У меня удостоверение личности Джули. 15 страница
Было еще светло, когда мы приземлились на аэродроме спецопераций КВС. Луна взошла рано, в половине седьмого или около того, и в связи с передвинутым временем[57] пришлось ждать, пока стемнеет. Джейми — с позывным Джон — и Майкл в ту ночь были на вылете. Конечно же, их позывные были заимствованы из сказки про Питера Пэна. Это особое ночное предприятие прозвали Операцией Сириус[58], что казалось очень уместным. Направо второй поворот, и прямо, пока не настанет рассвет.
Как же мерзко говорить таким образом. Будто мы не знали, чем все закончится. Будто мог быть другой конец. Словно смотреть, как Ромео пьет яд. Каждый раз, видя это, ты обманываешь себя мыслью, что его девушка может очнуться и остановить его. Каждый чертов раз, видя это, хочется заорать: «Идиот, просто подожди минуту, и она откроет глаза! Эй, вы, мудилы, открывайте глаза, приходите в себя! Не умирайте хоть в этот раз!». Но всякий раз конец один.
Операция Сириус
Интересно, сколько стопок бумаги вроде моей лежат по всей Европе как единственное свидетельство наших молчаливых голосов, похороненное в картотеках и картонных коробках после нашего исчезновения — когда мы канем в ночь и туман?
Предполагая, что вы не сожжете все мои записи, когда закончите с ними, хотелось бы навеки запечатлеть в этой ловушке янтаря, насколько волнующе было оказаться здесь. Я перепрыгивала через трещинки в бетоне, выбравшись из Большой Гарпии, и вдыхала свежий октябрьский воздух, пахнущий дымом от горящих листьев и выхлопами двигателя, думая «Франция, Франция! Наконец, снова Ормэ!». Весь Крейг-касл лил слезы по Ормэ, когда немецкая армия захватила его три года назад — мы все бывали здесь раньше, приезжали в гости к бабушке, — а сейчас все вязы срубили на дрова и баррикады, фонтаны осушили, за исключением одного, из которого поили коней и гасили пожары, а розарий в память о моем дяде в Ласточкином Гнезде вскопали, расположив там бронетехнику. Придя сюда, я увидела лишь ряд гниющих мертвецов, свешенных с балкона центрального холла отеля. Зло повседневной жизни здесь было неописуемо, и в голове не укладывалось, что место, подобное Нацвейлер-Штрутгофу[59], именовали цивилизацией.
|
|
|
Понимаете, я говорю по-немецки, потому что люблю Германию. Что плохого в том, чтобы получить степень по немецкой литературе? Я читала ее, потому что мне нравилось. Германия — родина поэтов и мыслителей. А теперь я даже не увижу Германию, пока меня не сошлют в Равенсбрюк — никогда не загляну в Берлин, Кельн или Дрезден, не прогуляюсь по Черному Лесу, долине Рейна, вдоль голубого Дуная. НЕНАВИЖУ ТЕБЯ, Адольф Гитлер, эгоистичный ублюдок, прибравший к рукам Германию. ТЫ ВСЕ РАЗРУШИЛ
|
|
|
Черт с ним. Не стоило так отклоняться от темы. Я хотела вспомнить...
Как после ужина мой воздыхатель, то ли полицейский, то ли сержант, а может быть повар, варил нам настоящий кофе. Как Джейми и Мэдди лежали на коврике перед камином в гостиной и таращились в стеклянные глаза чучел лисиц и куропаток на каминной полке, как переплетались гладкие светлые волосы Джейми и неопрятные кудри Мэдди, пока ребята, склонившись над картой Джейми, вопреки всем правилам обсуждали маршрут в Ормэ. Как мы все вместе, столпившись у радио, слушали наш собственный код, который объявляли по Би-Би-Си, — «To us les enfants, sauf un, grandissent» — случайное сообщение, которое для нашего комитета во Франции было инструкцией о том, кого ждать этой ночью. Фраза была первой строчкой из «Питера Пэна». «Все дети взрослеют, кроме одного». Ожидайте обычных парней, за одним исключением — сегодня появится еще и девушка.
Как мы все, дрожа, сидели на деревянных стульях в саду Коттеджа и наблюдали за закатом.
Как мы все подпрыгнули, когда раздался телефонный звонок. Это была жена командира эскадрильи. Питер — это не настоящее его имя, Энгель, тупица несчастная. Питер встретился с женой за обедом, после чего отвез ее на железнодорожную станцию и практически тут же попал в автомобильную аварию, в которой переломал половину ребер и провалялся практически весь день без сознания. Его жена не могла узнать об этом раньше, поскольку сидела в поезде, который на три часа задержали, отдав приоритет проезда поезду с военными. Так или иначе, Питер в ту ночь во Францию не полетел.
|
|
|
Признаюсь, именно мне принадлежала идея найти ему замену. После того как сержант повесил трубку, все ахнули от ужаса, беспокойства и разочарования. Время от времени мы ворчали из-за опозданий Питера, но никто и не предполагал, что он не появится перед вылетом. А теперь стемнело, и Би-Би-Си дал объявление, и комитет во Франции ждал нас, и Лизандеры с полными баками топлива для дальнего следования стояли наготове, а их задние кокпиты были забиты оружием и радио. А Ева Зайлер, полная кофе, нервов и секретов, балансируя на каблуках, готовилась предстать в качестве связного Берлина с Лондоном в немецко-говорящей глубинке Ормэ.
— Мэдди может управлять самолетом.
У Евы Зайлер, или кем бы она ни представлялась в тот вечер, был авторитет, и присутствующие перевели внимание на нее. Они не всегда с ней соглашались, но внимание уделяли безоговорочно.
|
|
|
Джейми рассмеялся. Джейми, милый Джейми — возлюбленный связной, беспалый Поббл, рассмеялся, но твердо сказал:
— Нет.
— Но почему?
— Потому что! Плевать на правила, но она даже не сдавала экзамены...
— На Лизандере? — пренебрежительно сказала связная.
— Ночью.
— Она справлялась даже без радио и карты!
— Я не летала без карты, — осторожно поправила Мэдди, прижимая к груди свои заметки. — Это противоречит правилам.
— Ну, большую часть времени тебе не сообщают ни о конечном пункте, ни о возможных препятствиях, что в принципе одно и то же.
— Но она не летала во Францию ночью! — возразил Джейми и прикусил губу.
— Ты заставил ее лететь во Францию, — сказала его сестра. Джейми посмотрел на Мэдди. Мишель, подобная богине офицер спецопераций, которую приставили следить за сборами Квини, и сержант полиции КВС наряду с остальными агентами, вылетающими сегодня ночью, с интересом наблюдали за перепалкой.
Джейми выложил последний козырь:
— Некому дать разрешение на полет.
— Позвоните Чертовому Бессовестному Офицеру Английской Разведки.
— У него есть связи в Министерстве авиации. — Первый Офицер ВВТ Бродэтт сделала свой последний ход, тем самым спокойно его обыграв.
— Если это переправка людей, — сказала она, — я могу сама его утвердить. Дайте мне телефон.
И она позвонила своему офицеру, чтобы поставить его в известность о том, что ей велено переправить одного из частых пассажиров из отдела спецопераций КВС к «Засекреченной локации». И он дал ей разрешение на полет.
Ормэ, 24 ноября 1943
Он знает.
Ночь и туман, туман и ночь. Ева Зайлер будет гореть в аду. Ох, как бы я хотела знать, правильно ли поступила. Но я не понимаю, как закончить эту историю, не выдав секрета Евы. Я пообещала выложить ему каждую мельчайшую деталь. И, в конечном счете, я не могу представить, спасет ли мою участь, каковой бы она ни была, раскрытие ее личности.
Потому что позавчера я написала настолько много, что Гауптштурмфюрер фон Линден не успевал переводить, поэтому ему и Энгель (или кому-то вместо нее) пришлось продолжать даже после того, как меня заперли в камере с наступлением ночи. В тот день я едва уснула после допроса, а к трем часам ночи стало жутко холодно, но мгновенно оживилась, когда замки и болты моей двери начали издавать мерную череду щелчков и клацанья. Эти звуки всегда наполняли меня любопытной смесью дикой надежды и холодящего страха. Я не раз спала во время воздушных налетов, но когда дверь в мою камеру открывалась, я мгновенно была начеку.
Я встала. Стена была никудышной подпоркой, а волосы давно спутались. Но текущая по венам кровь Уоллесов еще заставляла встречать врага лицом к лицу.
Конечно же, это был фон Линден — я уж было хотела сказать «как обычно» из-за того, как часто он приходил ко мне потрепаться о немецкой литературе по окончанию работы. Думаю, это было небольшое баловство в его строгом распорядке дня — «Парцифаль»[60] перед сном, чтобы очистить разум от крови, заляпавшей обрамленные серебром уголки его черного воротника. Когда он стоял на пороге камеры, спрашивая мое мнение о Гегеле или Шлегеле, я не смела уделить ему меньше, чем всецелое мое внимание (хоть и предложила ему серьезнее относиться к более современным писателям, таким как Гессе и Манн. Как бы понравились тем его школярам в Берлине Нарцисс и Златоуст!).
Так что сей визит был не совсем неожиданным, разве что прошлой ночью он не походил на предыдущие — он весь горел. Эмоции и цвет его лица, его руки, заведенные за спину, чтоб я не видела дрожи (или чтоб не заметила кольца — я хорошо знала подобную тактику). Он распахнул дверь, освещая камеру лампами из комнаты для допросов, и недоуменно спросил:
— Ева Зайлер?
Он только узнал.
— Ты врешь, — обвиняюще бросил он. Но зачем мне врать о таком? Я Ева Зайлер. Ха-ха, хоть и не совсем.
Понимаете, меня удивило то, что он обо мне слышал, что, казалось, знал о деяниях Евы Зайлер. Бьюсь об заклад, это имбецил Курт Кифер, разливший на нее тарелку бобов, по возвращении в Париж растрепал о своих завоеваниях. Тьфу, что за нелепое предложение. А я ведь предупреждала, что он слишком глуп, чтобы быть двойным агентом, еще до того, как мы решили арестовать его.
Думаю, Ева была мастерицей в добыче информации, которую фрицы предпочли бы скрыть от британцев, возможно, она даже стала небольшой занозой в заднице Фюрера. Но я не думала, что фон Линден поймет, о ком я говорю (при большом желании можно было упомянуть ее даже раньше). В любом случае, удара я не пропустила — именно в этом заключается моя работа. Именно в этом я чертовски хороша. Дайте мне подсказку, всего одну подсказку, и я найду, как ее обыграть. Ты ходишь по лезвию ножа, парень.
Одной рукой я собрала волосы назад, дабы походить на строгую директрису, распрямила плечи и пристукнула пятками. Если не стоять вплотную к тому, кто выше тебя, можно попробовать понасмехаться. Я холодно сказала по-немецки:
— Какова возможная причина, по которой я могу притворяться связным Берлина с Лондоном?
— Каковы доказательства? У тебя нет документов, — на одном дыхании выпалил он. — Тебя поймали с бумагами на имя Маргарет Бродэтт, но ты не Маргарет Бродэтт, так с какой стати тебе быть Евой Зайлер?
Не думаю, что в тот момент он знал, с кем говорит — со мной или с Евой. (Он точно так же, как и я, в силу своей работы не спал ночами.)
— Так или иначе, все документы Евы Зайлер — подделка, — заметила я. — Они ничего не доказывают.
Я замолчала — сосчитала до трех — и подступила к нему ближе. Два крошечных шага, чтобы он почувствовал давление. Но не слишком близко, чтоб не смог воспользоваться своим ростом. Затем еще один шаг, чтоб он ощутил свое превосходство. Я отпустила волосы и посмотрела на него взглядом, полным уязвимости, — растрепанная, но такая женственная. Голосом, в котором читались удивление и боль, по-немецки спросила:
— Как зовут вашу дочь?
— Изольда, — тихо сказал он, опустив стены, и тут же покраснел.
Я схватила его за яйца, и он прекрасно это понимал. Я покатилась со смеху.
— Мне не нужны бумаги, — закричала я. — Не нужны доказательства. Не нужны иглы с током, ледяная вода, кислота или угрозы керосином! Я лишь задаю вопросы, а вы на них отвечаете! Что может быть более совершенным доказательством, чем тепло вашего голоса во время произнесения этого слова — Изольда? Я ведь радистка!
— Сядь, — приказал он.
— И что же думает Изольда о вашей работе на войне? — спросила я.
Он сделал последний шаг навстречу, теперь возвышаясь надо мной.
— Сядь.
Он запугивал, но я так устала быть наказанной за каждый свой маленький акт неповиновения. В ожидании расправы я послушно села, дрожа от макушки до пят (хоть он лично никогда и пальцем меня не тронул). Натянув одеяло до подбородка, создала иллюзию защиты.
— Изольда не повинна в моей работе, — произнес он. А затем добавил, но уже мягче:
— Isolde noch Im Reich der Sonne Im Tagesschimmer Noch Isolde… Sie zu Sehen, We lch Verlangen! Изольда моя, ты в царстве солнца! Ты все еще в дневном мерцанье! О, как жажду друга видеть!
(Это Вагнер, одна из арий умирающего Тристана. Не могу вспомнить их все.)[61]
У него был легкий, носовой тенор — такой красивый. Он ранил сильнее, чем пощечина, раскрывая всю иронию его жизни. И моей, моей, МОЕЙ — Изольда жила во свете дня и солнца, пока я задыхалась под покровом «Ночи и Тумана», от случайной несправедливости мира, от того, что я здесь, а Изольда в Швейцарии, от того, что Энгель не получает коньяк, а Джейми лишается пальцев. И Мэдди, ох, моя милая Мэдди...
МЭДДИ — я тонула в этом слове, задыхаясь от рыданий у его ног.
Он резко остановился. Присел и взглянул мне в лицо, не смея прикоснуться.
— Ева Зайлер, — выдохнул он. — Ты могла бы избавить себя от стольких страданий, признавшись в этом раньше.
— Но в таком случае я не имела бы возможности написать все это, — рыдала я. — Значит, оно того стоило.
— И для меня в том числе.
(Полагаю, Ева Зайлер — знатный улов! Он-то думал, что попал на очередную форель, а у него в руках оказался тридцатикилограммовый лосось, пытающийся сорваться с крючка. Возможно, он даже надеется на повышение.)
— Ты освободил меня.
Он выпрямился и учтиво склонил голову на бок. Почти что отдал честь. Наконец, он вежливо пожелал доброй ночи по-французски:
— Je vous souhaite une bonne nuit.
И снова я удовлетворила его скуку. Он захлопнул дверь за собой. Он прочел Веркора — прочел «Молчание моря»[62] — трактат французского Сопротивления, по моей рекомендации! Как иначе?..
У него могут быть неприятности из-за этого. Он завел меня в тупик. Полагаю, это взаимно.
—
На этот раз я точно знаю, на чем остановилась. Точно знаю, где мы были. Где была Мэдди.
В течение энного количества времени четыре разных человека проверяли книги назначений, парашюты и прочие бумаги. Провели инструктаж для Мэдди, сообщили, кого нужно будет подобрать на обратном пути, проверили карты и маршруты, дали ей позывной, которым необходимо было пользоваться, пока она не доберется до Франции (естественно, «Венди»). Сержант полиции попытался всучить ей револьвер. «Все пилоты подразделения берут оружие, направляясь во Францию», — на всякий случай уточнил он. Но она все равно отказалась.
— Я не в КВС, — сказала Мэдди. — Я гражданская. Это нарушение международного соглашения о вооружении гражданских лиц.
Поэтому он дал ей ручку — та называлась Этерпен — поистине удивительная вещь, не оставлявшая клякс и высыхавшая мгновенно. Он сказал, что они заказали тридцать тысяч таких для КВС, чтобы писать ими в воздухе (во время навигационных исчислений), и благодарный офицер КВС контрабандой вывез одну ручку из Франции для Питера, который отдал ее сержанту, а тот, в свою очередь, подарил ее Мэдди. Сержант велел отдать ее кому-то еще, когда она завершит свою миссию. Ручка ему очень нравилась.
Мэдди до смешного дивилась своей ручке. (Тогда я не оценила так понравившийся ей бесконечный запас быстросохнущих чернил, но теперь понимаю всю прелесть.) Ее также тешила мысль о том, что после успешной операции ручку нужно будет передать кому-то другому в качестве подарка — вариация принципа перевозок в ее работе. Она шепотом призналась своему пассажиру:
— В любом случае, я даже не знаю, как пользоваться револьвером.
Это утверждение было не до конца правдой, так как во время второй и третьей поездки в Крейг-касл Джейми научил ее стрелять, и она даже сумела подстрелить аж двух фазанов с двадцатого калибра Квини. Но Мэдди была... или есть? Ладно-ладно, была. Мэдди была слишком скромной.
— Готова немного попрактиковаться в приземлении? — обыденно спросила Мэдди у своего пассажира, будто Ормэ являлся рядовым пунктом назначения вроде Оаквэй. — Они зажгли ложные сигнальные огни на поле для тренировок. Я нечасто приземлялась ночью на освещенную полосу, поэтому мы спрыгнем туда, прежде чем отправиться дальше.
— Хорошо, — согласилась ее пассажирка. Не существовало ничего, что сейчас могло бы испортить им настроение — одна из них была на пути во Францию, а вторая вела самолет. Все было готово к отправке, кроме Квини, — сержант подал ей руку при подъеме по лестнице в хвостовой части самолета.
— Погодите, погодите! — Она бросилась к Мэдди. Мэдди выглядела напуганной. Какое-то время они стояли, обнимаясь, словно выжившие после кораблекрушения.
— Вперед! — сказала Мэдди. — Да здравствует Франция!
Союзное вторжение Двоих. Мэдди совершила три идеальные низкие посадки на освещенную полосу, но ее желудок начал выделывать кульбиты из-за того, что луна пропадала из виду, как бывало раньше, когда над Пеннинами портилась погода. Она установила курс на Францию.
Заградительные аэростаты Саутгемптона плавали в лунном свете подобно призракам слонов и бегемотов. Мэдди миновала серебристый пролив Те-Солент и остров Уайт, оказавшись над истерзанным войной Ла-Маншем. Гул двигателя смешался с голосами ее пассажиров, напевающих через интерком «Последний раз, когда я видел Париж».
— Вы слишком жизнерадостные, — грозно ворчала Мэдди. — Отнеситесь к делу серьезнее!
— Нам приказано все время улыбаться, — сказала Квини. — Это первый пункт в руководстве инструктора УСО. Ведь люди, которые улыбаются и поют, вряд ли замышляют контратаку. Если ты бродишь кругами с встревоженным видом, рано или поздно кто-то задумается, чем вызвана твоя тревога.
Мэдди ничего не ответила и после получаса полета над безмятежной, гладкой бесконечностью серебристо-черного Ла-Манша Квини вдруг спросила:
— О чем ты беспокоишься?
— Над Каном[63] облачно, — сказала Мэдди, — а в облаках виднеются проблески света.
— Проблески света?
— Какое-то розоватое мерцание. Возможно, молния. Может, стрельба. Или эскадрилья бомбардировщиков. Нужно немного изменить курс, чтобы обогнуть вспышки.
Забавно. Кого заботят вспышки в облаках? Но давайте-ка изменим курс. Ведь мы туристы. Альтернативный маршрут Мэдди пролегал через Нормандское побережье, прямо над Мон-Сен-Мишелем, островной цитаделью, сияющей в лунном свете и отбрасывающей длинные тени на пучину залива, который переливался словно пролитая ртуть. Лучи прожекторов пробежались по небу, но упустили серый Лизандер. Мэдди установила новый курс на Анже.
— По этому курсу лететь меньше часа, — сказала Мэдди своему пассажиру. — Ты что, до сих пор улыбаешься?
— Как идиотка.
После этого — трудно поверить, но да — полет был весьма скучным. Французская сельская местность была не такой захватывающей в лунном свете, как Ла-Манш, и после продолжительных попыток что-то рассмотреть в непроглядной тьме Квини уснула на полу кабины, свернувшись калачиком среди картонных коробок и спутанных проводов и положив под голову парашют. Это было похоже на сон в машинном отсеке мельницы — безгранично шумно, но поразительно размеренно. Последние несколько недель она была крайне взбудоражена, но в эту ночь все как рукой сняло.
Она проснулась от того, что ее внезапно отбросило в задний конец фюзеляжа, придавив одиннадцатью ящиками. Она не пострадала и не испугалась, но была крайне дезориентирована. В ее подсознании гремело эхо адского взрыва, ведь ее разбудил именно он, не удар. В иллюминаторы задней кабины бил оранжевый свет. Едва успев понять, что Лизандер в ужасающем кульбите устремился к земле, она потеряла сознание от усилившейся гравитации.
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 99; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!