Глаза его сверкнули и он схватился за эфес...» 9 страница

       Свыше 25 тысяч потеряла японская армия во время августовского штурма и выиграла всего два небольших фаса двух передовых редутов, на остальных же уча­стках в руки японцев не досталось ни одной пяди.

       Еще во второй половине сентября специальные ко­манды китайцев убирали по ночам разложившиеся гру­ды японских трупов на участках редутов, где наши са­перы под начальством полк. Рашевского вели инженер­ные работы и где можно было ходить только затыкая нос паклей с керосином.

       Нам тоже не дешево обошлись эти дни. Почти 50 офицеров легло под Орлиным Гнездом, и около 2¹/₂  тысяч стрелков, артиллеристов и матросов десант­ных рот было убито. Некоторые роты понесли потери до 80%, а сформировавшаяся из вернувшихся в строй ра­неных и из других мест стрелков 10-ая рота 16 полка к утру 11 августа вновь потеряла весь состав полностью, при чем оба ее новых командира были убиты.

       Отчаявшись взять Порт-Артур открытой силой, японцы решили начать минную войну, и уже 12 августа повели тихую сапу под укрепления, сразу в нескольких участках восточного фронта крепости, а через месяц в Порт-Артур с сухопутного фронта полетели 11-ти дюй­мовые снаряды, верх совершенства в технике артилле­рии того времени. Эти снаряды производили страшно разрушающее действие, а главное угнетали морально в виду полного бессилия с нашей стороны для противо­действия этой артиллерии. С момента августовских боев японцы вообще ни на минуту не прекращали огня по крепости.

{100} С началом минной войны на восточном фронте кре­пости, японцы пытались еще несколько раз захватить Порт-Артур с открытой силой и перенесли свои действия на западный фронт крепости. Так, 13 сентября они ночью, без всякой подготовки, бросаются в атаку на Плоскую Гору — подступ к Высокой Горе, и только не­вероятное геройское сопротивление наших войск спаса­ет положение.

       Когда японцы с невероятной яростью бросились на Плоскую гору, в бой брошены были последние резервы (если их можно так назвать) — нестроевые роты и ко­манды легко раненых и выздоравливающих. И вот доб­лесть этих людей, этих «нестроевых» обозных и писа­рей спасает положение и Плоская Гора вновь остается за нами.

       13 ноября японцы открыли усиленную бомбарди­ровку фортов, а взрыв заложенной под фортом № 2 мины, послужил сигналом для 4-го штурма крепости. Японская армия была пополнена целой дивизией (7-й), тем не менее все атаки на наши укрепления были к 3 часам отбиты. В конце ноября японцы перебрасывают свои действия на западный фронт крепости, 23-го нояб­ря они начинают штурм Плоской и Высокой Горы — Ма­лахов курган Порт-Артура.

       С обеих сторон были проявлены нечеловеческие усилия. Японцы отлично понимали значение Высокой Горы, и всю мощь удара направили сюда. И наше коман­дование понимало ее значение. Но при распланировке крепости Высокой Горе не придавалось особого значения, вследствие чего на ней были окопы, проложенные толь­ко уже во время самой осады.

       Неоднократно окопы эти переходили из рук в руки. Выбитые японцы открывали тогда безумный огонь всей своей артиллерии по залитым кровью и заваленным тру­пами окопам. Генерал Ирман верхом на коне много раз водил наши части на японцев, под ним было убито не­сколько лошадей. Но несмотря на всё геройство наших частей, Высокая Гора 26 ноября была окончательно взя­та японцами.

       Для участников обороны Порт-Артура стало ясно, {101} что дни его сочтены. Через два дня японцы открыли из своих 11-дюймовых мортир огонь по нашим кораблям, стоявшим во внутреннем рейде, и корректируя точно стрельбу с Высокой Горы, в течение нескольких дней утопили лучшие остатки нашего флота. А тут еще но­вый удар разразился над нами: во время посещения фор­та № 2 был убит генерал Кондратенко.

События начали развиваться всё интенсивнее: япон­цы заканчивали свои постройки по закладке мин. 5 де­кабря ими был взорван форт № 2, 15 декабря — форт № 3; 16 декабря японцам удалось устроить страшный по силе взрыв укрепления № 3 — весь гарнизон в составе 6 рот со всеми офицерами и командиром форта погиб. Японцы немедленно начали жесточайший огонь из всех своих орудий по всему центру нашего восточного фрон­та. Окопы взрывались от массы снарядов. Люди, исто­щенные цынгой, раненые по нескольку раз, голодные, без патронов, ложились сотнями от массы сыпавшегося на них металла и умирали на своих местах, а заменить убывших было некому.

       Порт-артурцы бились в предсмертных судорогах, — каждый понимал, что после 11-месячных нечеловече­ских усилий, можно удержаться еще только несколько часов. Генерал Стессель послал к японцам парламен­теров.

       Я не могу обойти молчанием одной небольшой, но очень существенной детали. Вскоре после начала тесно­го обложения Порт-Артура японцы начали стрелять по нашим госпиталям. Особенно пострадали госпиталя, рас­положенные в Новом городе, № 10 и № 6, причем по­следний был разбит до основания, похоронив под сво­ими остатками и бывших в нем больных и много врачеб­ного персонала.

       Увидев в этих обстрелах госпиталей особую систе­му, представитель Русского Красного Креста Балашов поехал парламентером к японцам и заявил там протест на их действия. Ему ответили, что русские госпиталя расположены около таких мест, которые имеют боевое значение для японцев, как например, мельница, {102} банк и т. п., а госпиталя попадают случайно под обстрел. Японцы предложили, чтобы больных сосредоточили в каком-либо районе, не имеющем стратегического значе­ния, и тогда японцы обещают туда не стрелять.

В ре­зультате всех больных сосредоточили в районе бывших казарм. Эти казармы были видны японцам, и когда там водрузили флаг Красного Креста, действительно, ни один японский снаряд туда не был пущен.

       В заключение еще несколько слов о продовольствии Порт-Артура. С течением времени рационы всё больше сокращались; введено довольствие войск кониной и ос­лятиной, но и этого мяса давали лишь полфунта в не­делю на человека. Хлеба не было, были лишь маленькие запасы зерна, но в Порт-Артуре была всего одна мель­ница, работавшая только по ночам и то осторожно, при­чем она едва могла дробить зерно. Из этих давленых зерен выпекалось подобие хлеба, но большею частью они употреблялись в болтушку-суп, который сдабривался остатками переваренного прогорклого подсолнечного ма­сла из портовых запасов. Бинты для перевязок перемы­вались и шли по несколько раз; ваты не было, ее заме­няли пенькой, которую получали от расплетания морских концов, что делали сами больные, которые владели ру­ками.

       Считаю своим долгом сказать о беззаветной службе и доблести всего медицинского состава: врачи, сестры Красного Креста и добровольцы проявляли настоящее геройство.

       Вот вкратце картина той обстановки, в которой на­ходился Порт-Артур накануне своего падения. В нерав­ной, но честной борьбе, облитый жертвенной кровью за­щитников пал Порт-Артур.

Полковник

П. В. Ефимович

 

{103}

 

«МАЛЕНЬКАЯ СЕСТРИЧКА»

 

       Вспоминаются мне парадные проводы, на которых вся наша семья была героем дня.

       В начале осени 1903 года, по главной улице гор. Екатеринослава, под военный оркестр, окруженная со всех сторон огромной толпой, шла рота с моим отцом — штабс-капитаном Анатолием Александровичем Топольским во главе. По собственному желанию шел папа на защиту Порт-Артура, в случае войны, о которой силь­но поговаривали в Екатеринославе. Кажется, единствен­ный экипаж с мамой и нами, тремя девочками (мне было 10 лет, Леле — 8 и Ларочке — 2 года) следовал рядом с ротой и, казалось, что весь город смотрит только на нас и говорит только о нас.

       На вокзале были открыты царские покои и там вся знать города и высшее офицерство провожали папу с шампанским. Под музыку и громовое «ура!» поезд дви­нулся. И только тогда мы поняли, что уезжает папа, уезжает, быть может, навсегда. Смотря на плачущую маму, заплакали и мы — дети.

       Жизнь наша без папы скоро вошла в обычную ко­лею. Я училась во 2-м классе Мариинской женской гим­назии, сестра ходила в Детский сад. Мама всегда была занята и, кажется, сильно тосковала. Жили мы в постоянном ожидании папиных писем, и с мечтой, что вот-вот папа напишет, чтобы мы ехали к нему. Письма от папы получались почти ежедневно. Из них мы узнали, что Порт-Артур — крепость; европейская часть — Но­вый город, только отстраивается, но правительственные учреждения, несколько магазинов, казармы и даже муж­ская и женская гимназии уже функционируют; что папа был уже в гимназии и ему обещали принять меня без {104} экзаменов в тот же 2-й класс; что папин полк помещен через бухту на т. наз. Тигровом Хвосте, где уже по­строены и казармы и офицерские квартиры; что много семей офицеров уже приехало, т. к. ни о какой войне и слуху нет. Решено было, что мы выедем, как только меня отпустят на Рождественские каникулы.

       С нами должны были ехать еще две девочки: Вера 14 лет, и Варя 9 лет. За ними был прислан человек, но их отец (кажется, инженер Шварц) просил маму взять их с собой во 2-ой класс, т. к. присланный Алексей и наш денщик Казимир поедут 3-м классом.

       Дорога была для мамы (с 5 детьми!) и трудной и опасной, но для нас, детей, очень интересной. Не обо­шлось и без приключений. В Иркутске была пересадка, и нам нужно было ждать около двух суток. Помести­лись мы в привокзальной гостинице, взявши два номера, один наверху для нас, а другой внизу для Казимира и Алексея. Но маме почему-то показалось, что хозяева и сама гостиница подозрительны, и она решила обоих на­ших «телохранителей» положить у нас в номере. Ночью мама проснулась и почувствовала ужасный угар. Еле до­ползла она до форточки, кое-как открыла ее и стала бу­дить Казимира и Алексея. Но они лежали, как мертвые. Бросилась к двери — она оказалась запертой на замок снаружи. В ужасе мама снова бросилась к нашей «за­щите» и вскоре, благодаря воде и свежему морозному воздуху, привела их в чувство. Стали стучаться в дверь — никого. Пришлось выломать дверь и среди ночи, в ужасный мороз, перекочевать на вокзал и остаться там до прихода поезда. Тяжел был и переезд на санях по замерзшему Байкалу. Как ни были мы закутаны, всё же настолько перемерзли, что не могли сами вылезть из саней и плакали от боли, когда нас отогревали на станции.

       Встреча была самая трогательная, не только со стороны папы, но и офицеров и их немногих семейств. В этот день в папиной квартире перебывали почти все офицеры полка, а вечером устроили в нашу честь «бал» в полковом собрании (в одной из казарм). Барышень в {105} полку было только две: Ниночка Биденко и Верочка Скрыль, да и молодых танцующих дам было немного. К моему восторгу и меня посчитали за барышню и уго­ворили маму позволить и мне остаться до конца вече­ра. Правда, я выглядела старше своих лет и танцевала хорошо. Никогда, кажется, мне не было так весело, как в этот первый день нашего приезда.

       На следующий день папа повез меня в гимназию. Между Тигровым Хвостом (где мы жили) и Новым го­родом ходил катер через незамерзающую бухту, пере­возя туда и обратно и служащих, и рабочих, и учащихся. Гимназия — длинное одноэтажное здание, разделенное на две половины (мужская и женская), находилась в нескольких кварталах от пристани, на свободной, чуть возвышенной площади.

В ней мне всё нравилось: и вни­мательное и ласковое отношение учителей и наш огром­ный светлый класс, в котором было всего 6-8 парт и столько же учениц, и широкие свободные коридоры. Па­па оставил меня, сказав, что за мной всегда будет при­езжать и отвозить меня Казимир (наш денщик). Но не долго я проучилась в так мне понравившейся школе. На третий или четвертый день по моем поступлении я проснулась ночью от ужасного грохота, хотела было встать, но решила, что это гроза, закрыла уши подуш­кой и снова заснула. Утром мама сказала, что была «учебная тревога» и что папа ночью ушел, позабыв вложить в кобуру револьвер.

       Когда мы подошли к пристани, катера еще не бы­ло, и я заметила необычайное оживление среди публики. Все о чем-то говорили, спорили, слышались слова «вой­на», «японцы». Я стала прислушиваться, но тут подо­шел катер, и я постаралась сесть поближе к разговари­вающим. Вскоре я поняла, о чем говорили и отчего вол­новались: началась неожиданно, без объявления, война. Японский флот бомбардировал наш. Слышались и такие слова: «Продали Порт-Артур, продали, а теперь перережут нас, как кур!» Мне это как-то особенно хорошо запомнилось, — должно быть сильное впечатление про­извело. Надо сказать, что и вообще вся эпопея нашей {106} порт-артурской жизни запомнилась как-то ярче и яс­нее, чем многие события, происшедшие в более зрелом возрасте.

       Не доходя до гимназии, Казимир повернул обратно, т. к. мама просила его поскорее вернуться. В гимназии тоже было неспокойно; все волновались и говорили поч­ти о том же. Учащихся было меньше, чем всегда. На первом или на втором уроке вдруг послышался свист и ужасный грохот; потом опять свист...

Снаряды где-то разрывались, казалось, совсем близко. В школе началась паника. Прибегали взволнованные взрослые, разбирали ребят; уходили и учителя, захватив с собой по несколько ребят; (живущих поблизости от них), и через полчаса гимназия опустела. Остались только сторож с женой и я. Пережила я не мало тяжелых часов за этот день. За мной никто не приходил.

       Не получив завтрака в школе, я, должно быть, бы­ла очень голодной.

Изредка появлялась жена сторожа, утешала меня, говоря, что через бухту сейчас ни одна даже шампунька не решится переплыть. И действитель­но: всё чаще и чаще снаряды ложились в бухту, подни­мая огромные и широкие фонтаны воды. Но меня было трудно успокоить. Я знала теперь, что ночью было на­падение, что, может быть, японцы где-нибудь высади­лись и дерутся... А папа даже без револьвера, и утром не вернулся... наверное его убили! Может быть, и в наш дом попал снаряд и никого уже нет в живых... Ходила я как маятник по коридору, но не плакала. Уж слишком большое и тяжелое накатилось на меня и подавило.

       Только под вечер вдруг послышались тяжелые шаги в коридоре. Пришел, наконец, за мной Казимир. Броси­лась я к нему: «Что папа, мама, дети, живы?» Как гора с плеч скатилась, когда услышала, что все живы и невредимы; задержался он, т. к. обходил бухту вокруг, долго бродил и проваливался в воду, не зная хорошо дороги. «Идемте, барышня, скорее, а то барыня очень заволнуется о вас!» И пошли мы с ним опять в обход бухты. Снаряды всё еще подымали водяные столбы в бухте, и заходящее солнце расцвечивало их всеми {107} цветами радуги. Но было не до любований красотой, т. к. каждый летящий снаряд, казалось, летит прямо на нас. Сначала я храбро шагала за Казимиром, торопясь до­браться домой до наступления темноты; но чем дальше, тем труднее становилось идти. Конец бухты был мелок и покрыт льдом и серой кашей снега. Лед проваливался и ноги попадали или в воду, или в снежную кашицу. Казимир предлагал понести меня, но я отказывалась; всё же в 2-3 местах он перенес меня, даже не спраши­вая. К дому подошли, когда была уже совершенная ночь. С тех пор я больше не ходила в гимназию, да она, кажется, тогда же и закрылась.

       Ожидали с минуты на минуту высадки японцев и осады Порт-Артура. В городе и окрестностях была па­ника; кто мог — старался поскорее покинуть город. На вокзале постоянная давка; вагоны переполнены; едут не только в багажных вагонах, но и на открытых платформах. Уезжают больше женщины с детьми. Но в дороге многие дети погибли от холода.

       В один из первых дней войны папа предложил маме вернуться в Екатеринослав, но мама решительно отказалась. Папа настаивал, говоря, что ради детей мама должна уехать и не рисковать нашими жизнями. Тогда мама сказала: «Чему быть, того не миновать. И какая уж у нас будет жизнь без тебя?.. А если уж уми­рать, то умрем все вместе. А может быть, Господь и сохранит нас всех. Да и не доехать мне одной в такое время, с такими малышами, как Ларочка и Леля. И мо­жет быть, я здесь смогу быть полезной и нужной не только тебе, но и другим».

       Разговор этот велся при мне, и я, как старшая, при­нимала в нем большое участие. Наконец, нам удалось уговорить папу не настаивать больше на нашем отъезде. Вскоре мы переехали в Новый город и мама записалась добровольной сестрой милосердия в 10-й запасной го­спиталь, но пробыла там недолго. Этот госпиталь был почти исключительно для офицеров, а потому и служеб­ного персонала, а в особенности добровольных сестер было больше, чем достаточно. В солдатских же {108} госпиталях сестер не хватало. Мама узнала, что в помещении той гимназии, где я начала учиться, находится 7-й за­пасный солдатский госпиталь и поступила туда.

       С тех пор, как японцы отрезали Порт-Артур, с про­довольствием становилось всё хуже и хуже. В Новом городе все магазины и рестораны закрылись. Многим негде было столоваться.

Мама успела сделать кое-ка­кие запасы, а потом обходились теми пайками, которые получали от полка. Мама с Казимиром, почти во всё вре­мя войны, как-то умудрялись из пайков, полудохлой ко­нины или мясных консервов, приготовлять и вкусно и сытно. Поэтому мы никогда не садились за стол одни. Наш Казимир в это время был незаменим. Он прекрасно готовил, но, главное, уходя почти ежедневно на «реког­носцировку», раздобывал у китайцев то, что другие до­стать не могли. Помогали ему и денщики наших почти постоянных нахлебников: офицеров, сменившихся с позиций, батюшки и капельмейстера, Илюши Пинуса (талантливейшего молодого скрипача, которого впослед­ствии мама крестила и он попал капельмейстером в один из придворных оркестров в Петербурге). Приходили к нам все, — голодные душевно и телесно.

       В первые месяцы бомбардировки были только с мо­ря, но зато стреляли большей частью двенадцати-дюймовками. Такая «пулька», попадая в дом, разрушала его или совсем, или большую его часть, убивая людей даже не осколками, а напором воздуха от разрыва. Но часто эти «чемоданы» и совсем не разрывались, зарываясь глубоко в землю, или пробуравливали насквозь дом, оставляя большие круглые дыры-окна. Таких «раненых» домов делалось всё больше и больше; а под нашим госпиталем (бывшей гимназией) лежало таких «удоволь­ствий» целых два, постоянно угрожая взорваться. Пом­ню наш первый ужас, когда недалеко от нас разорвался такой снаряд у самых окон дома, в котором жила доволь­но большая семья, собравшаяся вся вместе в комнате, около которой разорвался снаряд.

Молодая девушка, сидевшая в качалке у окна упала на пол без головы, а куски ее головы с мозгами и длинными волосами были {108} отброшены к противоположной стене, где они прилипли. Вся семья была убита, и больше напором воздуха, чем осколками. Вскоре такой снаряд попал и в конец на­шего двора. Стекла, конечно, все вылетели, но никто из нас не пострадал. Пришлось переменить квартиру. Поселились мы напротив казармы и хлебопекарни. С ут­ра до поздней ночи слышались оттуда стуки молотов. То разбивали подмоченную, а потом высохшую и пре­вратившуюся в камни муку, из которой потом выпекали хлеб для всего гарнизона. Пользовались и мы этим хле­бом, и так привыкли к нему, как и к постоянным бомбардировкам, что уже не казалось ни неприятным, ни страшным.

       С моря обстреливали, чаще всего, ночью. Первая, обыкновенно просыпалась Ларочка и довольно спокойно заявляла: «Оптять понцы стеляют». Если мама видела, что под обстрел попал наш район, она наскоро одевала нас и мы бежали к блиндажам, находившимся в 1-1½ кварталах от нас, и там мы отсиживались, пока японцы не умолкали или не переменяли район обстрела.

       Вспоминается мне, как я в первый раз пришла в госпиталь. Я была вообще большой фантазеркой и меч­тательницей. С самого начала войны я всё мечтала о каком-нибудь подвиге храбрости или милосердия. Хоте­лось что-то сделать, чтобы быть полезной для многих. Просилась помогать маме в госпитале, но мама отказала. Придумав какой-то предлог, я прибежала в госпиталь и стала спрашивать маму. Мне указали на одну палату и сказали, что она, вероятно, там. Я робко вошла в нее. В три ряда кровати и почти все заняты больными.

---

Дата добавления: 2021-02-10; просмотров: 113; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!