ПО ТУ СТОРОНУ ЭМОЦИОНАЛЬНОСТИ 5 страница

Самый лучший человек тот, говорил Л. Н. Тол­стой, кто живет преимущественно своими мыслями и чужими чувствами, самый худший сорт человека — кото­рый живет чужими мыслями и своими чувствами... Из различных сочетаний этих четырех основ, мотивов дея­тельности — все различие людей[31].

Если перевести эту классификацию на язык потреб­ностей, то лучшим вариантом окажется социальная по­требность «для других» в сочетании с потребностью познания, свободной от побочных влияний и не доволь­ствующейся механически усвоенной нормой. Самый худший — эгоистически ориентирован на себя, а свои су­ждения подчиняет не объективной истине, но заимство­ванным и утилитарно выгодным для него взглядам. Заметьте, что Толстой говорит о наличии «четырех основ», из которых складывается «все различие людей». Иными словами, он выделяет не типы, а параметры их оценки, систему координат, совпадающую с координатами четы­рех вариантов потребностей — «мотивов деятельности». «Одно из величайших заблуждений при суждениях о че­ловеке в том, — писал Толстой, — что мы называем, опре­деляем человека умным, глупым, добрым, злым, сильным, слабым, а человек есть все: все возможности, есть теку­щее вещество... Как бы хорошо написать художественное произведение, в котором было ясно высказать текучесть человека, то, что он один и тот же, то злодей, то ангел, то мудрец, то идиот, то силач, то бессильнейшее суще­ство»[32].

Для того чтобы потребность трансформировалась в действие, в поступок, недостаточно самого факта ее актуализации. Потребность должна быть вооружена и усилена волей. Если выраженность и соподчинение основ­ных потребностей (биологических, социальных, идеаль­ных с их подразделением на потребности сохранения и развития, для себя и для других) представляет «ядро» личности человека, то в действиях обнаруживается его характер.

 

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

 

Субъект есть деятельность

удовлетворения влечений.

Гегель

 

Для того чтобы удовлетворять свои многочисленные потребности, человек должен быть вооружен соответствующими способами и средствами. Овладение навыками во многом отчуждено от процесса удовлетворения основ­ных потребностей и побуждается достаточно универсаль­ной потребностью в вооруженности.

Дело в том, что приобретение самых первых, самых элементарных умений маленьким ребенком не связано с его голодом или жаждой. Более того, голод, дискомфорт, вызванный мокрой пеленкой или охлаждением, преры­вают и тормозят процесс приобретения навыков, которые, в сущности, понадобятся ребенку много позднее.

Попытки двигать руками и пальцами проявляются уже через час после рождения. К концу четвертого месяца ребенок дотягивается и хватает видимые предметы, пыта­ется ими манипулировать. По мере взросления все боль­шее значение приобретает подражание действиям взрос­лого. В два месяца дети реагируют на проявляемое к ним внимание целой серией действий, включая улыбку, движения губ и языка. Некоторые авторы считают, что двух­месячный ребенок способен имитировать движения рта своей матери. В дальнейшем эта способность явится базой для обучения артикуляции и воспроизведения звуков речи.

Одну из трансформаций исходной потребности в воору­жении представляет потребность в подражании. Она про­является у детей самого раннего возраста вместе с другой трансформацией той же исходной потребности — потреб­ностью в игре, причем девочки играют в «дочки—матери», а мальчики имитируют отцов. Потребность в подражании функционирует, минуя сознание, и ребенок осваивает речь окружающих, не осознавая ни законов этой речи, ни техники произношения слов, в отличие от взрослого, изучающего иностранный язык сознательно.

Основное назначение и смысл подражания состоит, видимо, в том, что оно адресуется непосредственно к под­сознанию, освобождая сознание от работы, которая может совершаться без его участия. Обогащение подсознания, вооружение человека автоматизированными навыками — область чрезвычайно важная, хотя нередко игнорируемая. Мы уже говорили о том, что совесть занимает в поведе­нии человека должное место только тогда, когда ее веле­ния исполняются подсознательно, не требуя аргументов. То же самое относится к воспитанности в узком и широ­ком смысле этого понятия, к дисциилинированности, к точности выполнения обязательств, к тому, что назы­вают «чувством долга».

Дети способны десятки и сотни раз повторять одни и те же действия, единственным смыслом которых (разу­меется, не осознаваемым ребенком) является тренировка их психофизического аппарата. Потребность в вооруже­нии, направляемая подражанием действиям взрослых и сверстников, лежит в основе игровой деятельности. Бла­годаря ей ребенок заранее овладевает теми сферами дей­ствительности, которые пока ему недоступны, и навыками, которые пока ему не нужны.

О самостоятельности игровой мотивации свидетель­ствуют опыты на животных. Например, игровая борьба молодняка не содержит элементов конкуренции и сво­бодна от симптомов агрессивного поведения. Потребность в игре усиливается в условиях депривации: изолирован­ные друг от друга каждый второй день хомяки при встрече удваивают продолжительность игрового поведе­ния. Если крысят в возрасте от 25 до 45 дней лишить возможности игры, они становятся в дальнейшем менее способными к выработке сложных навыков.

Если у животного игра тренирует, вырабатывает коор­динацию движений, развивает живость, инициативность, т. е. вооружает его для удовлетворения биологических потребностей, то у человека она, кроме того, служит раз­витию интуиции, деятельности сверхсознания. Сверхсо­знание необходимо ребенку для постижения нового, неиз­вестного, а он со всех сторон окружен этим новым. С годами потребность в игре обычно притупляется вместе с ослаблением деятельности сверхсознания. Утратив по­требность в игре, ум ограничивается сознанием.

С возрастом потребность вооружения приобретает у че­ловека все более сложные формы. С одной стороны, она оказывается привязанной к той или иной первичной по­требности или обслуживает целую группу потребностей, если речь идет о средствах, равно пригодных для их удовлетворения. С другой стороны, она может приобрести самодовлеющий характер, когда человеку доставляет удо­вольствие одно лишь сознание своей вооруженности, как это случилось со Скупым рыцарем в трагедии Пушкина. Правда, здесь возникает сомнение, не имеем ли мы дело с подспудным, неосознаваемым удовлетворением иной пер­вичной потребности, например, в поддержании своего со­циального статуса, гарантированного накопленным богат­ством.

Не столько уж редко мы встречаем достаточно силь­ную социальную или познавательную потребность, не со­четающуюся у данного субъекта с выраженной потреб­ностью в вооружении. Так возникают дилетантизм и не­компетентность. Мы имеем в виду не тот случай, когда субъект лишен возможности приобрести соответствующие знания и навыки, а когда он не стремится их приобрести. Сочетание сильнейшей потребности (скажем, занять опре­деленное место) с отсутствием или бедностью средств достижения цели порождает целую гамму отрицательных эмоций и ведет к представлению о завистниках, о «врагах», якобы препятствующих чужим успехам. Подавляю­щее большинство неудачников — порождение недостаточ­ной вооруженности. Она может быть обусловлена разными обстоятельствами. Первый вариант: условия воспитания были таковы, что человек не смог приобрести знания и умения, необходимые для достижения цели. Второй: че­ловек выбрал цель (дело, профессию и т. д.), не соответ­ствующую его природным способностям и задаткам — например, занятия музыкой при отсутствии слуха. В этом случае даже сильная потребность в вооружении бывает не в состоянии компенсировать ошибочный выбор. Третий вариант: налицо и способности, и задатки, и возможность обучения, но потребность в вооружении слаба. Наконец, четвертый вариант: выбрана такая деятельность, которая требует доминирования совершенно определенной потреб­ности — потребности «для других» у педагога, потребности и познания у исследователя и т. п. Субъект же харак­теризуется выраженной социальной потребностью «занять место» и, успешно пополняя свой арсенал для достижения этой цели, остается слабо вооруженным для деятельности, которой он вынужден заниматься. Такого рода неудач­ник — явление распространенное и любопытное. Сам себя неудачником он обычно не считает, поскольку искомого места он добился, хотя настоящего специалиста из него не получилось. Окружающие видят, что он не на своем месте. Сам он этого не замечает, как не замечают искус­ственности его положения все те, кто занял аналогичные места вопреки своей непригодности для этих мест. Все они — неудачники для других и для дела, но не для себя.

Впрочем, даже при самых благих и искренних побуж­дениях, когда человек занят делом, соответствующим его главенствующей потребности, низкая квалификация оста­ется реальным злом. Она уменьшает общественную цен­ность личности, потому что только квалифицированная деятельность может стать реальной деятельностью «для других». Но недостаточная вооруженность наносит ущерб и самой личности, обрекая человека па хроническое ощу­щение своей неполноценности. В остроумной статье «От­куда берутся неудачники?» Б. Рымарь писал: «Так только ли о признании надо говорить, ища счастья в труде? Не в степени ли совершенства исполнения лю­бого дела вся суть заключена, и не в этой ли реальной сути надо искать — будет в труде радость или будет маята? Совершенство исполнения, компетентность испол­нителя — вот, кажется мне, та реальная система коорди­нат, с которой начинается восхождение от элементарных или полуэлементарных занятий ко все более сложным, все более увлекательным и достигаются глубины дали-дальние сложного. Берусь утверждать, и этому меня на­учила жизнь: при всех обстоятельствах, есть яркий талант или нет яркого, таланта, выбрана ли профессия по призванию или случайно, компетентность выручит. Она сыграет роль в успехах человека, нисколько не меньшую, чем его прирожденное влечение к чему-то, а может, эта роль будет еще и побольше»[33].

Нужно ли говорить, сколь продуктивнее становится деятельность, когда компетентность сочетается с истин­ным призванием и талантом. Но даже в том случае, когда деятельность лишена новизны и творчества, высокий уро­вень профессионализма, точность и совершенство испол­нения, казалось бы, рутинных операций придают этой деятельности особую привлекательность за счет удовле­творения потребности в вооруженности и тех положи­тельных эмоций, которые возникают на ее основе. Педа­гогическая практика далеко не всегда и не в полной мере осознает реальность и значение этой потребности, не под­держивает и не культивирует ее. Стремясь сделать про­цесс обучения интересным, увлекательным для ребенка, педагог иногда апеллирует только к его любознательно­сти, опирается только на потребность познания и... по­ощряет дилетантизм. Увлеченность оборачивается поверх­ностностью, любознательность — верхоглядством. В действительности радость узнавать должна постоянно допол­ниться радостью уметь и мочь, поскольку на потребность в вооружении распространяется принцип ее незамени­мости удовлетворением других мотиваций.

Увлеченность делом сближает его с игрой: в процесс овладения профессией вовлекается сверхсознание и в ква­лификации появляются элементы творчества. Вот почему при обучении и воспитании так важно ориентироваться не только на сознание, но и на сверхсознание. Разумеется, в приобретении профессиональной квалификации решаю­щую роль играет сознание. Участие сверхсознания иногда необходимо (в искусстве, в науке), во многих случаях желательно, но в некоторых профессиях его вмешатель­ство недопустимо. Представьте себе творчество новых пра­вил уличного движения водителем городского транспорта.

Степень удовлетворения потребности в вооружении оказывает огромное влияние на формирование и черты характера. Высокий уровень вооруженности, осознавае­мый или неосознанно ощущаемый субъектом, делает его спокойным, уверенным, независимым, сохраняющим са­мообладание в сложной и быстро изменяющейся обста­новке Недостаточная вооруженность в сочетании с доми­нированием тех или иных первичных потребностей сооб­щает характеру черты тревожности, озабоченности своим положением среди людей, ревнивого отношения к успеху других, зависимости от их покровительства и поддержки. Вместо того чтобы сетовать на «дурной» или «слабый» характер воспитуемого, вместо абстрактных призывов к «исправлению» следует, в первую очередь, подумать о том, как вооружить данного человека способами удовлетворения тех его потребностей, которые представляют наибольшую социальную ценность.

Перечислить все, что входит или может входить в во­оружение и в квалификацию человека, невозможно, но существует вооружение универсальное, к которому отно­сится воображение, фантазия, логика. Вооруженность во­ображением есть, в сущности, вооруженность интуицией или сверхсознанием (мы этого касались выше и к этому еще вернемся). С ранних лет ребенок обогащает свое сознание, в том числе посредством подражания взрослым. Сверхсознанием он вооружается посредством игры. Как мы увидим далее, игра тренирует также и волю — другой, не менее важный вид вооружения. Сверхсознание игра тренирует, поскольку требует от ребенка находчивости и быстроты решений в проблемной ситуации, смелости в оперировании известными правилами. В самой природе игры заложено знание норм, следование им и вместе с тем их смелое преодоление. Такова, если можно так выра­зиться, и техника сверхсознания. В игре оно «технически тренируется», готовя этим ребенка к применению интуиции в тех случаях, когда придется самому впервые созда­вать что-либо новое, принимать нетривиальные решения. Это вооружение приобретается с удовольствием и потому угрожает вытеснить другие средства. Вот почему продук­тивность, действенность и сила сверхсознания как воору­женности определяются не им самим, а тем, насколько прочно оно опирается па сознание, на знания, усваивае­мые сознательно и планомерно.

Но вернемся к тому благоприятному случаю, когда субъект оказался вооружен знаниями и навыками, необ­ходимыми для удовлетворения его биологической, соци­альной или идеальной потребности. Почему же и в этом случае разные люди, обладающие примерно равной силой побуждения и равной степенью вооруженности, действуют подчас весьма различно? Почему деятельность одних пре­кращается при столкновении с первым же препятствием, а деятельность других продолжается с удвоенной энергией? Как правило, здесь мы встречаемся с функциони­рованием воли.

В большинстве современных руководств воля опреде­ляется как всесильный сверхрегулятор, управляющий желаниями и поступками человека. «Воля представляет со­бой особую форму активности человека. Она предполагает регулирование человеком своего поведения, торможение им ряда других стремлений и побуждений, предусматривает организацию цепи различных действий в соответствии с со­знательно поставленными целями. Волевая деятельность заключается в том, что человек осуществляет власть над собой…»[34]. Представление о воле как феномене, проти­востоящем потребностям и воздействующем на них, с наи­большей категоричностью высказал Ш. Н. Чхартишвили: «Своим названием волевое поведение обязано тому обстоя­тельству, что ему дает начало, а также управляет им на всем его протяжении не какая-либо потребность, а сама личность как субъект воли... Эти два явления — потреб­ность и воля — занимают, таким образом, совершенно раз­личные места в психологической структуре личности»[35].

Сходных взглядов придерживается Е. Н. Баканов[36], полагая, что воля есть подчинение субъектом своих побуждений логике отражаемой им объективной необходимости с достижением (в пределе) их совпадения. Логику объективной необходимости отражает сознание. Значит, суть воли заключается, по Баканову, в подчинении побуждений субъекта его сознанию. Сознание, потребности (по­буждения) и воля функционируют как самостоятельные и зачастую конфликтующие между собой силы. «Воля как общая способность сознания направлять поведение... Выражается в сознательных, целенаправленных действиях человека»[37].

Но курильщик, решивший бросить курить, а затем не выдерживший и отправившийся за сигаретами, действует вполне сознательно и целенаправленно, ясно представляя себе все последствия своего поступка. Разве это дает нам основание назвать  его поведение волевым? Нельзя считать волей и наиболее сильную, доминирующую потребность.

Во-первых, явно доминирующей потребности никакая воля не нужна, как она не нужна матери, бросающейся на помощь своему ребенку. Во-вторых, тот же курильщик в приведенном нами примере или игрок, устремившийся к карточному столу наперекор всем доводам рассудка, повинуются потребности, пересилившей все остальные, и тем демонстрируют свое крайнее... безволие. Следова­тельно, ни сознание, ни доминирующая потребность не объясняют нам существа воли.

На наш взгляд, приведенные выше определения воли (а вернее сказать — ее описания) представляют собой отказ от решении вопроса об объективной природе воли, отказ от попыток ответить на этот вопрос научно обосно­ванными представлениями. В приведенных выше опи­саниях воля оказывается некоей таинственной (уж не мистической ли?) силой, управляющей действиями чело­века вопреки тем мозговым механизмам, существование и функции которых известны современной науке. Подобная позиция, как бы ни прикрывалась она научной терминологией, не может нас удовлетворить.

Мы полагаем, что филогенетической предпосылкой волевого поведения у животных является «рефлекс свободы», открытый И. П. Павловым. В сопротивлении собаки попыткам ограничить ее двигательную активность Павлов увидел несравненно большее, нежели разновидность защитной реакции. «Рефлекс свободы» —  это самостоятельная форма поведения, для которой препятствие служит не менее адекватным стимулом, чем корм для пищедобывательных действий, боль — для оборонительной реакции, а новый и неожиданный раздражитель — для ориентировочной. «Не будь его (рефлекса свободы), - писал Павлов, — всякое малейшее препятствие, которое встречало бы животное на своем пути, совершенно прерывало бы течение его жизни»[38].

На уровне человека взаимоотношения между реакцией на препятствие и мотивом, первично инициирующим поведение, становятся исключительно сложными. Активность, вызванная преградой, в определенных случаях и у определенного типа людей может оттеснить первона­чальное побуждение на второй план, и тогда мы встре­тимся с упрямством, с поведением, где преодоление стало самоцелью, а исходный мотив утратил свое значение и даже забыт.

Для человека преграда — это совсем не обязательно внешнее препятствие. Преградой часто бывает и конку­рирующая потребность. Тогда победа одного из конку­рирующих мотивов будет определяться не только его пре­обладающей силой, но и возникновением активности, по отношению к которой субдоминантный мотив есть пре­пятствие, «внутренняя помеха». С подобной ситуацией мы практически встречаемся во всех случаях, когда при­нято говорить о «волевом подавлении» эмоций, а точ­нее — обусловивших эти эмоции потребностей. Следует помнить, что волевые качества субъекта сами по себе не имеют положительного значения, а зависят от социальной ценности первичного побуждения.

Итак, сущность воли заключается в том, что она есть потребность преодоления препятствий. Как всякая иная потребность, она может явиться источником положитель­ных или отрицательных эмоций, обусловленных самим фактом преодоления (или непреодоления) преграды до того, как будет достигнута конечная цель. Ярким под­тверждением относительной самостоятельности этой по­требности могут служить и спортивные игры. Если бы цель спортивных соревнований заключалась единственно в победе над противником, спортсмены должны бы были предпочитать возможно более слабых конкурентов. Од­нако хорошо известно, что победа над слабым противни­ком не приносит ни радости, ни удовлетворения. С другой стороны сколько-нибудь полная автономия воли лишает ее адаптивного значения, превращает в бессмысленное упрямоство. Вот почему центральным вопросом психофизиологии воли остается вопрос о механизме, благодаря которому воля начинает помогать, «служить» именно этой, а не какой-либо иной потребности.

---

Дата добавления: 2019-01-14; просмотров: 188; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!