КОНЕЦ 1-го ФРАГМЕНТА ОСЬМНАДЦАТОГО ЭПИЗОДА
__________
Фрагмент 2-й.
«МНЕ НЕВЫНОСИМО ХОРОШО»
(16 – 24 мая 1882 г.)
БИОГРАФИЧЕСКОЕ ПРЕДВАРЕНИЕ
С 13 апреля по 16 мая 1882 г. у Л.Н. Толстого шла работа над корректурами «Исповеди» — малоинтересная для нашей темы. Пожалуй, нелишним будет отметить только влияние Софьи Андреевны на выбор заглавия сочинения, готовившегося теперь Толстым для публикации в журнале «Русская мысль». В черновиках Толстого весны 1882 г. текст озаглавлен в соответствии с тогдашним замыслом автора: «Вступление к ненапечатанному сочинению». (Общеизвестно, что такое единое сочинение, в конце концов, не было Л.Н. Толстым создано: в ходе многолетней работы оно “разделилось” на несколько работ: «Исповедь», «Исследование догматического богословия», «Соединение и перевод четырёх Евангелий» и «В чём моя вера?»). Между тем, как отмечает Н.Н. Гусев, слово «исповедь» в отношении работы мужа было употреблено Софьей Андреевной ещё в записи её дневника от 31 января 1881 года – правда, «не как название, а как характеристика произведения»: «Лев Николаевич … написал религиозную исповедь в начале нового сочинения» (Цит. По: Гусев Н.Н. Материалы… 1881 – 1885. С. 157). Далее Николай Николаевич приводит свои интересные и очень вероятные соображения по поводу заголовка статьи:
«Принадлежит ли эта характеристика самому Толстому или его жене – трудно сказать. Быть может, сам Толстой в задушевном разговоре с женой (в те годы он делился с ней своими замыслами), говоря о своём задуманном или уже законченном произведении, дал ему такую характеристику; но более вероятно, что эта формулировка содержания первого законченного религиозно-философского произведения Толстого сделана его женой, переписывавшей “Исповедь”» (Там же).
|
|
|
Так или иначе, но уже в эту весну 1882 г. издатель «Русской мысли» С.А. Юрьев, в ожидании готового текста вертевшийся вокруг Льва Николаевича как кот вокруг сливок, слышал, как именовалось «религиозной исповедью» сочинение Толстого членами его семьи в московском доме (Там же).
На этом и хватит пока об «Исповеди»… Другое, и много важнейшее для нашей темы, биографическое обстоятельство в жизни Л.Н. Толстого и его семейства – переезд в новый дом, знаменитую Хамовническую усадьбу. Об обстоятельствах переезда и некоторых первых его последствиях предоставим сперва рассказать по-своему новой хозяйке дома, Софье Андреевне Толстой:
«Дети все, не привыкшие весной быть в городе, часто томились; возила я их за город, но они от этого очень уставали. <…> Всем нам хотелось скорей в Ясную Поляну.
В конце апреля и начале мая Лев Николаевич приезжал к нам в Москву, и я ему тогда сказала, что на будущую осень я не в силах опять вернуться жить этой сложной городскою жизнью с его недовольством и тяжесть её переносить и останусь в Ясной Поляне жить там по-прежнему. Лев Николаевич ничего мне на это не сказал, но о Москве отозвался, что это большой нужник и заражённая койка <если точнее, Толстой выразился о Москве иначе: «заражённая клоака» — см. письмо С.А. Толстой к Т.А. Кузминской от 2 мая 1882 г. – Р. А.>, с чем я принуждена была согласиться. И вдруг, не говоря ни слова, он, как я пишу сестре 2-го мая: “вдруг стремительно бросился искать по всем улицам и переулкам дома и квартиры для нас. Вот и пойми тут что-нибудь самый мудрый философ”.
|
|
|
Присмотрел он тогда дом Арнаутова с большим садом в Хамовническом переулке и очень прельстился простором всей усадьбы, более похожей на деревенскую, чем на городскую. Помню, в какой мы все пришли восторг, когда после шумной пыльной улицы вошли в этот сад. Всё было зелено, пышно, листья, трава блестели на солнце, ещё не высохнув после недавнего дождя, птицы пели, как в деревне. […]
Дом […] мне не понравился: весь верх — это были деревянные полугнилые чердаки и антресоли <так в старину называли комнаты верхних этажей с отвратительно низкими потолками – примерно такие, как позднее в «хрущёвках», строившихся в Совке-СССР для трудовых лохов. – Р. А.>, в которых потолки были низкие, и жить там было невозможно. Лев Николаевич обещал надстроить верх, что и исполнил не вполне. …Он надстроил для меня (будто бы) залу и гостиную, а Маше и себе оставил низкие маленькие комнаты, которыми всегда впоследствии тяготился и которые испортили весь фасад дома.
Не помню, когда именно закончена была покупка дома, этим всецело занимался Лев Николаевич, но уже 15-го мая мои дочери и малыши Андрюша и Миша уехали с Львом Николаевичем, няней и частью людей в Ясную Поляну, а я осталась в Москве с грудным Алёшей и тремя старшими сыновьями. …Мне было невыносимо тяжело и грустно в Москве, тем более, что сын мой Лёва заболел сильнейшей лихорадкой, экзамены <в гимназии> держать не мог, совсем слёг, и болезнь не поддавалась лечению. Потом захворал и маленький Алёша. С запертыми окнами, в духоте и тревоге жила я весь прелестный май в Москве, в Денежном переулке <т.е. пока по прежнему адресу, дом ещё не был формально куплен. – Р. А.>, без сада, в пыли, и не могла двинуться» (МЖ – 1. С. 381 - 382).
|
|
|
Картина, нарисованная Софьей Андреевной в этом пространном отрывке, в данном случае, к сожалению, не даёт нам права исчерпать тему — по причине её неполноты, а отчасти и неправдивости. Не нужно быть опытным толстоведом, чтобы почувствовать, как Sophie утрирует негатив — что было для неё вполне, впрочем, «традиционно»!
Она добилась именно того, чего желала: Толстой отыскал и купил в 1882 году такой дом-усадьбу, в котором мог выдерживать жизнь в Москве. Но ей и плохо, и недовольна опять ничем, и в тревоге, и… вообще как будто не поддерживает мужа в этом предприятии.
|
|
|
Даже любящая дочь, Т. Л. Сухотина-Толстая, в своих мемуарах деликатно замечает, что взгляд матери на «неожиданное» приобретение отцом хамовнического дома — достаточно наивен (см.: ЛН. Т. 69. Кн. 2. С. 257). С ней солидарен и биограф Льва Николаевича, Н.Н. Гусев, рассуждающий так:
«Понять причину решения Толстого купить дом для семьи или, если это не удастся, переменить квартиру, было не так трудно. Видя, что образ жизни семьи не может быть изменён, что семья будет продолжать жить в Москве, Толстой решил переменить местожительство и поселиться подальше от центральных улиц Москвы и в таком доме, где есть сад» (Гусев Н.Н. Указ. соч. С. 149).
«Мы не отдавали себе тогда отчёта, — пишет в воспоминаниях Т.Л. Сухотина-Толстая, — какой это было для него жертвой, принесённой ради семьи» (Там же).
Добавим от себя, что настроение приведённого выше отрывка из мемуаров С.А. Толстой подсказывает ещё одну причину решительного шага Л.Н. Толстого: дети уже учились в Москве, светская жизнь жены и детей тоже наладилась и влекла их, и он не верил в долговременность весеннего «продеревенского» настроения жены — проницательно ожидая семейных неурядиц и конфликтов в будущем. Как талантливый военный стратег или опытный шахматист — он обдумал «движения фигур» наперёд. И сделал свой — упреждающий — ход королём… как ни тяжело было ему это. Мудрость его подтвердили события последующих лет.
Толстой особенно и не успел побегать по Москве в поисках продажного дома, как можно бы заключить из приведённого нами выше сообщения С.А. Толстой. Интернета – даже для Толстого – тогда ещё не было, но были у Льва Николаевича хорошие (полезные, влиятельные) и давние московские друзья… Среди них — приятель сладко памятных пирушек и б***ок 1850-х гг., замечательный Митрофаша Щепкин (1832 - 1908), сделавшийся с той поры солидным Митрофан Палычем, известным публицистом и общественным деятелем, гласным заседателем Московской городской думы. Именно старина Митрофан «слил» Толстому по-приятельски инфу о… не очень хорошем и не очень дорогом продающемся доме-усадьбе с садом. 22-комнатный домишко (16 комнат в доме и шесть – в малюсенькой дворовой пристройке) был 1808 г. постройки (по другим сведениям – даже 1801-го…) – «пожар 12-го года» побрезговал им и его соседями… С 1874 г. жили в доме старик с женой и бессчётным множеством собачек – коллежский секретарь Иван Александрович Арнаутов (? – около 1890), Т. Г. Арнаутова, а также несколько их квартирантов.
Мимо этого дома отступали описанные Толстым в «Войне и мире» французы – с русскими пленниками. Именно там Пьеру Безухову явилась ужасная картина:
«Проходя через Хамовники (один из немногих несгоревших кварталов Москвы) мимо церкви, вся толпа пленных вдруг пожалась к одной стороне, и послышались восклицания ужаса и омерзения. «— Ишь мерзавцы! То-то нехристы! Да мёртвый, мёртвый и есть... Вымазали чем-то». Пьер тоже подвинулся к церкви, у которой было то, что вызвало восклицания, и смутно увидел что-то прислонённое к ограде церкви... это что-то — был труп человека, поставленный стоймя у ограды и вымазанный в лице сажей».
Ограда дома и усадьбы скрывала от Льва Николаевича столь приманчивое, в сравнении с Денежным переулком, будущее, что тот, не дотерпев утра, привлёкся к ней майским вечером и умолил хозяина показать ему… сад. Вдова домовладельца, Татьяна Григорьевна Арнаутова, смогла вспомнить подробности этого визита аж в 1915 году! Его уже обычная в это время одежда – простое пальто и вылинявшая до рыжины измятая шляпа – и восторженный взор так сперва напугали Арнаутова и жену, что покупателю пришлось сразу назвать своё имя… Вечерний запущенный сад, напоминавший об уединённых яснополянских прогулках, полюбился Толстому с первого взгляда. Впоследствии он вспоминал, что там «было густо, как в тайге» (Гусев Н.Н. Указ. соч. С. 151). Он не только не осмотрел тогда дома (гниловатого, собачками засратого, без водопровода и канализации), но вовсе не обратил внимание на соседей Арнаутовых, из-за которых тем никак не удавалось сбагрить дом. А по соседству были — рабочие казармы, фабрика шёлковых изделий (впоследствии наводившая своими гудками Толстого на думы об эксплуатации трудового народа и «рабстве нашего времени») и вонючий пивоваренный завод, хозяин которого поддерживал «милую», типично русскую, традицию: жидкие отходы производства периодически сливались им прямо на мостовую, вдоль по переулку.
Конечно, Льву Николаевичу не составило большого труда разрекламировать – а потом и показать – прекрасный сад своим жене и детям. На условиях необходимой в доме перестройки, было решено – покупать. 14 июля 1882 г. старик Арнаутов заполучил вожделенные ему 27 тысяч рублей (плюс, отдельно, денежки за мебель красного дерева…), и навсегда покинул Хамовники, чтоб в начале 1890-х умереть от рака челюсти в убогом Толстовском (!) переулке, близ Смоленского рынка. У Толстого же впереди были 19 непростых московских сезонов, в течение которых ему, вероятно, не раз мерещился в полумраке тот чёрный от сажи, распятый нехристями, труп из великого романа – но не у церковной, а у домовой ограды… быть может – и его собственный.
Переполнившись неотделимыми от купли-продажи недвижимости негативными эмоциями и сомнениями (к которым присоединилось известие из Парижа о тяжёлой болезни И.С. Тургенева), Толстой, прихватив с собой четверых детей (Машу, Танюшу, Андрюшу и Мишку), дабы успокоиться, всё обдумать и решить – выехал 15 мая из Москвы в Ясную Поляну. Софья Толстая осталась в Москве с грудным Алёшей и сдававшими экзамены Сергеем, Львом и Ильёй ещё на неделю – искупать, как грехи, последствия своего выбора городского образа жизни…
Дата добавления: 2019-09-02; просмотров: 62; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!