ПРЕЕМСТВЕННОСТЬ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ И ОБЩЕНИЯ 8 страница

⇐ ПредыдущаяСтр 8 из 48Следующая ⇒

Превращение науки в интенсивную деятельность предполагает резкое повышение удельного веса коммуникативных связей, без которых невозможен процесс выработки новых идей. Наука, сделавшись сферой деятельности, производством идей, детерминирующим производство вещей, выявила смысл своей фундаментальности в своей общительной природе — в имманентно присущей ей способности быть источником содержательного общения, обучения. Это свойство современной науки можно выявить по интересной закономерности: степень близости той или иной области научного знания к фундаментальным основам теории прямо пропорциональна количеству и качеству популярной научной литературы, ей посвященной.

Таким образом, необходимо предположить, что сама структура основополагающей науки содержит в себе основание для постановки проблемы ее преобразования, для определения ее как сферы человеческой деятельности, сферы общения. Это предположение требует возвращения к структуре философской теории, научный смысл которой состоит в обсуждении начал научного знания, в определении этих начал как открытой проблемы, а не некоего готового алгоритма для производственной машины. В структуре философской теории проблематичность начал науки выражается в виде диалектического противоречия. Поскольку же начала науки задают искусственный язык научного знания, постольку следует, что в фундаментальной об-

ласти научной деятельности должны быть диалектически противоречиво соотнесены между собой разные искусственноязыковые формализмы, взаимный перевод которых оказывается открытой проблемой¹⁹.

В философском теоретическом конструировании неисчерпаемость диалектического противоречия обусловлена тем, что оно вбирает в себя закрепленную в бесконечной значимости слов естественного языка историю человеческой деятельности. Даже претензии на формулирование абсолюта в классической философии не останавливали ее творческого развития, заложенных в ней возможностей критического преодоления будто бы окончательных онтологических конструкций. Дело в том, что естественный словесный язык является не совокупностью средств выражения всеобщего, но сферой его рождения — явленностью живой общительной связи²⁰. Последняя содержательна тогда, когда в ней представлено соотношение реальных способов орудийного действия, процесс их преобразования. Но постановка деятельной цели преобразования способов действия осуществима лишь в живом процессе словесного общения, в ходе которого соотнесенность этих способов как раз и представлена в форме противоречия — в форме предмета обсуждения²¹. Диалектическое противоречие воспроизводит в процессе словесного общения процесс преобразования орудийных способов действия. Но орудийные способы действия не преобразуются произвольно. Их преобразование соответствует формам движения материи — природным процессам. С другой стороны, только в процессе общения живет, развивается понятие о мире.

Таким образом, диалектическое противоречие фиксирует точку совпадения природного процесса и процесса общения, подвижности словесного языка и противоречивости искусственных языков, однозначно фиксирующих всеобщность способов действия. Без рефлексии на противостояние искусственноязыковых структур подвижность словесной речи, да и сам процесс общения не становятся предметом теории. Без выявленности противоречивого характера наличных искусственных языков науки научное творчество не становится ее предметом. В том и другом случае элиминируется философское самосознание человеческой

деятельности. Последнее означает, что в онтологических конструкциях классической философии была запечатлена эта противоречивость между проблемой общительного единства искусственноязыковых структур и проблемой искусственноязыкового состава единой естественнословесной сферы общения. Действительно, в сквозной для истории классической философии концепции атомизма ставится проблема соответствия между однозначно запечатленными в атомарном многообразии способами действия и искусственно выделенными из живой речи отдельными словесными значениями, что представляет собой попытку конструктивного воспроизведения в способах действия процесса общения. В философских концепциях, комплементарных атомистическому типу онтологического конструирования, сфера общительной связи принималась за единую исходную сферу бытия. Тогда возникала неразрешимая проблема выведения многообразия способов действия из этого исходного единства и трудная проблема категориальной представленности данного многообразия в этом единстве. Можно показать, что вся история классической философии представляет собой не просто политическое противостояние этих двух типов онтологического конструирования, но процесс взаимного оплодотворения, обусловливающий общенаучную методологическую продуктивность философской теории. Правда, продуктивность этой комплементарности типов онтологического конструирования начала осознаваться только в современную теоретическую эпоху; абсолютизация онтологических начал исключала подобное самосознание у представителей классической философии (вернее, релятивность онтологических начал философской теории осознавалась лишь при условии отрицания ее онтологически конструктивной значимости представителями скептицизма).

Абсолютизация начал философской теории равнозначна абсолютизации принципов общения. Значит, освобождение современной экспериментальной науки от опеки метафизики (вернее: онтологического догматизма) свидетельствует о проблематичности принципов общительной научной связи. Действительно, ориентация на эксперимент — это ориентация на самодвижение объекта науки — на суверенный природный

процесс. Но теоретическое воспроизведение природного процесса возможно лишь при условии подвижности понятий теории. Подвижность же понятий обеспечивается исключительно процессом общения. Значит, центральная проблема современной науки состоит в имманентизации процесса общения самому предмету научной теории. Теоретическое воспроизведение процесса общения, с одной стороны; природных процессов, с другой, определяют онтологические полюса научной деятельности, между которыми простирается многообразие конкретных наук в собственном смысле слова. Предмет этих последних однозначно задается характером инструментального воздействия на объект исследования и самим этим объектом. Таким образом, получается, что науки, в которых сформулирована проблема соотношения между понятийным воспроизведением процесса общения и природного процесса, выступают в роли фундаментальных наук по отношению к совокупности инструментально зафиксированных конкретных наук (их можно назвать поэтому прикладными). Отсюда следует, что инструментарий фундаментальной науки не задан в своей однозначной действенности, но обладает универсализмом, присущим естественному языку. Каким же образом достигается этот универсализм, если универсальность естественного языка обеспечивается тем, что он оказывается не набором средств для выражения всеобщего, но сферой рождения всеобщего? Этот универсализм достигается благодаря наличию в подобной теории комплементарной пары искусственных языков, в соотношении которых конструктивно воспроизводится естественноязыковое словесное общение, а значит, осуществляется та диалектическая подвижность понятия, без которой невозможно теоретическое воспроизведение природного процесса.

Эта комплементарность искусственнноязыкового конструирования более всего очевидна в математике как суверенной сфере научной деятельности (фундаментальной науке). С первых шагов математического конструирования мы обнаруживаем ее двуязычность (арифметика и геометрия), которая выражала ее деятельную противоречивость, лежащую в основе всего дальнейшего разворачивания математической проблематики (противоречие дискретного и непрерывного).

Как показали многочисленные исследования по истории и методологии математики, это противоречие так или иначе воспроизводится на протяжении всей истории математики, хотя в качестве источника ее саморазвития в какой-то мере осознается лишь в последние пятьдесят лет — в период так называемого третьего кризиса математики (невозможность аксиоматического обоснования теории множеств), который лишь в настоящее время представляется не критической ситуацией в истории науки, но «нормой» — диалектически-противоречиво определенным источником саморазвития математической теории. Проследив первые этапы развития прежде всего греческой математики, можно убедиться, что она возникла в результате универсализации словесного языка как средства выражения орудийных способов действия. Однако, утратив способность быть сферой рождения всеобщего в преемственности способов общения, математический язык оказался не только средством выражения алгоритмов орудийных действий, но и способом действенной представленности словесно обозначенного вещественного многообразия. Так произошло первоначальное разделение на арифметику — область алгоритмов и геометрию — область измерительного конструирования. Геометрия непременно содержала в себе словесно выразимую интуицию непрерывности, апелляция к которой и являлась источником продуктивного для развития математики взаимодействия арифметики и геометрии (а также соответствующих математических областей на всем протяжении ее развития)*.

Вместе с осознанием самопротиворечивости математической теории утвердилось понимание и самопротиворечивости теоретической физики. В физике математически возможностные конструкции орудийного действия воплощаются в реальный инструментарий, с помощью которого действенно экспериментально исследуется природный мир. Вместе с тем, только после создания специальной теории относительности и квантовой механики стали различаться в теоретической физике, с одной стороны, средства наблюдения и действенного воздействия на мир и, с

* Обоснование подобной интерпретации саморазвития математической теории см. в [126:240; 24:252-253].

другой стороны, модельная конструкция испытуемого мира [122:56; 34; 33]. Границу между инструментарием и моделью объекта образует непосредственно наблюдаемый эксперимент, в котором теоретические модели соотносятся со словесно выразимой данностью явленного мира. Но это значит, что физический смысл света как необходимого условия наблюдения определяет границы конструктивных возможностей теории, или, что то же самое, — целостный характер объекта физики. Последнее выражается в невозможности синтезировать волновую и корпускулярную теории света (а также электронов и других микрочастиц), т.е. в принципе неопределенности Гейзен-берга и вытекающем из него принципе дополнительности Бора. В этом противоречии выявляется математически-инструментальное содержание физической теории (противоречие непрерывности и дискретности), которое, однако, представлено объектно-онтоло-гически. Это противоречие свидетельствует не об индетерминизме физики, но о фундаментальном противоречии инструмента и модели физического объекта, о необходимости перевода одного искусственного языка на другой в интерпретации любого наблюдаемого, а значит естественнословесно выражаемого эксперимента [23:96-124]*.

В 50—70-е годы нашего века важнейшей сферой теоретической деятельности выступила биология. Именно в эти годы была не только создана молекулярная биология, но на ее основе возникла биотехнология, биологическое производство. Суть этих достижений состояла прежде всего в выяснении элементарного состава белковых полимеров (универсальность двадцати аминокислот для всего живого) и элементарного состава нуклеиновых кислот — носителей и передатчиков информации в живом организме. Тогда единица наследственности — ген — в пределах молекулярной биологии определилась как «часть ДНК-ового текста, которая содержит информацию об аминокислотной последовательности одного белка» [125:25]. Успехи физико-химических моделей первоначальных (как

* Развернутое обоснование фундаментальности теоретической математики, физики, биологии и теории культуры проводится в [1011.

правило, доклеточных) этапов биологической эволюции породили большие надежды молекулярно-биологического конструирования живого [51:222-223; 96; 139; 38]. Молекулярно-биологическая методика изучения живых систем, ориентирующаяся на их технологическое воспроизведение и регулирование, исходит из примата нуклеиновых кислот, которые задают и передают информацию белкового «производства»*. Вместе с тем, хотя поэлементная связь между триплетами нуклеотидов и аминокислотами как в общеклеточном коде, так и в коде митохондрий изучена досконально, однако связь между триплетами, определяющими «морфологию слов», а тем более «синтаксис и структуру предложений» в генетическом тексте оказалась чрезвычайно запутанной, совершенно неоднозначной [125:142-143].

Так была выявлена активная роль белков, инициирующих действие наследственных механизмов, катализирующих и репрессирующих их осуществление: «Белки наследуют колоссальную функциональную емкость, в чем они далеко превосходят нуклеиновые кислоты» [139:247; 22:270-304]. Собственно говоря, клеточная универсальность наследственного кода ДНК в многоклеточном организме обусловливает решающую роль белка в процессе дифференциации клеток, поскольку именно белок подавляет активность тех или иных генов в единой последовательности ДНК. Тогда однозначность направленности информации от ДНК к белку предполагает сведение многоклеточного организма к одноклеточному. Более того, органная дифференциация одноклеточного организма также не объясняется единым наследственным кодом. Организменная целостность (фенотип) хотя и может быть понята как результат действия генов, но ни в коей мере не может быть отождествлена с последними: «Генотип можно сравнить с системой аксиом, например, аксиом Евклида, а фенотип — с трехтомным учебником евклидовой геометрии, в котором для печени доказывается теорема Пифагора, для почки — что касательная к окружнос-

* Эта направленность, составляющая содержание одного из важнейших постулатов Крика, легла в основание молекулярной биологии. См.: [117].

ти перпендикулярна радиусу в точке касания, для легких — что сумма трех углов треугольника составляет 180° и т.п.» [116:17].

Это различие тем более очевидно, если сопоставить два имеющихся определения гена: в молекулярной биологии (данное выше) и в классической генетике, а также в современной популяционной генетике (соответствие некоей хромосомной единицы наследственности определенному признаку). Эти два определения гена, как ни странно, никоим образом не сведены воедино в современной биологии. Дело в том, что во втором случае гены определяются относительно некоторых устойчивых фенотипических признаков, т.е. гены оказываются не реальной молекулярной структурой, но моментами соотношения, выводимого из наблюдаемой повторяемости появления некоторых фенотипических признаков. В последних атомизируется результативно понимаемая фенотипическая целостность, которая тем самым оказывается некоей тотальностью, никаким образом не соотнесенной со своим-другим как источником ее преобразования: орудийная действенность организма совершенно не моделируется средствами классической генетики*. Получается, что в так называемом соотношении генотип — фенотип молекулярная биология монополизирует всеобщность генотипа, а классическая генетика — всеобщность фенотипа, оказываясь антиномически непроницаемыми друг для друга и абсолютно бесполезными в силу антиномичности для объяснения механизма эволюционного органогенеза.

Последний мог быть систематически представлен до возникновения экспериментальной биологии как развернутая предпосылка человеческой культурной истории (истории духовного бытия), т.е. как восхождение понятия-в-себе к человеческому культурному понятию-для-себя. На смену подобному идеалистическому историзму (например, гегелевскому [37, т.2:379-550]) пришел историзм материалистический. В

* В классической генетике может быть зафиксирована лишь вероятность отступления от генетического равновесия, но не направленность развития. В этом смысл истолкования различного рода наследственных заболеваний, мутаций, распределения вероятностей отдельных признаков в пределах нормы.

развернутой форме проблему орудийно-действенного воспроизведения биологического процесса поставил Дарвин, опираясь при этом на эффективность практики искусственного отбора. Однако выяснение собственно биологических механизмов естественного отбора сделалось предметом последующей экспериментальной биологии, прежде всего молекулярной биологии. Последняя обосновала генетическое сродство всех представителей биосферы — универсальный атомизм живого, сделав возможным собственно логическое конструирование в теоретической биологии, т.е. обосновав суверенность ее предмета. Однако при этом, как это было показано выше, иллюзия полной воспроизводимости биологического историзма в логике обернулась отождествлением «особенной практики» реальных представителей биологического мира с промышленной практикой человека, что и явилось содержанием программы технологизации биологии. Вместе с тем, ориентация на эту программу очевидным образом лишает биологию статуса суверенной теоретической деятельности, элиминируя проблемность логического воспроизведения исторической уникальности биологического процесса. Эта историческая уникальность, судя по всему, составляет понятие «живого», и в десакрализованной культуре новейшего времени именно биологическая уникальность выступила в качестве парадигмы для осознавания самоценности исходно лишенной сакральных канонов духовной жизни человека*. Если уникальность биологического историзма оказывается парадигмальной для органичности духовного бытия, то биологическая орудийность представлялась как антипарадигма, как экзистенциально реальная карикатура на формы опосредствования человеческих отношений: на эгоистический социальный атомизм в XIX в. (сюжеты, связанные с дарвиновской борьбой за существование) и на социальный тоталитаризм в XX в. (антиутопии Чапека, Замятина, Стругацких и др.).

Каким же образом теоретическое конструирование в биологии может быть ориентировано не на про-

* От первых представителей философии жизни до Х.Ортеги-и-Гассета, А.Швейцера, П.Тейяра де Шардена, В.И.Вернадского и др.

мышленный утилитаризм, а на экзистенциальную уникальность биологической жизни, в которой человечество всегда распознавало сродные черты своего собственного уникального духовного бытия? Для этого необходимо на основе открытого молекулярной биологией знакового состава универсального языка биологической жизни найти языковое выражение для преемственности структурного единства организма, которое не определяется генетическим кодом нуклеиновых кислот, того самого единства, которое оказывается источником регулирования активности генов в процессе органного взаимодействия с внешней средой. Разумеется, здесь речь идет о системности белковых ферментов, о белково-липидных клеточных мембранах и других структурах, в которых выражается суть органного действия любого организма, подтверждающего и выражающего таким образом свою целостность. Эта, как ее называют, нехромосомная наследственность должна выступить структурным «оппонентом» гена — «континуальным» искусственным языком теоретической биологии (содержащим в себе «интуицию непрерывности», как геометрия в математике), соотнесенным с атомистическим языком нуклеотидо-аминокислотной связи. Фундаментальность этого двуязычия позволит дать диалектически содержательное истолкование связи наследственности и изменчивости, самовоспроизведения и адаптации. Если белок перестанет пониматься как слепой исполнитель предписанного ему нуклеотида-ми всеобщего, то и среда не будет восприниматься или как чистый восприемник активности биологических существ, или как антагонист, или как сотрудник в биологическом разделении труда, низводящий себя и своего-другого в части метаорганизма (экологически-целостная структура). В этих трех способах понимания среды не содержится конструктивного источника развития. Дополнительность универсальных искусственных языков позволяет определить отношение к среде как процесс взаимнообучающегося сотрудничества и антагонизма: биологически живому противостоит прежде всего биологическое живое. Только через самопротиворечивость самого биологического отношения может быть понято отношение биологически живого к неорганическому миру и к челове-

Дата добавления: 2019-01-14; просмотров: 154; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

⇐ Предыдущая 3 4 5 6 789 10 11 12 Следующая ⇒

Мы поможем в написании ваших работ!