ПО ТУ СТОРОНУ ЭМОЦИОНАЛЬНОСТИ 4 страница

Тенденции сохранения и развития можно обнаружить во всех трех основных группах потребностей человека, но в каждой из групп они обладают своими особенно­стями. Общее основание для их различения — это отно­шение к господствующей общественно-исторической норме удовлетворения. Потребности сохранения удовле­творяются в пределах норм; потребности развития превы­шают норму. Чем больше такое притязание на превыше­ние существующих норм, тем ярче потребность развития. В идеальных потребностях норма — это достигнутое к на­стоящему времени знание, поэтому, казалось бы, все идеальные потребности суть потребности развития. В дей­ствительности все оказывается сложнее. Ученый едва ли заслуживает своего названия, если его потребность по­знавать ограничена какой бы то ни было существующей нормой. Мир безграничен, и познание его безгранично. В идеальных потребностях нормы — лишь ступеньки бес­конечной лестницы.

В группе социальных потребностей картина не менее сложна. Здесь норм столько, сколько существует хотя бы относительно устойчивых структур общественных отно­шений. Чаще всего субъект стремится улучшить свое общественное положение, в чем проявляется потребность развитии «для себя». Потребность развития «для других» требует совершенствования самих норм либо улучшения положения какой-либо социальной группы. Социальная потребность сохранения, как правило, свидетельствует о том, что она занимает подчиненное положение в иерар­хии потребностей данного субъекта, что она чрезвычайно скромна. Впрочем, социальная потребность сохранения бывает характерна и для тех лиц, которые уже занимают достаточно высокое общественное положение и не распо­ложены его менять.

Основные нормы удовлетворения биологических по­требностей хорошо известны современной медицине. Их превышение чаще всего ведет к патологии. Но к биологическим потребностям относится и продолжение рода — размножение и забота о потомстве. Здесь потребность развития проявляется иногда с чрезвычайной силой, со стремлением опрокинуть все существующие нормы. Такова потребность в сохранении, благополучии, развитии и процветании своих близких исключительно вследствие кровного родства. Эта потребность похожа на социальную потребность «для других», но ее природа иная. Социаль­ная потребность «для других» есть потребность в справедливости к другим, она в каждом случае нуждается в ра­зумных логических обоснованиях, сознательной аргумен­тации. Биологическая потребность «для других», как и остальные биологические потребности, ни в обосновании, ни в логике, ни в сознании не нуждается. Родственная связь — вот ее единственное, достаточное и категориче­ское обоснование. Попытки логических обоснований род­ственных привязанностей демонстрируют, в сущности, их отсутствие. Социальная биологическая потребность раз­вития «для других» выступает поэтому как семейный эгоизм, в отличие от социальной потребности «для дру­гих», которая проявляется в качестве альтруизма.

Именно двойственность потребностей сохранения и развития породила две основные формы эмоций — отри­цательные и положительные. Механизм сохранения не нуждается в положительных эмоциях, он может работать за счет одних отрицательных, где само устранение тягост­ного состояния, например голода, путем удовлетворения соответствующей потребности есть награда для действую­щего субъекта. Удовольствие, получаемое от пищи, с не­обходимостью требует ее разнообразия, поиска новых питательных веществ, их новых комбинаций и способов приготовления. Иными словами, даже на элементарном уровне пищевой потребности положительные эмоции иг­рают творчески-поисковую роль, содействуют освоению новых сфер окружающей действительности. Не случайно значение положительных эмоций возрастает по мере пере­хода ко все более сложным формам мотиваций.

Особая «приращенность» положительных эмоций к по­требностям развития давно отмечена народной наблюда­тельностью в известной поговорке о том, что «охота пуще неволи», т. е. что стремление к награде сильнее стрем­ления избежать наказания. Эксперименты на животных и наблюдения за детьми показали, что наказание за со­вершение какого-либо действия не исключает возможности его повторного воспроизведения в будущем. Для надежного предотвращения нежелательных действий необхо­димо, чтобы эти действия утратили свою привлекатель­ность для субъекта, перестали вызывать у него поло­жительные эмоции.

Близость положительных эмоций к потребностям развития объясняется тем, что для их повторного пере­живания субъект вынужден активно нарушать достигну­тое равновесие, искать неудовлетворенную потребность и от полноты информированности идти в неизвестность, где вновь достигнутое может превысить ранее существо­вавший прогноз.

Поскольку положительные эмоции отражают влече­ния человека к тому, чего он еще не достиг, но к чему стремится, они ярче и полнее отрицательных выражают индивидуальность человека — своеобразие его личных ка­честв, его, если можно так выразиться, «позитивную программу». Одним из ее внешних проявлений служит смех, на природе которого мы специально остановимся позднее.

Преимущественная (не абсолютная) связь потребно­стей развития с положительными эмоциями, а потребно­стей сохранения — с отрицательными не исключает вто­ричного распространения этих эмоций на соседние группы мотивов. Но и в этом случае качество потребно­сти накладывает свой отпечаток на характер эмоцио­нального состояния. Отрицательная эмоция, возникающая при угрозе неудовлетворения потребностей сохранения, переживается как тревога, а неудовлетворенность по­требностей развития порождает так называемую фру­страцию. Оба состояния отрицательны, тягостны для субъекта, от обоих он стремится избавиться, но это — равные состояния. В нервом случае субъект испытывает ощущение нависшей угрозы, боязнь наказания, во вто­ром — раздражение и тоску, порожденные отсутствием удач.

Нам важно подчеркнуть, что выраженность и соотно­шение потребностей сохранения или развития индивиду­ально варьируют у разных людей. Экспериментальные исследования «уровня притязаний», о котором мы гово­рили выше, позволили выявить две категории людей: тех, кто преимущественно стремится к успеху, рискуя утратить достигнутое им раньше, и тех, кто главным образом страшится неудач.

Идеальная потребность не имеет вариантов «для себя» и «для других». Она удовлетворяется познанием истины, которая по определению одна. Потребность познания удовлетворяют наука и искусство, и их происхождение из общего источника представляется единственным, что их связывает, объединяет, уподобляет друг другу. Про­явления бескорыстной любознательности, лежащей в ос­нове науки, бесчисленны и разнообразны, их можно ви­деть в поведении любого человека от раннего дошколь­ного возраста до глубокой старости. Но тяготение человека к искусству также сопровождает его всю жизнь.

Различие сфер науки и искусства яснее всего обнаруживается в истории того и другого. Сфера науки — на­копление знаний, поэтому не существует науки «вообще», а существуют конкретные науки (математика, физика, биология) и их число в наше время стремительно мно­жится. Наука определенно тяготеет к количественному анализу познаваемых явлений, что отличает ее от прин­ципиальной «неизмеряемости» искусства, воссоздающего качественную картину целостного в своем единстве мира.

Нам представляется, что родственность науки и ис­кусства, равно как и различия между ними, хорошо выражается сходством и различием смысла русских слов «истина» и «правда». К истине можно лишь постепенно приближаться и невозможно вполне овладеть ею. Правда непосредственно видима, слышима, но непереводима на язык понятий. Она нужна как свидетельство существо­вания истины, ускользающей от теоретического анализа, как воплощение единства всех явлений мироздания, его стройности. Диалектика объекта и субъекта в познании действительности членит потребность познания на две ветви с акцентом па «истине» или па «правде».

Двойственная природа человека как индивидуума и члена социальной группы (сообщества) лежит в основе деления биологических и социальных потребностей на мотивы «для себя» и «для других». Филогенетическими предпосылками потребности «для других», по-видимому, являются родительский инстинкт, групповая забота о мо­лодняке и способность к так называемому эмоциональ­ному резонансу, т. е. способность реагировать па сигналы эмоционального состояния другого живого существа. Зна­менательно, что забота о потомстве коррелирует с уров­нем зоосоциальной организации данного вида. Так, гиеновые собаки более социализированны, чем гиены, — их группы более постоянны, они легче объединяются при добывании пищи и защите территории. У гиеновых собак молодняк кормят все члены группы, у гиен — только мать. В результате у гиеновых собак выживает 35% молодняка, а у гиен — 5—10%. Иными словами, развитие «альтруизма» (потребности «для других») явилось важ­ным фактором биологической эволюции.

Вместе с тем эта потребность индивидуально варьи­рует у представителей одного и того же вида. В опытах с обезьянами один рычаг подавал пищу только нажи­мавшей на него особи, второй рычаг одновременно снаб­жал пищей двух животных. Все исследованные обезьяны разделились на три группы. Представители первой пред­почитали кормить и себя, и партнера. Представители второй — только себя. Поведение обезьян третьей группы зависело от размеров «личного вознаграждения»: они кор­мили партнера в том случае, если рычаг «для двоих» подавал работающей особи больше пищи, чем рычаг «для одного». Таким образом, даже на уровне животных необ­ходимо различать истинный «альтруизм» от «лично вы­годного альтруизма».

Столь же индивидуально вариабельна способность жи­вотных избегать действий, причиняющих боль другой особи того же вида. Систематические эксперименты на крысах, собаках и обезьянах показали, что такой способ­ностью обладает примерно треть исследованных живот­ных. Около 50% начинают избегать болевого раздражения другой особи после того, как сами подвергнутся болевому воздействию. Приблизительно 20% остаются нечувстви­тельными к сигналам боли (крик, движения, выделение специфических пахучих веществ и т. д.), даже испытав па себе действие болевого раздражителя.

Среди мозговых образований, сохранность которых особенно важна для «эмоционального резонанса», укажем на центральное серое вещество. После повреждения этого
отдела мозга все крысы, ранее хорошо реагировавшие на крик боли партнера, резко ухудшили реакцию избегания. По данным ряда исследователей, центральное серое вещество связало с проведением болевой афферентации и с интеграцией реакций на эмоционально отрицательные (аверсивные) стимулы: звуки, запахи и т. д. Можно предположить, что в процессе эволюции естественный отбор «использовал» дли реагирования на сигналы отрицательно-эмоционального состояния другой особи те же мозговые механизмы, которые связаны с восприятием аверсивных, в том числе болевых, стимулов, адресованных самому субъекту. Эти данные, полученные в опытах на животных, помогают понять механизм того явления, когда человек, став свидетелем страданий другого, испытывает почти физическое недомогание: сжатие в области сердца, «комок в горле», тошноту и тому подобные соматические симптомы.

Чувствительность к состоянию другого индивидуально варьирует и у человека. М. Н. Валуева и И. П. Грызлова регистрировали изменения слуховых порогов и частоты сердцебиений в двух сериях экспериментов, причем в од­ном случае пропуск звукового сигнала сопровождался неприятным электрокожным раздражением запястья руки наблюдателя, а в другом случае — раздражением его партнера по опыту. В опытах участвовали 47 человек. Если судить о степени эмоционального напряжения по частоте сердечных сокращений, то примерно две трети обследованных лиц обнаружили большую степень тревоги в ситуации, когда «наказание» угрожало им самим.

Даже в этих сравнительно элементарных ситуациях выступила чрезвычайная сложность зависимости финальных физиологических сдвигов (изменения порогов вос­приятия звуковых сигналов, частоты сердцебиений) от всей совокупности личностных факторов, определяющих реакцию субъекта. Так, сравнение результатов измере­ния порогов с анализом обследованных лиц по вопрос­нику Р. Б. Кетела показало, что субъекты, наиболее вос­приимчивые к ситуации наказания партнера за допу­щенные ими ошибки, а) хорошо контролируют свое поведение, б) адекватно ориентируются в среде, в) забо­тятся о своей репутации, г) неукоснительно выполняют социальные требования, д) обнаруживают высокую сте­пень тревожности и предрасположенности к социально детерминированной фрустрации[23].

Исходя из этих данных, мы склонны дать свою трак­товку опытам Э. А. Костандова, где пороги опознания эмоционально значимых слов у лиц, совершивших проти­воправные действия, оказались в двух третях случаев выше, а в трети случае ниже, чем пороги опознания словесных эмоционально нейтральных стимулов[24]. Мы предполагаем, что решающее значение для смещения по­рога в ту или иную сторону имел характер мотивации, на базе которой возникло эмоциональное напряжение. Преобладание мотивов «для себя», боязни разоблачения и наказания включало механизмы «психологической за­щиты» с характерным для них повышением порогов вос­приятия. Если же у субъекта доминировали мотивы тре­воги «за других» людей, чувства раскаяния и вины, это сопровождалось обострением чувствительности и пониже­нием порогов. Нередкое сосуществование мотивов первого и второго типов делает вполне возможным колебание порогов в обе стороны у одного и того же субъекта на протяжении одного и того же опыта. Мы полагаем, что в получивших широкую известность опытах С. Милгрэма две трети студентов продолжали усиливать раздражение током партнера несмотря на имитацию этими партнерами «криков боли» не в силу какой-то особой склонности к жестокости, а вследствие характера инструкции, где подчеркивались добровольность опытов, их важность для науки и т. п.[25] И все же знакомое нам распределение 1 : 2 заслуживает, чтобы его отметить.

Противопоставление «эгоизма» «альтруизму» требует большой осторожности. Дело в том, что на протяжении миллионов лет эволюции сосуществование этих двух тен­денций было совершенно необходимым. Само выживание вида в некоторых экстремальных ситуациях (голод, сти­хийные бедствия и т. п.) оказывалось подчас возможным только потому, что особи-«эгоисты» сохранялись и да­вали жизнь следующим поколениям за счет гибели опре­деленной части популяции. «Альтруизм, так же как и его альтернатива — эгоизм и антиальтруизм, в разных усло­виях жизни нравственно неразвитого общества имели раз­ную адаптивную ценность, но поскольку условия жизни постоянно менялись, то они оказались вовлеченными в сферу группового отбора, а лежащие в их основе ген­ные системы оказались включенными в генофонд чело­века»[26].

Абстрактный альтруизм способен обернуться своей диалектической противоположностью. «Жертвенность, тем более затяжная, редко бывает бескорыстной. Она одари­вает, но за это обязательно когда-нибудь потребует бла­годарности… почему это никто не замечает, почему не воздают должное?»[27] «Если человек может любить только других, он вообще неспособен любить»[28]. Совокупность исторических классовых макро- и микросоциальных фак­торов формирует исторически изменчивую норму удов­летворения потребности «для других», которая усваива­ется индивидуальным человеком как присущая лично ему совесть. По своему происхождению совесть есть память общества, усвояемая отдельным лицом, утверждал Л. Н. Толстой. «Как принадлежащий к этой общине, как член этого племени, этого народа, этой эпохи, я не обладаю в своей совести никаким особенным и уголовным уставом… Я упрекаю себя только в том, в чем упрекает меня другой»[29]. Однако, будучи усвоена субъектом, со­циальная по своему происхождению норма обретает но­вое качество, становясь внутренним регулятором поведе­ния. «Презирать суд людей нетрудно; презирать суд собственный невозможно» (А. С. Пушкин). «Когда никто не увидит и никто не узнает, а я все-таки не сделаю, — вот что такое совесть!» (В. Г. Короленко). На базе по­требности «для других» в зависимости от ее удовлетво­рения или неудовлетворения возникают отрицательные эмоции «угрызения совести» или положительно окрашен­ное чувство удовлетворения своим поступком «по сове­сти». «Две вещи наполняют душу все новым и нарастаю­щим удивлением и благоговением, тем чаще, чем про­должительнее мы размышляем о них, — звездное небо надо мной и моральный закон во мне» (И. Кант). Хо­рошо упроченным нормам свойственно уходить в подсо­знание— приобретать черты автоматизма и функциони­ровать без размышлений и доказательств, как нечто само собой разумеющееся. Самые высокие представления иде­ального порядка обнаруживают себя в поступке, во взаи­модействии людей чуть ли не рефлекторно, когда их зна­чение и источник едва осознаются.

Каждый человек наделен всеми тремя группами ос­новных потребностей — биологическими, социальными и идеальными — в их разнообразнейших комбинациях, при­чем для подавляющего большинства характерно преобла­дание социальных. Явное преобладание биологических потребностей граничит с патологией. Даже в экстремаль­ных ситуациях люди, как правило, сохраняют над ними социальный контроль. Абсолютное доминирование идеаль­ных потребностей при полном игнорировании биологиче­ских и социальных встречается исключительно редко. Поэтому говорить о том, что одни из них «лучше», а дру­гие «хуже», по меньшей мере, ненаучно. Общество оце­нивает набор и иерархию потребностей, присущих каждой отдельной личности, соотнося их с нормами удовлетворе­ния этих потребностей, сложившимися в данной социаль­ной среде. «Размер так называемых необходимых потреб­ностей, равно как и способы их удовлетворения, сами представляют собой продукт истории»[30]. Конкретное общество (класс, социальная группа) нормирует и соотно­шение потребностей друг с другом, размеры удовлетво­рения каждой из них в зависимости от размеров удовлет­ворения всех остальных.

Вместе с тем многообразие и изменчивость норм не означают их равноценности перед историей, потому что на каждом ее этапе наибольшую объективную ценность представляют такие нормы и способы удовлетворения по­требностей, которые в наибольшей степени содействуют развитию общества в целом, а следовательно, смене норм и развитию составляющих это общество личностей. Вот почему в устных и литературных памятниках почти всех эпох человечество отдавало предпочтение тем из своих сынов, у которых потребности «для других» и тенденции развития, по крайней мере, не уступали потребностям «для себя» и мотивациям самосохранения. Количество такого типа личностей в популяции — величина крайне изменчивая, она колеблется в зависимости от множества условий, но в любом случае па протяжении веков такие личности привлекают симпатии если не современников, то потомков.

Различные потребности характеризуются разным диапазоном удаленности целей, т. е. предельными сроками их удовлетворения. Патологические потребности не могут быть отложены на сколько-нибудь продолжительное время. Удовлетворение социальных потребностей ограничено сроками человеческой жизни. Достижение идеальных целей может быть отнесено и к отдаленному будущему. И всю жизнь работал над тем, говорил Э. К. Циолковский, что не давало мне ни хлеба, ни силы, потому что был уверен, что в будущем мои работы принесут людям горы хлеба и бездну могущества. Шкала удаленности целей («личных перспектив» — по А. С. Макаренко) получила отражение в обыденном сознании как «размеры души», которая может быть и большой, и мелкой. Мы называем человека малодушным, если он отказывается от достижения удаленной цели в пользу ближайшей, продиктованной, как правило, потребностями сохранения своего личного благополучия, социального статуса, общепринятой нормы. Великодушен тот, кто, напротив, отклоняет легко достижимую цель (скажем, месть обидчику) ради удовлетворения более высокой потребности, например восстановить у обидчика веру в людей, вызвать у него сожаление о совершенном поступке.

---

Дата добавления: 2019-01-14; просмотров: 168; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!