У меня удостоверение личности Джули. 11 страница
— Ты вернешься?
На какое-то время он задумался, после чего заговорил с решимостью, так, словно решил головоломку.
— Доктор сказал, что они вряд ли заходят снова посадить меня в бомбардировщик. Но... Ты же знаешь, что у вас в ВВТ есть однорукий парень? Я подумал, что они могут принять и меня. Ветхие и Всколоченные Травмированные, так вас называют?
— Только не меня, — сказала Мэдди. — Я отношусь к Всегда Встревоженным Тетенькам.
Джейми засмеялся.
— Ты? Встревоженная? В жизни не поверю!
— Мне не нравится оружие, — возразила Мэдди. — В один прекрасный день меня подстрелят в воздухе, и я упаду, охваченная пламенем, только потому, что от испуга не смогу вести самолет.
На этот раз Джейми не смеялся.
— Должно быть, это ужасно, — тихо сказала Мэдди. — Ты летал... с тех пор?
Он покачал головой.
— Хотя и мог бы.
Исходя из того, что она видела той ночью, можно было с уверенностью сказать, что он смог бы.
— Сколько часов ты налетал?
— Сотни, — ответил он. — Больше половины из них — ночью. В основном на Бленхеймах — именно им я всегда управлял, пока был дееспособен.
— На чем учился? — спросила Мэдди.
— Энсоны. Поначалу были еще Лизандеры.
Он пристально наблюдал за ней поверх чашки с кофе, словно она проводила собеседование, а он ждал, что его примут на работу. Конечно, это было не ее дело, да и полномочий у нее явно не хватало. Но она множество раз сажала Лизандеры на специальных аэродромах КВС и один раз даже ночевала в увитом плющом коттедже для Лунной эскадрильи, скрытом в маленьком лесу на краю обычного аэродрома (больше некуда было ее поселить, потому ее тщательно отделили от остальных посетителей). Она имела некоторые представления о том, как тяжело было находить и обучать пилотов специализированным эскадрильям. Требовались сотни часов ночных полетов, беглый французский, и из-за того, что они проводили столь секретные операции и не могли в открытую рекрутировать пилотов, приходилось брать только добровольцев.
|
|
|
У Мэдди было правило, касающееся помощи другим, которое она называла «Принцип аэродрома». Суть его проста. Если кому-то нужно было добраться до летного поля и ты могла помочь им в этом, не важно, на Энсоне, мотоцикле, пони или верхом на свинье, всегда следовало оказать услугу. Потому что в один прекрасный день тебе самой нужно будет добраться до аэродрома. Кто-то подбросит тебя, и долг будет уплачен.
Сейчас, разговаривая с Джейми, Мэдди думала обо всем том, что Димна Уитеншоу говорила или делала для Мэдди, о том, что для Димны ничего не значило, но что в корень изменило жизнь Мэдди. Она знала, что никогда как следует не отблагодарит Димну; но сейчас, следуя Принципу аэродрома, Мэдди был дан шанс оказать услугу, меняющую жизнь.
|
|
|
— Ты должен подать прошение о переводе на Специальные операции, — сказала Мэдди Джейми. — Думаю, у тебя есть все шансы попасть туда.
— Специальные операции? — эхом отозвался Джейми, точно так же, как Мэдди эхом вторила Тео Лайонс несколько месяцев назад.
— Секретные миссии, — сказала Мэдди. — Работа на коротких взлетных полосах, ночные приземления. Лизандеры, иногда Хадсоны. Эскадрилья небольшая. Подай добровольное прошение в отдел Спецопераций, а если тебе нужны рекомендации, то поговори с...
Имя, которое она назвала Джейми, было позывным одного офицера разведки, который завербовал меня.
Быть может, это был самый отчаянный поступок в ее жизни. Мэдди могла только догадываться, кем он был. Но она вспомнила его имя — или, скорее, имя, которое он использовал, когда угощал ее виски в Зеленом Человечке — и она несколько раз видела его на засекреченном аэродроме (ему казалось, что его легко не заметить). Множество странных штатских лиц приходило на аэродром и уходило с него, но большинство из них Мэдди ни разу в жизни не видела, и встреча с тем, кого она знала, показалась ей очень странным совпадением.
|
|
|
(Чертов макиавеллиевский[44] английский разведчик играет в Бога.)
Джейми вслух повторил имя, чтобы запомнить его, и наклонился, чтобы присмотреться к Мэдди в свете пламени, пробивающегося через широкую решетку библиотечного камина.
— Откуда, черт подери, ты узнала это?
— «Беспечные разговоры стоят жизней», — сурово ответила Мэдди, и Поббл, Потерявший Пальцы На Ногах, рассмеялся, потому что в этот момент она была так похожа на его маленькую сестренку. То есть младшую сестренку. (То есть меня.)
Как бы я хотела остаться с ними, в библиотеке Замка Крейг, на всю ночь. Позже Мэдди уснула в моей кровати (мама всегда застилала их свежими простынями, просто на всякий случай). Из-за открытого окна было холодно, но, как и мама, и миссис Дарлинг, Мэдди оставила окно нетронутым, тоже на всякий случай. Хотелось бы описать мою спальню, но сегодня я должна закончить пораньше, чтобы фон Линден подготовил меня к завтрашнему интервью для радио. В любом случае, моя спальня в Замке Крейг, Крейг-касл, не имела ничего общего с войной.
Чертово интервью для радио. Сплошь ложь, вранье и чертов блеф.
Ормэ, 20 ноября 1943
Я должна использовать все отведенное мне время, чтобы сделать собственные заметки по поводу вчерашнего интервью — страховка, на случай, если фактическое вещание не совпадет с тем, которое помнит фон Линден. Я так или иначе написала бы про него, но, ЧЕРТ ПОБЕРИ, КОГДА МНЕ ЗАКАНЧИВАТЬ МОЮ ДИССЕРТАЦИЮ ПО ИЗМЕНЕ РОДИНЕ?
|
|
|
Они действительно приложили усилия, пытаясь привести меня в презентабельный вид, словно я снова была дебютанткой, которую должны были представить Королю Англии. Было решено (не мною), что в своем пуловере я выгляжу слишком тощей и бледной, к тому же, немного ободранной, поэтому они выстирали и выгладили мою блузу и на время вернули мне серый шелковый платок. Я была поражена тем, что они сберегли его — думаю, мои вещи были частью моего досье, и они все еще пытались отыскать неразгаданный код в узоре шарфа.
Мне позволили собрать волосы, однако пришлось приложить много усилий, чтобы закрепить прическу, поскольку мне все еще не доверяли шпильки. В конце концов, мне разрешили использовать ОГРЫЗКИ КАРАНДАШЕЙ. ГОСПОДИ, до чего же они жалкие. Плюс ко всему, мне разрешили самостоятельно управиться с волосами, потому что: А) Энгель не могла заставить их не выбиваться из пучка; Б) ей не удалось спрятать карандаши так хорошо, как мне. И даже после замачивания пальцев в керосине в течение часа (кто знал, что керосин такая всесторонняя вещь?) они не смогла вывести грязь из-под моих ногтей. Но, как казалось мне, это лишь прибавило убедительности истории о стенографистке. Кроме того, поскольку мои руки воняли керосином, мне разрешили вымыться милым кремовым кусочком странного американского мыла, который держался на плаву, если его уронить в воду. Откуда оно такое взялось? (Если не брать во внимание очевидное «американское»). Оно выглядело как мыло в отелях, но обертка была на английском, поэтому оно явно не отсюда.
Ш д М, Шато-де-Мистери
Энгель поработала над моими ногтями. Мне не позволили сделать это самой, потому что я могла кого-то ранить пилочкой. Она была так жестока, как только могла, чтобы не пустить кровь (ей удалось довести меня до слез), однако в целом маникюр был идеальным. Уверена, под этой личиной злостной немки, которую она использовала для Гестапо, скрывалась небывалая модница.
Они усадили меня за стол с мозаикой, перед стопкой фиктивных документов, над которыми я должна была работать — найти оптимальную связь французской железной дороги и расписания рейсов автобусов и составить их перечень на немецком. Когда привели журналистку, я встала, нацепив искусственную улыбку, и пересекла старинный персидский ковер, чтобы поприветствовать ее, чувствуя себя в роли Секретаря на премьере пьесы Агаты Кристи «Алиби».
— Джорджия Пенн, — представилась диктор радио, протягивая мне руку. Она была примерно на фут выше меня и ходила с тростью, сильно прихрамывая. Такая же старая, как фон Линден, огромная, громкая и дружелюбная — словом, типичная американка. Она работала в Испании во времена Гражданской войны в качестве иностранного корреспондента и попала под влияние Республиканцев, отсюда и профашистские настрои. На деле же она жила в Париже и вела радиопрограмму под названием «Нет места лучше дома», полную джазовых мелодий, рецептов пирогов и недвусмысленных намеков на то, что если вас разместили на крейсер в Средиземном море, то ваша девушка, оставшаяся в Штатах, наверняка вам изменяет. Этот бред попадал в эфир раз за разом, чтобы навести тоску на американских солдат. Видимо, Янки слушали что угодно, если там была приличная музыка. Би-би-си оказался слишком серьезным для них.
Я пожала руку этой предательнице и отстраненно сказала по-французски, чтобы нас мог понимать Гауптштурмфюрер, который не знал английского:
— Боюсь, я не могу назвать своего имени.
Она оглянулась на фон Линдена, который стоял позади нее.
— Почему? — спросила она у него. Она была даже выше фон Линдена, и в ее французской речи были те же долгие, звонкие американские гласные, что и в ее английском. — Почему я не должна знать ее имени?
Она окинула меня взглядом со своей колоссальной высоты. Я поправила шарф и приняла привычную позу святого, пронзенного стрелами — руки свободно связаны за спиной, одна ступня немного впереди другой, ноги слегка согнуты в коленях, голова склонена.
— Ради моей безопасности, — сказала я. — Я не хочу, чтобы мое имя стало известно.
Какая ЖАЛОСТЬ. Хотелось бы сказать ей: «Я стану прахом "Ночи и Тумана"...» — не знаю, что она делала бы с такого рода информацией. Мне даже не разрешили сказать ей, в каком военном подразделении я служу.
Фон Линден усадил меня рядом с мисс Пенн, подальше от стола, где, как предполагалось, я работала. Энгель, как подчиненная, осталась стоять. Мисс Пенн предложила сигарету фон Линдену, который с презрением от нее отмахнулся.
— Можно? — спросила она, и когда он из вежливости пожал плечами, журналистка взяла одну сигарету себе и предложила еще одну мне. Руку на отсечение даю, Энгель была бы не прочь покурить.
— Тысяча благодарностей, — сказала я. Фон Линден не отреагировал. О, мой дорогой Гауптштурмфюрер! Какой же вы ублюдок!
Она подкурила сигарету и на своем бойком, простеньком французском объявила:
— Я не хочу тратить свое время, слушая всякую пропаганду. За время работы я достаточно об этом узнала. Буду с вами откровенна — я ищу истину. Же шерше ля верите[45].
— У вас ужасный акцент, — ответила я, тоже по-французски. — Не могли бы вы повторить на английском?
Она повторила — не приняв это за оскорбление, очень серьезно, выдыхая клубы дыма:
— Я ищу правду[46].
Чертовски хорошо, что он позволил мне взять сигарету, потом что в ином случае не знаю, как бы мне удалось скрыть тот факт, что каждый из нас готов выложить ей свою собственную ЧЕРТОВУ ВЕРСИЮ ЛЖИ.
— Истину, — по-английски уточнила я.
— Истину, — согласилась она.
Энгель прибежала на помощь, поднося блюдце (вместо пепельницы). Я выкурила всю сигарету за пять-шесть глубоких затяжек, придумывая ответ.
— Правда, — произнесла я по-английски и выдохнула все до последней молекулы никотина и кислорода из легких. — Истина — дочь времени, а не власти. Прежде всего, она — это и есть вы. — Признаюсь, я немного косноязычна. — Верити! Ведь я — ее душа. — Я расхохоталась до того сильно, что Гауптштурмфюреру пришлось покашлять, чтобы напомнить мне о самоконтроле. — Я — душа истины, — повторила я. — Je suis l’ésprit de vérité[47].
Джорджия Пенн сквозь табачный туман любезно передала мне то, что осталось от ее сигареты.
— Ну, слава богу, — по-матерински сказала она. — Значит, я могу верить в то, что вы будете предельно честны, отвечая на вопросы... — Она оглянулась на фон Линдена. — Вы знаете, как называют это место?
Я вздернула брови, пожав плечами.
— Шато де Борро, — сказала она. Я снова рассмеялась, пожалуй, слишком громко, скрестила ноги и уставилась на запястья.
(Как видите, это каламбур — Шато де Бордо, Шато де Борро — Замок Бордо, Замок Палачей.)
— Нет, о таком я не слышала, — призналась я. Действительно не слышала, возможно, потому что большую часть времени была в изоляции. Теперь понимаете, насколько отвлечена я была, что даже не додумалась до этого сама? — Что ж, как видите, моя голова все еще на месте.
Она секунду внимательно на меня смотрела — всего секунду. Я натянула юбку на колени. Затем она деловито достала блокнот и ручку, пока бледный мальчик-на-побегушках-у-Гестапо не старше двенадцати лет наливал коньяк (КОНЬЯК!) для троих (всего для ТРОИХ — ф.Л., Дж.П. и МЕНЯ — не для Энгель) из хрустального графина в бокалы размером с мою голову.
В этот самый момент я стала до того недоверчивой к каждому в этой комнате, что даже не могла вспомнить, что должна была сказать. «Алиби, алиби», — крутилось у меня в голове. Что-то не так, я не понимаю, что происходит, он хочет усыпить мою бдительность, это новая уловка. Интересно, а нас подслушивают? И почему они разожгли огонь, а не включили люстру? Говорящий какаду тоже причастен?
Погодите, погодите, погодите! Что еще им от меня нужно? Я РАССКАЗАЛА ГЕСТАПО ВСЕ, ЧТО ЗНАЛА. Я неделями выкладывала им информацию. Соберись, тряпка, ты Уоллес[48] и Стюарт[49]!
Вот тут я затушила сигарету о собственную ладонь. Никто не заметил.
К черту правду, яростно сказала я сама себе. Я хочу еще одну неделю. Еще неделю, и я ее получу.
Я спросила, не могли бы мы беседовать на английском; казалось естественнее говорить с американкой по-английски, а поскольку Энгель могла переводить, Гауптштурмфюрер не возражал. Поэтому теперь дело было за мной — нужно устроить им шоу.
Он не хочет, чтобы я рассказывала ей про коды, которые я ему выдала — особенно стоит умолчать те, хм, особенные обстоятельства, когда я была на грани смерти и буквально выкашливала их — и про то, что одиннадцать кодов были обнаружены в Лизандере Мэдди, сгоревшем во время аварии. (Во время пыток они показывали мне фото. Часть, на которой была изображена кабина пилота, показали позже. Думаю, это стоит упомянуть, не вдаваясь в детали.) Я не до конца понимаю логику того, что можно или нельзя рассказывать для американского радио, поскольку, если постараться, она могла у любого в Ормэ узнать про эти уничтоженные коды, однако, скорее всего, Британская Разведка еще не знает об этом и Гестапо просто играют в радиоигры, пытаясь воспроизвести взломанные коды и частоты с помощью одного из захваченных ранее набора шифров.
(Думаю, я должна была написать про эти фотографии, да только я не могла — буквально не могла — их показывали в те дни, когда у меня не было бумаги. А сейчас уже поздно.)
Я рассказала, что была радисткой, высадилась здесь с парашютом в гражданской одежде, чтобы не привлекать внимания, и была поймана из-за культурологической оплошности — мы немного поболтали о трудностях бытия иностранца и попытках приспособиться к французской повседневности. Энгель с умным видом кивала в знак согласия, но не потому, что слушала меня, а потому, что так делал фон Линден.
Ох, сколь странной была эта война, мирабиле дикту[50] — крошечный шотландский радио-набор на ножках, то есть радист, все еще залечивает маленькие, скрытые, неприятные краткие замыкания, случившиеся во время нечеловеческих пыток — все еще умеющая держать лицо, сидит под венецианской люстрой с американкой Пенн, немкой Энгель и фон Линденом, попивая коньяк и обмениваясь жалобами на французском!
Однако ситуация производила правильное впечатление — мы все нашли общую тему.
Затем Пенн отметила, что английскому Энгель, должно быть, обучалась где-то на среднем западе, из-за чего на долгий момент мы все лишились дара речи. Энгель призналась, что в течение года была студенткой Университета Чикаго (где изучала ХИМИЮ. Не думаю, что когда-либо встречала настолько впустую потраченный талант.) Пенн попыталась заставить ее сыграть в Узнавание, но единственным человеком, с которым они обе были знакомы, оказался Генри Форд, которого Энгель встретила на благотворительном ужине. Американские знакомые Энгель сплошь были респектабельными про-немцами, в отличие от знакомых Пенн. Они пребывали в Чикаго в разное время — Пенн обосновалась в Европе с начала тридцатых годов.
Фрёйлин Анна Энгель, Ж-Т — Женщина-тайна
Мы рассмотрели переведенные мною расписания автобусов и повосхищались автоматической ручкой Монблан фон Линдена, которой я писала. Пенн спросила, волнуюсь ли я на счет предстоящего «суда».
— Это всего лишь формальность. — Я не смогла справиться с жестокостью внутри себя. — Меня застрелят. — В конце концов, она просила быть честной. — Я военный агент, пойманный на вражеской территории в гражданской одежде. То есть шпион. Даже Женевская конвенция не в силах защитить меня.
Какое-то время она молчала.
— Идет война, — добавила я, напоминая ей.
— Да. — Она сделала какие-то пометки в блокноте. — Что ж, вы очень храбры.
КАКАЯ ЧУШЬ!
— Что можете сказать от имени других заключенных?
— Мы не часто видим друг друга. — Вот тут пришлось изворачиваться. — Точнее, не часто говорим. — Я видела их, к тому же слишком часто. — Вам провели экскурсию?
Она кивнула.
— Здесь очень мило. Во всех комнатах чистое постельное белье. Правда, слегка по-спартански.
— И отапливают хорошо, — желчно сказала я. — Это здание было отелем. Ни должного тебе подземелья, ни сырости, ни страдающих от артрита.
Должно быть, они показали ей комнаты, в которых жили дневальные — может, даже посадили туда несколько заключенных в качестве манекенов. Гестапо оборудовали первый этаж и два мезонина для собственного проживания и кабинетов, и эта часть здания поддерживалась в прекрасном состоянии. Настоящих узников держали на трех верхних этажах. Когда ты как минимум в сорока футах над землей, сбежать в разы тяжелее.
Пенн выглядела удовлетворенной. Она судорожно улыбнулась фон Линдену и сказала по-немецки «Спасибо вам» — очень авторитетно и формально, затем на французском продолжила выражать ему благодарность за столь уникальную и необычную возможность. Думаю, она и у него взяла интервью, отдельно от меня.
Затем она наклонилась ко мне и доверительным тоном спросила:
— Могу я чем-то вам помочь? Прислать вам что-нибудь, какую-то мелочь? Для женщин?
Я ответила, что нет необходимости. С этим у меня не было проблем, к тому же все равно они все отберут. Так ведь? Я не знала. Согласно Женевской конвенции, военнопленным разрешалось отправлять разные полезные вещи — сигареты, зубные щетки, фруктовые кексы со спрятанными в них ножовками. Но, как я только что заметила, Женевская конвенция не имела ко мне ни единого отношения. «Ночь и Туман», туман и ночь. Брррр. Насколько знает Джорджия Пенн, у меня нет имени. Кому она будет слать посылки?
Она переспросила.
— Вы не?..
Это был довольно необычный разговор, как вы могли подумать — мы обе говорили шифрами. Не военными, не шифрами разведки или Сопротивления — обычными женскими шифрами.
— У вас нет?..
Уверена, Энгель была в состоянии заполнить пробелы.
«— Могу я отправить вам женские мелочи (прокладки)?
— Нет, спасибо, у меня нет (месячных).
— Вы не (беременны)? Вас не (насиловали)?»
Насилие. Вот что они сделали бы, будь у меня менструации. В любом случае, формально говоря, меня не насиловали.
Нет, у меня просто наступила менопауза.
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 130; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!