У меня удостоверение личности Джули. 2 страница
Берил уже была готова подхватить бессознательное тело пилота. Вылезти из самолета для Мэдди было легче, чем ей туда взобраться — спрыгнул и все. Мэдди расстегнула шлем и очки пилота; они с Берил вдвоем прошли курсы оказания первой помощи и знали достаточно, чтобы убедиться, что раненый дышал.
Берил начала хохотать.
— Кто еще бестолочь! — воскликнула Мэдди.
— Это девушка! — рассмеялась Берил. — Девушка!
—
Берил осталась с девушкой-пилотом, а Мэдди уселась на Бесшумного Красавчика и поехала на ферму за помощью. Она нашла двух крупных парней ее возраста, которые разгребали коровий навоз, и жену фермера, перебирающую ранний картофель и проклинающую группу девочек, которые собирали огромный паззл на старом каменном полу кухни (было воскресенье — время вываривать белье). Отправили спасательный отряд. А Мэдди поехала на мотоцикле к подножию холма, в паб, где был телефон.
— Милочка, ей нужна медицинская помощь, — мягко сказала жена фермера, обращаясь к Мэдди. — Если она летела на самолете, то ей нужно в госпиталь.
Слова отдавались в голове Мэдди на протяжении всего пути к телефону. Не «Ей нужно в госпиталь, потому что она ранена», а «Ей нужно в госпиталь, потому что она вела самолет».
«Девушка-пилот! — подумала Мэдди. — Девушка, управляющая самолетом!»
Нет, поправила она себя, девушка не управляла самолетом. Она разбила самолет на пастбище.
Но сначала же она летела. Чтобы посадить самолет (ну или разбиться), нужно уметь управлять им.
|
|
|
Для Мэдди все казалось вполне логичным.
Она подумала, что никогда не разбивала свой мотоцикл, а значит, сможет справиться с самолетом.
Я знаю еще несколько типов самолетов, но сейчас в голову приходит только Лизандер. На таком самолете летела Мэдди, когда бросила меня здесь. На самом деле, предполагалось, что она посадит самолет, а не катапультирует меня в воздухе. Самолет загорелся в полете, и, пока его хвост пылал и она не могла им управлять, ей пришлось вышвырнуть меня, прежде чем пытаться приземлиться. Я не видела, как она упала. Но вы показывали мне фото с места происшествия, поэтому теперь я знаю, что она разбилась. Все-таки сложно обвинять пилота, когда ее самолет попадает под зенитный огонь.
Немного о британской поддержке антисемитизма
Большая Гарпия разбилась в воскресенье. На следующий день Берил вернулась к работе на мельнице. В горле образовался ком, и я задрожала от ненависти, такой черной и болезненной, что я залила полстраницы слезами, потому что поняла, что их больше нет, что Берил больше не сможет заполнять челноки и нянчить сопливых младенцев от какого-то пьянчужки из промышленного пригорода Манчестера. Конечно, то было в 1938 году, и к этому времени их уже разбомбили вдребезги, поэтому, скорее всего, Берил и ее детишки уже мертвы, от чего мои слезы ненависти кажутся очень эгоистичными. За испорченную бумагу я извинилась. Мисс Э. смотрела мне через плечо, пока я писала, и приказала больше не прерывать рассказ извинениями.
|
|
|
В течение следующей недели Мэдди со свирепостью Леди Макбет склеивала по кусочкам отрывки рассказа пилота. Девушку звали Димна Уитеншоу (запомнила, потому что имя такое дурацкое). Она была избалованной младшей дочерью какого-то сэра Уитеншоу. В пятничном выпуске вечерней газеты разразился шквал негодования, потому что, едва ее успели выписать из госпиталя, она уже пересела на другой самолет (Дракон — видите, какая я умная), пока Гарпию ремонтировали. Мэдди сидела на полу в дедушкином сарае возле обожаемого Бесшумного Красавчика, с которым приходилось много возиться, чтобы поддерживать его в пригодном состоянии, и боролась с газетой. Все страницы были усеяны статьями о том, что между Японией и Китаем грядет война, и о растущей вероятности войны в Европе. Крушение на фермерском поле Хайдаун Райз освещали на прошлой неделе; к пятнице уже не было снимков самолета, а только ухмыляющееся лицо летчицы, такое счастливое, обветренное и гораздо, гораздо симпатичнее, чем морда этого идиотского фашиста Освальда Моусли, чьи глаза с насмешкой смотрели на Мэдди с первой страницы. Мэдди закрыла его кружкой какао и задумалась над самым быстрым способом добраться до аэродрома Каттон-Парк. Расстояние было немалое, однако завтра снова наступало воскресенье.
|
|
|
На следующее утро Мэдди сильно пожалела, что не уделила истории Освальда Моусли немного больше внимания. Он приехал в Стокпорт, толкал речь перед памятником Святой Марии на окраине субботнего рынка, а его идиоты-последователи фашизма организовали марш в честь его приезда, начиная от мэрии и до самой Святой Марии, усложняя движение и создавая беспорядки. Тогда они еще не так кичились своими антисемитскими настроями, и этот марш, хотите верьте, хотите нет, был организован во имя мира и в попытках убедить всех, что нам нужно строить дружеские отношения с придурками-фашистами в Германии. Последователям Моусли больше не разрешалось надевать их безвкусные черные символические рубашки — теперь закон запрещал общественные шествия в одежде с политическим намеком, в основном для того, чтобы прекратить вызванные ими беспорядки, вроде их марша через еврейские кварталы в Лондоне. Но они все равно болели за Моусли. Его встречали счастливая толпа его приверженцев и разъяренная ненавистников. Женщины проталкивались через хаос в попытках сделать субботние покупки. Была полиция. Были животные — некоторые полицейский восседали верхом на лошадях, меж людей сновало стадо баранов, перекрыв путь повозке с молоком. Много собак. Да и котов, кроликов, кур и уток тоже было достаточно.
|
|
|
Мэдди не могла проехать по Стокпорт-Роуд. (Не знаю, как она на самом деле называется. Может быть, я даже права, поскольку это главная дорога, ведущая с юга. На мои указания полагаться не стоит.) Мэдди все ждала и ждала на краю бурлящей толпы, высматривая, как бы проехать. Спустя двадцать минут она начала нервничать. Сзади на нее уже налегали люди. Она попыталась вручную развернуть мотоцикл и куда-то сбежать.
— Ой! Осторожнее с мотоциклом!
— Простите! — Мэдди оглянулась.
Она оказалась среди толпы отморозков в черных рубашках с зализанными Бриолином[9] волосами, как у летчиков, хотя их должны бы были арестовать. Они радостно окинули Мэдди взглядом, уверенные в том, что она будет легкой наживкой.
— Отличный мотоцикл!
— Какие ножки!
Один из них хмыкнул, выпуская носом воздух.
— Какая...
Он использовал гадкое, грязное словечко, и я даже не буду заморачиваться написанием его, потому что вы все равно вряд ли знаете, что оно значит по-английски, а про французский или немецкий я вообще молчу. Этот мерзкий тип использовал его подобно кнуту, и его задумка сработала. Мэдди нацелилась передним колесом мотоцикла на него и пихнула его, однако тот схватился за руль между ее руками.
Мэдди поднажала. Некоторое время они боролись за мотоцикл. Но парень отпустил руль, и его друзья захохотали.
— Зачем такой девушке как ты такая большая игрушка? Где ты его взяла?
— В магазине, где же еще, по-твоему!
— Бродэтт, — сказал один из них. В этом конце города был только один такой магазин.
— Как же, продает мотоциклы евреям.
— А может, это еврейский мотоцикл.
Вы, наверное, не знаете, но в Манчестере и его закоптелых предместьях жило много евреев, и никто никогда не был против этого. Ладно, некоторые идиотские фашисты возражали, но, думаю, вы понимаете, что я имею в виду. В течение всего девятнадцатого века они съезжались сюда из Польши и России, а позже и из Румынии и Австрии — со всех уголков Восточной Европы. Магазин мотоциклов, о котором шла речь, последние тридцать лет принадлежал дедушке Мэдди. Дела у него шли достаточно хорошо для того, чтобы он мог обеспечить элегантной бабушке Мэдди такую жизнь, к которой она привыкла: жили они в большом старинном доме в Грув Грин на окраине города, и у них был садовник и горничная, которая приходила к ним каждый день. Во всяком случае, когда дедушкин магазин начали разносить в пух и прах, Мэдди неосмотрительно вступила с ними в перепалку, сказав:
— А у вас всегда одна мысль на троих? Или ты в состоянии справится в одиночку, если я дам немного времени на раздумья?
Они толкнули мотоцикл, и Мэдди упала вместе с ним. Потому что такие тупые фашисты были способны только на дедовщину.
Однако толпа вспыхнула возмущенными возгласами, и маленькая банда отморозков, рассмеявшись, ушла. Мэдди слышала гнусавый смех одного из парней, даже когда их спины стали неразличимы в толпе.
Люди, ранее сбивавшие ее с ног, кинулись на помощь — разнорабочий, девушка с коляской и ребенком, две женщины с корзинами. Они не вмешивались и не бросились защищать ее, но помогли Мэдди подняться и отряхнуть пыль, а разнорабочий с любовью пробежался рукой по крылу Бесшумного Красавчика.
— Вы целы, мисс?
— Красивый мотоцикл!
Это был ребенок. Его мать быстро сказала: «Ну-ка тише», потому что его слова могли услышать парни в черных рубахах, которые толкнули Мэдди.
— Отличный, — подтвердил мужчина.
— Он уже старый, — скромно сказала Мэдди, но ей было приятно.
— Краснощекие вандалы.
— Милочка, тебе бы прикрыть колени, — посоветовала одна из женщин с корзиной.
Раздумывая о самолетах, Мэдди твердила себе: «Погодите-погодите, тупые фашисты. Скоро у меня будет игрушка побольше этого мотоцикла».
Вера Мэдди в человечность была восстановлена, и девушка, протиснувшись через толпу, зашагала по глухим мощеным переулкам Стокпорта. Никого, кроме играющих в футбол детишек да измотанных старших сестер, которые уныло выбивали ковры и драили пороги, завязав волосы пыльными платками, пока их матери делали покупки. Клянусь, если буду думать о них еще хотя бы секундочку, то начну рыдать от зависти тому, что все они уже на том свете.
Фрёйлин Энгель снова бросила на меня взгляд через плечо и попросила перестать писать «идиотские фашисты», потому что ей казалось, что Гауптштурмфюреру фон Линдену это не понравится. Думаю, она немного боится Кэпа фон Линдена (кто может ее в этом винить), да и Шарфюрер Тибо, кажется тоже.
Расположение британских аэродромов
Не могу поверить, что вам нужно рассказывать об аэродроме Каттон-Парк в Элсмир Порте[10], потому что последние десять лет это самый загруженный аэропорт на севере Англии. Там же строят самолеты. До войны это был шикарный гражданский летный клуб, и в течение многих лет он носил звание базы Королевских военно-воздушных сил. Местная эскадрилья бомбардировщиков Королевских ВВС взлетала с этого поля с 1936 года. Вы не хуже меня знаете, а быть может даже и лучше, как они используют его сейчас (не сомневаюсь, он окружен аэростатным заграждением и зенитками). Когда Мэдди оказалась там в одну из суббот, какое-то время она просто туповато хихикала (ее слова), сначала стоя на стоянке среди самых дорогих машин, которые она когда-либо видела, а затем глядя в небо, тучи на котором разгоняла самая большая коллекция самолетов. Она прислонилась к забору, глядя вверх. Спустя несколько минут до нее дошло, что самолеты летят по определенной схеме, сменяя друг друга, приземляясь и снова взмывая в небо. Спустя полчаса она все еще наблюдала, но уже могла сказать, что один из пилотов — новичок, а его самолет всегда подскакивал на шесть футов вверх после контакта с землей и только потом он должным образом приземлялся. Другой пилот выписывал в воздухе абсолютно неимоверные фигуры высшего пилотажа, а еще один катал людей — круг по взлетному полю, пять минут в воздухе, после чего снова на землю, где он забирал свои два шиллинга и передавал очки следующему.
Это был огромный аэродром, который в столь непростое мирное время военные и гражданские летчики по очереди использовали как взлетную полосу, но Мэдди была непреклонна, поэтому последовала за указателями к летному клубу. Человека, которого искала, она встретила случайно, и то лишь потому, что Димна Уитеншоу была единственным пилотом, который праздно развалился на одном из шезлонгов, выстроенных в длинный ряд перед зданием клуба летчиков. Мэдди ее не узнала. Она не была похожа на ту гламурную девушку со страниц журналов, да и на бессознательную жертву в шлеме, какой она была в прошлое воскресенье, тоже. Димна также не узнала Мэдди, но радостно спросила:
— Хотите войте в штопор?
У нее был акцент, который говорил о деньгах и привилегиях. Почти как у меня, только без шотландской картавости. Возможно, не такой привилегированный, как у меня, но явно более денежный. Так или иначе, Мэдди тут же почувствовала себя служанкой.
— Я ищу Димну Уитеншоу, — сказала Мэдди. — Просто хотела узнать, как она после... после произошедшего.
— Она в порядке. — Элегантное создание мило улыбнулось.
— Нашла, — выпалила Мэдди.
— Она жива, — сказала Димна, протягивая апатичную, белокожую руку, которая, несомненно, никогда в жизни не меняла масляного фильтра (а мои белокожие руки меняли, чтоб вы знали, хоть и под строгим руководством), — и здорова. Она — это я.
Мэдди пожала ей руку.
— Присаживайтесь, — протянула Димна (представьте, что она — это я, выросла в замке и училась в швейцарской школе-интернате, только немного выше и не хнычет все время). Она указала в сторону пустого шезлонга. — Здесь полно места.
Она была одета так, словно вот-вот отправится на сафари, но все равно выглядела эффектно. В качестве развлечения она тоже давала частные уроки. Она была единственной женщиной-пилотом на весь аэродром и уж точно единственной женщиной-инструктором.
— Когда моя любимая Большая Гарпия поправится, я прокачу тебя, — предложила она Мэдди, а Мэдди, не привыкшая долго думать, спросила, может ли она увидеть самолет.
Его разобрали на части и переправили домой из Хайдаун Райз, и сейчас команда мальчишек и мужчин в засаленных спецовках в одной из мастерских работала над тем, чтобы собрать его воедино. У прекрасного двигателя Большой Гарпии (так говорит Мэдди; она немного рехнулась) только ПОЛОВИНА мощности мотоцикла Мэдди. Они разобрали его и щетками счищали куски дерна. Он лежал на клеенке, разобранный на тысячу блестящих кусочков. Мэдди сразу поняла, что пришла туда, куда нужно.
— Ох, могу я взглянуть? — спросила она. И Димна, в жизни не запятнавшая свои руки, тем не менее, смогла поименно назвать каждый цилиндр и клапан, лежавшие на полу, и разрешила Мэдди разукрасить новую ткань (над фюзеляжем, из которого она вылетела) смесью пластиковой жижи, которая пахла маринованным луком. Через час она ушла, а Мэдди осталась там и спрашивала, как называется каждая часть самолета и для чего она нужна, а механики дали ей проволочную щетку и позволили помочь им.
Мэдди сказала, что после этого, летая на Большой Гарпии Димны, всегда чувствовала себя в безопасности, потому что сама помогла собрать двигатель.
— Когда ты вернешься? — спросила у нее Димна поверх маслянистой чашки с чаем четыре часа спустя.
— Я слишком далеко живу, чтобы наведываться часто, — грустно призналась Мэдди. — В Стокпорте. В будние дни я помогаю дедушке в его офисе, а он покупает мне топливо, но я не смогу приезжать каждые выходные.
— Ты самая везучая девушка на свете, — сказала Димна. — Как только Большая Гарпия снова сможет летать, я перевезу оба самолета на аэродром в Оаквэй. Это прямо возле мельницы, на которой работает твоя подружка Берил. В следующую субботу в Оаквэй большой праздник, специально к открытию аэродрома. Я заберу тебя с собой, и ты сможешь посмотреть на выступление пилотов. Берил тоже может поехать с нами.
Я рассказала вам о расположении двух аэродромов.
Меня немного пошатывает, потому что никто не давал мне есть и пить со вчерашнего дня, а я писала девять часов. Так что я собираюсь рискнуть — швырнуть карандаш через стол и хорошенько покричать.
Ормэ, 9 ноября 1943
Ручка не пишет. Одни чернильные кляксы. Испытание это или наказание, но я хочу обратно свой карандаш.
[Примечание для Гаупштурмфюрера СС Амадея фон Линдена, перевод на немецкий:]
Английский летный офицер говорит правду. Чернила, которые ей дали, слишком густые и плохо затекали в перо ручки. Их развели, и я опробую их тут, чтобы убедиться, что они пригодны для письма.
Хайль Гитлер!
Шарфюрер СС Этьен Тибо
—
Ты — безграмотный предатель, Шарфюрер СС Этьен Тибо, Я — ШОТЛАНДКА.
Комедианты Лорел и Харди, то есть Мелкий-Сержантик Тибо и Дежурная-Стражница Энгель, очень радостно восприняли мою неудачу с плохонькими чернилами, которые нашел для меня Тибо. Краснощекому пришлось разводить их керосином. Его раздражала суматоха, поднятая мною из-за чернил, и, казалось, он не верил, что забилась ручка, поэтому я даже немного расстроилась, когда он ушел и вернулся с литром керосина. Я сразу поняла, чем наполнена жестянка в его руках, и мисс Энгель пришлось окатить меня из кувшина, чтобы я прекратила истерику. Сейчас же она с сияющим видом сидит за столом напротив меня и, снова закурив, стряхивает пепел в мою сторону, от чего я каждый раз подпрыгиваю, а она только смеется.
Вчера она была немного встревожена из-за того, что, по ее мнению, я выдала недостаточно фактов, чтобы меня можно было считать маленьким Иудой. Опять же, мне кажется, ее больше беспокоила реакция фон Линдена, потому что именно ей пришлось переводить ему мои россказни. Как выяснилось, он сказал, что это «интересный обзор ситуации в Британии в долгосрочной перспективе» и «любопытная точка зрения» (он немного проверял мой немецкий, пока мы говорили об этом). Кажется, он надеется, что я буду доносить на месье Лорел и Мадемуазель Харди. Он не доверяет Тибо, потому что тот — француз, и Энгель — потому что она женщина. Пока я пишу, мне дают воду (чтобы пить и останавливать мои истерики) и одеяло. За одеяло для моей ледяной комнатушки, Гауптштурмфюрер СС Амадей фон Линден, я без угрызений совести и малейших сомнений донесу даже на собственного героического предка Уильяма Уоллеса, Хранителя Шотландии.
Я знаю, что остальные заключенные презирают меня. Тибо показывал мне... не знаю, как это назвать — они заставляли меня смотреть — так сказать, показательный пример? Может быть, для того, чтоб напомнить, что мне еще повезло? После моей вчерашней истерики, когда я прекратила писать, и до того, как мне разрешили поесть, на обратном пути к моей камере Шарфюрер Тибо заставил меня остановиться и наблюдать, как снова допрашивают Жака. (Не знаю, как его зовут на самом деле; именно так все французские граждане называют друг друга в «Повести о двух городах»[11], да и ему подходит это имя). Этот паренек ненавидит меня. Не важно, что я точно так же привязана к собственному стулу струной от фортепиано или задыхаюсь от рыданий над его участью, всегда глядя мимо, кроме тех случаев, когда Тибо держит мою голову. Жак знает, да и все они знают, что я предательница, одна-единственная трусиха среди них всех. Никто из них не выдал ни одного важного элемента кода — не говоря уже об ОДИННАДЦАТИ НАБОРАХ — а про письменное признание я вообще молчу. Он плюет в меня, когда его тащат мимо.
— Маленький шотландский кусок дерьма.
Это так красиво звучит по-французски — p’tit morceau de merde écossaise. В одиночку мне удалось разрушить 700-летний крепкий альянс между Францией и Шотландией.
Есть еще один Жак — девушка, которая насвистывала «Храбрая Шотландия»[12] всякий раз, когда мы проходили мимо друг друга (моя камера находится недалеко от комнаты, в которой проводят пытки), или какой-то другой боевой гимн, связанный с моей родиной, но она тоже плюет в меня. Все они ненавидят меня. Не так, как Тибо, а как предателя-перебежчика, их соотечественника, который теперь хуже врага. А я и есть их враг, должна быть. Но не достойна даже презрения. Всего лишь маленький шотландский кусок дерьма.
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 119; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!