ПО ТУ СТОРОНУ ЭМОЦИОНАЛЬНОСТИ 6 страница

Здесь следует вспомнить, что конкуренция между по­требностями протекает с участием порождаемых ими эмо­ции. Вернемся теперь к нашему примеру с курильщиком. Разумеется, инстинкт самосохранения у человека сильнее потребности в никотине. Но вероятность смертельно опас­ного заболевания, с точки зрения субъекта, во-первых, мала, а во-вторых, отнесена к какому-то неопределенно отдаленному будущему. Согласно информационной теории эмоции, в подобной ситуации потребность самосохранения не порождает отрицательной эмоции страха потерять здо­ровье или даже умереть. В то же время потребность в никотине генерирует достаточно сильную отрицатель­ную эмоцию абстиненции наряду с воспоминанием о по­ложительной эмоции удовольствия от затяжки табачным дымом. Таким образом, силы эмоций оказываются явно неравными, и поведение ориентируется на удовлетворение потенциально более слабой (по сравнению с самосохранением) потребности в табаке.

Человек, обладающий развитой волей и решивший бросить курить, сопротивляется влечению к никотину не потому (точнее, не только потому), что боится заболеть раком легких, а потому, что воспринимает это влечение как преграду, как несвободу, актуализирующую потреб­ность преодоления — волю. Заметим, что вмешательство воли не отменяет универсальности регулирующей функ­ции эмоций, поскольку воля вмешивается в конкуренцию мотивов опять-таки на уровне эмоций — отрицательных в случае неспособности преодолеть «внутреннюю помеху» и положительных в случае «победы над собой». Таким образом, воля отнюдь не является сверх регулятором по­ведения, расположенным над потребностями и эмоциями, поскольку она сама есть потребность, специфическая по­требность преодоления, вооруженная своими способами удовлетворения и порождающая свой ряд эмоций. Прак­тически эта потребность выступает как склонность к достижению далеких целей, к овладению труднодостижи­мыми предметами влечений. Благодаря воле они выгля­дят для волевого человека особенно привлекательно, в от­личие от безвольного, которого тянет к наиболее легкому, наиболее доступному. Безвольный предпочитает, напри­мер, подчиниться потребности в экономии сил, уступить своей лени. Он находится во власти эмоций, вызванных доступностью желаемого. Первое препятствие, которое с удовольствием преодолевает волевой человек, это как раз потребность в экономии сил. Преодолеваемым пре­пятствием может стать и сама доступность.

Удовольствие от преодоления — наиболее яркий по­казатель воли. Через эту эмоцию, через вооружение воли и открывается путь к ее воспитанию, к ее усилению, чтобы человек не сникал под тяжестью неудач, но вновь и вновь испытывал радость преодоления препятствия, даже в том случае, когда это «препятствие» па пути к достижению поставленной цели — он сам. Поэтому каж­дый ребенок с ранних лет тренирует волю в играх, кото­рые приносят удовольствие, радость преодоления препят­ствий. Здесь воля обслуживает потребности в вооружении.

Индивидуально варьирующая норма удовлетворения «рефлекса свободы» (волн) — чрезвычайно важная, мо­жет быть, основная черта характера. Не случайно в на­шем представлении «человек с характером» означает «волевой», а «бесхарактерный» звучит как «безвольный». Проявить характер — значит настоять па своем, не отка­заться от поставленной ранее цели, завершить начатое дело.

Качеством, противоположным воле, является внушаемость, в том числе предрасположенность к гипнозу. Этот вывод подтвержден столь многими исследованиями, что вошел в энциклопедические определения. «Внушае­мость — восприимчивость к внушению; в более широком смысле — одно из проявлений слаборазвитой воли.. . Вну­шение — способ психического воздействия одного чело­века на другого, осуществляемого в бодрствующем и гип­нотическом состояниях... Внушение бывает сопряжено с ослаблением воли того, кто подвергается внушению, и подчинением его воле внушающего»[39]. Слабость типа нерв­ной системы представляет благоприятное условие для по­вышенной внушаемости, которая положительно коррели­рует с тревожностью у 83% исследованных лиц.

По-видимому, наиболее обоснованным в настоящее время является представление о гипнозе как о частном случае подражательного поведения, адресующегося непо­средственно к подсознанию. Человек в гипнозе (ведомый) отказывается от самостоятельности и переносит ответ­ственность за ситуацию па гипнотизера (лидера), сохра­няя ответственность перед ним за выполнение внушения. Отдаваясь гипнозу, субъект переходит из ситуации инфор­мационного дефицита к полноте информации о том, что и как ему следует делать, поскольку источником такой информации становится не противоречивая действитель­ность, а всезнающий лидер — гипнотизер. Естественно, что такой переход сопровождается возникновением весьма положительных эмоций.

Итак, самостоятельные по происхождению, но вместе с тем «обслуживающие» удовлетворение других побужде­ний, потребности вооружения и преодоления препятствий наряду с индивидуально варьирующей потребностью в экономии сил в значительной (если не решающей) сте­пени определяют индивидуальные черты характера, де­лают его сильным, слабым, решительным, медлитель­ным и т. д.

Индивидуально разнообразен и склад мышления лю­дей. Идея К. Маркса и Ф. Энгельса о происхождении мышления из внешней предметной деятельности путем ее интеоризации — «свертывания» этой деятельности и «перенесения» ее внутрь мозга получила конкретную фи­зиологическую разработку в трудах Сеченова, Павлова, Ухтомского, их многочисленных последователей. В пси­хологическом плане эта идея наиболее последовательно развивалась Л. С. Выготским и его школой, прежде всего Л. Н. Леонтьевым и А. Р. Лурия. Совершенно очевиден тот гигантский выигрыш, который получает живой орга­низм благодаря способности оперировать внутримозговыми моделями внешне нереализуемых действий. Такое моде­лирование означает не только экономию энергетических ресурсов, не только избавляет живое существо от разру­шительных последствий неудачных проб, но открывает недоступные для внешних действий возможности твор­ческой комбинаторики.

Но, оперируя моделями внешнего мира — чувственно-конкретными впечатлениями или абстрактно-обобщенными понятиями, мышление остается деятельностью со всеми присущими ей чертами. На это обстоятельство ука­зал сам Выготский. «Мысль — не последняя инстанция. Сама мысль рождается не из другой мысли, а из моти­вирующей сферы нашего сознания, которая охватывает наши влечения и потребности, наши интересы и побуж­дения, наши аффекты и эмоции. За мыслью стоит аффек­тивная и волевая тенденция. Только она может дать от­вет на последнее „почему" в анализе мышления»[40]. «Мо­тивирующей сферой нашего сознания», по Л. С. Выгот­скому, мы считаем исходные основные и вспомогательные потребности. Поэтому, как и всякая иная деятельность человека, мышление побуждается наличием актуальной потребности и служит ее удовлетворению более или ме­нее успешно. В ходе мыслительной деятельности в зави­симости от падения или возрастания вероятности решения стоящей перед субъектом задачи возникают отрицатель­ные или положительные эмоции, которые принято назы­вать «интеллектуальными». Продуктивность мышления, его способность вооружить предстоящую внешнюю дея­тельность программой, наиболее падежно ведущей к удов­летворению соответствующей потребности, зависит от вооруженности самого мышления запасом необходимых знаний, от волевых качеств субъекта, «терпения думать об одном и том же», как сказал Ньютон, от механизмов творчества, о котором речь пойдет ниже.

Мы уже упоминали о том, что по типу присущего им мышления Павлов разделил всех людей на «художни­ков», «мыслителей» и представителей наиболее много­численного среднего типа, в равной мере использующих как мышление образами (первая сигнальная система по Павлову), так и понятиями (вторая, речевая сигнальная система). Вряд ли И. П. Павлов, выдвигая свою идею о наличии «специально человеческих типов», мог пред­полагать, что в ближайшем будущем эта идея получит подтверждение в анатомическом материале. После пио­нерских опытов Р. Сперри на пациентах с перерезанным мозолистым телом, связывающим правое и левое полуша­рия головного мозга, количество работ, посвященных функциональной асимметрии мозга, стало нарастать лави­нообразно.

Сегодня мы знаем, что левое полушарие (у правшей) связано с речью, абстрактно-понятийным мышлением, ма­тематическими способностями, в то время как правое опе­рирует чувственно-непосредственными (зрительными, слу­ховыми, осязательными и т. д.) образами, пространствен­ными представлениями, связано с музыкальными способностями и комбинаторной одаренностью. При пора­жении правого полушария нарушается восприятие про­странства и времени. Это становится понятным, если учесть, что оперирование абстрактными понятиями не требует временных «меток» (стол был столом во времена Пушкина и останется им еще через сто лет). Конкретные впечатления о том или ином событии, предмете, встречен­ном нами человеке и т. д. должны быть упорядочены во времени, иначе мы потеряем возможность ориентиро­ваться в последовательности событий. По образному выра­жению авторов этой концепции Т. Л. Доброхотовой и П. Н. Брагиной[41], правое полушарие связано с прошлым и настоящим, а левое обращено к будущему, прогнозиро­вание которого носит вероятностный характер, а само бу­дущее может быть в значительной мере изменено актив­ными действиями субъекта.

Множество фактов свидетельствует о преимуществен­ной «эмоциональности» правого полушария. На большую эмоциональность конкретных чувственных образов по сравнению с отвлеченными понятиями указывал еще И. П. Павлов. Остроумный эксперимент поставили Сакейм и Гур. Фотографии лиц, находившихся в различном эмо­циональном состоянии, были склеены из одних левых или одних правых половин. Большая группа наблюдателей оценила выражение эмоций как более интенсивное в слу­чае предъявления левосторонних фотографий. Если вспомнить, что мышцы левой половины лица управляются командами из правого полушария головного мозга, станет очевидной преимущественная зависимость эмоциональной экспрессии от правого полушария. Более того, факты по­казывают, что левое полушарие теснее связано с положи­тельными эмоциями, а правое — с отрицательными.

Разумеется, было бы наивно представлять себе, что «центры» положительных эмоций находятся в левом по­лушарии, а «центры» отрицательных эмоций — в правом. Дело обстоит сложнее. Одно из самых убедительных объ­яснений принадлежит Л. Р. Зенкову. Выключение левого полушария затрудняет вербализацию окружающей обста­новки (ее описание словами), делает эту ситуацию непонятной для больного и потому пугающей, неприятной, эмоционально отрицательной. Выключение правого полу­шария, напротив, упрощает ситуацию, проясняет ее, что ведет к положительным эмоциям. Здесь следует остано­виться и уточнить: почему упрощает окружающий субъ­екта мир выключение правого полушария? Очевидно, не за счет лучшего понимания всей реальной сложности ситуации, а за счет сужения и обеднения сферы потреб­ностей и мотивов, упрощения тех требований, которые субъект предъявляет к среде.

С подобным предположением хорошо согласуются клинические наблюдения, свидетельствующие о том, что больные с поражением левого полушария озабочены своим состоянием, тревожатся о нем, в то время как больные с поражением правого полушария беспечны и легкомысленны. Возникает парадоксальная ситуация: сохранность словесного логического мышления сочетается с совершенно неадекватной оценкой своего состоя­ния. Больные, утратившие «высший» (абстрактно-поня­тийный, словесный) аппарат, ведут себя более разумно и адекватно, чем сохранившие его.

Дело в том, что правое полушарие, особенно его лоб­ные отделы, больше, чем левое, связано с потребностно-мотивационной сферой, которой принадлежит инициирую­щая роль в процессах целеобразования. Образно говоря, правое полушарие больше связано с порождением целей, а левое — с их конкретизацией и с уточнением средств и достижения этих целей. Человек без левого полушария сохраняет цели, но остается без средств. Отсюда низкая вероятность достижения целей и как следствие отрица­тельные эмоции, растерянность, тревога, депрессия. Чело­век без правого полушария обладает набором средств, явно превосходящих его сузившиеся и упрощенные цели. Отсюда избыток положительных эмоций, эйфория, ощу­щение мнимого благополучия. Таким образом, анализ эмоциональных последствий поражения правого и левого полушарий, во-первых, еще раз убеждает нас в информа­ционной природе этих эмоциональных сдвигов, а во-вто­рых, указывает на оценку вероятности достижения цели (удовлетворения потребности) как на важнейшую функ­цию новой коры, специально — лобных ее отделов.

Оперируя конкретными и обобщенными образами действительности, мышление содержит в себе потенциаль­ную опасность «отрыва» от этой действительности, пере­вода действий из реального в исключительно воображае­мый, мыслимый план. В результате естественная последо­вательность событий по схеме: потребность — «проигры­вание» способов ее удовлетворения в мышлении — реали­зация внешних действий — удовлетворение потребности деформируется таким образом, что потребность частично удовлетворяется самим процессом мышления. Речь идет о мечтательности в ее пассивно-созерцательном, манилов­ском варианте. Замещение реального удовлетворения потребности ее воображаемым удовлетворением нередко встречается тогда, когда субъект недостаточно вооружен и настойчив для достижения реального результата. Вспомним «сны наяву» поручика Ромашова из повести А. И. Куприна «Поединок», рисующего себе увлекатель­ные картины своих подвигов, служебных успехов, бле­стящей карьеры вместо прозябания в заштатном пехот­ном полку.

Но природа человека слишком сложна и противоре­чива, чтобы мы могли уложить ее в прокрустово ложе своих однозначных оценок. «Пустая» мечтательность, не сдерживаемая рамками реальных возможностей, может оказаться весьма плодотворной в сфере научного и худо­жественного творчества. В любом случае соотношение между внешне реализуемой и мыслительной деятель­ностью представляет важный параметр для определения делового, прагматического, пассивно-созерцательного, мечтательного и т. д. характера данного человека.

Мы рассмотрели индивидуальные особенности потребностной сферы личности и варианты ее проявления в действиях, в совершаемых личностью поступках. Но остается еще такая черта, как эмоциональность — одна из наиболее ярких характеристик темперамента. Впрочем, мы уже знаем, что сами эмоции вторичны и производны от потребностей и представлений о вероят­ности (возможности) их удовлетворения. Это означает, что не в эмоциях самих по себе, а в индивидуальных осо­бенностях механизмов их формирования следует искать естественнонаучные основы темпераментов.

 

ПО ТУ СТОРОНУ ЭМОЦИОНАЛЬНОСТИ

 

С именем «органа» мы привыкли связывать

представление о морфологически сложившемся,

статически постоянном образовании. Это

со­вершенно не обязательно. Органом может быть

всякое временное сочетание сил, способное

осуществить определенное достижение.

А. А. Ухтомский[42]

 

До сих пор мы рассматривали потребности человека изолированно, анализируя их значение и роль в органи­зации целостного поведения. Однако «различные потреб­ности внутренне связаны между собой в одну естествен­ную систему...»[43]. Среди актуальных потребностей в каждый момент времени выделяется доминирующая потребность, требующая первоочередного удовлетворения, и субдоминантные потребности, сосуществующие или конкурирующие с доминантой. Все многообразие собы­тий, происходящих в окружающей среде, поступающие из этой среды сигналы, в свою очередь, разделяются на сигналы с высокой или относительно низкой вероят­ностью их подкрепления факторами, непосредственно удовлетворяющими ту или иную потребность.

Результаты собственных экспериментов и анализ данных литературы привели нас к выводу о том, что потребностно-информационной организации поведения соответ­ствуют функции четырех мозговых образований: фрон­тальных (лобных) отделов новой коры, гиппокампа, ядер миндалевидного комплекса и гипоталамуса.

Оказалось, что благодаря передним отделам неокортекса поведение ориентируется на сигналы высоковеро­ятных событий, в то время как реакции на сигналы с ма­лой вероятностью их подкрепления подвергаются тормо­жению. Двустороннее повреждение лобной коры у обезьян (макаки резусы) ведет к нарушению вероятностного прогнозирования, которое не восстанавливается на про­тяжении 2—3 лет. Аналогичный дефект наблюдается у больных с патологией лобных долей, для которых ха­рактерно стереотипное повторение одних и тех же дей­ствий, утративших свое значение. При более обширном поражении лобных долей возникают легкая отвлекаемость, соскальзывание на побочные ассоциации.

Ориентация па сигналы высоковероятных событий делает поведение адекватным и результативным. Однако в особых условиях, в ситуациях со значительной сте­пенью неопределенности при явном дефиците прагмати­ческой информации необходимо учитывать и возможность маловероятных событий. Для реакций на сигналы с низ­кой вероятностью их подкрепления важна сохранность гиппокампа — второй «информационной» структуры мозга, в известном смысле дополняющей деятельность лобных отделов коры.

В процессе экспериментов с вероятностным прогнози­рованием В. М. Русалов обнаружил три группы обследо­ванных им лиц. Представители первой группы адекватно отражают характеристики вероятностной среды (вероят­ностное соответствие). Представители второй группы за­нижают частоту более частого события (вероятностное безразличие), а представители третьей — завышают ее (стратегия максимализации). Эксперименты на животных с последовательным выключением мозговых структур по­зволяют предположить, что субъекты первой группы об­ладают хорошо сбалансированными функциями лобной коры и гиппокампа, у лиц второй группы относительно преобладают функции лобной коры, а у представителей третьей — функции гиппокампа. В результате субъектив­ная оценка вероятности событий у представителей по­следних двух групп не соответствует объективной веро­ятности редких и частых событий.

Выделение наиболее острой доминирующей потреб­ности осуществляется с участием «мотивационной под­системы» мозга, включающей миндалину и гипоталамус, причем миндалина обеспечивает организацию баланса, динамической иерархии сосуществующих и конкурирую­щих потребностей, а гипоталамус важен для выявления мотивационной доминанты. Двустороннее разрушение латерального отдела гипоталамуса вызывает общее рас­стройство активного («произвольного») поведения живот­ных с симптомами малоподвижности, вялости, застыва­ния в одной и той же подчас очень необычной позе, т. е. признаки своеобразного «безволия». Такие последствия вполне естественны, потому что лимбическая (мотивационная) система мозга, к которой относится и гипота­ламус, анатомически связана с двигательной системой, в частности с так называемым бледным шаром. Базальные ганглии (к их числу относится и бледный шар) важны для самых ранних стадий инициации произволь­ных движений, их нервные клетки активируются пер­выми. Импульсация из базальных ганглиев и мозжечка приходит в кору через зрительный бугор (таламус). Кора оформляет движение, детализирует его. В ответ на сиг­нал к движению зубчатые нейроны мозжечка разряжа­ются через 30 мс, а нейроны коры через 40 мс после сигнала.

Потребностно-мотивационная подсистема (миндалина и гипоталамус) оказывает мощное влияние на информа­ционную подсистему (новая кора и гиппокамп). Просле­жены анатомические связи латеральных отделов лобной коры с гипоталамусом, вентральных — с миндалиной, дорзальных — с гиппокампом. В результате оценка вероят­ности внешних событий оказывается зависимой от силы и качества доминирующей потребности, а эта оценка в свою очередь влияет тормозящим или облегчающим об­разом на силу потребности и ее соотношение с другими конкурирующими мотивациями.

---

Дата добавления: 2019-01-14; просмотров: 188; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!