строя. Ко­мандиры, за исключением Шенсновича, Яковлева, Эссена и Вирена были мало подготовлены к боевой об­становке. Двое из них уже подлежали смене (Кронун находился случайно на «Петропавловске». Он дол­жен был в этот день заменить командира, не помню уж какого броненосца. Васильев должен был заменить Римского.).

       Все за­боты о порте и морском фронте, об организации всего, лежали на нем. Все ждали приказаний и никто ничего не предлагал, из тех именно, кого это прямо касалось. В штабе, кроме Мякишева и Коробицына, никто Артура не знал. Настоящего начальника оперативной части не было. Великий Князь Кирилл, занимавший эту {149} должность, не был к ней подготовлен. Макаров был сам себе Начальником оперативной части с помощником Кедро­вым, но последний, несмотря на острую мысль, не знал ни Востока, ни Артура, ни кораблей, не имел практики и был всё же слишком молод для роли, которую он играл; правда, что он часто прибегал к Мякишеву, как и Мака­ров, но у Мякишева были и другие заботы. Нужно было всё переорганизовать, что значительно хлопотливее, чем организовывать. Ко всему — внешние сношения, подчас нелегкие и раздражающие. Необходимость лично по­явиться там, где, при других условиях, можно было бы положиться на подчиненных.

Нужен был громадный опыт Макарова и его выносливость, чтобы нести всё это на своих плечах.

       Мое совершенно определенное мнение, что в этот день Макаров совершил, быть может, упущение, вре­менно забыв, но не ошибку или, тем более, глупость.

       Этот эпизод войны вызвал нескончаемые толки и принял такие размеры только благодаря тому, что с потерей Макарова весь русский флот оказался поте­рянным.

       Никакие акты личного самоотвержения и подвиги храбрости не могли заменить напряженную работу не­прерывной подготовки к войне.

       Я имел только четыре случая личного обращения Макарова ко мне по службе. Каждый раз разговор огра­ничивался 5-10 минутами. Я его понимал с полуслова, сколько же времени он должен был расходовать с теми, которые его плохо понимали.

       Осведомленный Кедровым о моем умении рисовать, адмирал поручил мне сделать чертежи и рисунки мин­ных пробоин судов, дав мне точные и ясные указания о том, что чертежи должны были представлять и пре­доставив сделать рисунок по моему усмотрению. Я на­чертил пробоину «Ретвизана» (большие чертежи и большой рисунок, сделанный тушью), наиболее интересную, и Макаров остановил работу других, считая, что они менее характерны, и что это отнимет у меня много ценного времени.

       Поручение по поводу ТСФ, где я увидел, что он {150} совершенно ясно понимает теорию, и разговор велся о возможности использования для опытов принципа в су­ществовавших технических условиях.

       Дело касалось разных крупных рисунков в кавальерной проекции на основе карты Артура и планов укреп­лений, что я выполнил сравнительно быстро, благодаря врожденной способности ограничиваться двумя часами сна в сутки.

       Дело касалось стрельбы минами с миноносцев в раз­личных тактических комбинациях. Поручение: сделать в свободное от ТСФ время набросок по этому вопросу. Гибель корабля прекратила мою работу. Здесь я опять убедился, что Макаров отлично видел корень работы и обладал большими знаниями в этом вопросе.

       Только один раз чисто личный разговор со мной на завтраке у него, на который ежедневно приглашались по очереди офицеры «Петропавловска», и с которыми он хотел ближе познакомиться. Приглашенный садился ря­дом с адмиралом. Он вспоминал моего отца, расспраши­вал о семье, о моем дядюшке-адмирале, которого хоро­шо знал. Я помню, как великий князь Кирилл, при упо­минании его имени, неожиданно вмешался: «Прекрасный офицер, ваше превосходительство», — и как Макаров так холодно и иронически взглянул на него, что великий князь умолк.

Капитан 1 ранга

Н. В. Иениш

 

{151}

 

ПАСХА 1904 ГОДА

 

       В страстную субботу адмирал Макаров приказал миноносцам «Грозовой» и «Выносливый» приготовить­ся к походу и перед выходом в море подойти к флаг­манскому кораблю.

       Перед заходом солнца оба миноносца отшвартова­лись у борта броненосца «Петропавловск». Вскоре по­явился адмирал Макаров и приказал всей команде со­браться на палубе и его окружить. Тут адмирал, со свойственной ему особенной серьезностью и сердечно­стью, обратился к нам с кратким словом, что «наступает Св. Праздник Воскресения Христова, наш наибольший христианский праздник, но сейчас война, и вот я вас избрал в эту ночь охранять всех нас, дабы все осталь­ные могли на короткое время забыть войну и сосредо­точиться в молитве. Дай Бог вам исполнить этот свя­той долг»!

       Как засверкали во всех глазах энтузиазм, гордость и радость за такое доверие. Обоим командирам — Шельтингу и Рихтеру — он пожал руку и ушел на свой ко­рабль, а мы в море. Какая была темная ночь! Только легкая рябь покрывала море и густые облака только изредка пропускали свет звезд.

       Но в нас было светло, никогда еще мы так жадно не ожидали увидеть неприятеля и накинуться на него, как в эти часы. Мы почему-то были уверены, что в эту ночь непременно будет стычка с ним, либо миноносцы появятся, или вновь брандера, но проходил час за часом. Около полуночи к нам прибыл сам адмирал Макаров и провел два часа на «Выносливом», а потом пересел к нам на «Грозовой». Стоит на мостике, иногда пройдет­ся по палубе, осматривает орудия и минные аппараты {152} — и везде разжигает восторг и внимание. Час проходит за часом и на востоке появляется светлая полоса. Вни­мание всех обращено на темный западный горизонт, с надеждой, что, может быть, покажется неприятель, но и это тщетно. Адмирал приказывает идти в гавань, вы­саживается на «Петропавловск» и, прощаясь говорит:

       «Через час буду у вас разговляться». Вновь охватывает всех восторг. Не чувствуется усталость напряженной ночи. Вот появляется аналой, священник, откуда-то ку­личи и яйца и уже по набережной приближается адми­рал, кивает священнику и радостно, торжествующе раз­дается: «Христос Воскресе из мертвых»!.. и эти же лю­ди, которые только что ночью не только готовы были жертвовать своею жизнью, но даже досадовали, что всё еще не было неприятеля, теперь рады, что — живы и невредимы и славят Господа Бога своим пением «Хри­стос Воскресе»!

---

Дата добавления: 2021-02-10; просмотров: 79; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!