Итог сражения: военно-оперативные документы, версии участников, оценки историков.

⇐ ПредыдущаяСтр 18 из 18

Без преувеличения можно сказать, что вопрос - чья победа? — является одним из самых спорных в отечественной историографии. Ни одна из противоборствующих сторон не признала своего поражения, напротив, в обеих армиях было немало энтузиастов, уверенных в победе именно той армии, в составе которой им выпала честь сражаться. Основание для дискуссии, кто же вышел победителем из этого «кровавого спора», было заложено в первых же официальных документах, сообщивших о результатах великой битвы. В рапорте Кутузова Александру I от 27 августа говорилось: «...Неприятель нигде не выиграл ни на шаг земли с превосходными своими силами», что, как мы видели, на самом деле являлось преувеличением: в руках нападавших остались Семеновские флеши, батарея Раевского, деревня Семеновское. В «Официальных известиях» сказано больше: «...Даже ту небольшую часть территории, которой он завладел утром, он был вынужден покинуть к вечеру». В 18-м бюллетене Великой армии сомнения в успехе также не ощущается: «Император ни разу не подвергался опасности; императорская гвардия, ни пешая, ни конная, не была занята в сражении и не потеряла ни одного человека. Победа была несомнительна». Правда, в пространном тексте бюллетеня, продиктованного Наполеоном, несколько раз упоминается о победе: в 8.00, когда, по словам французского императора, «позиции неприятеля были захвачены, редуты взяты»; в 9.00, когда «неприятель, ободренный успехом, повел вперед свои последние резервы, чтобы еще раз испытать судьбу»; наконец, в 14.00, когда «неприятель потерял всякую надежду; сражение было закончено», хотя далее сообщалось, что «канонада все еще длилась; неприятель боролся за отвод войск и безопасность».

Таким образом, в официальных документах обеих сторон, наряду с признанием собственной победы, допущены преувеличения и неточности. К этому следует добавить, что 18-й бюллетень более подробен и содержателен, нежели русские источники, где некоторые фазы сражения вообще не нашли отражения. Вероятно, это одна из причин, по которой оценка итогов битвы русским командованием вызывает большое число разногласий.

В приводимом ранее отрывке из письма Барклая де Толли Александру I от 3 ноября 1812 г. говорится: «... 26-го августа показали мы врагу нашему и целому свету как можем мы защищать себя!.. Известно, что он, отраженный от всех пунктов с бесчисленною потерею, удалился с места сего <...> беспримерного сражения». Отзыв Барклая об итогах Бородинского сражения указывает на противоречия в мнении В.Н. Земцова, полагающего, что искажения в отечественной историографии преследовали две цели «во первых, оправдательную..., а во вторых идейно-политическую, связанную с деятельностью крепостнических кругов, насаждавших псевдопатриотические и <...> антизападнические настроения в русском обществе». Именно в русле крепостников-антизападников, по мнению автора, действовал Толь. Далее В.Н. Земцов вопрошает: «Могло ли этому что-либо противостоять?», и отвечает сам себе: «Да, наряду с официальной трактовкой, в ходе самой войны возникла и иная тенденция, духовно ей противостоящая. Она была представлена людьми декабристского поколения». Автор, сославшись на А.Г. Тартаковского, указывает на «рейхенбахский кружок» военных литераторов, которых он противопоставляет Толю, также как и А.Г. Тартаковский, не обратив внимание, что упомянутые «рейхенбахцы» - это ни что иное как «канцелярия Толя», как мы доказали выше. Земцов пишет: «Повествуя об историографической традиции Бородина, возникшей вокруг «рейхенбахского кружка», нельзя не остановиться на еще одной фигуре, влияние которой на первых историков 1812 г. демократического и либерального направления было несомненным. Это — М.Б. Барклай де Толли». В этих рассуждениях историк заходит в тупик: нелегко писать о либерально-демократическом влиянии Барклая де Толли на офицеров из канцелярии Толя. На наш взгляд, в своих «Оправдательных письмах» касательно Бородина Барклай де Толли защищал прежде всего себя, также как и Толь — Кутузова, а вместе с ним и себя. Сводить конфликт главнокомандующих к борьбе крепостнической и либеральнодемократической идеологии, псевдопатриотизма и западничества, на наш взгляд означает - идти на поводу у очередных идеологических фантазий. Здесь мы полностью согласны с точкой зрения М.А. Давыдова, который пишет: «Вероятно, рассмотрение эпохи традиционным путем — «через революционеров» - во многом исчерпала себя. Нужны новые ракурсы анализа, новые подходы». «Восторженный» отзыв Барклая о результатах битвы явное тому доказательство.

Критическая оценка деятельности Кутузова при Бородине, безусловно, зависела от взаимоотношений русского генералитета. В отличие от Наполеона, Кутузов не являлся главой государства, он был лучшим из выдающихся генералов, которых было немало при Бородине. Одним из талантливых русских военачальников был другой его оппонент — Беннигсен, в отличие от Барклая, считавший, что Бородино — неудача русской армии, поставленной Кутузовым на неудачной позиции, вопреки его, Беннигсена, советам.

Не следует забывать; что полководческие способности Наполеона получили большее признание, нежели Кутузова, в силу чего сопоставление деятельности обоих главнокомандующих при Бородине уже представляет серьезные затруднения: в какой бы «форме» ни пребывал в день битвы Наполеон, но любому исследователю, исключая оптимистически настроенных советских историков, приходится делать над собою усилия, допуская сравнение «на равных» его с Кутузовым. Впрочем, и советские историки, используя в своих трудах «героические мифы», думается, не утруждали себя проверкой их достоверности отчасти из опасения разрушить «патриотическую» легенду. Отсюда вымыслы о шестичасовом бое за флеши и восьми атаках, о четырехстах-семистах орудиях, одновременно обстреливающих три укрепления и т.д. У этого мифотворчества была оборотная сторона: как только появлялась малейшая возможность критики, ученые начинали указывать на допущенные русским командованием просчеты, также не утруждая себя проверкой достоверности противоположных сведений. Излюбленной темой критики, как мы показали, традиционно является: чрезмерное усиление правого фланга, недостаточность сил, назначенных к обороне флешей при отождествлении их со всем левым флангом, преувеличенное представление о силах русской армии при Бородине, куда все настойчивее включаются ополченцы. Так, в частности, Н.А Троицкий придерживается мнения, высказанного А.Н. Кочетковым: «располагая меньшими силами, Наполеон создавал на всех пунктах атаки превосходство, доходящее до подавляющего, и в пехоте, и в коннице, и в артиллерии». Троицкий рассуждает: «Мы восхищаемся героизмом защитников флешей и батареи Раевского, отражавших атаки вдвое, а то и втрое превосходящих сил, но не задумываемся над тем, что русское командование могло и обязано было не допустить на решающих участках битвы такого и какого бы то ни было превосходства неприятеля в силах». Нам представляется, что задним числом вменять в обязанность русскому главнокомандующему сразу обеспечить превосходство в силах на всех участках фронта, не вникая в ход событий, некорректно. Тем более некорректно настаивать на неподтвержденном факте численного превосходства регулярных русских войск, которого на самом деле не было. Да, последние исследования убедительно показывают, что ополченцев в русской армии было значительно больше, чем прежде предполагалось. Вместе с ними в войсках Кутузова было не 127.000, а 150.000, из них около 32.000 были упомянутые ополченцы и 9.000 казаков. Следовательно, регулярных войск у светлейшего было не более 110.000 против 133.000 у Наполеона. Где же здесь численное превосходство русских, которое, по совету Троицкого, Кутузов обязан был использовать при Бородине? Следовательно, Кутузов никак не мог создать реального численного преимущества на всех решающих участках битвы. Скажем больше, даже если бы к Кутузову подошли все 80.000 Московской милиции, о которых писал ему император, то и в этом случае у него не было морального права бросать в огонь необстрелянных людей в таком сражении, как Бородинское.

На наш взгляд, неправомерно делать однозначные выводы о победе Великой армии, подсчитывая «очки» как в спортивном состязании, как-то: захват села Бородина, захват флешей, захват Семеновского, захват батареи Раевского, отступление с поля боя, вступление в Москву и т.д. В этом случае абсолютно не учитываются причины, побудившие обе стороны вступить в сражение, и цели, которые в нем преследовались, сопоставление планов с достигнутыми результатами. Именно этим и «грешит» отечественная версия, начиная с Толя.

Мы отметили, что Кутузов решился на генеральную битву по причинам «нематериального характера». Вспомним также, что ко дню Бородина Кутузов не располагал сведениями ни о «депо второй линии», ни о фланговых армиях Тормасова и Чичагова, на содействие которых он должен был особенно рассчитывать. Более того, по прибытии на Бородинское поле Кутузов поставил Александра I в известность о том, что если неприятель, «найдя мою позицию крепкою, маневрировать станет по другим дорогам, ведущим к Москве, тогда не ручаюся, что может быть должен идти и стать позади Можайска, где все сии дороги сходятся, и как бы то ни было Москву защищать должно». Дореволюционные историки были более осторожны в определении намерений Кутузова, чем советские историки, проводившие аналогии с событиями 1941 г. Н.А. Троицкий полагает, что у Кутузова было определенное намерение защитить древнюю столицу. Ученый пишет: «На деле Кутузов, как мы это видели, считал при Бородине своей главной задачей «спасение Москвы». Но если бы он считал это своей «главной задачей», то не стал бы располагать главные силы армии у Новой Смоленской дороги, по которой было удобно отступать, а принял бы предложение Барклая и разместил значительные силы на Старой Смоленской дороге, на которую он сразу же согласно источникам, обратил внимание. В рапорте от 23 августа фраза о намерении защищать Москву сопровождается вводными словами «не ручаюся», «может быть», «как бы то ни было», что, на наш взгляд, позволяет сделать вывод, что Кутузов, решившись со многими оговорками на генеральную битву, считал своей «главной задачей» сохранить боеспособную армию. Косвенно об этом свидетельствует и пресловутая «неопределенность» текста «Диспозиции», не претерпевшей изменений с 24 по 26 августа. Безусловно, положение русского главнокомандующего, пытавшегося, по удачному выражению М.Н. Покровского, «убить двух зайцев, бегущих в разные стороны», было более неопределенным, чем у его противника, стремившегося к ясной цели — разбить русскую армию, тем самым «отворив ворота Москвы», где по расчетам его ждал почетный мир.

В «Диспозиции» Кутузов объявил о своих «видах» на грядущее сражение: «В сем боевом порядке намерен я привлечь на себя силы неприятельские и действовать сообразно его намерениям». В связи с этим странно выглядит упрек Н.А. Троицкого в адрес полководца: «Наполеон диктовал ход сражения, атакуя все, что хотел и как хотел, а Кутузов только отражал его атаки, перебрасывая свои войска из тех мест, где не было прямой опасности, в те места, которые подвергались атакам». Подобным образом рождается антилегенда, согласно которой Кутузов, обладая превосходством сил, дал себя разгромить при Бородине. Здесь сомнения вызывает сам тезис «атаковал, что хотел и как хотел». Достаточно обратиться к диспозиции Наполеона маршалам, которые должны были произвести фронтальное захождение правым плечом вперед «стройно и методически». Попробуем проанализировать, что из этого вышло.

Краткое резюме «ясных и точных» распоряжений императора изложено в работе Пеле: «Он желает обойти левый фланг неприятеля по Старой Смоленской дороге и направить настоящие атаки на этот фланг и центр от реданов до бастионного редута. Атака будет произведена поэшелонно <...>. Понятовский выступит к Утицам и обойдет позицию русских; на правом фланге Даву начнет атаку <...>. Ней <...> составляет центр сражения: он упирается правым флангом в 1-й корпус, а левым - в 4-й <...>. Дивизии Морана и Жерара атакуют бастионный редут и продолжают линию армии, в то время, как Дельзон завладеет Бородином. Далее этого села не пойдут: оно послужит осью захождения для линии сражения». Пеле указал: «Дивизии Фриана и Клапареда были назначены для исправления ошибок, сделанных во время сражения и на случай неожиданных происшествий».

Рассуждая на тему «атаковал все, что хотел и как хотел», к какому можно придти заключению? Безусловно, Наполеону было выгоднее совершить глубокий обход русской позиции по Старой Смоленской дороге, предложенный накануне маршалом Даву. Это избавило бы Великую армию от фронтальных атак, сопровождавшихся огромными потерями. Этого, по логике вещей, ожидал Кутузов. Но Наполеон опасался, что фланговое движение принудит русских к дальнейшему отступлению, поэтому он отказался от маневра в пользу фронтальных атак. По словам Клаузевица, он выбрал «наиболее простую и, как следствие, наименее эффективную форму сражения». «Игра в поддавки» с противником на поле боя оказалась опасной и чреватой «неожиданными происшествиями». Во-первых, Понятовский со своим корпусом не смог выйти на линию атаки ко времени нападения Даву на флеши: местность в Утицком лесу оказалась труднопроходимой, а столкновение с корпусом Тучкова 1-го — неожиданным. Во-вторых, Даву потерпел неудачу во время первого нападения на «боковые реданты»: его войска до 10.00 не продвинулись дальше кромки Утицкого леса. В-третьих, Ней, стремясь оказать поддержку войскам Даву, произвольно изменил направление атаки, открыв неприятелю центр. Этот факт, отраженный во французских источниках, игнорировался отечественными историками, не вникавшими в его влияние на ход всей битвы. А значение «самоуправства» Нея было огромным! Последствия смещения центральной группировки противника на оконечность русского левого фланга впервые анализировались автором в статье «Боевые действия русских войск у деревни Семеновское». Между 8.00 и 9.00 неприятельский фронт разорвался в самом неподходящем месте, а именно: севернее Семеновского, там, где корпус Нея, подкрепленный корпусом Жюно, при поддержке резервной кавалерии Мюрата должен был нанести решающий удар по русской позиции.

На это указывают сочинения участников битвы: Раппа, Сегтора, Пеле. А.И. Попов, согласившись с этим выводом, подкрепил его сведениями из немецких источников. В работе, посвященной боевым действиям между батареей Раевского и Семеновским, он пишет: «Ней повернул вправо большую часть своей пехоты; наступать же силами одной только кавалерии через овраг, через пространство, с двух сторон простреливаемое русской артиллерией, было весьма рискованно». Атака центра была отложена на несколько часов, неприятельская кавалерия, оставшись без пехоты, простояла все это время в бездействии, подвергаясь артиллерийскому обстрелу, о чем красноречиво свидетельствуют источники. Так, Ф. Меерхайм вспоминал: «Шли полуденные часы, когда мы находились в этой страдательной позиции. С каждым мгновением огонь становился все ужаснее и, в конце концов, перешел в град картечи, под которым мы вынуждены были беспрерывно оставаться долгое время». Разве эти сведения подтверждают мнение Н.А. Троицкого, что Наполеон постоянно диктовал ход сражения, атакуя «все, что хотел и как хотел»?

Кроме того, что Ней ввел в бой за флеши свой 3-й пехотный корпус, он перебросил вестфальцев Жюно по причине, указанной в работе Пеле, в мемуарах Жиро де л’Эна, Лоссберга, Лежена и др. Лежен вспоминал о том, как в разгар боя за флеши он отправился к маршалу Нею «передать ему грустное известие, что князь Понятовский, который, маневрируя слева, должен был обойти с польским корпусом левый фланг русских и произвести среди них замешательство, не мог этого сделать». Таким образом, фронт неприятельской армии между 9.00 и 10.00 «лопнул» сразу в двух местах — в центре, между войсками Евг.Богарнэ и Нея, и слева — между войсками Даву и Понятовского, на что и указал Пеле. Рассуждая о расположении обеих армий при Бородине, А. Жомини высказал соображение о боевых порядках русских войск, подвергающихся большой опасности в случае реализации замысла Наполеона: «...Атака центра со вспомогательной атакой крыла <...> неприятеля, мешает последнему <...> обрушиться на фланг атакующего». Ход боя за Семеновское показал, что с этой угрозой боролись не только русские, но и неприятельские войска. Левое крыло русских оказалось вовсе не таким беспомощным, как его изображали отечественные и зарубежные историки. Контратаки русских войск, главным образом кавалерии, направлялись постоянно в стык неприятельского фронта между флешами и Утицким лесом, создавая угрозу изоляции войск Понятовского на Старой Смоленской дороге. По этой причине Ней прикрыл этот участок фронта корпусом Жюно, что существенно меняло замысел Наполеона. Правда, В.Н. Земцов высказал предположение, что в действиях Нея не было ничего неожиданного для Наполеона: «И все же, на наш взгляд, творцом изменения задуманного Наполеоном плана сражения мог быть в равной степени как темпераментный рыжеволосый Ней, так и выглядевший <...> достаточно апатичным Наполеон. То, что приказ Нея на движение вперед поступил тогда, когда надо было «исправлять» ситуацию, может быть истолковано в пользу Гурго, полагавшего, что маршал действовал в соответствии с указаниями Наполеона. Но приказ Императора не мог не быть сформулирован только в самой общей форме - двигаться вперед, оказав поддержку Даву в захвате редутов, а Ней уже на месте <...> должен был принять конкретное решение, что он и сделал». На это можно возразить: мы действительно не знаем точно, в какой форме был сформулирован приказ Нея, но повторим еще раз — разрыв собственного фронта вряд ли входил в намерение Наполеона. К этому можно прибавить, что помощь войскам Даву была бы значительно эффективнее, если бы маршал, выдержав предписанное ему направление, направил свои войска между батареей Раевского и Семеновским, попытавшись прорвать русский фронт. В это время обороняющимся явно не хватало сил, и у него был шанс подавить их сопротивление массой пехоты и кавалерии.

В этом случае первая неудача Даву носила бы частный характер, и этот маршал получил бы возможность вновь обратиться на флеши в то время, как силы русских у Семеновского разделились бы между двумя угрожаемыми пунктами. Скорее всего, удар по центру вынудил бы Багратиона вообще отказаться от защиты реданов, сосредоточив войска за Семеновским оврагом. Но Ней предпочел косвенной поддержке прямую, гораздо менее эффективную, о чем свидетельствуют источники, отразившие ход боя за флеши и бездействие кавалерии в центре. Все вверенные ему силы Ней употребил на решение не основной, а второстепенной задачи — захвата флешей, на что он потратил значительное время (с 7.00 до 10.00) и значительные силы, сняв их с другого направления.

Для Кутузова этот неожиданный поворот в сражении явился большой удачей, так как усилия обеих армий сконцентрировались не на решающем, а на вспомогательном участке фронта. Объективно следует признать, что захват французами флешей ослабил оборонительные возможности деревни Семеновское, но мало что изменил в картине сражения. Преувеличенное понятие о значении этих укреплений в общей системе обороны русских войск при Бородине складывается из неправильного представления о позиции левого фланга. В исследованиях историков начала XX века, а также в монографиях советских специалистов Е.В. Тарле, Л.Г. Бескровного, П.А. Жилина, Н.А. Троицкого понятие о позиции левого фланга, опирающегося о деревню Семеновское, ограничивалось всего тремя укреплениями. Так, А.В. Горбунов указывает на «типовую» ошибку, укоренившуюся в отечественной историографии: «2-я армия расположилась на Семеновских флешах (это невозможно физически)». Следовательно, реальный успех французов после захвата «Семеновских редантов» на деле был гораздо скромнее.

Для захвата основной позиции левого крыла за оврагом у Нея уже не хватило сил. С этим согласен и В.Н. Земцов, склонный оправдывать «предприимчивость» Нея. Историк пишет: «Итак, в районе 10 часов флеши окончательно оказались в руках французов, но силы были истощены». Безусловно, не меньшие потери понесли и русские войска, пытавшиеся несколько раз вернуть флеши. На числе потерь сказалась и невероятная, по словам Клаузевица, «беспримерная» плотность боевых построений. Возражая Н.А. Троицкому и В.Н. Земцову, заметим: вряд ли в замыслы Наполеона входило вводить около 10.00 в сражение дивизию Фриана и даже Клапареда (Молодая гвардия), чтобы закрыть «бреши» в собственной линии. Французский полководец согласно свидетельствам Пеле и Сегюра изменил свои планы в отношении войск Евг. Богарнэ, внезапно приказав ему атаковать батарею Раевского именно для того, чтобы поддержать атаки маршалов у Семеновского. Однако и эта атака центрального редута около 10.00 была отражена русскими войсками, что также вряд ли способствовало реализации замысла Наполеона. Заметим также, что Наполеона вряд ли устраивало «страдательное» бездействие кавалерии в центре, и уж, конечно, он не рассчитывал на то, что центральный редут придется брать силами конницы. Последнее обстоятельство указывает на то, что пехота была обескровлена затяжным боем у Семеновского. Значение этой схватки на левом фланге, на наш взгляд, справедливо оценил начальник 2-й сводногренадерской дивизии М.С. Воронцов: «По поводу Бородина я всегда думал, что у нас и других никогда не оценивали верно это ужаснейшее и кровопролитнейшее сражение новейших времен; то не была победа, как об этом донесли в первое время в Петербурге, оно не было поражением, потому что, кроме занятия Москвы, которого задолго следовало ожидать, все его последствия были нам благоприятны; воистину оно было могилой французской пехоты, которая с первых годов революции насчитывала 10 успехов на одно поражение, и во всех отношениях изменила политическое положение Европы».

Однако специалистов волнует другой вопрос: можно ли было добиться в сражении более значительных успехов, чем те, которые были достигнуты русскими войсками, удержавшими позицию по линии Горки — Псарево — Старая Смоленская дорога. Из критических замечаний А.Н. Кочеткова и Н.А. Троицкого явствует, что да, можно, если бы Кутузов перед сражением занял ту самую позицию, в которой оказались войска в конце битвы. Иными словами, специалисты подразумевают, что Кутузову следовало принять к исполнению план, предложенный 25 августа Барклаем де Толли, «чтобы правый фланг 1-й армии отправился на высоту Горки, а левый примыкал к деревне Семеновской, но чтобы вся 2-я армия заняла место, в коем находился тогда 3-й корпус». Думается, что заверения в успехе, сделанные Барклаем де Толли задним числом, так обаятельно действуют на некоторых историков потому, что и Барклай, и сами историки бессознательно ориентируются на свои знания о ходе битвы и ее результатах. Начинает казаться, что уже заранее все было так ясно, что следовало только расставить войска там, где намеревались атаковать французы. В вину Кутузову ставится размещение 2-го и 4-го пехотных корпусов, оказавшихся «в стороне» от боевых действий. «При этом не всегда дивизии и целые корпуса успевали из центра, а тем более с правого крыла (за 5-6 км) подкрепить левое крыло русской позиции», — пишет Н.А. Троицкий. Казалось бы, у этой версии есть надежный источник - генерал-квартирмейстер Вистицкий, сообщивший в записках: «Когда Багратион в третий раз и в последний послал сказать, что он держаться не может без сикурса [подкрепления], то велено 2 и 4 корпусам его подкрепить, но сие уже поздно, ибо укрепления были взяты, войска 2 армии много побито, и Багратион ранен».

Однако, огромные потери, понесенные на этом участке фронта, Клаузевиц объяснял не столько нехваткой войск, сколько напротив, их переизбытком. Его точка зрения, на наш взгляд, заслуживает внимания: «Мы должны будем признать, что построение первых линий было очень плотным. Если к этому добавить, что корпуса Багговута и Остермана, оказавшиеся без дела на правом крыле, впоследствии были взяты оттуда и использованы на поддержку других пунктов и, следовательно, также играли роль резерва, то мы увидим, что русская армия дралась в тот лень в беспримерном по тесноте и глубине построении. Столь же тесно, а следовательно примерно так же глубоко, построилась и французская армия. Этим объясняется сильное и упорное сопротивление русских <...>. Этим же объясняются и огромные потери людьми». Мнение Клаузевица о чрезмерной плотности боевого порядка на левом фланге подтверждается воспоминаниями офицера квартирмейстерской части Н.Н. Муравьева: «На левом фланге войска стояли в 6 и даже в 7 линий». Огромные потери обеих сторон объясняются характером военного столкновения, разыгравшегося на ограниченном (около 1,5 км) участке фронта.

Успевали ли войска правого фланга на поддержку левому крылу? Согласно приводимой на основании источников хронометрии, Багратион обратился за помощью, оценив потенциальную угрозу левому крылу, между 6.00 и 7.30. В это время, согласно источникам, у Семеновского уже находились гвардейские части (пехота, кавалерия, артиллерия), которые, в основном сражались за село Семеновское после ранения Багратиона. Таким образом, войска 2-го и 4-го пехотного корпусов, на отсутствие которых сетуют специалисты, так и не приняли участие в бою за Семеновское. Они достигли другого места назначения, где их наличие было необходимо: на Старой Смоленской дороге 2-й пехотный корпус, в центре — 4-й пехотный корпус, что свидетельствует о том, что войска вступили в сражение в другом порядке: гвардия опередила армейские полки.

Обратим внимание и на другой факт: согласно воспоминаниям Евг. Вюртембергского, 2-й пехотный корпус выступил с оконечности правого фланга около 9.00, а после 10.00 половина этого корпуса, согласно рапорту Багговута, уже сражалась на Старой Смоленской дороге, то есть на оконечности левого фланга. Сведения русского источника подтверждают вестфальцы (Конради, Лоссберг). Следовательно, утверждение историков о том, что эти войска не могли успеть к Семеновскому раньше, чем через два часа, следует поставить под сомнение. Гвардейская же бригада Храповицкого (полки Литовский, Измайловский, Финляндский), бригада Кантакузена, гвардейская артиллерия, бригада Бороздина, согласно рапорту Н.И. Лаврова, выступили к Семеновскому уже в 6.00. Это означает, что пехота была у деревни Семеновское самое позднее через час, а кавалерия гораздо раньше, на что указывает рапорт Бороздина 2-го, наградные списки гвардейской артиллерии и ведомости о потерях во второй батарейной роте лейб-гвардии артиллерийской бригады.

Следовательно, причину того, что 2-й и 4-й корпуса не явились к Семеновскому к 7.30 - 8.00 нельзя объяснить только чрезмерной протяженностью позиции. Согласно источникам, позволяющим восстановить хронометрию Бородинской битвы, их задержал инцидент у Бородина, во время которого было неясно, куда устремит главные силы неприятель. Устанавливая необходимость «дальнего пробега» корпусам с правого крыла, специалисты не учитывают последствия «экспромта» маршала Нея, о котором сообщают французские источники: стремление огромной массы французских войск именно на оконечность левого фланга было трудно предугадать не только Кутузову, но и Наполеону. Именно это обстоятельство, на наш взгляд, сделало заметной пресловутую растянутость правого крыла.

Источники позволяют утверждать, что наиболее опасным, кризисным моментом сражения для русской армии был отрезок времени между 8.00. и 9.00. В это время 2-й и 4-й пехотные корпуса все еще находились в районе Новой Смоленской дороги, так как внимание русского командования было поглощено событиями у села Бородина. Остальные русские войска в этот же час стягивались к Семеновскому, открыв для удара центр позиции. Если бы Наполеон, приняв решение ввести в бой за батарею Раевского войска Евг. Богарнэ, сделал бы это сразу же в продолжение атаки на Бородино, использовав кавалерию, около четырех часов бездействующую в центре, то положение русских войск оказалось бы катастрофическим. «Я уверен, что если бы использовано было одушевление войск, если бы движение их были целесообразны и атаки единодушны, сражение вышло бы решительное, и русская армия была бы уничтожена. И такого успеха можно было добиться в 9 часов утра», — не без основания рассуждал Л. Гриуа, командовавший артиллерией 3-го кавалерийского корпуса, располагавшегося в центре. После 10.00. долгожданные 2-й и 4-й пехотные корпуса закрыли «бреши» севернее и южнее Семеновского.

Ситуация в конце сражения, на наш взгляд, справедливо отражена в «Замечаниях на Бородинское сражение» начальника штаба 2-й армии Э.Ф. Сен-При: «Более пострадавшая 2 армия была действительно ослаблена наполовину и во время сражения потеряла деревню, составлявшую ее левый фланг, и прикрывавшие его флеши, но линия армии не была прорвана, и ее левый фланг был только осажден назад: кроме того вялость неприятельской атаки к вечеру, несмотря на выгоду его позиции, достаточно доказывала, что его потеря должна была быть очень значительной».

Мнение русского военачальника подтверждается французскими источниками, по тону явно не совпадающему с бравурной интонацией 18-го бюллетеня. Полковник Пельпор, командир 18-го линейного полка, указал на бесплодность дальнейших атак, направленных на левое крыло русской армии. Он вспоминал: «Их бесформенные и изуродованные нашей артиллерией массы не были рассеяны. 3-й корпус [Нея], ослабленный усилиями, которые должен был сделать, был обессилен, чтобы преследовать их отход. Артиллерийское прикрытие с русской стороны было не менее плотным и смертоносным, что вызвало у противника сомнения в целесообразности использования последнего резерва — гвардии. Ж. Пеле скептически оценивал шанс изменить ситуацию в случае использования этой элитной части войск: «Следовало ли вечером двинуть под страшным огнем императорскую гвардию, единственный резерв, не введенный в дело? Она могла быть истреблена прежде, чем дошла бы до неприятеля со своим грозным штыком. Она назначалась не для такого боя». Это высказывание французского генерала даже отечественные историки почему-то не принимают во внимание.

Скептически оценивал успех Великой армии при Бородине Сегюр, когда писал: «Французские солдаты не обманывались. Они изумлялись тому, что так много врагов было перебито, так много было ранено, так мало пленных. Не было даже 800! Обыкновенно по числу этих последних и определялся успех. Убитые свидетельствовали скорее о храбрости побежденных, чем о нашей победе. Если остальные могли отступить в таком порядке, гордые и не упавшие духом, то какая польза была в том, что поле битвы осталось в наших руках?».

Оценивая же роль лично Кутузова в генеральном сражении, представляется уместным привести высказывание Ж. Пеле, который был далек от того, чтобы признавать особые таланты русского полководца в сравнение со своим императором. Французский генерал рассуждал: «... Кутузов должен был избегать всякого сражения и выигрывать время <...>. Поведение неприятельского генерала во время сражения заслужила некоторые похвалы. Если Кутузов первоначально дурно расположил свои войска; если он не сразу увидал, что ему следовало сделать, то в продолжение дня он обнаружил тот характер, который составляет одно из драгоценнейших качеств главнокомандующего. Его стойкость уравновесила и отчасти расстроила высокие соображения Императора».

* * *

Анализ и сопоставление сведений, содержащихся в источниках, позволяет существенно уточнить хронометрическую картину Бородинского сражения. Определив последовательность событий и их временные рамки, мы можем соотнести их между собой, добившись восстановления логической связи между боевыми действиями и распоряжениями командования обеих армий. Вопреки версии Толя, сражение началось на левом, а не на правом фланге русской армии. Фронтальному нападению неприятеля на Семеновские флеши предшествовала неудачная атака Даву через Утицкий лес, подробно отразившаяся во французских источниках и почти незамеченная в русских. Мнения участников сражения обеих сторон опровергают версию, сложившуюся в отечественной историографии о 8-ми атаках на Семеновские флеши, убеждая в том, что их было не более четырех. Показания источников противостоят версии Толя о времени и месте ранения П.И Багратиона. Главнокомандующего 2-й армии получил смертельную рану не в полдень у Семеновского, а около 9.00 при защите флешей, время обороны которых следует ограничить 10.00, а не 12.00. После ранения Багратиона была атакована батарея Раевского; у историков не было оснований менять последовательность этих событий. Согласно источникам значительно увеличивается продолжительность боя за деревню Семеновское (с 10.00 до 21.00), поэтому боевые действия, традиционно приписываемые к бою за флеши (атака дивизии Фриана, например) следует «переместить» туда. Несправедливы упреки историков, обвиняющих Кутузова в том, что он поздно принял меры для подкрепления левого крыла: Гвардейские воинские части, согласно документам, были направлены к Семеновскому до нападения противника. Мнение, высказываемое авторами исторических сочинений о том, что эти воинские соединения могли прибыть к Семеновскому не ранее полудня не выдерживают критики при топографическом исследовании. Источники указывают на «разительное обстоятельство», не нашедшее места в трудах историков - одновременный разрыв фронта обеих армий между 8.00 и 9.00. Это происшествие с неприятельской стороны явилось следствием смещения войск под командованием Нея к флешам, а с русской стороны - следствием нападения неприятеля на село Бородино, замедлившее передвижение двух пехотных корпусов с правого фланга. В этой ситуации задержка в перемещении войск могла привести к разгрому левого фланга. Справедливость требует признать заслугу русских войск на левом крыле, проявившуюся не в отражении восьми «мифических» атак, а в сдерживании соединенных сил Даву, Нея, Мюрата до прибытия резервов. Жертвенное мужество русских воинов дало командованию возможность преодолеть кризисный момент в сражении.

Позиция, избранная русским командованием, несмотря на наличествующие недостатки, позволила Кутузову реализовать свой замысел: русская армия удержалась на оборонительном рубеже Горки - Псарево - Утицкий Лec, и главное - не была разбита. Ожесточенные бои за опорные пункты - Семеновские флеши, деревню Семеновское, батарею Раевского остановили наступательный порыв неприятельских войск. Диспозиция Наполеона, если и была выполнена в смысле захвата перечисленных объектов русской обороны, не повлекла за собою разгрома и уничтожения русских войск. Более того, потери, понесенные Великой армией при Бородине, дали возможность Кутузову беспрепятственно покинуть поле битвы, что являлось главной составляющей его замысла.

Научная реконструкция формирования и бытования комплекса знаний о Бородинской битве является необходимым условием научной реконструкции самого исторического события. С одной стороны, все возможное (и постоянно реализуемое в исследовательском процессе) знание заложено в исторических источниках, связанных с этим событием — от возникновения замысла генерального сражения до ухода из жизни последнего его участника и даже до современного состояния Бородинского поля. С другой стороны, перед нами на протяжении почти двух столетия предстает «знание знания» - историописание Бородинской битвы, несущее в себе это первое, источниковое знание, но отобранное и организованное по принципам и требованиям другого времени и другого общества — времени историописания и общества, в котором оно возникало или продолжалось.

Бородинская битва — один из наиболее общеизвестных содержательных элементов национального самосознания российского общества; представления о ней до сих пор закладываются еще в раннем детстве. Но обыденному сознанию нет нужды разделять исторический и историографический источник. Да и формируется оно в значительной мере под воздействием идеологии, политики, публицистики, искусства. Но и эти последние в своих представлениях идут не столько от источника, сколько от доминирующей в их времена историографической модели; но они же и воздействуют на состояние и трансформации этой модели. Путь от исторического источника к историческому знанию оказывается многократно опосредованным. Этим, по-видимому, и объясняется возможность длительного и устойчивого существования «удобных» для общества историографических моделей, перерастающих в миф.

Подобная ситуация лишь до поры до времени может устраивать научно-историческое знание. Постоянно подмечаемые и время от времени вскрываемые противоречия между информацией, заключенной в исторических источниках, и конструкцией и содержанием историографических моделей обусловливают развитие научно-исторического знания. Создание нового, относительно непротиворечивого научно-исторического знания, в свою очередь, дает новый импульс в его обратной связи с идеологией, политикой, публицистикой, искусством, национальным самосознанием. Но создание нового непротиворечивого научно-исторического знания не может опираться только на исторические и историографические источники; оно должно выявить происхождение тех и других, историю отношения вторых к первым.

В настоящей работе исследованы три проблемы. Во-первых, это зарождение описаний Бородинской битвы, причины и содержание эволюции ее историографии. Во-вторых, методы исследования исторических и историографических источников в такой специфической области, как история сражения. В-третьих — современные пути реконструкции Бородинского сражения.

Один из главных результатов нашего исследования можно сформулировать следующим образом: на всю отечественную историографию Бородина со времени ее зарождения до наших дней оказало влияние «соперничество» двух основных версий - «прокутузовской», заложенной трудами К.Ф. Толя, и «антикутузовской», основы которой сформулировал М.Б. Барклай де Толли (близкой к ней оказалась и версия Л.Л. Беннигсена). Анализ происхождения обеих версий позволил установить, что вторая из них предшествовала первой. Это обстоятельство определило апологетическое содержание и даже самое появление «прокутузовской» версии Толя.

В стадии становления историография Бородинского сражения являет один из примеров того, как информация, заложенная в исторических источниках, перерабатывается в историографические тексты. Особенность значительной части источников, свидетельствующих о сражении (рапорты военачальников, письма, дневники, мемуары и др.) состоит в том, что их авторы изначально ставят перед собою (и перед своим читателем) некоторые задачи цельного, концептуального видения происшедшего. Причины Бородинского сражения, замыслы и планы сторон, диспозиция и ее оценка, ход боевых действий, итоги сражения — все это так или иначе уже представлено в названных исторических источниках. Мнения участников сражения и их современников продуцировали последующие представления и схемы события. Но, в отличие от последующих, действительно историографических версий, концептуальные элементы источников не связаны принципами научного видения, а разобщены обстоятельствами происхождения источника. Анализ источников и первых историографических версий, созданных участниками событий, убеждает в том, что представления их создателей о Бородинской битве зависели от времени описания ими событий (накануне или непосредственно после сражения, до или после оставления Москвы, по завершении войны), от разного - в силу служебного положения или местонахождения в битве - видения поля сражения, времени и протяженности фаз сражения, их связи между собою. Интерпретация событий также зависела от взаимоотношений в среде высших военачальников, личных мотивов и интересов (проблема ответственности, стремление представить свои намерения и действия в выгодном свете, стремление противопоставить себя своим соперникам и т.д.). В этой ситуации у создателей первых версий Бородинского сражения не было необходимости обращаться ко всей первичной военно-оперативной документации; к ней обращались выборочно для доказательства собственной правоты.

Это обычная ситуация в комплексе исторических источников, несущих различные видения факта. Необычность ситуации - в чрезвычайно сильном воздействии противостоящих версий К.Ф. Толя и М.Б. Барклая де Толли на последующее историописание.

Первое поколение историков Бородинской битвы - Д.И. Ахшарумов, Д.П. Бутурлин, А.И. Михайловский-Данилевский, Ф.Н. Глинка — оказалось вовлеченным в этот спор честолюбий. Близкие к самому событию и к ряду действующих лиц, «несвободные в пристрастиях» (И.П. Липранди), они видели смысл своих сочинений в том, чтобы потомство разделило их пристрастия. Этим поколением были определены приоритеты в использовании исторических источников и их истолковании; источники подверстывались к определившимся версиям. Первоначальные версии военачальников утрачивали связи со своими создателями и трансформировались в версии историков. Мало того — историография получила хождение наряду с источниками и даже подменила их. К прежним факторам, определявшим приверженность той или иной версии (и в значительной мере сохранявшим свою силу), прибавились новые.

Историографические версии медленно эволюционировали под воздействием идеологических и политических факторов, с одной стороны, и под воздействием требований науки (философия и метод познания, требования к обработке источников) — с другой.

Последующие поколения историков второй половины XIX - начала XX вв. не были лично связаны с интересами действующих при Бородине лиц, но оказались в плену жесткого каркаса описания битвы, созданного К.Ф. Толем. Осознание же мотиваций, по которым была создана версия Толя, отсутствовало. Это вело к новым противоречиям: критическое и даже скептическое отношение к версии Толя, замеченные историками ее несообразности, побуждали историков корректировать детали внутри этой версии и интерпретировать новые привлекаемые источники с точки зрения этой версии, что еще более запутывало картину. Создавая образ Бородинского сражения, удовлетворяющий патриотические (юбилей 1912 года) и идеологические требования общества, историки этого времени не смогли отрешиться от версии Толя.

Эта версия обрела новую силу в советской историографии. После перерыва, обусловленного революцией, гражданской войной и самим характером советской историографии 20 - середины 30-х гг., изучение войны 1812 г. и Бородинского сражения возобновилось. Оказалось, что версия Толя вполне соответствовала и идеологическим, военно-патриотическим установкам партийно-государственного руководства страны, и разработанному в советской историографии предвоенных и военных лет образу М.И. Кутузова. Эта же версия играла существенную роль в сравнении войн 1812 и 1941-1945 гг. Дореволюционные историки пытались править версию Толя за счет версии Барклая или за счет привлечения новых источников (отечественных и зарубежных). В советской историографии версия Толя (правда, без имени ее создателя) стала расти далее «сама из себя» за счет отрыва от источников, произвольной интерпретации ряда событий, наращивания их драматизма, неоправданного противопоставления Кутузова и Барклая, внесения в историю войны 1812 г. современных аналогий. Разрыв между общей концепцией Бородинского сражения и успешными частными исследованиями, основанными на изучении исторических источников, продолжал нарастать. Современная российская историография осознает этот разрыв между моделью, созданной в 40 - 80-е годы, и той моделью российской истории (в том числе военной), которая может быть построена на основании исторических источников.

Изучение эволюции отечественной историографии Бородинского сражения показало, что само по себе привлечение русских и иностранных исторических источников не решало проблемы ни во второй половине XIX, ни в XX в. Исторические версии, не согласующиеся с ними, продолжали жить своей жизнью. Данные исторических источников, осмысленные скорее с позитивистских позиций, вписывались в стереотипы историографических версий состоявшегося события; даже в капитальных исследованиях проблема показаний источника оказывалась второстепенной по отношению к избираемым историками версиям. Предпринятое нами одновременное исследование источников и историографических версий Бородинского сражения показало, что первостепенной проблемой в этом исследовании является выяснение происхождения источника, его назначения, замыслов и целей его создателя не только в применении к отдельному источнику, но и к их совокупности и последовательности. Выяснилось, что даже источники, хронологически расположенные близко друг к другу и исходящие от одного и того же лица содержат различия в информации об одном и том же явлении, возникающие под воздействием быстро меняющихся обстоятельств. На наш взгляд, именно эти различия позволяют историку корректировать представления о движении намерений военачальников в связи с результатами их реализации. Так, лишь при сопоставлении переписки М.И. Кутузова, его распоряжений и рапортов августа - сентября 1812 г., писем и мемуарных свидетельств других участников битвы вместе со строгим учетом последовательности этих документов, выявляются его замыслы при Бородине. Другой пример - лишь в сентябрьских рапортах военачальников, а не в первичном слое военно-оперативных документов (рапорт М.И. Кутузова от 27 августа, «Официальные известия» ) появляются описания «главного подвига дня» - боя за батарею Раевского, боя за село Бородино, рейда кавалерии Уварова и Платова. Эти же рапорты содержат сведения о значительной продолжительности боевых действий на левом фланге русской армии, но не дают прямого основания для возникшей позднее в литературе версии о необычайно долгом сражении за Семеновские флеши. Рапорты указывают и на то, что 24 августа у Шевардина нападению французов подвергся не отдельный передовой отряд, а участок левого фланга русской позиции.

Разночтения и противоречия между историческими источниками, побуждавшие историков много лет выбирать что-то одно - например, противоречия между официальными документами и «Оправдательными» письмами Барклая, между последними и «Описаниями» Толя, между рапортами, появившимися до оставления Москвы и после оставления Москвы, между двумя версиями Толя 1813 и 1816 г. и др. — должны быть разрешены не выбором, а системным исследованием связей, соотношений, противостояний между ними и их создателями или эволюции содержания источников, исходящих от одного и того же автора. В этом один из путей преодоления почти двухсотлетнего неаргументированного с научных позиций противостояния версий и разрешения проблемы «запутанных мест» (И.П. Липранди).

Непротиворечивая реконструкция истории Бородинского сражения потребовала не только системного изучения происхождения источников и связей между ними, но и установления складывавшихся в историографии отношений между историческими источниками и историческими описаниями сражения, реконструкции связей «историк - источник». Только при этом условии оказалось возможным оценить силу давления историографической традиции и исследовать разночтения между привычным знанием и знанием, заложенным в источниках и в их совокупности. Одновременный комплексный анализ исторических источников и исторических исследований выявляет существенные различия и противоречия в понимании и описании замыслов и планов сражения, оценках возможности Бородинской позиции, в толковании «Диспозиции», смысла и значимости отдельных фаз и эпизодов сражения («Шевардинское дело», боевые действия у Семеновских флешей, у села Бородино, у деревни Семеновское, в центре русской позиции), в определении хронометрических и топометрических рамок событий, в разном изложении последовательности событий, в оценке итогов сражения. Именно комплексный анализ исторических источников и исторических исследований, связанных с Бородинской битвой, выявляет противоречия в среде высших военачальников русской армии (М.И. Кутузов, Л.Л. Беннигсен, М.Б. Барклай де Толли, П.И. Багратион, Д.С. Дохтуров, А.П. Ермолов) и окружавших их лиц. Этот фактор, безусловно, не может не учитываться при исследовании историографии Бородинского сражения.

Современный историк Бородинского сражения не может не учитывать сложившейся историографической традиции, «каркаса» описания битвы, созданного и ее участниками, и последующими поколениями историков. Эта историографическая традиция составляет отдельный, самостоятельный предмет исследования и ее существование не исключает, напротив, предполагает возможность новой, современной реконструкции Бородина. Эта реконструкция оказывается возможной при системном сравнительном исследовании как историографической литературы и исторических источников (выявление несоответствий, расхождений, разночтений и т.п. — т.е. выявление наиболее уязвимых мест исторических представлений), так и при системном сравнительном исследовании всей источниковой базы. В последнем случае, наряду с самым тщательным изучением происхождения источника (см. выше) первостепенное значение приобретают такие способы и средства исследования, как хронометрическое изучение (источники, отечественные и иностранные, как правило, значительно расходятся между собой в указаниях на время и протяженность отдельных фаз сражения, на время наиболее значительных событий), топометрическое изучение (возможность или невозможность совершения тех или иных передвижений войск на поле битвы в указанные в источниках отрезки времени, зависимость хода боевых действий от условий местности). Так, топометрическое и хронометрическое изучение источников позволяет соотнести время получения приказов о перемещении к Семеновскому гвардией, 2-м пехотным корпусом и 3-й пехотной дивизией с расстоянием и ландшафтом и скорректировать время прибытия этих воинских частей к месту назначения (в существующих историографических версиях это время непомерно затянуто от 6 часов утра до полудня). Очень важно выявить в исторических источниках непреднамеренные ошибки, порожденные при различных обстоятельствах (и повторение таких ошибок в различных источниках, что еще раз указывает на цепочки их «зависимостей»). Не менее важно и выявление субъективных особенностей видения одних и тех же событий разными лицами. Так, выясняется, что разночтения в источниках относительно времени начала сражения зависят, в первую очередь, от того, что создатели источников понимали под началом сражения. Ситуация становится значительно сложнее, когда создатели источников, наряду с особенностями видения, проявляют заинтересованность в определенном описании событий, например, с целью акцентировать внимание на действиях подчиненных им войск. Яркий пример тому - «Замечания» и «Изображение» Барклая де Толли, в которых автор противопоставляет успех вверенной ему 1-й армии «совершенному расстройству» 2-й армии Багратиона. При исторической реконструкции неизбежно встает проблема «умолчания» в источниках. Классические в этом отношении примеры указаны выше — так, в оперативных документах отсутствует мотивация перемены позиции левого фланга; в первых донесениях о Бородинском сражении не отмечен бой за батарею Раевского; версия Толя скрывает время вступления в бой русской гвардии у Семеновского. Особое значение приобретает текстологическое изучение источников по различным направлениям — явные заимствования, зависимость одних текстов от других, их последовательность, применение текстуальных шаблонов в военно-оперативной документации и произведениях военачальников, порой скрывающих самое событие или даже его отсутствие. Так, А.П. Ермолов в своих записках красноречиво описывает действия 3-й пехотной дивизии на Старой Смоленской дороге, где этой дивизии, сражавшейся у Семеновского, уже не было; К.Ф. Багговут, «сильно теснимый неприятелем» на Старой Смоленской дороге, завершает свой рапорт заимствованием из «Официальных известий», где сообщается о преследовании «отступившего» противника казаками и от себя добавляет необходимую для «победного» рапорта подробность: «знамена русской императорской армии всю ночь развевались над полем битвы».

Проведенная нами новая реконструкция истории Бородинского сражения ни в коей мере не уменьшает значимости этого великого события, мужества и доблести российских войск, полководческого искусства русских военачальников. Напротив, картина битвы, созданная на основании системно выверенных исторических источников, а не на основании версий и схем, стремившихся представить происшедшее в лучшем свете (из чувства патриотизма, из почитания национальной святыни, из личных побуждений) не только выявляет еще непознанное в истории этого сражения, но и позволяет уверенно и доказательно утверждать, что решения русского командования выглядят более взвешенными и продуманными, а действия войск — более осмысленными, профессиональными и результативными, чем это было представлено в великой легенде, у основания которой стояли К.Ф. Толь и М.Б. Барклай де Толли.

Дата добавления: 2019-09-13; просмотров: 186; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

⇐ Предыдущая 9 10 11 12 13 14 15 16 1718

Мы поможем в написании ваших работ!