У меня удостоверение личности Джули. 9 страница
Он никогда не улыбался, не хмурился, не показывал каких-либо эмоций. Я чувствовала, как пылало мое лицо. Ну почему я не упустила тот грубый, грязный сарказм о выборе между поваром и инквизитором? Я не могла сказать, что творится в его голове. Он нежно перебирал мои волосы.
Затем он произнес лишь одно слово. Оно звучало одинаково и на английском, и на французском, и на немецком. Керосин.
И оставил меня, закрыв дверь. Я хотела бы написать что-то героическое и вдохновляющее, прежде чем полыхну как спичка, но я слишком глупа и до смерти напугана, чтобы думать. И не могу даже вспомнить ни одной чужой незабвенной цитаты. Интересно, что сказал Уильям Уоллес, когда его привязали к лошадям, что четвертовали его. Могу думать только о последних словах Нельсона: «Поцелуй меня, Харди».
Ормэ, 17 ноября 1943
Мне помыли голову. Именно для этого им нужен был керосин. ПЛАМЕННЫЙ ПЕДИКУЛЕЗ. Теперь я взрывоопасно воняю, но зато у меня нет гнид.
Ровно после того как ушел Гауптштурмфюрер, раздались звуки авианалета и все, как обычно, бросились в укрытия. Я сидела, рыдала и два часа ждала, как и в те две недели допросов, умоляя Бога и КВС попасть в цель, с чем им НИКОГДА НЕ ВЕЗЛО. После того как налет закончился, никого не было еще час. ТРИ ЧАСА никто не говорил мне, что происходит. Я ожидала, что ф.Л. будет надеяться, что в состоянии паники я напишу нечто более полезное, вроде последнего обращения, да только я отчаянно пыталась развязать ноги так, чтобы стул подо мной не рухнул. Само собой, я не могла писать в таком положении (а звать на помощь даже не думала). В итоге несколько человек, вошедших в камеру, обнаружили мои бешеные попытки притвориться перевернутой черепахой.
|
|
|
Мне удалось переместиться вместе со стулом к двери и подготовить засаду, в результате чего два пришедших за мной охранника оказались сбиты с ног. Фон Линден уже, должно быть, достаточно хорошо меня знает, чтобы понимать, что я не встречусь лицом к лицу со своей казнью без боя.
Когда они усадили меня обратно за стол, пришел фон Линден и положил передо мной одну-единственную белую таблетку. В душу закралось подозрение. Понимаете ли, я все еще думала о казни.
— Цианид? — со слезами спросила я. Это был бы очень гуманный способ покинуть сей бренный мир.
Но, как выяснилось, это была не таблетка для самоубийства, а как раз наоборот. Аспирин.
Как и Энгель, он был внимателен. Дал мне еще одну неделю. Но удвоил рабочую нагрузку. Мы заключили сделку. Еще одну. На самом деле, я думаю, что от моей души уже не осталось ничего, что можно было бы продать, но мы нашли выход. У него имеется прикормленная американка — диктор радио, которая делает пропаганду нацизма для Янки, — она работает в Париже на Берлинскую службу радиовещания и изводит Гестапо в Ормэ в попытках взять интервью. Она хочет показать аудитории американских военных кораблей приукрашенную обстановку в оккупированной Франции, как обращаются с заключенными и как глупо и опасно, что невинные девушки Союзных сил вроде меня выполняют такую грязную работу, бла-бла-бла. Несмотря на ее лучезарные и легитимные полномочия, данные Третьим рейхом, гестаповцы из Ормэ не хотят говорить с ней, но фон Линден верит, что с моей помощью сможет произвести хорошее впечатление. «Я бы не оказалась здесь, если бы наше правительство не было столь беспощадно жестоким, — должна была сказать я. — Для сравнения вы можете увидеть, как гуманно обращаются немцы с захваченными агентами, увидеть, как я работаю в качестве переводчика, занимаясь нейтральным делом в ожидании суда». (Брехня — меня не отдадут под суд).
|
|
|
(После моей второй попытки сбежать, пока ждали фон Линдена, который должен был меня наказать, пара его недалеких подчиненных невзначай выболтали огромное количество административных тайн в моем присутствии, не догадываясь о том, что я понимаю по-немецки. Поэтому я знаю гораздо больше об их планах в отношении меня, чем должна. Я попадала под тошнотворную политику — «Ночь и Туман» — которая позволяла им делать все, что заблагорассудится, с людьми, представлявшими «угрозу безопасности», после чего они исчезали, действительно исчезали. Казнь проводили не здесь — они заставляли людей раствориться без следа «в ночи и тумане». Боже, я — узница «Ночи и Тумана». Эта информация столь секретна, что даже нигде не записана — напротив моего имени просто стоит пометка НТ. Если эта рукопись сохранится, они, вероятно, вычеркнут отсюда все, что я только что написала. Под директиву «Ночь и Туман» не попадают интервью для радиопередач, но гестаповцы и к такому готовы. Если что, они всегда могут четвертовать меня опосля и закопать останки в подвале).
|
|
|
Если я буду сотрудничать с пропагандистами, у меня будет больше времени. Если расскажу мрачную правду — мне конец. И скорее всего, конец американской ведущей, а вина за это ляжет на мои плечи.
Аспирин и керосин оказались частью операции «Золушка», программы, призванной превратить меня из лихорадочной, вшивой, психически неуравновешенной тюремной крысы в хладнокровного и уверенного пленного летного офицера, пригодного для интервью. Для пущей убедительности мне дали переводить записи самого Гауптштурмфюрера фон Линдена — прошлогодние заметки с именами (если он их знал), датами и, фу, некоторыми методами, которые использовали для добычи информации. О, мой Гауптштурмфюрер, вы гадкий немецкий ублюдок. Копию заметок нужно было сделать на немецком для К. О. (у него был Командующий Офицер!), другую — на французском для официальной отчетности. Меня заставили работать над французской. Немецкая же досталась Фрёйлин Энгель (она вернулась сегодня). Мы работаем вместе, используя кровью и потом добытые рецептурные бланки. И обе недовольны этим сотрудничеством.
|
|
|
Работа оказалась ужасающей и невероятно нудной. И с такими дотошными инструкциями, что мне хотелось карандашом выковырять глаза этим мужчинам. Краем глаза мне удалось заглянуть в уголок разума фон Линдена — не личную часть, а ту, которая отвечала за работу. И понять, что он хорош в своем деле — если, конечно, происходящее не сфабриковано с целью запугать меня. Вообще-то не думаю, что он настолько изобретателен — в отличие от меня, которая не притворяется, насочиняв бутафорную коллекцию из полудюжины записных книжек в переплетах из телячьей кожи, исписанных трагическими миниатюрами о ста пятидесяти обреченных шпионах и бойцах сопротивления.
Но он творческий человек в отношении своей науки — техник, инженер, аналитик. (Хотела бы я знать, кем он был до войны.) Его способы убеждения подбираются индивидуально для каждого, стоит ему только разобраться в характере человека. Эти три недели я провела впроголодь, в темноте, ожидая, когда что-нибудь да произойдет — должно быть, он наблюдал за мной, подобно ястребу, отслеживая мое молчание, крики, многочисленные вполовину успешные поползновения выбраться через окно, теплотрассу или вентиляцию, попытки взломать замок, задушить или кастрировать охранников и т. д. Наблюдал, как я стою на коленях, вся в слезах, и умоляю, слушая крики в соседней комнате. Следил, как я лихорадочно пытаюсь прикрыться волосами, когда дверь в камеру открывается и меня кто-нибудь видит (не всех допрашивают в кошмарном нижнем белье — эта особенная пытка отведена для самых скромных или самых тщеславных. А я как раз из последних).
В конечном итоге, обнаружить, что я не единственный Иуда, интернированный в оскверненных стенах этого отеля, было сущей отрадой. Полагаю, фон Линден был бы уволен, если бы его показатели успешности были столь жалкими. А теперь, к тому же, я подозреваю, что такую строптивую меня умышленно так унижают, дабы двукратно усилить мои страдания перед застенчивой, но благодарной аудиторией.
Я все еще выгляжу презентабельно. Они всегда были осторожны с руками и лицом, поэтому, когда я полностью одета, едва ли можно подумать, что я только что побывала в пекле — они сложили частично изуродованный набор кодов в гладкий блестящий ящик. Возможно, именно фон Линдену принадлежала идея использовать меня в своей маленькой пропагандистской кампании. И конечно же, я согласилась подыграть. Как он мог это узнать? Как мог быть уверенным с самого начала, еще до того, как я ему сказала? В том, что я соглашусь на все, пристрастившись к этой Большой Игре?
Ох, мой Гауптштурмфюрер, злобный немецкий ублюдок, спасибо за гагачий пух, который мне дали вместо отвратительного одеяла. Даже если это лишь часть временной схемы по моему восстановлению, все равно это блаженство. Половина наполнителя вылезла и пахнет сырым погребом, но все равно гагачий пух есть гагачий пух! Вышитое «ШдБ» свидетельствует о том, что одеяло — часть оскверненных запасов из прошлой жизни этого здания, ранее известного как Шато де Бордо. Порой я задумываюсь о том, что случилось с обстановкой отеля. Кто-то, должно быть, приложил немало усилий, чтобы вынести из комнат шкафы, кровати, туалетные столики и буфеты. Что они сделали со всем прочим — коврами, занавесками, лампами? Конечно, моей комнатушке не хватает Галльского шарма, кроме, разве что, довольно симпатичного паркетного пола, который большую часть времени я не могу видеть (как и во всех остальные комнатах заключенных, окна моей заколочены досками) и на котором холодно и жестко спать.
Лучше вернуться к работе — хоть я и купила себе дополнительную неделю, теперь у меня вдвое меньше времени днем для писания. Хотя сам день тянется дольше.
Я устала. Знаю, знаю. Спецотряд
Переправочный пилот
Мэдди вернулась в Оаквэй. Теперь там был отдел Вспомогательного Воздушного Транспорта, и Оаквэй стал самым большим центром тренировок по прыжкам с парашютом в Британии. Как пилот ВВТ, Мэдди была разжалована в гражданские, ей позволили жить дома и выдали пособие на бензин для мотоцикла, чтоб она могла добираться до аэродрома, а за расписки о переправе она получала две унции молочного шоколада «Кэдбери».
Мэдди наконец оказалась в своей стихии. И было не важно, что небо изменилось — стало полосой препятствий, состоящей из аэростатов, канатов и рестрикций, военных самолетов и зачастую ужасной погоды. Мэдди была в своей среде обитания, а средой ей служил воздух.
Они заставляли выполнять фигуры пилотажа, которые ты впервые видел, следили за тем, как взлетаешь и садишься, и, вуаля, ты готов управлять самолетом третьего класса (легкие, с двумя двигателями), а за штурвал второго класса (тяжелые самолеты с одним двигателем) сажали пилотов, даже не глядя. Мэдди рассказывала, что они должны были сделать тридцать тренировочных полетов вдоль и поперек страны, запоминая пути, чтобы суметь летать без карт, но она обошлась всего двенадцатью, потому что приходилось слишком долго ждать подходящей погоды, а они хотели, чтобы она приступила к работе. Каждую неделю погибал один пилот ВВТ. Они не попадали под вражеский огонь, нет. Они летели без радио и вспомогательной навигации в ту погоду, которая для бомбардировщиков и боевых самолетов была признана «нелетной».
Поэтому Мэдди в первый день работы заглянула в лачугу, которую пилоты ВВТ шутливо называли Столовой.
— Тут, около Лизандера, указано твое имя, — сказал ей новый директор, указывая на доску со списком самолетов, которые нужно было переместить.
— Правда, что ли? — Все засмеялись над ней. Но не злобно.
— Никогда не летал на таких, а ты? — спросил голландец, бывший пилот Королевских Голландских Авиалиний, который знал север Англии почти так же хорошо, как и Мэдди, и совершал регулярные пассажирские перевозки со времен открытия Оаквэй.
— Ладно, — вздохнул директор. — Том и Дик переправляют Уитли до Ньюкасла. А Гарри тогда заберет Ураган. Таким образом, Энсон и Лизандер остаются дамам. Джей заберет Энсон.
— Куда доставят Лизандер?
— В Элмтри, на ремонт. Неисправный стабилизатор штурвала. Вполне летабельный, но придется все время держать штурвал прямо.
— Справлюсь, — сказала Мэдди.
Не очень безопасная работа
Накануне они дали ей очень четкие инструкции по навигации, поскольку поломка самолета не позволяла ей лететь со свободными руками. Она не сможет подтасовать карты согласно маршруту. Целый час она изучала заметки пилота (детальные инструкции, которые давали тем, кто мог управлять только одним типом самолетов), после чего ударилась в панику из-за того, что упускала хорошую погоду. Сейчас или никогда.
Наземный экипаж пришел в ужас от новости, что сломанным Лизандером будет управлять девушка.
— Да ей силенок не хватит. Взлетев, эта малышка не сможет удержать ручку аж до посадки. Даже не знаю, кто сумел бы.
— Кто-то же посадил его здесь, — заметила Мэдди. Бланк работы уже был у нее на руках, и она хотела вылететь, пока еще видны Пеннины. — Смотрите, я просто вручную переключусь на нейтральную, прежде чем взлететь. Проще простого...
Она аккуратно поправила хвост, встала и вытерла руки об слаксы (темно-синие, с голубой рубашкой Воздушных Сил, темно-синей туникой и кепкой).
Механики все еще хмурились, хоть и перестали покачивать головами.
— Похоже на летающую глыбу, — сказала Мэдди. — Придется держать высоту, а садиться медленно, осторожно и плавно. Лететь буду быстро, где-то восемьдесят пять узлов скорости, и автоматические закрылки будут открыты. Вроде бы не сильно ветрено. Все должно быть хорошо.
В конце концов, один из механиков медленно, понимающе кивнул.
— Это сработает, парни, — сказал он. — Вижу, что сработает.
Первый полет Мэдди в ВВТ оказался тяжелым, но не пугающим; просто пришлось приложить немало усилий. Поначалу было трудно не обращать внимания на розетку прицела и пластины, фиксирующие устройство формирования изображений, переключатели бомб, которых у нее не было, и ключи к азбуке Морзе для радио, которое не работало...
Управляй самолетом, Мэдди. Шесть знакомых, дружелюбных циферблатов улыбались ей с приборной панели. Один из членов наземного экипажа убедился, что она знает, где найти рычаги выброса для аварийной посадки.
Погода играла ей на руку, но Лизандер сопротивлялся почти два часа. Пытаясь сесть в Элмтри, она недооценила длину посадочной полосы, которая ей понадобится. Запястья болели от усилий, которые она прилагала в попытках удержать штурвал достаточно, чтобы приземлиться, но Мэдди пришлось, не коснувшись земли, развернуться и попытаться снова, оставив в два раза больше посадочной полосы для приземления. Но в конечном итоге она сумела безопасно сесть.
Я говорю так авторитетно! Наверное, это непосредственный эффект аспирина. Представлю, будто мне дали Бензедрин[41]. (Но я до сих пор жажду кофе).
Мэдди, так же нуждаясь в кофеине, отправилась на поиски сэндвича в цеховскую столовую и наткнулась на еще одного пилота-перегонщика — высокого, с квадратным лицом, темными волосами, короче, чем у Мэдди, в темно-синей униформе и двумя золотыми полосками на погонах, оповещающими о том, что перед ней второй пилот. На мгновение Мэдди овладел ступор, и ей подумалось, что она, как Квини, видит призраков.
— Лайонс! — воскликнула Мэдди. Пилот оглянулся, нахмурился и неуверенно ответил:
— Бродэтт?
Тогда Мэдди поняла, что это не сын викария, который служил в Майдсенде до того, как сгорел заживо в Саут-Даунс прошлым сентябрем, а девушка, один в один на него похожая. Возможно, близняшка. Или просто сестра. Какое-то время они смотрели друг на друга в недоумении. Прежде они никогда не встречались.
Девушка задала ей вопрос:
— Откуда ты знаешь мое имя?
— Ты очень похожа на своего брата! Я служила вместе с ним в Майдсенде. Мы часто говорили о картах — он ведь никогда не танцевал!
— Точно Ким, — улыбаясь, сказала девушка.
— Он мне нравился. Мои соболезнования.
— Меня зовут Тео. — Она протянула руку Мэдди. — Работаю пилотом-перегонщиком в Старфилде.
— А мое имя ты откуда знаешь? — поинтересовалась Мэдди.
— Оно написано на доске назначений в радиорубке, — сказала второй пилот Лайонс. — Сегодня мы здесь единственные пилоты ВВТ. Они всегда сажают девушек за штурвал Лизандеров — парни хотят самолеты побыстрее. Сходи за сэндвичем. Ты выглядишь так, словно он тебе очень нужен.
— Я никогда раньше не управляла Лизандером, — сказала Мэдди, — да и не хочу больше. Этот чуть меня не прикончил.
— О, ты привезла тот, что с неисправным стабилизатором! Ужасно несправедливо, что они дали тебе поломанный Лиззи для первого раза. Тебе немедленно нужен исправный.
Мэдди взяла предложенную половину сэндвича — солонина из говядины, как обычно, прямо из консервной банки.
— Думаю, что нужен, — согласилась она.
— Сегодня мне нужно переправить один такой на его родную базу. Не высший приоритет, однако его отнесли к С-бланку, секретному и подотчетному. Я тоже сегодня первый день на работе.
— Да ты счастливица, это же Специальное Назначение КВС!
— Специальное что?
— Ты не хуже моего знаешь. Они вроде как внедряют тебя в обычную базу КВС, но после того, как ты два-три раза садишься там, то начинаешь догадываться, что к чему — маленькая флотилия Лизандеров, замаскированных в черный и камуфляж, все оснащены топливными баками для дальних перелетов, а взлетные полосы оборудованы электрическими лампами. Ночные приземления на короткие полосы...
Между ними повисло молчание. Франция, Бельгия, агенты Сопротивления, беженцы, беспроводное соединение и взрывчатые вещества, доставляемые в оккупированную нацистами Европу — об этом нельзя было говорить. Ты просто не имел на это права.
— Сажать Лизандер на их тренировочном поле — сплошное удовольствие. Полоса обрамлена маленькими желтыми флажками; можно играть в пилота Специального Назначения. Лизандер — мастер коротких приземлений. Его можно посадить даже в бабушкином саду.
Мэдди едва могла в это поверить, едва-едва сумев посадить ее первый Лиззи, пользуясь каждым доступным дюймом посадочной полосы.
Тео разорвала корку хлеба на кусочки и выложила три из них в виде перевернутой буквы Г, чтобы имитировать факелы, полыхающие на темном французском лугу.
— Вот что нужно делать... — Она быстро оглянулась, чтобы убедиться, что их не подслушивают. — Они всегда немного пугаются, когда из кабины пилота выпрыгивает девушка.
— Они встрепенулись, когда увидели меня сегодня утром!
— А как у тебя с навигацией? Они не разрешают отмечать этот аэродром на карте. Выучи координаты, прежде чем лететь, чтоб ты могла самостоятельно сориентироваться.
— С этим я справлюсь, — уверенно сказала Мэдди, и правда, сегодня утром она сделала практически то же самое.
— Будет весело, — с энтузиазмом повторила Тео, подбодряя ее. — Если они дадут тебе курс, это будет лучшее обучение в твоей жизни! Управлять сломанным самолетом в течение двух часов и в тот же день посадить исправный на двадцать ярдов — очень оперативно.
Итак, этот аэродром, аэродром Специального Назначения. Именно с него мы с Мэдди взлетели шесть недель назад. Тамошних пилотов называли Лунной эскадрильей — они летали при лунном свете и только. Расположение их аэродрома — один из самых охраняемых секретов, и, спасибо Господу, я не знаю ни его названия, ни малейших ориентиров местонахождения. Правда не знаю — несмотря на то, что я была там минимум пять раз, всегда добиралась туда с собственной базы в окрестностях Оксфорда, в темноте, иногда через другой аэродром, и я даже не знаю, в каком направлении мы отправлялись, чтобы туда попасть. Они делали это нарочно.
Их самолетам нужно было много обслуживания, поскольку они невероятно быстро изнашивались от посадок во тьме и полетов в огне зенитных установок. Позже Мэдди несколько раз переправляла поврежденные или уже отремонтированные самолеты с большего аэродрома в окрестностях, служившего для отвлечения внимания. Еще недавно она служила там в качестве пилота пассажирских самолетов для особенных пассажиров. Около дюжины довольно самоубийственно-невменяемых пилотов, прикрепленных к тому аэродрому, ознакомились с чрезвычайно умелыми посадками Мэдди на короткой полосе и знали, что прилетела именно она, еще до того, как она выходила из самолета.
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 125; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!