Между 6 и 10 августа 1926 года 6 страница

Ш. А.: Нет, в это я не верю. Это совершенно ложная идея. Это христианская доктрина и извращение Истины.

У.: Разве страдание не является очистительным началом?

Ш. А.: Не всегда: оно подразумевает подпадание под власть сил недуховного свойства, для самоочищения же вовсе не обяза­тельно подвергаться страданию.

У.: Люди в большинстве своем обращаются к духовной жизни после некоего потрясения.

Ш. А.: Да, в некоторых, хотя и не во всех случаях именно так и происходит. Человек может быть к чему-то привязанным, объект же привязанности его может внезапно исчезнуть, и тогда перед человеком может открыться совершенно новая страница жиз­ни. Спадает некая преграда, и тогда становится слышимым зов.

У.: Это означает то, что исподволь приготовления уже про­исходили, и выход на поверхность после потрясения совершился внезапно.

Зов к духовной жизни может снизойти к человеку столь же внезапно. Скажем, с Лэлэ это произошло так. Однажды он шел по дороге и вдруг услышал разговор двух рыбачек. Одна из них сказала: «Уже поздно, скоро станет темно; может и недоброе встретиться, поспешим-ка домой». И это неожиданно подтолкнуло его к духовной жизни.

Ш. А.: Подобные вещи происходят очень часто. Такие внешние события служат поводом или, скорее, основанием для того, чтобы человеку было даровано необходимое прикосновение, особенно в такой стране, как Индия, где атмосфера духовного окружает вас со всех сторон и достаточно малейшего касания для открытия человека духовному.

У.: Вы считаете, что в Индии обретение жизни в духовности происходит легче, чем в других странах?

Ш. А.: Это — не мое мнение, это — факт. Поскольку мы про­делывали эту работу уже четыре или пять тысяч лет, все прошлое наше наполнено замечательной жизнью, так что малейшего прикос­новения достаточно для открытия человека духовному, если человек обладает чем-то таким, что может представить необходимый для этого материал.

У.: Почему же в Европе, по сравнению с Индией, сложнее вести духовную жизнь?

Ш. А.: Во-первых, потому что европейцы никогда не обладали ею в той же степени, что индусы; во-вторых, потому что она слишком далека от ментальной и витальной жизни, она отступает за них. Возможно, ныне и там происходит ее возврат. Именно поэтому европейцы, обретшие духовные стремления, обращают свой взор к Индии. И это не означает того, что они обращаются к индийцам, нет, они обращаются к собранной здесь духовной силе. Как бы то ни было, начинать с Индии легко.

У.: А не проще ли в Индии и преодоление преград на пути духовного осуществления?

Ш. А.: Не обязательно, да и не всех. Иные помехи здесь пре­одолеваются легко, иные же с большей легкостью преодолеваются в Европе. Скажем, освободиться от майявады в Индии куда сложнее, чем в Европе.

У.: Более ли духовен по сравнению с другими индийский народ?

Ш. А.: Нет, это не так. Не существует нации всецело духовной. И индийцы ничуть не духовнее прочих. Но за индийской расой стоит духовное влияние прошлого.

У.: Некоторые люди, являющиеся видными деятелями нацио­нального движения Индии, представляются мне здешним вопло­щением некой европейской силы.

Ш. А.: Не будем говорить о воплощениях, скажем так — они могут находиться под сильным влиянием европейской мысли. Ска­жем, Махатма — европеец; если быть точным, он — русский хри­стианин в Индии; но и среди европейцев есть индусы.

У.: Махатма — европеец!

Ш. А.: Да, когда сами европейцы говорят о том, что он куда ближе к христианству, чем многие христиане, что он — Христос современности, они не грешат против истины. Все учение его почерпнуто из христианства, и пусть приданная ему форма явля­ется индийской, сущностный дух его — христианство; пусть он и не совсем Христос, но, в любом случае, продолжает ту же стезю.

В своих проповедях он чрезвычайно обусловлен Толстым, Биб­лией и джайнизмом; в любом случае, влияние их сильнее влияния индийского — «Упанишад» или «Гиты», которую он интерпретирует в свете собственных идей.

У.: Многие образованные индийцы считают его духовным че­ловеком.

Ш. А.: Да, так называют его европейцы. То, чему он учит, отнюдь не индийская духовность, но нечто, заимствованное из русского православия: ненасилие, страдание и так далее.

У.: Он соглашается с тем, что Толстой оказал на него чрез­вычайное влияние.

Ш. А.: Да, Толстой был его гуру.

У.: Темперамент русских полон энтузиазма, но он трагичен и угрюм.

Ш. А.: Они являют собой странное смешение силы и слабости. В своем интеллекте они обладают страстностью, то есть обладают страстным интеллектом. Но существо их рассеянно и беспокойно, хотя в нем и есть нечто удивительно прекрасное и отмеченное психическим, пусть душа их и не вполне здорова. И поэтому я не прав, говоря о том, что Ганди — русский христианин, ибо он слишком сух для этого. Он приобрел интеллектуальную страстность и великую силу воли морального свойства, но он суше, чем русские. Евангелие страдания, которому учит Махатма, как нигде в Европе имеет корни именно в России. Прочие христианские народы не верят в него. В лучшем случае, они допускают его до своего ума, у русских же оно в крови. Проповедуя Евангелие, они совершают ошибку, мы в Индии совершаем то же проповедью идеи вайрагьи.

У.: Возможно, в Европе Махатма был бы более удачливым лидером.

Ш. А.: Как лидер политический он нигде не снискал бы успеха.

У.: Но его противостояние машинному производству и его идея жизни в простоте были бы приняты в Европе.

Ш. А.: Не думаю. Существует масса людей, выступающих про­тив машин, хотя они и находятся в меньшинстве и лишены реальной силы; так же, во всяком случае, существовала и мода на простоту. Несомненно, он должен был бы придать своим идеям форму евро­пейских.

У.: А как же быть с чаркхой?

Ш. А.: Некоторые европейцы воспринимают ее с энтузиазмом, но чаркха, в конце концов, нечто второстепенное.

У.: Некоторые индийцы почитают Махатмаджи как человека духовного по причине его ямы и ниямы (обетов самоконтроля и простоты), а также его ахимсы (ненасилия) и так далее.

Ш. А.: Разница между целями Патанджали, с одной стороны, и, с другой стороны, Ганди и Толстого, огромна. Цель Патанджали - переход к более высокому Сознанию. Он предлагает использовать для этого замену общих раджасических движений существа движе­ниями саттвическими. Здесь нет идей морали или этики, сторонники Патанджали никогда не делали целью своей попытки яму и нияму. Их цель — превосхождение обычного сознания; даже их идея самьямы — обуздания — диктовалась отнюдь не моральными сообра­жениями.

Они хотели собрать энергию для духовных целей и потому предостерегали от ее расходования обычным образом.

У.: В «Гите» говорится о четырех видах бхактов — послушников: арта — претерпевших страдание, джиджиясу — ищущих знание, артхартхи — страждущих служения некой цели, и джнани — людей знания. Каково значение артхартхи?

Ш. А.: Вы ищете Бога для исполнения каких-то собственных целей.

У.: Скажем, Вы искали Господа во имя освобождения Индии.

Ш. А.: Значит, я был артхартхи-бхактой.

У.: Соединением джнани и артхартхи.

Ш. А.: Нет, я не обладал знанием. Я не знал, что есть Бог. Серьезно я приступил к йоге за два года до встречи с Лэлэ. В то время Дешпанд исполнял хатха-йогу, асаны и некоторые другие виды практики; обладая чрезвычайной склонностью к прозелитству, он пытался склонить к своим взглядам и меня. Но я считал, что йога, требующая оставления мира, не для меня. Я должен был бороться за освобождение своей страны. Основательно же я занялся этим тогда, когда понял, что тот же тапас, который выполняется для оставления мира, может быть приложен и во имя действия. Поняв, что йога дарует силу, я подумал, — почему же не исполь­зовать ее силу для освобождения страны?

У.: Господь очень мудро использовал ваше желание освободить Индию.

Ш. А.: Последовательность была такой: вначале страна, затем человечество, прочего же не существовало. Нечто, стоящее за мной, обрело идею, воспринятую разумом; но к духовной жизни я шел не с главного входа.

25.6.1926

Ш. А.: (обращаясь к ученику) В последний раз вы говорили, что страдание очищает. Вы не могли бы объяснить, каким образом это происходит?

У.: Своим явлением страдание вынуждает человека к отделению себя от своих органов и к распознанию своей истинной самости; он чувствует себя чистым и светлым, и это помогает ему преодо­левать низшую природу.

Ш. А.: Если вы не возобладаете силой, необходимой для того, чтобы отступиться от страдания, вы не сможете отделить себя от него; само же страдание этой силой не обладает. Возьмите, на­пример, несчастных, подвергнутых тюремному заключению. Они страдают, но страдание не очищает их, более того, оно делает их хуже. По моему разумению, страдание — признак несовершенства природы. Оно — печать несовершенства в индивидуальном и универ­сальном существе. Страдание должно учить вас: во-первых, тому, почему оно возникает, и, во-вторых, тому, как превосходить его.

Если же вы испытываете в нем благость и призываете его подобно христианским монахам, получающим удовольствие от уда­ров хлыста, я скажу, что это — заблуждение и извращение.

У.: Но разве не правда, что при страдании мы обращаемся к Богу?

Ш. А.: Вовсе не обязательно. Некоторые страдают и страдают, но к Богу не обращаются.

У.: Тагор говорит: «Страдание или радость, что бы мне ни дарил Ты, в радости равной дары принимаю».

Ш. А.: Да, да, все правильно. Все подобные вещи чрезвычайно сентиментальны, истинными же они могут и не быть.

У.: Почему же я должен протестовать, если Господь налагает на меня страдание?                 -

Ш. А.: Я не протестую, я лишь учусь; я не могу ни сбежать, ни скрыться от него. Вы должны смотреть на него так же, как и на все остальное, скажем, как на грех и зло. Но вы не должны принимать ни злого, ни греховного.

У.: Но ведь все от Бога.

У.: Христианский мистицизм производит идею радости в стра­дании из ревностной бхакти — посвящения. Все представляется исходящим от Возлюбленного и встречается в радости.

Ш. А.: Существует ли нечто, исходящее не от Господа? Даже зло и грех от него. Так почему же не принять и их? Если Господь направляет вас к жене соседа вашего, почему бы не смириться с этим? И грех, и зло занимают и в мире, и в эволюции подобающее им место. Но не в этом закон человеческой души, — душа здесь не для страданий. «Гита» говорит о тапасе асуров следующее: люди, призывающие страдание, терзают и элементы своих тел, и свое «Я», и Кришну, восседающего в теле.

Произнося слова: «все от Бога», вы должны сохранять известное здравомыслие в их приятии. Все это так, пока вы остаетесь в ведантийском сознании. «Все от Бога» — суть перефразированное «Бесконечное проявляет себя во всем». Но вовсе не обязательно, чтобы проявление Бесконечного принимало здесь формы страдания и зла.

У.: Предположим, что я приемлю все, как исходящее от Гос­пода; разве в духовной жизни мое развитие остановится?

Ш. А.: Вы можете принять любую позицию, если та дает вам духовную пользу, скажем, ваше отношение к возникшему стра­данию может быть примерно таким: «На меня оказано воздействие, мне известна причина, породившая его, и я должен избавиться от него».

Это будет чем-то совершенно отличным от ублаженности стра­данием, присущей христианам. В движении Бесконечного сосуще­ствуют благо и зло, страдание и радость, то есть существуют движения более высокие и более низкие; и если вы зовете и примете низкое, если оно дает вам радость, вы и получите именно его! Если вы ищете страдания, Господь наделит вас им в избытке. Этот путь не позволит вам превзойти его.

У.: Обычно страдание возникает по причине того, что нечто в человеке испытывает от него удовольствие.

Ш. А.: Да, разумеется. Даже при его неприятии, нечто очень темное в витальном и физическом существах находит в нем радость.

У.: Почему я должен принимать одно движение Бесконечного и отвергать другое? Что здесь является критерием?

Ш. А.: Критерий — знание. Вы приемлете движение, которое способствует росту вашего существа и раскрывает вас до Божест­венного Сознания, а отвергаете то, что связывает вас.

У.: А если предположить, что я обращаю страдание в ра­дость?

Ш. А.: Тогда это уже не страдание. Оно обращается в пере­живание Ананды. Вся эта идея страдания и самопожертвования исходит из асурического витального плана, в котором страдание является законом развития; именно под воздействием асуров оно налагается и на человечество.

У.: Не является ли страдание, подобно злу, законом любой манифестации?

Ш. А.: Ни в коем случае. Оно - лишь «обстоятельство» нашей эволюции. Существуют планы, в которые элемент страдания не проникает вовсе.

У.: Разве дуальность не является непременным законом мани­фестации?

Ш. А.: Нет, это также всего лишь «обстоятельство» нашей эво­люции. Дуальность — средство воплощения Бесконечного в неве­жестве через несовершенные инструменты. Скажем, в Сверхразуме и Супраментальном мире все подобное: страдание, дуальность и так далее, — не возникает вовсе, там это невозможно.

Что такое страдание? Страдание означает, что сознание не способно к тому, чтобы встречаться с определенными силами, чтобы ассимилировать их; и все потому, что во мне нет того, что в «Ведах» называется ртам — истинное или правильное движение сознания. Возьмите физическую боль — что она такое? Меня дос­тигает определенная сила, и я, будучи неспособным к тому, чтобы принять ее и овладеть ею, терплю ее; боль — реакция на это. Обладай я полной или даже достаточной силой для того, чтобы встретить чуждую силу, боль не возникла бы. То же самое имеет отношение к тому, что называют заблуждением, злом или грехом. На деле, здесь, в мире дуальности, именно бесконечная Ананда извращается до страдания. Но страдание не входит в бесконечную Ананду, так же, как концепции добра и зла не входят в бесконечную силу, или ошибка — в бесконечное знание.

Ошибка существует и проникает в меня, поскольку я не способен вникнуть в знание, приходящее ко мне в подобной форме, не способен к извлечению и приятию его, знания. Так же происходит и со злом.

У.: Но почему же в мире существует страдание?

Ш. А.: Дело в том, что Бесконечное творит свое проявление в неосознанном, можно даже сказать — в неосознаваемом, и пытается проявлять напором своей безграничной силы все более и более высокие степени сознания, пока то не достигнет Божественного. Это происходит, поскольку в Бесконечном существуют безгра­ничные возможности, каждая из которых в свое время будет не­избежно реализована. Этот мир — лишь одна из его возможностей. Если вы спросите, почему Им создан этот мир, мы должны отвечать: «Потому, что он возможен, нам остается говорить, что он сотворен в Лиле».

Было бы неверно ожидать того, что мотивы деятельности Бо­жественного должны были бы совпадать с мотивами человеческими. Если ваши «почему» и «с какой целью» заданы в контексте людского понимания, то ответа вы не получите.

У.: Вы сказали, что существует план или мир асуров, из ко­торого и исходит идея страдания. Также вы сказали и то, что страдание является законом их развития. Единственный ли это закон?

Ш. А.: Существует два мира: один — божественный, второй — мир асуров. Божественный мир — это мир гармонии, идиллической красоты, где все движения соразмерны. Вы можете назвать его миром «идеалов», миром свободы и, тем самым, свободного движения к Истине, Силе и Ананде. Здесь, на Земле, реализовать его невозможно. С другой стороны, существует и мир асуров, мир силы неистовой и жестокой, мир самовозрастания, самоумерщв­ления и самопожертвования. Там нет гармонии. Им движут кон­фликт, борьба и раздор. Асур наполняет свои силы страданием, тем, что в «Гите» называется «асурическим тапасом», — неистовыми усилиями и самоистязанием, — так он пытается достичь силы богов.

У.: Живя между этими богами и асурами, человечество ока­залось в скверном положении, ибо здесь, на этой земле, мир божественный не реализуем, поскольку это не является законом данного плана; с другой стороны, здесь присутствуют асурические импульсы и наклонности.

Ш. А.: Это — старый конфликт между богами и титанами, сим­волически изображаемый всеми религиями.

У.: Но религии говорят — следуй дэвам, тогда ты будешь в безопасности.

Ш. А.: Все не так просто; может быть для дэвов это и очень хорошо, но для человека нет, ибо дэвы в своем плане хотят этой Ананды так же, как это происходит у асуров на их плане. На определенной ступени йоги вы сможете ясно видеть два этих мира и сможете различать исходящие из них импульсы. Если же вы хотите воплотить Истину здесь, вы должны взобраться еще выше, к еще более высокому плану, откуда миры богов и асуров обретают свою истинность. Говоря о божественном мире, я не имею в виду «великих богов». И мир дэвов, и мир асуров уводят садхака с пути прямого духовного восхождения[5].

У.: Вы говорили о приумножении силы при страдании. Мне кажется, что такой же природой обладают и физические реакции, вызываемые сыворотками. При введении в систему какого-то яда или культуры бактерий, вся система реагирует таким образом, что производится большее, чем необходимо для снятия этой атаки, количество антитоксинов и бактериофагов.

Ш. А.: Но это не имеет отношения к страданию, это — закон борьбы. Хорошо известно, что борьба до определенной степени усиливает человека. Страдание обладает совершенно иной природой.

У.: Но если мы должны отвергнуть страдание, мы должны отвергнуть и удовольствие, ибо оно также несовершенно.

Ш. А.: Да, именно поэтому «Гита» и говорит, что вы должны оставить оба начала, рага и двеза (неведение и частичное знание); мы должны идти за дуальность, к истинной Ананде, ложно представленной здесь как удовольствием, так и болью.

У.: В Бенгалии существует секта почитателей Шивы, подвер­гающих себя чрезвычайному истязанию. Видимо, их идея состоит в том, что, поступая подобным образом, они добиваются большей пуньи — заслуги.

Ш. А.: Индийская аскетическая идея истязания тела не вполне совпадает с христианской идеей страдания. Они не ищут само­очищения через страдание. Их идея — идея овладения собой, тело должно послушно исполнять веления духа. Именно эта идея питает аскетизм. Индийская мысль на протяжении всей истории ее ду­ховного развития имела эту тенденцию к овладению собой. Даже Будда вначале обладал идеей искоренения страдания и зла в мире. Но, говорил он, не достигнув Нирваны, здесь, в этом мире, вы к тому не придете. Индийское аскетическое самоистязание соверша­лось в неистовой асурической манере, в самовольных попытках овладения телом путем низведения на него великой мощи витала. Существовало и известное презрение как к телу, так и к тем ограничениям, которые оно накладывало на дух. Это было яростным бунтом против данной обузы.

У. г Христианская идея такова: «Блаженны плачущие, ибо они утешатся». Вероятно, на небесах они вознаграждаются в соответствии со своими страданиями.

Ш. А.: Особой математики здесь нет. Значение этого единствен­но в следующем: чем больше вы страдаете, тем больше к вам благоволение. Это — возможность, ниспосылаемая вам Богом ради нашего освобождения. Согласно христианству, спасение во Кресте, он — воистину символ спасения.

У.: Но даже среди христиан мы находим людей с иными взгля­дами. Скажем, сторонники «христианской науки» попросту отрица­ют существование страдания, считая, что оно есть иллюзия, которая исчезает при отрицании ее.

---

Дата добавления: 2019-01-14; просмотров: 195; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!