УСО ЛОНДОН — ЗАПРОС О ШИФРОВКЕ
С сожалением сообщаю, что организатор миссии Дамаск с позывным Пол и капитан авиации Джулия Бифорт-Стюарт убиты во время боевых действий 1 декабря 1943 года. ПРЕКРАЩАЮ запрашивать операционные полеты КВС на территории и за пределами Франции над Ормэ в это полнолуние, субботу, 11 декабря, для создания условий диверсии Операции Верити
Ле Кадетт собрала чертежи. Все обернулось тем, что каждый, у кого были силы ходить, отправлялся в ратушу Ормэ, словно — презрение нацистов к оккупированным странам доходило до крайностей — они поощряли местных приходить и грабить свое собственное наследие, то есть никому до этого не было дела. Конечно, тебя могли обыскать при входе в здание, но далеко не так, как положено, они даже не проверили удостоверение личности Амели — она просто сказала, что работает над школьным заданием, легче легкого. Она должна была сказать, что сверяет границы фермы Тибо, однако увидев, насколько все легко, она на ходу придумала историю попроще. Острячка.
Она управилась за двадцать минут школьного обеденного перерыва и оставила бумаги мне, чтобы не носиться с ними у всех на виду средь бела дня.
Наверное, было ошибкой сказать ей оставить бумаги в тайнике Энгель. Я думаю о нем, как о своем собственном, но на деле же он — Энгель. К тому же, думаю, нам стоит избегать кафе. Как бы я хотела, чтобы меня обучали подобному. В конце это было уже не важно, но я вздрогнула, когда вошла внутрь и нашла Энгель за одним из столов.
|
|
|
Я начала было идти мимо, к другому столику, натянув на лицо ту глупую, искусственную улыбку — от которой всю неделю чувствовала себя зомби, — но вдруг она поманила меня к себе.
— Salut, Käthe. — Она похлопала по стулу рядом с собой. Когда я села, она потушила свою сигарету, зажгла две новых и передала одну мне. Каким-то образом это оказалось самым странным из всего, что я делала, — касаться губами сигареты, которой еще секунду назад касались губы Энгель. После прочтения признания Джули я чувствовала, будто знаю ее вечность. Должно быть, ей казалось так же, хотя я думаю, что она не боится меня так же сильно, как я ее.
— Et ton amie, ça va? — обыденно спросила она. Как поживает твоя подруга?
Я оглянулась, сглотнула, не в силах удержать искусственную улыбку. Сделала затяжку и закашлялась — давно не курила, тем более французские сигареты. Минуту спустя до нее дошло, что мое молчание не сулит счастливого конца.
Она тихо ругнулась по-французски, лишь одно яростное слово разочарования. Затем сделала паузу и спросила:
— Elle est morte?
Я кивнула. Да, она мертва.
— Viens, — позвала она, отбрасывая волосы назад. — Allons. Viens marcher avec moi, j’ai des choses à te dire.
|
|
|
Даже если она собиралась отвести меня в тюрьму, не думаю, что я могла бы отказаться — Пройдемся? Мне есть что тебе рассказать. Выбора нет.
Я снова оказалась в облаке дыма от сигареты Энгель — даже ничего не заказывала, так как паника при необходимости разговаривать с незнакомцами по-французски так никуда и не делась. Энгель похлопала по толстой стопке бумаги около пепельницы, напоминая мне. Я взяла ее и положила в карман жакета рядом с удостоверением Кете.
Был полдень, улицы пустовали, отчего Энгель практически мгновенно переключилась на английский, возвращаясь к французскому, только когда мы проходили мимо кого-то. До ужаса странно говорить с ней по-английски — по речи она походила на Янки. У нее американский акцент, но говорит она довольно свободно. Кажется, Пенн говорила мне, что она училась в университете в Чикаго.
Мы завернули за угол и направились к площади перед «Ласточкиным гнездом», полной бронированных машин и скучающих часовых.
— У меня есть чуть меньше часа, — сказала Энгель. — Обеденный перерыв. Но нам не сюда.
Я кивнула и последовала за ней. Она болтала всю дорогу — должно быть, мы выглядели ужасно обычно — пара подружек, гуляющих с сигаретками в руках. У нее не было униформы — она обычная секретарша, у нее даже звания нет. Мы миновали мостовую перед ратушей.
|
|
|
— Она переходила дорогу, прямо здесь, и посмотрела не в ту сторону. — Энгель яростно выдохнула облако дыма. — До чего же глупое место для такой ошибки — прямо на Площади Ласточек! Здесь всегда кто-то есть — с одной стороны ратуша, с другой — Гестапо.
— Это был фургон Тибо, да? — надтреснувшим голосом спросила я. — Фургон почти сбил ее. — Французский фургон, полный французских кур, — именно так она написала на одной из первых страниц.
— Не знаю. Фургон исчез к тому времени, как я там оказалась. Уверена, водитель не хотел ввязываться в арест. Весь Ормэ отворачивается в другую сторону, когда на Площади что-то происходит — или бьют очередного еврея, или какой-то идиот забрасывает окна ведомства навозом.
Она взглянула на оскверненные окна — слава богу, на этой неделе с них не свисали мертвые тела.
— Твоя подруга устроила настоящее побоище, — сказала Энгель. — Укусила полицейского. Им пришлось вызвать меня, чтоб я усыпила ее хлороформом, понимаешь? Пока я бежала через всю площадь с флаконом, ее держали четверо, а она все равно сопротивлялась. Попыталась укусить и меня. Когда пары окончательно подействовали, казалось, словно потух свет...
|
|
|
—... Я знаю, знаю. — Мы уже покинули площадь. Почти одновременно повернулись, глядя друг на друга. У нее невероятные глаза.
— Мы превратили это место в настоящую дыру, — сказала она. — Когда меня впервые направили сюда, здесь цвели розы. А теперь — ничего, кроме грязи и грузовиков. Я думаю о ней каждый раз, когда иду по этой брусчатке, трижды в день. Ненавижу это чувство. — Она отвернулась. — Пойдем. Мы можем пройтись по набережной, около полукилометра. Ты там была?
— Нет.
— Там все еще красиво.
Она прикурила очередную сигарету. Третью за пятнадцать минут. Понятия не имею, как она это выдерживает и где их берет — женщинам больше не разрешали покупать сигареты в Ормэ.
— Я и раньше усыпляла людей, именно это от меня и требуется, это часть моей работы — я ведь химик, изучала фармакологию в Америке. Но я никогда не презирала себя сильнее, чем в тот день — она была такая маленькая и...
Она запнулась, и мне пришлось прикусить щеку изнутри, чтобы не заплакать.
—... Такая бесстрашная, такая красивая. Будто сломать ястребу крылья, уничтожить прекрасную весну кирпичами — вырвать розы, чтобы сделать стоянку для танка. Бессмысленно и уродливо. Она просто... в один момент она была полна жизни и неповиновения, а в другой стала лишь бессмысленной оболочкой, лежащей лицом в сточной канаве...
—... Я ЗНАЮ, — прошептала я. Она с любопытством взглянула на меня и нахмурилась, осматривая мое лицо острым взглядом светлых глаз.
— Правда?
— Она была моей лучшей подругой, — сказала я, сцепив зубы.
Анна Энгель кивнула.
— Ja, я знаю. Ох, должно быть, ты ненавидишь меня.
— Нет. Нет, извини. Расскажи все. Пожалуйста.
— А вот и река, — сказала Анна, и мы перешли еще одну улицу. Вдоль всего берега реки было ограждение, и мы стали, опираясь на него. Когда-то оба берега Пуаты в этом месте покрывали вязы, а сейчас не осталось ничего, кроме пней, — их все вырубили для дров за три года. Но она была права — ряд исторических домов по ту сторону реки все еще был прекрасен.
Анна глубоко вдохнула и снова заговорила.
— Когда она отключилась, я перевернула ее, чтоб проверить на наличие оружия, но она лишь сжимала в кулаке свой шелковый шарф. Должно быть, она цеплялась за него на протяжении всего сражения, но когда потеряла сознание, ее пальцы ослабели. Я не должна была обыскивать ее, это работа кого-то другого, но я задумалась о том, что же она так упорно защищала — может быть, яд для самоубийства, — потому потянула шарф из ее ладони...
Она провела рукой по перилам ограждения, словно переносясь мыслями в тот день.
— Ее рука была вся в чернилах. На шарфе идеальным отпечатком красовался справочный номер из архива ратуши Ормэ. Она записала номер на ладони и попыталась стереть его о шарф, когда ее схватили.
— Я плюнула на шарф — словно презирая ее, понимаешь? — и скомкала его, прижимая обратно к ее ладони. Потерла влажным шелком по ее коже, чтобы растереть цифры, и сжала ее безвольные пальцы вокруг него, так что никто и никогда не интересовался куском ткани в чернилах, не спрашивал ее о нем. А поскольку она занималась подделкой талонов на питание как раз перед тем, как ее поймали под предлогом поездки к какой-то выдуманной престарелой бабке, никого не удивило, что ее руки измазаны чернилами.
У наших ног приземлилась стайка полных надежды голубей. Я всегда поражалась тому, как они вспархивают и приземляются — никогда не прыгая и не сбиваясь, а ведь никто их этому не учил, они делали это инстинктивно. Летающие крысы, однако как красиво они приземлялись.
— Как ты узнала, для чего ей нужен был номер? — спросила я наконец.
— Она мне сказала, — ответила Анна.
— Нет.
— Она мне сказала. В конце, когда закончила. Она писала чепуху. Я отобрала ручку, чтоб она прекратила, и она отпустила ее, не сопротивляясь. Она устала. Мы ее измотали. Она взглянула на меня полными надежды глазами — больше не было оправданий, не было отсрочек. Все приказы Фербера держались в тайне, но мы обе знали, что он приказал фон Линдену. Куда ее должны были сослать.
Она ударила тыльной стороной ладони по перилам для пущего драматизма и взяла сигарету, словно та была ручкой.
— На своей ладони я написала: 72 К4 ШдБ.
Она затянулась сигаретой-ручкой, дабы успокоиться.
— Она была единственной, кто мог это увидеть. До того, как высохли чернила, я сомкнула пальцы и размазала цифры. Подобрала написанные ею страницы и перемешала их.
— «Это мое», — сказала она. Я знаю, что она не говорила о стопке бумаг и карточек, которые я складывала. Она говорила о справочном номере из архива, который я написала на руке.
— «Какая тебе с этого польза?» — спросила я. А она ответила: «Никакой. Больше никакой. Но если бы я могла...»
— «Что бы ты с ним сделала?» — тихо задала я вопрос. — «Что я могу с этим сделать?»
Она закатила глаза, словно загнанная в угол крыса. «Взорвать к чертям это место. Оно этого достойно».
Я прижала стопку ее бумаг к груди. Ее инструкции. Она глядела на меня с таким вызовом в глазах...
«Анна, Ангел Отмщения», — сказала она и рассмеялась. Она рассмеялась. А затем сказала: «Что ж, теперь это твоя ноша».
Анна выбросила окурок в Пуату и закурила снова.
— Тебе нужно идти домой, Кете, — вдруг сказала она. — Эта англичанка, продающая мотоциклы евреям, эта Мэдди Бродэтт тебя до добра не доведет. Тебе нужно возвращаться домой в Эльзас завтра, если это возможно, и позволить ступить в игру Мэдди.
Убрать Кете со сцены еще до того, как случилось непоправимое, — решение имеющее смысл. Это будет безопасно для семьи Тибо. Но мысль о том, что придется снова скрываться, мне ненавистна. Завтра ночью я вернусь на чердак амбара, а там сейчас еще холоднее, чем было в октябре.
— А как же ты? — спросила я.
— Я вернусь в Берлин. Запросила перевод несколько недель назад, когда мы только начали допрашивать ее и того никчемного французского ребенка. Господи. — Она вздрогнула, яростно затягиваясь сигаретой. — Какое же дерьмовое задание мне досталось. Равенсбрюк и Ормэ. По крайней мере, когда я изготавливала препараты для Нацвайлера, я не видела, как они их применяют. Так или иначе, я здесь только до Рождества.
— Тебе здесь будет безопаснее. Мы бомбили Берлин, — сказала я. — И будем бомбить еще недели две.
— Ja, знаю, — ответила она. — Мы тоже слушаем БиБиСи. Берлинский Блитц. Что ж, наверное, мы это заслужили.
— На самом деле, не думаю, что этого вообще хоть кто-нибудь заслуживает.
Вдруг она обернулась и одарила меня тяжелым взглядом своих бледных, стеклянно-зеленых глаз.
— За исключением Замка Палачей, верно?
— А ты как думаешь? — огрызнулась я. Она пожала плечами и повернулась в сторону Площади Ласточек. Ее время было на исходе.
Вы знаете, она мне кое-кого напомнила. И это форменное безумие. Она напомнила мне Еву Зайлер.
Не совсем Джули, не в ее обычном состоянии, но Джули, когда та сердилась. Вспомнилось, как она рассказывала мне о своем ложном допросе во время тренировок в УСО, нарушив Закон о государственной тайне, — это единственный на моей памяти раз, когда она курила так же неистово, как Энгель, и ругалась, словно сапожник. «И через шесть часов я поняла, что больше не могу это терпеть, но я была бы не я, если бы просто выдала им свое имя. Поэтому я притворилась, будто шлепнулась в обморок и они, запаниковав, кинулись за доктором. Тупицы.»
На обратном пути мы с Энгель почти не разговаривали. Она предложила мне очередную сигарету, но я засомневалась.
— Ты никогда ничего не давала Джули.
— Ничего не давала Джули! — Энгель удивленно рассмеялась. — Я, черт возьми, выложила ей половину своего жалованья сигаретами, этой маленькой шотландской дикарке! Она почти обанкротила меня. Прокурила все пять лет твоей карьеры пилота!
— Она никогда не упоминала об этом! Даже не намекала! Ни разу!
— А что бы с ней случилось, — холодно заметила Энгель, — запиши она это? Что бы случилось со мной?
Она протянула предложенную сигарету. Я взяла ее. Какое-то время мы шли молча — две подружки, курящие вместе. Да-да, все верно, мисс.
— Как ты достала историю Джули? — вдруг спросила я.
— Управляющая домом фон Линдена дала ее мне. Бумаги лежали у него на столе, и, пока его не было, она сбросила их в сумку с постельным бельем на стирку. Сказала ему, что использовала их для растопки камина в кухне, — они ведь выглядели как стопка мусора, все эти чертовы бланки рецептов и изношенные формы.
— И он поверил? — удивилась я. Она пожала плечами.
— У него не было выбора. Она расплатится за это — для ее родных ограничат запасы молока и яиц, а для всей семьи установят комендантский час в собственном доме, поэтому они не смогут засиживаться по вечерам, ведь отбой будет сразу после ужина. Ей придется убираться после ужина утром, перед тем, как она подаст завтрак гостям. А всех детей выпорют.
— Ох, НЕТ! — вырвалось у меня.
— Им не сильно достанется. Но детей могут забрать. А женщину отправить в тюрьму. Но фон Линден питает слабость к детям.
Я оставила свой велосипед на улице, ведущей на площадь. Как только я взялась за руль, Анна накрыла мои руки своими. Она приложила что-то тяжелое, холодное и тонкое.
Ключ.
— Они попросили меня принести хоть какое-то мыло, чтобы вымыть ее перед интервью, — сказала Анна. — Хорошо пахнущее. Я привезла одно из Америки, знаешь как бывает, когда бережешь какую-то вещь для особого случая, и мне удалось снять слепок ключа от служебной двери с его помощью. Этот — новый. Думаю, теперь у тебя есть все, что нужно.
Я отчаянно сжала ее руку.
— Danke, Анна.
— Береги себя, Кете.
В тот же момент — словно, произнеся его имя, она вызвала его из ниоткуда — из-за угла вышел Амадей фон Линден собственной персоной, направляясь к Площади Ласточек.
— Guten Tag, Fräulein Engel, — радушно произнес он, а она выронила сигарету и раздавила ее ногой, выпрямилась и поспешно поправила воротник пальто. Я тоже выбросила сигарету — казалось, это правильно. Она что-то сказала ему обо мне — быстро схватила меня за руку, будто мы были давними приятельницами — было слышно, как она навала ему имя Кете и Тибо. Вероятно, представляла меня. Он протянул руку.
Около пяти секунд я стояла будто вкопанная.
— Гауптштурмфюрер фон Линден, — серьезно сказала Анна.
Я положила ключ в карман пальто, рядом со схемами из архива и моим поддельным удостоверением личности.
— Гауптштурмфюрер фон Линден, — повторила я и пожала его руку, улыбаясь как полудурок.
У меня никогда не было «заклятого врага». Я даже никогда не понимала, что это значит, нечто неведомое из Шерлока Холмса и Шекспира. Как может вся моя жизнь, все мое существование вплоть до этого момента быть противопоставлено одному мужчине в смертельном бою?
Он стоял, глядя сквозь меня, погруженный в собственные проблемы. Ему бы никогда не пришло в голову, что я могу выдать ему секретные координаты аэродрома Лунной Эскадрильи, или назвать имена дюжины членов Сопротивления в его собственном городе, или что я планирую взорвать к чертям всю администрацию через пять дней. Ему бы никогда не пришло в голову, что я была его врагом во всех возможных смыслах этого слова, его оппонентом, всем тем, с чем он боролся, что я была британкой и еврейкой, что в ВВТ я, женщина, делала мужскую работу и получала мужскую зарплату, что моя работа заключалась в том, чтобы переправлять самолеты, которые разрушат его режим. Ему бы никогда не пришло в голову, что я знала о том, что он сидел и смотрел, делая заметки, пока моя лучшая подруга была прикована к стулу в одном драном белье, с ожогами на руках и горле, что я знала — это его поручение, что я знала — несмотря на его собственные опасения, он трусливо следовал приказам и отправил ее в экспериментальную лабораторию, словно крысу, пока у нее не остановится сердце — ему никогда бы не пришло в голову, что он сейчас он смотрит на своего хозяина, на единственного человека во всем мире, который держит его судьбу меж своих ладоней — на меня, в латанных обносках, с неопрятной прической и идиотской улыбкой — и что моя ненависть к нему чиста, черна и неумолима. И что я не верю в Бога, но если бы верила, если бы я верила, то лишь в Моисея, яростного и взыскательного, МСТИТЕЛЬНОГО, и
—
Абсолютно не важно, жаль мне его или нет. Это была работа Джули, а теперь моя.
Он сказал мне что-то вежливое. Выражение лица у него при этом оставалось нейтральным. Я взглянула на Анну, которая кивнула мне.
— Ja, mein Hauptsturmführer, — сказала я сквозь зубы. Анна больно пнула меня по лодыжке и бросилась оправдываться от моего имени. Я сунула руку в карман и почувствовала хруст семидесятилетней бумаги, а новый ключ оттягивал тяжелую шерсть.
Они кивнули мне и ушли. Бедная Анна.
Она мне очень нравилась.
Кете уехала в Эльзас, а я снова ждала полнолуние — все вернулось на круги своя, к тому же у нас было подтверждение, что на субботу запланирован бомбардировщик — вне зависимости от успеха операции Верити, они отправят за мной Лизандер, на то поле, что я нашла, в воскресенье или понедельник — погода позволяла, осталось лишь забрать Розали. Уснуть невозможно, а если все-таки выходит, то всю ночь меня мучают кошмары о горящих самолетах с неисправными дросселями, о Джули с перерезанным ножом Этьена горлом... Если я просыпаюсь с криками ужаса трижды за ночь, нет смысла прятаться. Я полечу одна.
Сжечь сжечь сжечь сжечь...
Обезглавьте меня, или повесьте — я никогда не буду бояться — Я СОЖГУ АУКИНДОН прежде чем жизнь покинет меня
Ормэ все еще полыхает в моей голове. Но я в Англии. Снова в Англии. Понимаете, возможно, меня отдадут под трибунал. Возможно, меня будут судить за убийство и повесят. Но я чувствую лишь облегчение — облегчение — будто все эти два месяца находилась под водой и дышала через соломинку, а сейчас снова могу вдохнуть полной грудью. Сделать большой, сладкий глоток холодного, влажного декабрьского воздуха, вдыхая запахи бензина, угольного дыма и свободы.
Но ирония в том, что я не свободна. Я под домашним арестом в Коттедже Лунной Эскадрильи. Заперта в своей комнате, именно той, что я делила с Джули, а под окнами выставлена стража. Но мне все равно — это свобода. Если они повесят меня, то сделают это чисто, быстро сломав мне шею, а это я заслужила. Они не заставят меня никого предать. Не заставят смотреть, как вешают кого-то другого. Они не испепелят мое тело и не превратят его в мыло. Они убедятся, что дедуля знает, что произошло.
Чертова Офицер Разведки Джули отправили допросить меня. Я верю, что у него получится это сделать без раскаленного железа, ледяной воды и булавок. Возможно, ему понадобится чашка чая. Я в ужасе от своего допроса по ряду причин, но я не боюсь его.
Поверить не могу, в какой безопасности чувствую себя здесь. Не имеет значения, что я узница. Все равно в безопасности.
Отчет об инциденте №2
Успешный саботаж и уничтожение штаб-квартиры Гестапо в здании Шато де Бордо, Ормэ, Франция, 11 декабря 1943
Мои отчеты — полная чушь. Я знаю, что Союзные Силы планируют вторжение в оккупированную Европу с танками, самолетами и планерами, полными подразделений специального назначения, но когда я думаю об освобождении Франции, мне представляется армия мстителей на велосипедах. Ведь именно так мы попали в Ормэ субботней ночью, все с разных сторон, все с корзинами, забитыми самодельными бомбами. Сирены не взвыли бы до наступления комендантского часа, и мы все чертовски нервничали в укрытиях — бьюсь об заклад, за каждым газетным киоском Ормэ был припрятан велосипед со взрывчаткой — я лично пролежала не меньше двух часов под грузовиком с одним из приятелей Митрайет. Спасибо господу богу за ботинки Джейми.
Мы должны были взорвать задние ворота — немного рискованно, однако поблизости никого не было из-за воздушного налета и у нас был ключ, чтобы выйти. Больше всего я боялась столкнуться с отпущенными с привязи собаками. Бедные старые псы, они же ни в чем не виноваты. Но мне не нужно было волноваться — Митрайет была беспощадна.
Кажется, нужно писать объективные подробности. Но больше не о чем докладывать. Мы были быстры и эффективны, четко знали, куда идти, — мы действовали группками по два или три человека, и у каждой такой группы была своя территория и свое предназначение — пристрелить собак, открыть двери, разогнать заключенных, установить взрывчатку. Взорвать все к чертям. Должна заметить — мы справились за полчаса. Точно не дольше сорока пяти минут — было не так много заключенных, которых пришлось освобождать, ведь технически тюрьма состояла из семнадцати узников. И ни одной женщины. Но...
Я умышленно сделала так, что мы с напарником направились в камеру Джули, освобождать кого бы там ни было. Я даже не думала о том, на что это будет похоже — пройти через комнату для допросов...
К счастью, там никого не было, но, ох, я едва могла думать об этом. Как же там воняло. От одного воспоминания начинает тошнить. Мы вошли внутрь, и запах ударил в нос, какое-то время я могла лишь хватать ртом воздух и сдерживать рвотные позывы, а парнишка-француз, пошатнувшись, ухватился за меня дабы не упасть. Конечно же, мы работали при свете фонариков, поэтому видели не многое — неясные очертания ведомственной мебели, стальные стулья и столы и несколько шкафов, ничего очевидно зловещего, но, черт, это была самая адская вонь, которой я дышала за всю свою жизнь, — словно испражнения, аммиак и протухшее мясо вместе взятые, с примесью запаха жженых волос и рвоты — но нет, вонь стояла невообразимая, и я не горю желанием писать о ней. Только сейчас я подумала о том, что Джули приходилось жить там на протяжении восьми недель — не удивительно, что они помыли ее перед встречей с Пенн — но так или иначе, мы не могли думать ни о чем, кроме как выбраться оттуда поскорее, не задохнувшись. Прижав пальто к носам, мы принялись взламывать дверь в камеру Джули, в итоге вытащив ее сбитого с толку обитателя через ту вонючую комнату в коридор.
Спасенный нами человек ни слова не понимал по-французски. Оказалось, что он с Ямайки — наводчик из КВС, сбитый на прошлой неделе — быть может, они надеялись выведать у него план вторжения Союзных Сил? Он был в хорошей форме, они еще не успели пытать его, и несмотря на то, что едва ли ел на этой неделе, он смог нести парня со сломанными ногами...
Этот милый ямаец сейчас тут. Тут — это не в Коттедже, конечно же, думаю, его отправили на родной аэродром, тут — это в Англии, он вернулся вместе со мной. И прятался со мной в сарае Тибо. Он родом из Кингстона, и у него есть три дочери. Он шел за мной по ступеням этого ужасающего, разрушенного отеля, неся на спине тихого страдающего мальчика со сломанными ногами — в одной руке у меня был фонарик, а во второй — Кольт Пола, потому приходилось ориентироваться по памяти.
Мы встретились во дворе, где находилась гильотина, чтобы подсчитать людей. Последний включал генератор — мы прикрепили к нему таймер. На все про все у нас оставалось двадцать минут. Над головой все еще кружили несколько Ланкастеров, разрезая воздух лучами прожекторов, а тишина ночи была нарушена воем и выстрелами — множество зениток, управляемых местными парнями с целью усилить оккупационную армию, стреляли по союзным самолетам, но сердца наводчиков были с нами. За двадцать минут нужно было выбраться с Площади Ласточек и около часа пришлось переждать в укрытии, пока все затихло.
Нужно было найти кого-то поблизости, чтобы оставить там покалеченного ребенка — Митрайет это удалось — а остальные смылись, кто на велосипедах, кто на своих двух. Я и мой ямайский наводчик пошли извилистым маршрутом через сады, чтобы миновать пропускной пункт на дороге. Мы были за пределами Ормэ, он крутил педали велосипеда, а я стояла на раме позади него, поскольку он был гораздо тяжелее меня, когда раздался взрыв.
Мы упали от толчка. Не почувствовали его — просто рухнули от беззвучной волны. Несколько минут я сидела на дороге и маниакально смеялась, освещенная полной луной и пылающим в городе огнем, а мой спасенный наводчик аккуратно заставил меня взобраться на велосипед и снова погнал вперед, оставляя Ормэ позади.
— Куда, мисс Киттихок?
— На развилке налево. Зови меня просто Киттихок.
— Это твое имя?
— Нет.
— Ох, — сказал он. — Значит, ты не француженка.
— Нет, я англичанка.
— И что же ты делаешь во Франции, Киттихок?
— То же, что и ты — я сбитый летчик.
— Шутишь?
— Нет. Я — второй пилот Вспомогательного Воздушного Транспорта. Бьюсь об заклад, никто тебе не поверит, если ты скажешь, что ты наводчик Королевских Воздушных Сил.
— А ты права, — с чувством ответил он. — Этот мир принадлежит белым.
Я крепче ухватилась за него, понадеявшись, что он не такой, как Пол, иначе мне придется пристрелить и его тоже, когда мы застрянем в сарае Тибо вместе.
— Что тебя гложет, Киттихок? — мягко спросил он. — Что заставляет тебя так сильно плакать? Здесь неплохо бы и приземлиться.
Я повисла на нем, хватаясь за плечо и рыдая ему в спину.
— Они держали там мою лучшую подругу — ты сидел в ее камере. Она пробыла там два месяца.
Он молча крутил педали, переваривая информацию. Наконец спросил:
— Она умерла там?
— Нет, — сказала я. — Не там. Но умерла.
Вдруг сквозь его жакет я почувствовала, что он тоже плачет, молчаливо подрагивая в попытках сдержать всхлипы, точно так же, как и я.
— Мой лучший друг тоже мертв, — сказал он тихо. — Он был нашим пилотом. Направил самолет к земле — держал его прямо, так низко, чтоб все остальные могли высадиться после того, как нас подбили.
Ох, только сейчас, только сейчас, написав это, я понимаю, что поступила так же.
Забавно — когда он рассказал мне о своем друге, это показалось мне самой героической вещью в мире, ведь удивительно, насколько кто-то может быть храбрым и самоотверженным. Но я не чувствовала себя героем в тот момент — просто была слишком напугана, чтобы прыгать.
Мы ехали в свете луны и пламени Ормэ за спиной, и ни один из нас не мог прекратить рыдать.
Мы спали спина к спине на крошечном чердаке старого фахверкового сарая две ночи кряду — полторы, если быть точнее — и играли в «Двадцать одно» колодой ужасно непристойных карт, которые я украла из одного из тайников Этьена Тибо. В понедельник, то есть вчера, в последнюю ночь, нас подобрал шофер леди роз и отвез забрать Розали, чтобы мы могли доехать до аэродрома.
Это был третий раз, когда семья Тибо обнимала и целовала меня на прощание — Амели суетилась вокруг, Маман пыталась сделать мне подарок в виде дюжины серебряных ложечек — я просто не могла их принять! А Митрайет со слезами на глазах — я впервые видела у нее такую реакцию на что-то, не связанное с кровью.
На этот раз она не поехала с нами. Надеюсь... Хотелось бы знать, как молиться за них всех. Хотелось бы знать.
—
Розали ждала нас на подъездной дорожке у большого дома на берегу Пуаты. Когда мы туда добрались, было все еще светло, поэтому, дабы не навлекать проблемы на шофера и пока они прятали вторую машину, старушка с белыми, как у Джули, волосами взяла меня за руку, как в тот первый день после случившегося, и безмолвно повела в свой холодный сад.
Внизу, вдоль реки, лежали кучи роз, дамасских роз, цветущих по осени. Она срезала каждый бутон и сложила их там.
— Они разрешили нам похоронить их, — поведала она. — Большинство все еще были там, у моста. Но я была так зла из-за тех бедных девочек, тех двух молодых красавиц, лежащих там, в грязи среди крыс и ворон в течение четырех дней! Это неправильно. Неестественно. Поэтому, когда мы похоронили остальных, мужчины принесли девочек сюда...
Джули похоронили в розовом саду ее двоюродной бабушки, завернув ее тело в бабушкину вуаль первого причастия, осыпав могилу розами сорта Дамаск.
Конечно же, ведь именно так называлась ее миссия — Дамаск.
Я до сих пор не знаю имени ее двоюродной бабушки. Как так получилось? Я знаю, что для нее это было слегка неожиданно, и поняла это лишь спустя время — когда она сказала мне, что обернула ее тело в вуаль с причастия ее и ее сестры, я вспомнила, что бабушка Джули была родом из Ормэ, а слова, сказанные мне о том, что мы разделим это тяжелое бремя, расставили все на свои места, и я поняла, кем она являлась.
Но я не сказала ей — у меня не хватило духа. Кажется, она не поняла, что то была Джули — конечно же, Катарина Хабихт скрыла свою настоящую личность, дабы никого не компрометировать. Думаю, мне все-таки стоило что-то сказать. Но я не смогла.
А сейчас я снова рыдаю.
—
Слышала, как за мной подъехала машина, но хочу закончить рассказ о том, как мы выбрались из Франции — хотя это тоже заставляет меня плакать.
Я рыдала, даже слушая сообщение по радио, извещающее о том, что они заберут меня ночью: «Спустя какое-то время все дети говорят правду» — по-французски это звучало как «Assez bientôt, tousles enfants disent la vérité». Уверена, они умышленно применили слово «vérité», но не думала, что это заставит меня вспоминать последнюю страницу, написанную Джули — Я должна говорить правду, снова и снова.
Сейчас вся эта рутина кажется такой привычной, словно повторяющийся сон. Темное поле, вспышки огней, крылья Лизандера на фоне луны. Только с каждым разом становилось все холоднее. В этот раз не было грязи, несмотря на дождь на прошлой неделе — вся земля замерзла. Благополучно приземлившемуся самолету даже не пришлось наматывать круги — мне нравится думать, что это из-за моего отличного выбора поля — людей и груз подняли на борт за пятнадцать минут. Именно так, как и должно было быть.
Мой ямайский наводчик уже взобрался внутрь, а я едва успела положить руку на перила трапа, чтобы последовать за ним, как раздался крик пилота:
— О, КИТТИХОК! ТЫ ВЫВЕЗЕШЬ НАС ИЗ ЭТОЙ ДЫРЫ?
Кто как не Джейми Бифорт-Стюарт... просто... кто как не он?
— Ну же, поменяйся со мной местами, — голосил он. — Ты притащила себя сюда, ты и повезешь себя домой.
Поверить не могу, что он это предложил, и поверить не могу, что я приняла его предложение — все это было так неправильно. По крайней мере, я должна была пройти повторное тестирование после аварийной посадки.
— Но ты же не хотел, чтобы я летела! — истерила я.
— Я беспокоился о том, что ты во Франции, а не о твоем полете! Скверно, когда одна из вас уходит, но хуже потерять ОБЕИХ! Да и если нас подстрелят, ты справишься с аварийной посадкой лучше, чем я...
— ТРИБУНАЛ, они отдадут под трибунал нас двоих...
— Что за БРЕД, ты же ГРАЖДАНСКАЯ! Трибунал тебе не грозит с тех пор, как ты ушла из ЖВВС в 1941. Худшее, что может случиться, — тебя уволят из ВВТ, а они так или иначе это сделают, если захотят. НУ ЖЕ!
Двигатель работал вхолостую. Он стоял на тормозах, и нам хватило места, чтобы поменяться, когда он прыгнул на край кабины пилота — не пришлось даже регулировать сиденье, поскольку мы были одного роста. Он отдал мне свой шлем.
Я больше не могла это выносить. Сказала ему.
— Это я убила ее. Застрелила.
— Что?
— Это я. Я убила Джули.
На какое-то время ничто в этом мире больше не имело значения, да и не могло иметь. Была лишь я на сидении пилота в этом Лизандере, и Джейми, сидевший на краю кабины пилота, положив руку на сдвижной фонарь, а вокруг ни звука, кроме холостого рева двигателя, ни света, кроме трех маленьких огоньков взлетно-посадочной полосы и луны, отбрасывающих блики на циферблаты. Наконец Джейми задал короткий вопрос.
— Ты имеешь в виду?..
— Да. Она попросила меня... я не могла... не могла ее подвести.
После еще одной затянувшейся паузы Джейми резко сказал:
— Даже не думай начинать рыдать, Киттихок! Трибунал или нет, но тебе придется сейчас повести этот самолет, потому что я больше себе не доверяю, не после такого признания.
Он умудрился отвернуться, вылезти из кабины и скользнуть со стойки крыла к трапу позади. Я наблюдала за тем, как он взобрался в заднюю кабину, и спустя мгновение услышала, как он представляется моему ямайскому другу.
УПРАВЛЯЙ САМОЛЕТОМ, МЭДДИ
Я закрыла сдвижной фонарь и приступила к знакомой подготовке к полету.
Как только я запустила двигатель, на моем плече оказалась рука.
Вот так просто, не сказав ни слова. Он просто просунул руку через перегородку, так же, как делала она, и сжал мое плечо своими сильными пальцами.
И не отпускал всю дорогу домой, даже когда читал карту и давал мне указания.
В конце концов, теперь я летела не одна.
У меня заканчивается бумага. Блокнот Этьена почти исписан. И у меня есть идея, что со всем этим делать.
Помня об этом, я не стану писать здесь имя Чертового Офицера Разведки. Джули не говорила, что он представился с помощью номера во время ее допроса? Но сегодня он наконец назвался. И все же странно писать об этом, не используя имени. Джон Баллиол, возможно, это хорошее ироническое имя, ведь жалкий шотландский король Уильям Уоллес потерял свою жизненную опору. Сэр Джон Баллиол. У меня получается все лучше и лучше. Наверное, после всего произошедшего можно присоединиться к Управлению Специальными Операциями.
Ох, девочка Мэдди, НИ ЗА ЧТО. Мой допрос с Сэром Джоном Баллиолом должен был проходить в зале для допросов — думаю, инструктажи, как и допросы, проходили там же, но все называют ее именно так. Он должен был проходить там, но нет, поскольку там было занято. Сержант Сильви отвел меня. Я знаю, Сильви ко мне мягок, всегда был, и думаю, он горюет по Джули, но он был как скала, формально сопровождая меня на допрос — странновато, не правда ли? Ему не по душе было это делать. Как и запирать меня. Он спорил из-за этого с командиром эскадрильи. Но все это неважно — в конце концов, происходящее регулируется протоколом, и суть дела в том, что я не должна была лететь во Францию.
Поэтому я под стражей направилась в зал для допросов, а войдя туда, вдруг позорно осознала, что значит быть оборванкой, — как эвакуированные из Глазго ребятишки! — все еще одетая в брюки жены французского фотографа, потрепанный жакет Этьена Тибо и ботинки Джейми, в ту же одежду, которую носила на прошлой неделе, да и вообще последние два месяца и, так уж сложилось, ту же одежду, которая была на мне в тот день, когда я взорвала к чертям центр Ормэ. Никаких женских хитростей, которые помогли бы мне, — я вошла в комнату, отделанную выбеленным камнем, с колотящимся, словно двигатель, о ребра сердцем. Комната ничуть не изменилась с моего первого сюда визита почти два года назад — два жестких стула, придвинутых вплотную к электрическому камину, милый чайничек с чаем на столе. Здесь не пахло, как в комнате для допросов в Ормэ, но не думать об этом было невозможно.
— Боюсь, это займет немного времени, — извиняясь, протянул мне руку Баллиол. — Надеюсь, вам удалось немного поспать.
На нем не было очков. Должно быть, именно это меня и насторожило — он выглядел как любой другой человек. И то, как он протянул мне руку. В мгновение ока я снова оказалась в Ормэ, на мощеной улице с новым ключом и старыми схемами в кармане и сердцем, полным ненависти, — и пожала ему руку, ответив сквозь зубы:
— Ja, мой Гауптштурмфюрер.
Он выглядел потрясенным, и, бьюсь об заклад, я покраснела подобно помидору. ОХ, МЭДДИ, ПРЕКРАСНОЕ НАЧАЛО.
— Простите... извините! — выдохнула я. — Je suis désolée... — Удивительно, я все еще пытаюсь говорить с людьми по-французски.
— Еще не до конца оправились от окопов, да? — мягко заметил он. Легким прикосновением к моей спине он направил меня к стульям. — Чаю, Сильви, — указал он, и Сержант Сильви тихо выполнил его поручение и ретировался.
Очки Баллиола лежали на столе. Он надел их и примостился на краю стола, держа чашку с блюдцем до того твердой хваткой, что мне пришлось опустить свою чашку на пол — я не могла держать дребезжащий китайский фарфор на коленях, в то время как он пригвоздил меня взглядом к стулу. Боже, он нравился Джули. Не могу понять чем. Меня он пугает до смерти.
— Чего вы боитесь, Мэдди? — тихо спросил он. Никакой чепухи в духе «летный офицер Бифорт-Стюарт».
Я не собираюсь повторять это. Больше некому говорить об этом. В последний раз это было...
— Я убила Джули. То есть, Верити. Я застрелила ее вот этими самыми руками. — Он со стуком поставил чашку на стол и уставился на меня.
— Прошу прощения?
— Боюсь быть осужденной за убийство. — Я отвернулась от него, уставившись на сток в полу. Именно здесь немецкий шпион пытался задушить Еву Зайлер. Я вздрогнула, в самом деле вздрогнула, когда поняла это. Никогда в жизни я не видела таких ужасных синяков, ни до этого, ни после. Джули пытали в этой комнате.
Когда я снова посмотрела на Баллиола, он все еще стоял, прислонившись к столу, плечи его были опущены, очки задвинуты на голову, а пальцами он сжимал нос так, будто у него случился приступ мигрени.
— Боюсь, что меня повесят, — жалко добавила я.
— Ну и дела, девочка, — вырвалось у него, и он нацепил очки на глаза. — Вы должны рассказать мне, что произошло. Признаюсь, вы меня напугали, но так как парика судьи на мне сейчас нет, то приступим.
— Они перевозили ее в автобусе, ее и других узников, в один из концентрационных лагерей, и мы попытались остановить их...
Он жалобно прервал:
— Убийство было запланировано? Вернись немного назад. — Он смерил меня мрачным взглядом. — Ох, прости. Не совсем удачное слово. Ты ведь не говорила, что это было убийство, так? Ты беспокоишься только о том, что другим оно могло показаться таковым... Быть может, ошибка, или несчастный случай. Давай же, дитя. Начни с самого начала, с того момента, как ты приземлилась во Франции.
Я все ему рассказала — ну, почти все. Я умолчала лишь об одном — о большой стопке бумаг в моей летной сумке — обо всем, что написала Джули, обо всем, что написала я, обо всех ее набросках на канцелярской бумаге и нотных листах, и о моих Записках Пилота и тетради Этьена — я не сказала ему, что существовали записи всего.
Поражаюсь тому, каким искусным лжецом я стала. Или не лжецом, ведь я ему не врала. История, которую я ему поведала, — словно свитер с дырками, сшитыми хлипкими нитками, которые легко можно распутать, если потянуть за одну из них. Рассказ походит на штопанье — там стежок, тут поддеть, здесь увильнуть. Между Пенн и Энгель вертелось достаточно информации, о которой не следовало упоминать, как и о том, что у меня в спальне были спрятаны письменные признания Джули. Потому что я не допущу, чтобы они оказались у какого-то там клерка в Лондоне. Они мои.
Что до моих собственных заметок — что ж, они нужны были мне, чтобы надлежащим образом составить отчет для Комитета по несчастным случаям.
Рассказ занял много времени. Сержант Сильви принес нам еще один чайничек чаю, а потом еще один. Под конец Баллиол тихо уверил меня:
— Тебя не повесят.
— Но я же ответственна.
— Не более чем я. — Он отвернулся. — Измучить, а потом отправить, дабы ее использовали в качестве лабораторной крысы, господи-боже. Такую милую, умную девочку. Я сломлен. Нет, тебя не повесят.
Он судорожно вздохнул.
— Убита во время боевых действий — так нам сказали изначально, и таков вердикт имеет место быть, — твердо сказал он. — Ее убили во время боевых действий, а учитывая количество людей, погибших той ночью от пуль, не думаю, что нам нужно вдаваться в подробности о том, кем эта пуля была выпущена. Твой рассказ останется в этих стенах. Ты ведь никому не рассказывала что случилось?
— Только ее брату, — сказала я. — Да и комната прослушивается. Людям слышно, что здесь происходит, через заслонки на кухню. Это давно известно.
Задумчиво глядя на меня, он покачал головой.
— Есть что-то, чего ты не знаешь о нас, Киттихок? Мы будем хранить твои секреты, а ты — наши. Беспечные разговоры стоят жизней.
Во Франции так и было. Хотя это не так забавно, как кажется.
— Послушай, Мэдди, давай прервемся на полчаса — боюсь, есть уйма ужасных подробностей, которые я должен выпытать у тебя и которых мы еще не коснулись, а мне кажется, будто я теряю хладнокровие.
Он достал пестрый шелковый платок и, снова отвернувшись, утер нос. Затем жестом приказал мне подняться.
— К тому же, думаю, тебе нужно вздремнуть.
Так говорила обо мне Джули — меня научили подчиняться приказам начальства. Я вернулась в комнату и крепко уснула за двадцать минут, а снилось мне, как Джули учила меня фокстроту на кухне Замка Крейг. Конечно, она учила меня фокстроту, вот только не на кухне Замка Крейг, а на очередных танцах в Майдсенде, но сон был до того реален, что, проснувшись, я не сразу поняла, где нахожусь. И тогда меня снова накрыло волной опустошения.
За исключением того, что вместо «Последний раз, когда я видел Париж» в голове крутилась «Немного помечтай обо мне» — песня, под которую мы танцевали в Майдсенде. Я совсем не возражала, ведь «Последний раз, когда я видел Париж» уже надоела. Если я еще раз услышу эту песню, то начну выть.
Поэтому на очередном сеансе с Баллиолом, который был более техничный, мне приходилось вспоминать имена, имена и числа, которые я знать не знала — позывные каждого из членов Сопротивления, которым меня представляли, Баллиол сравнивал их с записями в маленьком блокноте из телячьей кожи, — а также места расположения любого оружия, припасов или тайников, которые я знала. Был момент, когда я, упершись локтями в колени, дергала себя за волосы до боли в голове, пытаясь вспомнить координаты сарая Тибо и гаража женщины с розами. Меня осенило, что я сижу тут, вырывая себе волосы, уже двадцать минут, и вдруг я пришла в бешенство.
Я рывком подняла голову и яростно спросила:
— Почему? Почему вы пытаетесь выудить координаты из моей головы? Я могу их придумывать так же, как Джули придумывала шифры! Дайте мне карту, и я все вам покажу, но не заставляйте меня говорить! Что вам на самом деле нужно, чертов УБЛЮДОК?
Он около минуты молчал.
— Меня попросили немного проверить тебя, — признался он наконец. — Надавить на тебя, посмотреть, как ты отреагируешь. На самом деле, я не совсем знаю, что с тобой делать. Министерство авиации хочет лишить тебя лицензии, а Управление Специальными Операциями просит представить тебя к Медали Георга. Они хотели бы, чтобы ты осталась с ними.
ДА НЕ МОЖЕТ БЫТЬ. Но, но... Мой успех в качестве неофициального агента УСО перечеркнет мой полет в качестве неофициального пилота КВС. Мне не дадут медаль, что очень хорошо, ведь я ее не заслужила, но я не потеряю свою лицензию — то есть, вы можете вспомнить, что фактически я уже ее потеряла, но они ее восстановят. Меня не лишат полетов. Не лишат работы. Ох, вот это действительно стоящая причина для рыданий, для слез облегчения. Они позволят мне снова летать. Мне придется иметь дело с Комитетом по несчастным случаям, но лишь только по поводу фактической аварии — как если бы я была одной из членов Лунной эскадрильи и угробила собственный самолет. Меня не будут судить ни за что другое.
А Вспомогательный Воздушный Транспорт отправит самолеты во Францию, присоединится к вторжению. Не сейчас — весной. Я вернусь. Я знаю, я вернусь.
Я устала. Если не считать мою дрему и те пару часов после приземления, я не спала с воскресной ночи, а сегодня уже четверг. Еще один момент перед сном...
Баллиол дал мне копию сообщения от радиста Дамаска, которое они только что получили и расшифровали.
ДОКЛАД О БОМБАРДИРОВКЕ НАД ОРМЭ В НОЧЬ С СУБ 11 ДЕК НА ВОСКР 12 ДЕК УСПЕШНОЕ УНИЧТОЖЕНИЕ РЕГИОНАЛЬНОЙ ШТАБ КВАРТИРЫ ГЕСТАПО НИКТО НЕ АРЕСТОВАН ВСЕ ХОРОШО СООБЩЕНИЕ ДЛЯ КИТТИХОК ОТЕЦ ИЗОЛЬДЫ НАЙДЕН ЗАСТРЕЛЕНЫМ В ГОЛОВУ ВЕРОЯТНО САМОУБИЙСТВО
— Кто такой отец Изольды? — спросил Баллиол, отдавая мне лист бумаги.
— Офицер Гестапо, который... который допрашивал Верити. — И вынес ей приговор.
— Самоубийство... — тихо сказал Баллиол. — Еще один несчастный мужчина.
— Еще одна несчастная девочка, — поправила я.
Эта рябь на пруду — он никогда не стоит на месте. Все те жизни, на столь краткое время пересекшиеся с моей собственной, — я даже не знаю настоящего имени большинства из них, как двоюродной бабушки Джули или водителя Розали. А о некоторых из них я не знаю ничего, кроме имени, как в случае с Бенджамином Зильбербергом, еврейским доктором, и Эстер Леви, на чьих нотах для флейты писала Джули. Кого-то из них я знала недолго и они мне нравились, и больше я никогда их не увижу, например, сына викария, который управлял Спитфайром, Анну Энгель и ямайского наводчика.
А еще есть Изольда фон Линден, в школе в Швейцарии, которая еще даже не знает, что ее отец покончил с собой.
—
Изольда моя, ты в царстве солнца! Ты всё ещё в дневном мерцанье!
А у меня все еще есть спичечный коробок, который ее отец дал Амели.
—
Я приняла ванну и одолжила пижаму у водителя скорой помощи, который никогда ничего не говорил. Бог знает, что он обо мне думает. Я больше не нахожусь под стражей. Завтра кто-то отвезет меня в Манчестер. А сегодня... сегодня я еще одну ночь проведу в этой комнате, в этой кровати, где восемь месяцев назад Джули в слезах уснула в моих объятиях.
Я сохраню ее серый шелковый шарф. Но хочу, чтобы Джейми забрал эту тетрадь, мои Записки Пилота и признание Джули и отдал их Эсме Бифорт-Стюарт, потому что мама Джули заслуживает знать правду. Если она захочет ее знать, а она имеет на это право. Знать Абсолютно Каждую Деталь.
Я снова в Англии. Могу вернуться к работе. Не хватит никаких слов на свете, чтобы передать, насколько я потрясена и благодарна за то, что мне разрешили оставить лицензию.
Но часть меня похоронена, завернутая в кружева, среди роз на берегу реки во Франции — часть меня сломлена навсегда. Часть меня всегда будет непригодна к полету, беспрестанно набирающая высоту.
Леди Бифорт-Стюарт, Крейг-Касл, Замок Крейг, Абердиншир
26 декабря 1943
Моя дорогая Мэдди, Джейми привез твои «письма» — и твои, и Джули, и я уже их прочла. Они останутся здесь и будут сохранены — Закон об официальных секретах не действует здесь, в доме, который впитывает секреты как губка. Несколько карточек и рецептурных бланков, безусловно, затеряются где-то в двух наших библиотеках и точно останутся незамеченными. Хочу рассказать тебе о том, что сказал мне Джейми, отдавая написанное — «Мэдди поступила правильно». Я говорю то же самое. Пожалуйста, Мэдди, дорогая, приезжай повидаться, как только они тебе позволят. Мальчики обезумели от новостей, но твое присутствие пойдет им на пользу. Возможно, они тоже помогут тебе. Сейчас они — мое единственное утешение, и я страшно занята, пытаясь сделать Рождество «счастливым» для них. Росс и Джок в очередной бомбежке потеряли обоих родителей, поэтому, скорее всего, останутся у меня и по окончанию войны. Я очень хотела бы, чтобы и ты осталась у меня, если позволишь — в моем сердце как лучшая подруга моей дочери. Если ты бросишь нас сейчас, то я потеряю двух дочерей. Пожалуйста, возвращайся. Окно всегда открыто. Безопасного полета. С любовью, твоя Эсме.
P.S. Спасибо за Этерпен. Она удивительна — ни единого слова во всем письме не размазалось. Никто никогда не узнает, сколько слез я пролила, пока писала его. Я серьезно — безопасного полета. И я серьезно — возвращайся.
[1]Гауптштурмфюрер CC (нем. SS-Hauptsturmführer) — специальное звание в СС. В структуре Общих СС из трёх-четырёх «труппе» (SS-Truppe) составлялся «штурм» (SS-Sturm), который можно по численности приравнять к армейской роте.
[2]СС — военизированные формирования Национал-социалистической немецкой рабочей партии.
[3]Гестапо — государственная тайная полиция. Репрессивная организация нацистской Германии, созданная для борьбы с инакомыслящими и противниками гитлеровского режима.
[4] Стокпорт — город в графстве Манчестер, Англия, Великобритания.
[5]Пеннины — Пеннинские горы (англ. Pennines) — невысокие (не более 900 метров высоты) горы в Великобритании, расположенные в северной Англии.
[6] Кинематограф или Синематограф — аппарат для записи и воспроизведения движущегося изображения, созданный братьями Люмьер.
[7] Шарфюрер (нем. Scharführer) — звание в СС и СА, которое существовало с 1925 по 1945 год. Соответствовало званию унтерфельдфебель в вермахте.
[8] Дроссель (нем. Drossel) — ограничитель, регулятор.
[9] Бриоли́н (бриллиантин, брильянтин) — косметическое средство для ухода за волосами, придания им блеска и фиксации причёски. Используется преимущественно мужчинами.
[10] Элсмир Порт — город и порт в графстве Чешир Великобритании, входит в состав унитарной единицы Западный Чешир и Честер. Является крупным промышленным центром.
[11] «По́весть о двух города́х» (англ. A Tale of Two Cities) — изданный в 1859 году исторический роман Чарльза Диккенса о временах Французской революции.
[12] Патриотическая песня народа Шотландии; претендует на звание неофициального гимна Шотландии.
[13] Книга А.Рансома «Ласточки и амазонки» — увлекательный рассказ о подростках, оказавшихся летом на озере в живописном малонаселенной местности, которая силою их воображения превратилась в арену необыкновенных приключений.
[14] Питер Кролик (англ. Peter Rabbit) — вымышленный антропоморфный персонаж, появляющийся в ряде сказок английской детской писательницы Беатрис Поттер.
[15] Га́йдовское движе́ние (англ. Guiding) — открытое, добровольное, прогрессивное независимое, неполитическое и нерелигиозное движение, объединяющее девочек, девушек и женщин более чем в 145 странах мира. Миссия гайдинга — помочь девочкам развить свой потенциал, чтобы стать активными гражданками мира. Гайдинг — всемирное движение, ставящее своей целью духовное, интеллектуальное, физическое развитие, формирование характера и социальную адаптацию девочек, девушек и женщин.
[16] Башня броневая — броневая поворотная конструкция, основным назначением которой является размещение/защита экипажа и встроенного вооружения и оборудования. Может быть как элементом мобильной платформы (боевого корабля, танка, бронеавтомобиля, самоходно-артиллерийской установки), так и частью фортификационного сооружения.
[17] Голосовой аналог SOS, международный сигнал о бедствии
[18] Игра слов, с английского Queen Bee — королева пчел, то есть предводительница.
[19] Бенилю́кс — межправительственная организация, представляющая собой политический, экономический и таможенный союз в Западной Европе, включающий в себя три монархии: Бельгию, Нидерланды и Люксембург.
[20] Пьяница — карточная игра.
[21] Дэвид Бэлфур — герой книги Роберта Льюиса Стивенсона «Похищенный, или Приключения Дэвида Бэлфура»
[22]Лесли Говард — британский кино— и театральный актёр, продюсер и режиссёр. Был популярен в 30-х годах. Лауреат премии Венецианского кинофестиваля. Наиболее известные фильмы с участием Говарда — «Беркли-сквер», «Алый первоцвет», «Пигмалион».
[23] Отсылка на выражение, которое впервые употребил английский поэт 18 века У. Купер в книге «The Task» — the cup that cheers, but not inebriates — напиток веселящий, но не пьянящий — в отношении чая; популярный английский фразеологизм.
[24] Мата Хари — исполнительница экзотических танцев и куртизанка голландского происхождения, которая известна шпионской деятельностью во время Первой мировой войны.
[25] Септицемия — состояние организма, при котором в кровеносном русле циркулируют бактерии.
[26] 30 фунтов = 14 кг
[27] с нем. Я немецкий агент.
[28] с нем. Море в том направлении.
[29] Фраза с британских постеров времен Второй Мировой войны, пропаганда британского правительства.
[30] Библия, Матфея 17:17
[31] Земледельческая армия — женская организация времён Второй Мировой Войны.
[32] Ким (англ. Kim) — наиболее популярный роман английского писателя Редьярда Киплинга.
[33] Джо́зеф Ре́дьярд Ки́плинг — английский писатель, поэт и новеллист
[34] «Живая вода» — немецкая сказка, впервые записанная братьями Гримм.
[35] (с франц.) Да, еще я говорю по-французски.
[36] цитата из произведения Р. Киплинга «Ким»
[37] «Мно́го шу́ма из ничего́» (англ. Much Ado About Nothing) — пьеса английского писателя Уильяма Шекспира, одна из наиболее известных комедий автора.
[38] «Фунты лиха в Париже и Лондоне» — автобиографическая повесть Джорджа Оруэлла, изданная в 1933 году. Это первое крупное произведение Оруэлла и первое произведение, подписанное этим псевдонимом.
[39] BBC (от англ. British Broadcasting Corporation — Британская вещательная корпорация, Би-би-си) — британская общенациональная общественная телерадиовещательная организация.
[40] Авро Энсон — британский многоцелевой самолёт. Создан конструктором компании A.V. Roe. Самолёт первый раз поднялся в воздух 24 марта 1935 г. Серийный самолёт, обозначенный как Anson Мк1, взлетел 31 декабря 1935 г.
[41] Бензедрин — торговое название препарата на основе амфетамина.
[42] Горные хребты в Шотландии.
[43] Детский стишок
[44] тут. Бессовестный.
[45] Транслитерация с французского. Пер. Я в поисках истины.
[46] англ. verity – правда, истина; тут – отсылка к позывному главной героини.
[47] (франц.) Я — душа истины.
[48] Сэр Уильям Уоллес — шотландский рыцарь, один из военачальников в войне за независимость от Англии.
[49] Стюарты — династия королей Шотландии.
[50] (лат.) удивительно.
[51] Лорел и Харди — Стэн Лорел и Оливер Харди — американские киноактёры, комики, одна из наиболее популярных комедийных пар в истории кино.
[52] Стихотворение Роберта Бёрнса. Перевод С. Маршака
[53] игра слов на англ. — фамилия поэта созвучна со словом, которое переводится как «сжигать».
[54] Горящий Аукиндон — песня из шотландского фольклора.
[55] Тэм О'Шентер — поэма шотландского поэта Роберта Бёрнса, написанная им в 1790 году и вышедшая из печати в 1791 году.
[56] Героиня романа Чарльза Диккенса «Повесть о двух городах».
[57] Во время Второй Мировой Войны время в Британии переводили на два часа вперед от стандартного времени, чтоб продлить светлое время суток.
[58] Отсылка к названию созвездия.
[59] Нацвейлер-Штрутгоф — нацистский концентрационный лагерь. Расположен в Вогезах поблизости от эльзасской деревни Нацвейлер, Франция, в 50 километрах к юго-востоку от Страсбурга.
[60] Стихотворный рыцарский роман поэта-миннезингера 13 века Вольфрама фон Эшенбаха.
[61] Здесь — строки из оперы Р. Вагнера «Тристан и Изольда» в переводе В. Коломийцева.
[62] «Молчание моря» (фр. Le Silence de la mer) — роман, написанный французским писателем Жаном Марселем Брюллером под псевдонимом «Веркор». Опубликованный тайно в оккупированном немцами Париже, роман быстро стал символом французского Сопротивления против немецких оккупантов, представляя собой аллегорию Сопротивления как молчания моря, под поверхностью которого бурлят скрытые чувства и мысли.
[63] Кан — город и коммуна на северо-западе Франции, префектура департамента Кальвадос.
[64] Китти Хок (Китти Хоук) англ. Kitty Hawk — название города в Северной Каролине, США, недалеко от которого произошёл первый полёт самолёта братьев Райт.
[65] Аналог Амфетамина.
[66] Вестник.
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 108; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!