ДОМ ТВОЙ ТАМ, ГДЕ ТЫ БЛИЖЕ К БОГУ 11 страница
[ ПРИМЕЧАНИЕ.
Сосед Толстого, Иван Иванович Глазков (р. 1823 г.), умер 6 апреля 1882 г., похоронен в селе Покровском-Ушакове Крапивенского уезда Тульской губернии. ]
Вчера после Агафьи Михайловны поел я капусты на ночь. И такой капусты, как у Марьи Афанасьевны, нет нигде на свете. Долго не мог заснуть, но спал хорошо. И нынче с удовольствием позанялся. Хотя мало, но толково, так что испытываю давно неиспытанное чувство, что заработал хлеб. A хлеб отличный — щи зелёные, солонина и опять капуста с квасом.
Утром до кофея ходил на деревню к старосте, и там с тремя стариками: Матвей Егоров, Тит и Пётр Осипов — судили, как разделить без греха Алексеево наследство. Варвара одна ужасно жадничает. Ну как же не зло проклятые деньги? Она плачет от зависти, и жалко её. Надо будет постараться [зачёркнуто: утишить] развязать грех, как ты с Лoxмачихой.
[ ПРИМЕЧАНИЕ.
Лев Николаевич имеет здесь в виду Татьяну Ивановну Лохмачёву (1832 – ?), мать Параши, деревенской дурочки, известной так же по прозвищу «Кыня».
«Крестьянка в Ясной Поляне. В её семье вышла ссора из-за шубы, обещанной в приданое невесте сына Лохмачёвой и не отданной ещё. Позвали меня мирить. Я долго уговаривала не нарушать свадьбы любящих двух юных существ. Ничего не действовало. Тогда я выбросила на стол бумажку в десять рублей, и всё устроилось. Молодые прожили в любви всю свою жизнь. А шуба была тогда куплена за десять рублей» (Примечание С. А. Толстой). ]
|
|
|
Ещё за Хинином одна жалкая Воробьёвская приходи-ла; ещё одна, оставшаяся после мужа, посаженного в острог прокурорами, прежалкая; я и его, и её знаю. Ещё Курносенкова, вдова, не может разделаться с Григорием Болхиным за землю. И этих надеюсь помирить. — Осип Наумыч сидел утром. Принёс мёду. И всё жалуется на сына. Посылает ночевать на осяк. Холодно под шубёнкой одной. Гонит; а то, говорит, не стану хлебом кормить. — Вот эпизод из настоящей нужды деревенской, которую так мы мало знаем.
Писем от тебя не получал и сейчас повезу на Козловку это письмо незапечатанное. Там припишу в ответ. Ночь чудная — ни городовых, ни фонарей, a светло и спокойно. Из хозяйственных дел одно чуть было не огорчило меня, — это то, что за садом мыши объели штук 300 прекрасных яблонь. — Другое то, что мы должны были Алексею Степановичу, а теперь его наследнику жалованья 260 р. Это верно по книгам и его книжке, а всё-таки мне чуть было не показалось неприятно.
Взял я с собой Бальзака и с удовольствием читаю в свободные минуты. — Видишь ли, я исполняю твою программу писания писем — нигде не пишу: «I hope», а всё про себя. А между тем много бы хотелось сказать разных I hор’ов и о тебе и о маленьких, и о здоровьи Маши, и об ученье Илюше, и о страстности к веселью и унылости к занятиям Тани. Ну вот, обнимаю тебя и детей.
|
|
|
[ ПРИМЕЧАНИЕ С. А. ТОЛСТОЙ.
«Англичанки, с которыми я переписывалась в моей жизни, в письмах своих писали всегда: I hope you are well [я надеюсь, вы благополучны], I hope your dear children are well [я надеюсь, ваши дорогие дети здоровы] и т. д. О себе очень мало. И вот я просила Льва Ник. писать только о себе без I hope’ов касательно меня» (83, 334). ]
Сейчас получил твоё хорошее письмо. <От 8 апреля. – Р. А.> Прекрасно сделала, что не пустила Таню <на бал к Хомяковым. – Р. А.>, и всё пока хорошо у тебя, также как у меня. Что даст Бог завтра. Целую тебя, милая» (83, 331 - 333).
Мы видим, что силы и внимание Льва Николаевича в эту поездку в Ясную Поляну не направлены уже, как прежде, преимущественно на беседы с просителями из крестьян и помощь им. Занятия его в этот раз более традиционны: охота и писание (позднее, по получении корректур – преимущественно редактирование «Исповеди»). Народ же – уж привык видеть в Толстом помощника в повседневных нуждах, и то и дело отвлекал его от предпочитаемых занятий. Вспоминает Софья Андреевна:
«Опять стал ходить к Льву Николаевичу народ с разными нуждами. Без нас яснополянскому населению жилось всё-таки гораздо хуже. Хоть и мало, но мы помогали людям, чем могли. И вот и теперь: приходили за советами, за лекарством, за деньгами» (МЖ – 1. С. 380).
|
|
|
Письмо Л. Н-ча следующего дня, 10 апреля, своими тематикой и настроением практически продолжает предшествующее:
«Нынче пишу тебе до тяги <т. е. до выезда на охоту. – Р. А.>, потому что посылаю в Ясенки засветло, чтобы получить посылку.
На этом месте меня застал Урусов. <Сосед кн. Л. Д. Урусов, с которым Толстой условился поохотиться вместе. – Р. А.> Я писал ему нынче утром с няниным внуком, и вот он приехал с ружьём. Я только успел пообедать, начав с удивительной капусты с удивительнейшим квасом, и мы пошли в <лес> Заказ. Валдшнепов было пропасть. Дождичек шёл тёплый. Я два раза промахнулся, а Урусов, кажется, убил двух. Обеих не нашли. Завтра он пойдёт искать.
Утром я ходил к Варваре мирить её с Константином <Ореховым>, и удивительно, как нужно им доброе слово. Она горячилась, горячилась и вдруг затихла, и <шорник> Иван Алексеич пришёл ко мне после и говорит: она теперь успокоилась, говорит, граф с меня 10 пудов снял. Потом были: Таниной кормилицы мать < «Ребёнка сестры Тани» (прим. С. А. Толстой) >, Степан печник и ещё другие, и всем я как будто нужен. Нынче был и городовой – урядник с саблей. Этот не доставил мне удовольствия: — какие-то сведения, ни ему, никому не нужное, и «ваше сиятельство», и ложь, и вздор.
|
|
|
Нынче день тёплый с дождичком. Трава так и лезет. Зеленя стали такой яркой, зелёной краски, какой не найдёшь у Аванцо. <Магазин Аванцо в то время – популярный у богатой городской сволочи магазин картин и художественных принадлежностей на Кузнецком мосту в Москве. – Р. А.> Я занимался порядочно, хуже, чем вчера, но тоже покормить стоит, и в 4 часа пошёл гулять к Туле, — думал встретить Урусова, — но дошёл до кабачка и вернулся. < «Кабачок» — народное название одного из лесных мест в Засеке, километрах в трёх не доходя до Косой Горы, с левой стороны, где кончается Засека, по направлению к Туле. – Р. А. >
Урусов много интересного рассказывал и между прочим про смерть Глазкова. <См. предшествующее письмо.> Ты, верно, слышала от Леонида <Оболенского>. Это ужасно!
Обнимаю тебя и детей.
I hope [англ. я надеюсь], что Серёжа <сын> сделает мне и себе честь, во всём получив пятёрки» (83, 334 - 335).
Оба приведённые выше письма Софья Андреевна получила в один день, 11 апреля, и, конечно, тут же ответила на них:
«Воскресенье вечер.
Только что получила твои два письма разом, милый Лёвочка, и совсем ожила опять духом. Всё стало легче, и веселей и ясней. Я беспокоилась и телеграфировала тебе, а теперь раскаиваюсь, как бы тебя не встревожить. Ты очень соблазнительно пишешь о деревне и зелёной травке и вальдшнепах, но всё это недосягаемо, и мне не весело будет без тебя воспользоваться всем этим. Только бледная Маша и малышки жалки в городе.
Я точно сделала что-то очень дурное, что отправила <гувернантку англичанку> Carrie в больницу. Но сама она такая всегда, и на этот раз, непонятная: едет и очень довольна, улыбается, всё устроивает. Но она, бедная, очень страдала всю ночь: я до 3-х часов ночи давала ей порошки; в 5 её проведала, а в 8 проводила в карете с Дуняшей и Сергеем в больницу Екатерининскую, конечно с полного её не только согласия, но даже с охотой с её стороны. < Дуняша — это, конечно, Авдотья Васильевна Попова, жила у Толстых экономкой около 30 лет. Сергей – слуга С. П. Арбузов. > Не чувствуя себя в силах за ней ходить, я её отправила. Девушки отказывались с ней ночевать: страшно, говорят, да и спать всю ночь не даёт от стонов. Поместили её хорошо; в палате её, рядом с ней, барышня 17 лет, говорит по-английски, и доктор говорит. Проболеет она дней 12-ть, а потом можно будет её взять; если завтра моё горло будет легче, я проведаю её.
Боюсь, что ты так чувствителен на мои письма, я их так дурно пишу. Сейчас получила ответ на мою телеграмму, и осталась недовольна тем, что нет ответа ни на то, здоров ли ты, ни на то, когда приедешь? Я, впрочем, очень спокойно переношу твоё отсутствие; только бы письма получать более регулярно, чем сегодня. Твои письма очень хороши, и мне жаль, что ты не во всю пишешь, боясь других.
Андрюша спит со мной, а Маша с Таней; из контор выписала швейцарок, непременно возьму. Были нынче Кити Мансурова с братом. Серёжа готовится к экзаменам. Илья поехал обедать к Боянус, а потом с ним в любительский театр. Алёша страшно кашлял ночью. Приехала сейчас Варенька с мужем.
Я глупа и нервы расстроены от бессонной ночи и тревоги с Carrie. <Доктор> Чирков денег за Carrie не взял за визит; он ужасно настаивал на больнице. Я рада, что тебе, по-видимому, хорошо, и что ты работаешь. Продолжай и о нас не беспокойся. Завтра высплюсь и отдохну, и опять на воздух выйду и опомнюсь.
Ну прощай, милый друг. Леонид ничего о Глазкове не говорил; он приехал вечером предложить, не нужен ли он на что-нибудь. Я просила место приготовить в больнице Carrie, что он и сделал, спасибо ему. Иногда очень жаль, что мы не в Ясной, а иногда думаю: всё это хорошо в хорошую погоду, а каково теперь: холод, дождь, всё равно сиди дома; да никого не видишь, тогда тут, пожалуй, лучше. Но устала я, так что-то устала от жизни, что всё равно. Думаю, вот скоро ночь, как хорошо будет лечь. Жаль, что не знаю, когда ты приедешь; всё бы так считала: вот день ещё прошёл, а там ещё, хоть 10 дней, но лучше почему-то знать.
Соня» (ПСТ. С. 191 - 192).
Упоминаемая Софьей Андреевной телеграмма мужу, видимо, затерялась; текст её неизвестен. Но телеграмма точно была: её упоминает Лев Николаевич в своём следующем письме, равно как и некую «записочку», посланную с лакеем Михаилом Фомичом Крюковым. Из нижеприводимого письма Толстого становится ясна и причина такой активности Софьи Андреевны в посланиях мужу: она с нетерпением ждала известий от него, о его самочувствии и иных новостях; письмо же его от 9 апреля было получено в Москве только 11-го…
Данное письмо – заключительное в данном, 1-м Фрагменте Восемнадцатого эпизода представленной нами вниманию просвещённого нашего читателя переписки супругов Толстых.
«Вчера получил твоё письмо <от 9 апреля> на почте, а нынче другую записочку с Мишей и телеграмму. — Очень мне жаль, что письмо моё одно <от 9 апреля> не дошло вовремя. Вероятно, начальник станции забыл положить в ящик. А тебя, бедную, это расстроило, а ты и так, я вижу, нездорова и взволнована. Приеду я во вторник <13 апреля> по курьерскому.
Вчера ходил в баню, потом беседовали долго с Урусовым, ожидая возвращения из Ясенков, куда я посылал за кор<р>ектурами <«Исповеди»>. Он приехал поздно, и я не спал до 5 часов. Первый раз дурно. И нынче день провёл дурно. Разговоры с Урусовым и потом ходили в лес искать валдшнепа. Он нашёл вчерашнего, а я погулял.
За обедом нашим — опять капуста и редька с квасом и зелёные щи. — В конце является Давыдов — на тягу. Очень рад. Он встаёт. Да что вы? — Да там со мной. — Кто же? Да там Лопухин. <Сергей Алексеевич Лопухин, товарищ прокурора в Туле, впоследствии сенатор. – Р. А.> — Так что ж, зовите его. — Да там моя жена. — Ах, ваша жена; ну, да зовите её. Она не взыщет. — Так я пойду. — И идёт. — Да вы скажите, нет ли ещё кого-нибудь! — Нет, да, есть. Маdам Добрынина. — Ах, Добрынина; ну что ж, зовите её. Вот три стула и сундук; но теперь уж все? — Теперь все. — Идёт и останавливается. — Нет, есть ещё Типольд. — Теперь ей -Богу все. — Они все пришли, посидели, и мы пошли на тягу в заказ. Я не стрелял, они стреляли, и Урусов убил ещё одного. Они уехали. Мы напились чаю, и вот я пишу тебе и вместе посылаю тебе телеграм<м>у ещё, — ответ на вопрос, — когда я приеду. <Текст телеграммы см. ниже. – Р. А.> Я, возвратясь к обеду, получил твою телеграм<м>у, сначала испугался, потом успокоился и послал ответ, а потом, перечитывая, нашёл вопрос; когда я вернусь. Ты, верно, не рассердишься, когда эта 2-я телеграм<м>а разбудит тебя ночью.
Ну вот, скоро после этого письма и я приеду, если буду жив. Только бы твоё здоровье также скоро поправилось, как всех детей. — Спасибо Таничке, что она помогает тебе; вот это хорошо, «понравилось». Ты два раза это пишешь, значит, по-настоящему помогает. Целую тебя и детей.
НА КОНВЕРТЕ: Москва. Денежный переулок. Дом Волконских. Е. С. Графине Софье Андреевне Толстой» (83, 336 - 337).
12 апреля в 5 минут пополуночи (!) Толстой отправляет с Козловой Засеки предупредительную телеграмму такого содержания:
«Москва. Денежный пер. дом Волконской. Графине Толстой.
Приеду <во> вторник курьерским. Толстой» (83, 338).
Так и сделал. Как только у Льва Николаевича вышел из-под пера готовый к печатанию материал, не желая задерживать благосклонного издателя, он повёз бесценные листки своей «Исповеди» навстречу заслуженной и бессмертной славе (увы! пришедшей к этому сочинению вопреки жестоким цензурным преследованиям). 13-го апреля он возвращается в Москву.
Дата добавления: 2019-09-02; просмотров: 75; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!