Глаза его сверкнули и он схватился за эфес...» 6 страница

{60} На соседних миноносцах, стоявших бок о бок с на­ми, началась суета, приготовление к выходу в море и спешная разводка паров. На «Стерегущем» же машина еще не была собрана, мы не могли выйти немедленно. Послали на берег за командиром. И всё время с кучкой собравшихся офицеров и матросов наблюдали за рей­дом. Постепенно стало выясняться, что оба броненосца уже уткнулись в береговую мель в самом проходе.

       Вскоре начали подходить к нам рабочие с Невского завода, сборные мастерские которого находились на Ти­гровом Хвосте. Все обменивались короткими замечани­ями, видимо глубоко потрясенные происшедшим.

       Кто-то принес известие, что подорван и крейсер I ранга «Паллада», но его нельзя различить в темноте, так как он придвинулся к берегу справа от Тигрового Хвоста и встал на отдаленную от берега отмель.

       Итак, для главных сил Тихоокеанской эскадры рус­ско-японская война началась минной атакой на внешнем рейде Порт-Артура около 11 часов в ночь с 26-го на 27-ое января.

       В два часа ночи, стоя на Тигровом Хвосте, мы увидели, что три ракеты взвились на Золотой Горе. Это официально началась русско-японская война и для кре­пости Порт-Артур.

Морской врач

Я. И. Кефели

 

{61}

 

НА «ДЖИГИТЕ»

 

       С рассветом 26-го января 1904 года клипер «Джи­гит» подходил к Порт-Артуру. Мы были вызваны из Шанхая, вследствие натянутых отношений с Японией, готовых ежедневно порваться, и вместо интересного парусного плавания с учениками квартирмейстерами на Филиппинские острова, в Австралию и Новую Зеландию, мы шли с заряженными орудиями, полным ходом в Порт-Артур. Кажется, за всё свое существование старичок «Джигит» не развивал такого большого хода. Войдя на внешний рейд, мы стали на якорь. Вся наша эскадра, перекрашенная из белого в (темно-серый) шаровой цвет, стояла мористее нас; ближе к берегу броненосцы с «Це­саревичем» и «Ретвизаном» концевыми, мористее крей­сера. С подъемом флага командир отправился на «Пет­ропавловск», являться адмиралу Старку. Возвратясь, он пригласил офицеров в свое помещение и сообщил, что наши отношения с Японией настолько натянуты, что вся эскадра находится в полной боевой готовности и съезд на берег, как и сообщения между судами, запре­щены. К этому он прибавил, что накануне приходил японский пароход, забравший всех японцев.

       Весь день прошел в томительном ожидании собы­тий и полной неизвестности из-за отсутствия сообщения с берегом. С заходом солнца несколько миноносцев вышли из порта и направились в открытое море.

В 9 час. вечера подошел к нам паровой катер с «Паллады» с предписанием мне от адмирала явиться к командиру крейсера «Паллада» капитану I ранга Коссовичу, брату моей матери. На этом крейсере я про­плавал два года и поэтому он был для меня родным. После такого тоскливого дня, было особенно приятно повидаться со своими соплавателями и узнать от них более подробно о последних событиях.

{62} На рейде было темно и мрачно. В ожидании учеб­ной минной атаки, корабли стояли с задраенными иллю­минаторами, без огней, и лишь прожектора, направлен­ные в открытое море, искали возможного врага. Когда я поднялся на «Палладу», командир сразу попросил меня к себе и сказал, что он вызвал меня для передачи мне распоряжений относительно принадлежавшего ему сов­местно с моей матерью имения, т. к. с рассветом крейсеру приказано идти под парламентерским флагом в Иокога­му за нашим посланником бароном Розеном. На это я спросил его: «Раз под парламентерским флагом, зна­чит, война уже началась, причем же тогда учебная мин­ная атака?»

Он пожал плечами, обнял меня перекрестил и я пошел в кают-компанию. Там меня ждали мои соплаватели. Все были в повышенном настроении, и ко­нечно, весь разговор велся об их будущем походе. По­немногу офицеры разошлись по каютам и со мною оста­вались лейтенанты Стевен, Стааль и мичман барон Фиттингоф. Пожелав в начале двенадцатого часа моим друзьям счастливого плавания, я отвалил на паровом ка­тере на «Джигит». Была темная ночь, всё небо было окутано облаками, стоял легкий мороз и только лучи прожекторов пронизывали туманную даль, нащупывая наши миноносцы. Не доходя до «Джигита», я услышал стрельбу. Казалось, учебная минная атака началась. Од­нако, свист снарядов и разрывы их кругом катера, за­ставили меня сразу изменить свое предположение.

По­дойдя к «Джигиту», я взбежал на мостик и увидел удручающую картину: стреляли все суда по всем на­правлениям, «Цесаревич» весь освещенный, стоял сильно накренившись. В это время я разобрал с «Петропавлов­ска» сигнал: «Джигиту» подойти к «Палладе» для ока­зания помощи». Тяжело было сознавать, что надо идти спасать тех, с которыми я минут пять до этого так мирно разговаривал. В это время осветилась «Паллада» и, накренившись, медленно пошла к берегу. За ней шел «Ретвизан» и вскоре двинулся «Цесаревич». Сердце сжималось, когда эти три искалеченных корабля прохо­дили малым ходом мимо «Джигита».

       Беспорядочная стрельба вскоре прекратилась и всё {63} реже раздавались отдельные выстрелы нервничавших комендоров. Вся ночь прошла в ожидании новых атак, но таковых больше не было.

       В восемь часов утра 27 января я вступил на вахту и через десять минут сигнальщик мне доложил о появив­шихся на горизонте дымках, вскоре превратившихся в силуэты судов японской эскадры. Через полчаса морской бой начался.

Капитан I ранга

Б. И. Бок

 

{65}

 

 

ОПОЗДАВШАЯ ТЕЛЕГРАММА

 

       Великие события часто имеют ничтожные причины.

       На склоне жизни я хочу рассказать о важнейшем факте большого политического значения, вряд ли изве­стном теперь кому-нибудь, кроме меня. Дело идет о не­посредственной причине возникновения русско-японской войны 1904-1905 годов.

       С осени 1903 года я плавал на эскадренных мино­носцах Тихоокеанской эскадры. На берегу у меня была казенная квартира — отдельный китайский домик с ма­леньким двором, как раз против «Этажерки», между дворцом наместника и Морским собранием.

       Как на самого младшего из врачей квантунского флотского экипажа, на меня была возложена обязан­ность осматривать еженедельно дворцовую команду на­местника, состоявшую из 40 человек матросов, солдат и казаков. Наместник был старый холостяк, и женской прислуги у него не было, а домочадцами и завсегдатая­ми его дома были старые соплаватели: санитарный ин­спектор морского управления д-р Ястребов, подполковник корпуса флотских штурманов Престин, адъютант капи­тан 2 р. Ульянов и некоторые другие.

       Я знал хорошо всех домочадцев и прислугу дворца, и Наместник знал меня.

       В середине 1903 года в Порт-Артур приехал из Петербурга только что окончивший восточный факуль­тет Петербургского университета молодой дипломат Николай Сергеевич Мулюкин на должность при дипло­матической канцелярии наместника.

       С Н. С. Мулюкиным я был знаком еще с Петербур­га: в бытность нашу студентами мы вместе танцевали на вечерах в семье вице-директора департамента мини­стерства народного просвещения Талантова.

{66} Свободных квартир в Порт-Артуре не было, а осо­бенно поблизости от дворца наместника, и город был переполнен приезжими. Я предложил Мулюкину посе­литься у меня и быть моим гостем. Мулюкин оказался человеком очень хозяйственным, он взял в оборот моих слуг: маньчжура Hay-Ли и вестового Семенова. Я с удо­вольствием приходил ежедневно пить послеобеденный чай за прекрасно убранным столом с фруктами и пе­ченьем. Мы подружились с Мулюкиным.

       Вся дипломатическая канцелярия наместника завт­ракала и обедала в Морском собрании. Там же столо­вался и я. Завтракающих было не много. Офицеры фло­та столовались на своих кораблях. За завтраком группа человек в десять садилась, обычно, за один большой стол, ведя общий разговор. Посторонних почти не бы­вало.

       Дипломатические и военные тайны в то время не очень соблюдались. В результате этих встреч почти все мы были в курсе важнейших перипетий военно-диплома­тического характера. В более подробные детали дипло­матической переписки был посвящен я один, благодаря Мулюкину.

       Насколько сохранилось в моей памяти, в последние две недели перед войной, в области дипломатии вопрос с Японией стоял так:

       1. Япония соглашалась на уступки России Северной Кореи, а Россия соглашалась на уступку Японии южной ее части.

       2. Неразрешенным был только спор с средней ча­сти Кореи со столицей Сеулом. Не помню существа предложений той и другой стороны о спорной зоне Кореи.

       3. Во всяком случае было ясно, что и мы и японцы усиленно готовимся к предстоящему столкновению.

       В последнюю неделю перед войной позакрывались почти все японские лавочки и парикмахерские, а в по­следние дни стали эвакуироваться японские публичные дома. Японские девицы, «мусме», построенные парами, как институтки, длинными вереницами шли днем через весь город грузиться на пароходы, обращая на себя все­общее внимание.

{67} Война началась ночной минной атакой на рейд Порт-Артура в ночь с 26 на 27 января старого стиля, а в начале двадцатых чисел января, т. е. за два-три дня до этого, Мулюкин с радостью сообщил мне, что только что полу­чена телеграмма из Петербурга: наместнику предлагается возобновить, во что бы то ни стало, переговоры с Япо­нией и согласиться на ее предложения.

       Он только что расшифровал эту телеграмму и за­шифровал распоряжение наместника посланнику в То­кио немедленно возобновить переговоры, фактически прерванные, так как русские на последнее предложение японцев долго не отвечали.

       В своих воспоминаниях граф Витте указывает, что на одном из придворных балов, за несколько дней до войны, к нему подошел японский посол и, указав на крайне опасное положение, создавшееся пренебрежи­тельным отношением нашего правительства к примирительным шагам со стороны его родины, просил С. Ю. Витте, во имя взаимной между ними дружбы, в интересах мира, сделать возможное для полюбовного со­глашения.

       В тот же день, т. е. около 24-25 января, когда я услышал о вышеупомянутой телеграмме, вечером я вновь увидел Мулюкина. Он с грустью и тревогой сообщил мне, что телеграмма нашему посланнику в Токио не могла быть послана. Порт-артурская станция международного кабеля с Японией не могла отправить депеши, потому что Нагасаки не отвечает. Повидимому, телеграфное сооб­щение с Японией прервано (Мне казалось, что, кроме меня, уже никого не осталось в живых, кто мог бы знать об опоздавшей телеграмме. Но вот я могу привести выписку, подтверждающую косвенно это печальное событие; Письмо контр-адмирала Д. В. Никитина к инженер-меха­нику кап. 1 р. кн. В. П. Орлову-Диаборскому от 3 мая 1949 года:

           «В те дни недоумевали, почему мы старались изо всех сил пока­зать перед самым 26 января, что войны совершенно не ожидаем, хотя было известно..., что Алексеев получил... инструкцию продол­жать переговоры с японцами».).

       На мой вопрос, — что же вы думаете делать? — он ответил, что наместник рас­порядился тотчас же известить об этом Петербург.

       Не знаю, был ли учтен наместником и морскими {68} властями этот грозный признак решимости Японии; но, как известно, эскадра оставалась полностью на внешнем рейде и без сетевых заграждений.

       Правда, с рассветом вся Тихоокеанская эскадра должна была выйти в море в неизвестном направлении. Но этот шаг, если он был тактическим ходом, опоздал.

       С эскадрой должен был выйти в море и отряд ми­ноносцев, на котором я плавал. Хотя час выхода эскад­ры, вероятно, почитался секретом, офицеры обычно узна­вали об этом от команды, привозившей провизию с берега. Базар по различным косвенным признакам точно определял время выхода эскадры. Я был предупрежден о выходе эскадры официально своим начальством.

       Вечером ко мне на квартиру зашел мой товарищ по курсу в академии, врач одного из стрелковых полков, стоявших в Артуре, и сообщил, что на утро их полк, видимо и вся их дивизия, уходят на Ялу.

       Помню, Мулюкина не было дома. Он, кажется, был во дворце наместника, где помещалась их дипломатиче­ская канцелярия. Мы вдвоем пили чай и болтали, буду­чи уверены, что атмосфера сгущается и возможна война. Всё же, по молодости ли или по неопытности в этого рода делах, как-то не вникали в серьезность происходя­щего и легкомысленно и поверхностно говорили об этом. Наше поколение в то время еще не знало войны. Ни Рос­сия времен царствования императора Александра III и первых десяти годов царствования его сына, Николая II, не воевала. Ни в Европе того времени на нашей памяти войн не было. Их не было тогда и во всем мире. О вой­не мы знали только по истории и романам. А нам было уже по 27 лет. Какое это было счастливое время!

       Этот длительный мир влиял, видимо, и на наших дипломатов, по крайней мере порт-артурских.

       Вот что рассказывал нам на одном недавнем обеде защитников крепости Порт-Артур здесь, в Париже, уже в 1948 году, кап. I ранга С. Н. Власьев.

       «26 января 1904 года, как раз накануне войны, по­сле обеда, т. е. за 8-10 часов до ночной минной атаки японцев, Власьев, тогда мичман, шел мимо портового {69} управления со своим командиром минного транспорта «Енисей», кап. 2 р. Степановым. Они случайно встретили начальника дипломатической канцелярии наместника Плансона, шедшего, как всегда, с портфелем под­мышкой.

       Степанов остановился и говорит Плансону: «Вой­на?» — «Уверяю вас, никакой войны не будет!» ответил Плансон. — «Посмотрите, что делается: все японцы уез­жают. Вы видели вереницы японок?» возразил ему Сте­панов. — «Ручаюсь, что войны не будет», — снисходи­тельно улыбаясь заключил Плансон».

       Если принять во внимание, что тогда послы русско­го императора в Пекине, Токио и Сеуле подчинялись не­посредственно наместнику на Дальнем Востоке, а не ми­нистру иностранных дел России, то Плансон в этот момент был не более и не менее, чем министром ино­странных дел и Дальнего Востока и самой России.

       На чем базировал свою уверенность Плансон? Те­перь ясно, — только на той телеграмме, о которой по­ведал мне Мулюкин, и о которой не могли знать ни Сте­панов, ни Власьев. А может быть не знали и адмирал Старк и его флаг-капитан А. А. Эбергардт.

       Степанов предвидел войну, стоявшую уже у порога по действиям японцев на наших глазах, а Плансон гадал о ней — только по телеграмме из Петербурга. Он не усомнился и после того, как узнал, что Нагасаки не от­вечало.

       Такова была вера у этого чиновника в могущество и силу воли всероссийского самодержца и в его непрере­каемый авторитет, даже в глазах реформатора Японии императора.

       За два-три дня до начала войны портовый минер лейт. Н. Н. Савинский, встретив на улице своего бывше­го офицера с миноносца номер 211, мичмана Зотова, сообщил ему, что он только что вышел от японского парикмахера, который с улыбочкой спросил его (конеч­но, по-русски) : «Ну, что, воевать будем?»

На это Савин­ский ответил отрицательно. Японец с той же улыбочкой ему возразил: «Ну, а я думаю, что будем!» Позднее {70} выяснилось, что этот парикмахер был полковником Гене­рального Штаба японской армии (Записано со слов Р. П. Зотова 24 мая 1948 года в Париже.).

       26 января офицер эскадренного броненосца «Побе­да» был в течение дня по делам службы в городе. Воз­вратившись на корабль, за обедом, он рассказал кают-компании следующее, чему он сам был свидетелем:

       Адмирал Алексеев, проезжая мимо почты, увидел большой хвост офицеров, чиновников и других лиц, спе­шивших отправить в Россию деньги. Он остановил свой фаэтон, вошел в почтовую контору и стал всех уверять, что нет никакой надобности в этом, так как никакой опасности в смысле войны не предвидится (Из письма ко мне кап. 2 р. Винстэдта, плававшего в те дни инженер-механиком на эскадренном броненосце «Победа», — от 21 марта 1948 года. Париж.).

       Государь войны не желает, значит войны не будет. Таково было мнение многих в те времена. В авторитет высочайшей воли верили все от наместника государя и его министров до дипломатического стряпчего, посвя­щенного в тайны переговоров.

       Мы знаем теперь, что войны бывают не только тог­да, когда одна сторона ее не желает, но и тогда, когда обе стороны ее не желают.

       Теперь всем известно, что Япония тоже не желала этой войны и очень ее боялась. Имела к тому много оснований. А война всё же началась, и только по слу­чайному недоразумению. И как окончилась? И чего сто­ила России?! И в какие авантюры завела потом и самое зазнавшуюся Японию?! И чем эти авантюры для нее окончились?! Для чего существуют на свете дипломаты?

       Около десяти часов вечера мой товарищ, уезжав­ший на Ялу, ушел, и я поспешил на миноносец, чтобы на утро со всей эскадрой выйти в море «в неизвестном на­правлении».

       — Дазидания, капитана, — проводил меня мой слу­га, высокий стройный молодой маньчжур Нау-Ли, ти­хий, спокойный, но всегда с достоинством державшийся. Его предлинная черная коса очень удивляла моих гостей.

       Конечно, ни моему товарищу, уезжавшему на Ялу {71} со своим полком, и никому из сослуживцев офицеров я не рассказывал доверенной мне дипломатической тайны о телеграмме. Я никому не сообщил ее и потом, когда война началась, и после войны, когда в течение десяти лет служил в морском министерстве. Я не сообщал этой тайны не только из корректности в отношении Мулюкина, но и потому, что до окончания войны я не отдавал еще себе отчета в важности этой телеграммы для судеб России и всего мира.

       Когда же, став официальным историком русско-японской войны, я пересмотрел много самых секретных документов, относящихся к этой войне, в архивах Гене­ральных Штабов флота и армии и нигде не нашел упо­минания об этом, я понял, что этот факт либо прошел незамеченным, либо был замят.

       Последующие грандиозные исторические события моей долгой жизни убеждают меня в огромной важно­сти для судеб человечества этой запоздавшей телеграм­мы. Активных участников этого почти не осталось. Ду­маю, что, как урок для будущего, будет лучше, если па­мять об этой ничтожной причине великих событий, и событий печальных, останется в назидание потомству.

       В романе «Порт-Артур», выпущенном советской властью, говорится о какой-то утаенной якобы наме­стником телеграмме. Во всяком случае, наместник не утаил ее.

Морской врач

Я. И. Кефели

 

{73}

 

НА «НОВИКЕ» 26 ЯНВАРЯ 1904 ГОДА

 

       В ночь предательского нападения японских мино­носцев на нашу эскадру «Новик» стоял на якоре на внешнем рейде, когда неожиданно, около 11 час. вечера, тишину морозной ночи нарушил грохот артиллерийского огня. Всё на корабле пришло в движение по расписанию боевой тревоги. Ясно стало, что неприятель атаковал нашу эскадру. Как теперь помню приказание команди­ра: «Стеньговой флаг поднять!» (у нас была одна мач­та) и почти одновременно сигнал адмирала: «Новику» приготовиться к походу». Во исполнение сигнала мы бы­стро снялись с якоря и вышли из линии расположения нашей эскадры, взяв курс на Вейхавей, вблизи которого предполагалось главное расположение атакующего вра­га. На короткое время канонада несколько стихла, но вскоре возобновилась в тылу у нас с неменьшей силой, Не найдя неприятеля, мы с рассветом вернулись на рейд и стали на якорь по диспозиции.

       Утомленный событиями ночи, я пошел в мою каюту, не раздеваясь лег на койку и заснул крепким сном. Обыкновенно легко просыпаясь, я на этот раз с трудом мог проснуться, когда через короткое время пришел ме­ня будить командирский вестовой, передавший мне при­казание командира явиться к нему. Командир быстро ходил по своей каюте в весьма приподнятом настроении. При моем появлении он только произнес: «Положение серьезно, но мы посмотрим и еще как посмотрим!» По­следние слова были произнесены с особой решимостью. Какой-то тяжелый гнет обиды и огорчения нашел на ме­ня. Чистосердечность командира меня тронула и вызвала во мне восторг перед ним. Он сразу сделался особенно близким, и я невольно повторил его слова: «И еще как посмотрим, Николай Оттович». Но вот доклад с вахты:

---

Дата добавления: 2021-02-10; просмотров: 143; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!