ПРЕЕМСТВЕННОСТЬ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ И ОБЩЕНИЯ 11 страница



100

ность мыслить через свою практичность ворвалась в объект-объектное отношение, то прежнее созерцатель­ное противостояние двух форм бытия утратило свой смысл, показалось необходимым выяснить практичес­кую зависимость между двумя мыслительными образа­ми мира — субъектным и объектным. Положительный (тот или иной) ответ на этот вопрос возможен лишь при возвращении к субстанционализации того или иного источника возникновения мыслительного обра­за — субъектного или объектного, т.е. к идеализму или материализму (см. у Канта [52, т.З:98-99] критику этой догматической односторонности).

Однако если при этом идеалистический догматизм утрачивает способность отделять свой предмет от предмета религии, но все же не утрачивает философ­ской проблематики, то материализм, ограничиваясь особенной значимостью понятия и полностью переда­вая универсальность понятия в виде метода «автору-революционеру», не удерживается в философской проблематике, порождая идеологию, с одной стороны, и натурфилософию, с другой.

Собственно говоря, подобное понимание детерми­низма в основе своей идеологично, а значит, недиа­лектично. Эта не дающая пощады борьба за существо­вание между двумя позитивными ответами на вопрос о всеобщем убивает внутреннюю противоречивость и плодотворность самого вопроса. Сведение истории философии к борьбе материализма и идеализма сви­детельствует об окончательной идеологизации фило­софии, т.е. об ее уничтожении, что так точно понимал и высказывал К.Ясперс. Значит, признание живого реального индивида субъектом человеческой истории не терпит никакой субстанциализации идеального и материального: ни в виде теории познания, ни в виде идеологического антагонизма. И в том, и в другом случае мы утрачиваем предмет философии и культуро­логии в целом — проблематичность нахождения смысла межиндивидуальной общительной связи.

Мы вновь обретаем предмет, если рассматриваем отношения индивидов, вне зависимости от того, осоз­нают ли они это сами как обоснованные альтернатив­ные точки зрения в решении общей смысловой про­блемы возникновения и существования всеобщего в пространстве общительной и деятельной взаимосвязи

101

друг с другом. Поэтому субъект-субъектное общение и объект-объектное взаимодействие, в принципе, лиша­ются детерминантной выводимости друг из друга, но объект-объектное взаимодействие образует ту деятель­ную и смысловую границу, преодоление которой со­ставляет содержание выделяемой культурной истори­ческой эпохи. Преодолевается же эта граница в субъ­ект-субъектном отношении межиндивидуального об­щения. Объект-объектное взаимодействие не присут­ствует в человеческой жизни как некий рок, детерми­нирующий общение, точно так же образцы общитель­ной связи не детерминируют сами по себе объект-объектное взаимодействие, но характер объект-объ­ектного взаимодействия составляет конечные границы устремленной в бесконечность общительной связи. Только в последней взаимодействие обретает смысло­вое единство. Но смысловое единство не сводится не­посредственно к единству взаимодействия, в котором находится человек: свобода — не познанная необхо­димость29. Смысловое единство — это единство исто­рических, незапечатленных смыслов, история преодо­ления любых ограничивающих человеческую общи­тельную свободу взаимодействий, в которые он был когда-либо включен. Собственно говоря, самосозна­ние, которым человек и отличается от любого природ­ного существа, состоит в этом смысловом воспроизве­дении как бывших, так и настоящих отношений взаи­модействия, память о которых он сохраняет. Эта па­мять и делает его субъектом, помещает его в смысло­вое поле общения — поле культуры.

В поле культуры нет надындивидуального субъек­та, сколько бы индивиды ни говорили от его имени. На-дындивидуальность, от имени которой говорит каж­дый принадлежащий данной культуре индивид, есть смысловая связь, воспроизводящая разные объект-объектные отношения, способы преодоления их, вос­парения над ними, погружения их в живую общитель­ную связь. Надындивидуальность не существует как «простой человек», как суверенное существо — в каж­дом индивиде живет свое понимание смысловой связи, и любой культурный герой воспроизводит это понимание, т.е. оказывается одним из голосов в об­щительно-проблемном воспроизведении смысла. Про­тиворечивая различенность голосов в развивающейся

102

культурной целостности так или иначе соответствует различиям в тенденции развития социального объект-объектного отношения, в пределах которого осущест­вляется данная культурная связь. Смысловое воспро­изведение этой связи ни в коем случае не производно от социально-частичного участия автора текста в ней. Выведение смыслов из социального статуса автора текста совершенно абсурдно. Однако это не означает, что смысловое поле общения культуры однородно — оно никогда не однородно, оно всегда таит в себе разные источники и тенденции развития. Основанием этой различенности является большая и меньшая им­манентность смысловой общительной связи между прошлым и будущим одному30 из вариантов действен­ного участия в объект-объектном взаимодействии. Иначе говоря, имманентность31 между осуществлен­ным настоящим и смысловым образом, представлен­ным прошлым и будущим. Эта имманентность обра­зует основу воспроизводства обществом самого себя — смыслообразующей способности составляющих его индивидов. Воспроизведение смыслообразующей спо­собности — это воспроизведение субъектности инди­вида, его универсальности.

Та особенная социальная структура, которая ока­зывается преимущественно ответственной за эту дея­тельность, приобретает черты социального лидера, ставя постепенно иные структуры в положение своих моментов. Смена подобных структур, их конкуренция между собой в деле воспроизведения универсальности человеческой деятельности составляет содержание со­циальной истории: производство вещей всегда оказы­вается второстепенным по отношению к производству людей, какие бы иллюзии ни создавали себе предста­вители различных прошлых и современных культур. Осознанная ориентация на производство вещей сви­детельствует об исторической обреченности соответст­вующей социальной группы. Производство людей — это прежде всего производство знания, опыта преодо­ления объектной ограниченности человеческой дея­тельности, воспроизведения ее универсальности. Не­однородность смыслового поля культуры свидетельст­вует о неоднородности усвоенности представителями разных социальных слоев этого опыта: в социальном пространстве представлены разные степени и разные

103

формы усвоенности культурного опыта, значит, для воспроизведения социальной общности необходимо знать, как в ней представлена преемственность исто­рико-культурного опыта, чем насыщено самопознание индивида. Утверждать, что уровень самосознания, ха­рактерный для некой культуры, достаточен для соот­ветствующей иерархизации субъектности всех индиви­дов данной общности относительно иной, принадле­жащей другой по общему уровню самосознания куль­туре, — это значит ломиться в открытую дверь. О том, что человек, изобретший в свое время колесо, не менее гениален, чем, например, Эйнштейн, можно прочитать сейчас в журнале для дошкольников. Про-лагать новые пути, преодолевать свою частичность, воспроизводить целостность настоящего, т.е. социаль­ность, в которую включен индивид, всегда одинаково трудно. Выявляя способы этого преодоления, мы об­наруживаем их преемственность друг относительно друга, а значит, их различие между собой. Однако в каждой культуре эти осознанные способы преемствен­ности сами становятся определением частичности ин­дивида, его включенности в социальную структуру, а потому ни в коей мере не облегчают задачу преодоле­ния этой частичности — все всегда приходится начи­нать сначала.

Собственно говоря, эта преемственность запечат­лена или, вернее, овеществлена в так называемой «второй природе», которую человек ставит между собой и «первой природой» — источником своего су­ществования. Говорить о том, что «второй природы» раньше было меньше, а теперь больше, неверно. В каком смысле больше и меньше? Природа, с которой непосредственно имеет дело человек, до сих пор огра­ничена Землей. А потому в конце концов должно было наступить время, когда вещественные результа­ты ее использования, превращаемые человеком в мо­гущественные средства этого использования, станут препятствием суверенного осуществления природных процессов. В данном случае речь идет не об этом. Речь идет о приобщении индивида к лишенной собст­венного сердца и души «второй природе», т.е. к при­роде как средству человеческой общности. Как инди­виды удерживают при себе это коллективное тело, как, следуя его многообразию, сохраняют жизненное

104

единство общности, ее способность воспроизводить себя и тем самым отделять «вторую природу» как средство от природы — источника своего телесного существования? В многообразии своей частичности «вторая природа» представляет собой совокупность орудий. Органически человеческими их делает воспро­изводящаяся в общении духовная смысловая челове­ческая связь. Поскольку в орудии или в ином специ­альном предмете запечатлена «вторая природа» как содержание общительной связи индивидов, постольку мы имеем дело с текстом. Предметом культурологии как таковой являются, безусловно, тексты: только через понимание текстов мы можем воспроизвести целостность орудийной жизнедеятельности той или иной исторической общности. Представленность в об­щительно обращенных друг к другу текстах организ-мической целостности «второй природы» — одинако­во трудная задача любой культуры.

Трудность ее состоит в переводе удерживаемой в памяти смысловой цельности прошлой культуры на язык наличного орудийного многообразия как средст­ва формулирования цели, в которой будущее пред­ставляется как итог исторического времени — как вечное. Рефлексия на смысловую проблематичность образа вечности отличает традиционную культуру от нетрадиционной (индивидуалистической), но создание этого образа — в равной мере трудоемкая задача в любую эпоху. Вернее, ни о каком количественном степенном соизмерении в усилиях создания этих об­разов в рамках эпохи не может быть и речи.

Так, когда мы говорим о культуре, мы говорим о смысловой общительной связи. Ни о какой субстан-циализации культуры не может быть и речи. Иначе говоря, культура ни в каком значении слова не явля­ется вещью. Культура — сфера смысловой общитель­ной связи. Отсюда следует метафоричность и неопре­деленность термина «материальная культура» или суб­станциально-монологично понятая «художественная культура» как соответствующая некоей эпохе (можно подумать, что некая надындивидуальная сила устанав­ливает это соответствие). Культура — развивающийся в общении смысл человеческой истории, и любой за­печатленный образец (текст) не может претендовать на абсолют, хотя составляет цель любой культуры. В

105

этом и состоит неопределенность исходного самооп­ределения культуры: что же такое культура — голос из хора или в целом весь хор? В качестве бесконечного процесса смыслового общения культура есть весь хор. Да, но где же та позиция вненаходимости, которая дает нам право называть ее хором? Ведь это «все» те­ряется в неопределенной дали прошлого и будущего. Точка вненаходимости в данном случае может быть только в каждом голосе хора. Разделяет же голоса хора не смысл как таковой, но то, смысл чего выражается в данном хоре (процессе смыслообразования). Разде­ляет особенность, или частичность этого выражаемо­го. Значит, участников смыслового общения разделяет их участь особенных моментов взаимодействия. Сама эта частичность предполагает наличие осознаваемой вполне или вовсе не осознаваемой самими взаимодей­ствующими сторонами их смысловой связи между собой, поскольку любое человеческое действие целе­направленно — имеет общительно смысловой кон­текст. Понять и воспроизвести этот контекст, опира­ясь при этом на факты взаимодействия, т.е. вполне вещественной частичной орудийности человека, — истинная задача культурологии.

Выводить орудийность из смысловой общительной связи или последнюю из орудийности так же бес­смысленно, как выводить одну парную диалектичес­кую категорию из другой: часть из целого, необходи­мость из случайности, внутреннее из внешнего, и т.д. и т.п. Любое деятельное взаимодействие может быть понято лишь в составе смысловой общительной связи. Любое смысловое общение может быть представлено как отношение, а не как неизвестно кем заданный образец. Лишь при воспроизведении отношения взаи­модействия, т.е. границы, разделяющей находящихся в общительной связи, смысловая текстуальность куль­туры и действенная орудийность социума обретают основание своей диалектической взаимозависимости. Они не выступают друг для друга зафиксированными вопросами и ответами. Смысловое общение создает возможность отвечать, взаимодействие — возмож­ность вопрошать. Действительное основание вопроша-ния, тем самым включающее в себя содержание во­проса и способ его формулирования, запечатлено в текстуально выраженном смысле. Действительной ос-

106

новой ответа является социальная действительность, сообразующаяся со своим контрагентом в составе вза­имодействия и воспроизводящая очередной особенный этап этого процесса. Вот почему представленный в тексте смысл никогда не отвечает на все вопросы, хотя воспроизведение всего (всеобщего) составляет собой цель смысловой общительной связи. Тем более, как бы ни было безупречно орудие, а значит, соци­альная орудийность человека в процессе взаимодейст­вия, они ни в коем случае не могут претендовать на роль универсального ответа на кажущийся тотальным «вызов» иного. Автор текста, воспроизводящий преем­ственность смыслового общения, индивидуализирует всеобщее — только в нем оно существует само по себе, в точке вненаходимости по отношению к тому, что становится объектом любого смыслового обще­ния. В этом неповторимость, незаменимость индиви­да, его единичность: вне авторства смыслового обще­ния ни культура, ни социальное взаимодействие, ни проблематика всеобщего, ни универсальность челове­ческой истории, ни человечество как таковое просто не существуют.

Итак, вернемся вновь к исходно поставленной за­даче определения культуры, т.е. самоопределения че­ловека в его деятельности. Мы пришли к выводу в представленном рассуждении, что любые определения культуры составляют моменты ее самоопределения, т.е. неправомерно искать точку опоры, исходя из ко­торой некто, стоящий над или просто вне культуры, мог бы ее исчерпывающе определить. Культура имма­нентна самой себе, любое ее определение неотделимо от собственной истории развития культуры. Значит, тот, кто дает определения культуре или, в более общем виде, отвечает на вопрос, что она собой представля­ ет, как и через что выражается, и является автором культурного процесса, автором того или иного текста, обращенного к иным авторам культуры, пространст­венно и временным образом отстоящих от него и свя­занных с ним. Эта отделенность авторов культурных текстов друг от друга не является исходной и само­довлеющей, потому что тогда осуществляемое в общи­тельном взаимопонимании преодоление этой разъеди­ненности ограничивает какую-либо смысловую осно­ву, становится зависимым от внешних обстоятельств.

107

Если смысл общительного взаимопонимания исходно рассматривается как особенный, то культура непремен­но утрачивает свою самость, растворяется в другом. Этим «другим» может быть не только то, что культуре как деятельности взаимопонимания непосредственно противостоит опыт и то, в чем выражаются любые смыслы общительной связи, иначе говоря, то «другое» культуры, которое она вобрала внутрь себя как формы своего самовыражения (об этом подробнее см. в сле­дующей главе). Если смысл взаимопонимания не осо­бенный, то он всеобщ. И всеобщ он текстуально в ав­торстве, т.е. всеобщность смысла неотделима от непо­вторимости авторской, так или иначе индивидуальной деятельности взаимопонимания.

Отсюда следует, что суть любого культурологичес­кого исследования состоит в воспроизведении живой общительной связи благодаря соотнесенности того «природного», что непосредственно противостоит смыслообразующей деятельности (природные процес­сы взаимодействия), и того, в чем и через что смысл выражается (иное культуры как форма ее самовыра­жения). Индивидуализированная в авторстве всеоб­щность смысла определяется как единичное. Всеоб­щее, т.е. непрерывность процесса культуры, сущест­вует только в живой общительной связи: пребывание всеобщего в виде того или иного образца возможно только в той или иной его особенной форме. Это, ра­зумеется, прежде всего относится к образцовости самих индивидов. История культуры, или преемст­венность, — это в первую очередь история образцо­вости индивидов и ее осознания в смысловом обще­нии. Эта объективизация субъекта культуры соответ­ствует двум особенным формам всеобщего (можно их назвать внешними и внутренними телами культуры). Противостояние этих двух форм объективизации ин­дивидов, к которым сходится вся множественность особенных форм, позволяет определить целостность культур различных эпох, их диалогическую соотне­сенность друг с другом как в опосредованном через социальную действенность индивидов природно-те-лесном взаимодействии, так и в олицетворенном ин­дивидами смысле общительной связи (внешнее и внутреннее тела32).

108

В данной работе ставится задача выявления тех теоретических средств, с помощью которых может быть воспроизведена преемственность в соотношении этих разных особенных форм объективизации инди­видов. Без подобных теоретических средств мы непре­менно соскользнем на обычный путь в исследовании культуры, где одна из особенных форм объективиза­ции становится основанием как их соотношения друг с другом, так и их преемственности. (Критический обзор подобных исследований составит содержание третьей главы.)

Исходя из представленного здесь определения предмета культуры как теоретического исследования, как бы ни обозначались авторами способы изучения человеческой истории, действительности, т.е. претен­дующие на воспроизведение целостного отношения человека к себе и миру, они составляют различные попытки построения теории культуры. В зависимости от того, какая из объективизации субъектов в про­цессе культуры рассматривается в роли его основа­ния, эти теории, как правило, подразделяются на два типа, соответствующие двум основным особенным формам объективизации. Действительно, в этих тео­риях основанием служит тот или иной способ раз-деленности индивидов. Или этот способ определяет исходное различие между людьми в телесном воспро­изведении субъекта культуры (то, что обычно обозна­чается термином «разделение труда»). Или этот спо­соб определяет исходные различия людей в общи­тельно-смысловом воспроизведении человека как субъекта культуры (образцовость, харизматичность и подражательность как фундаментальное противоречие истории культуры).

Теоретическое воспроизведение процесса культуры возможно лишь при решении собственно методологи­ческой задачи: как возможно теоретическое понима­ние процесса, в котором ни один из особенных ре­зультатов не становится основанием теоретической конструкции? Без решения этой проблемы, состав­ляющей, как здесь доказывается, путеводную нить развития европейского философского самосознания, бессмысленно и начинать разговор о теории культуры. Этому, собственно методологическому аспекту теории культуры посвящена следующая глава.

109

Как возможна теория культуры?

Ответ на этот вопрос подготовлен анализом про­блемы определения культуры, данным в предшествую­щей главе. Осознанный, целенаправленный характер человеческой жизнедеятельности, конечно, не означа­ет, что человеческая жизнь упорядочена некоей потус­торонней разумной силой, которой смертные люди в своих целях лишь пытаются следовать. Осознанность, целенаправленность (разумность) неокончательны, не заданы наперед, но принадлежат индивидам как бес­конечно становящиеся, развивающиеся в них способ­ности воспроизведения своей человеческой жизнедея­тельности, куда входит и воспроизведение самих этих способностей. Значит, мало того, что человек вынуж­ден привносить соответствующий его жизнедеятель­ности порядок в иную жизнь своего природного окру­жения, но он должен устанавливать этот порядок и в своем собственном сообществе, каждый раз приводя к некоей общей основе бесконечное многообразие ин­дивидуальных целей. Борьба с хаосом природы, ее упорядочение, собственно, и требует достижения це­левого единства, которое здесь приобретает характер средства, способа достижения той общественной опосредованности, без которой невозможно не только подчинение хаоса природных процессов, но и проти­востояние ему в качестве суверенной человеческой жизнедеятельности. Очевидно, этот процесс освоения природы не может быть одним только насилием над ней, но осуществляется в соответствии с самими при­родными процессами: человек сам вооружается ими и пускает в ход, подчиняя интересам собственной жиз­недеятельности .


Дата добавления: 2019-01-14; просмотров: 114; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:






Мы поможем в написании ваших работ!