Нет, не из книжек ваших скудных, 10 страница
- Ну, а немцы что, лучше?.. Мучали, морили нас, убивали больных, держат, как скот бессловесный… Они-то лучше, что ли, чем большевики?.. – взбесился я, злобно зыркнув исподлобья на охранника. Огрызнулся я. Нервы не выдержали. А потом испугался. Подумал: все, мне конец, сейчас убьет! Но этот с повязкой на дерзость мою только голову повесил. Помолчал и говорит:
- Немец, он, конечно, тоже сволочь. Но и немца понять возможно… Сосредоточили большевики на немецкой границе войска, хотели по Германии ударить первые. Но их опередили. Смели они угрозу, но для большой войны не очень-то они готовы… К примеру, танки их… Ни одного тяжелого!.. А у Советов? Тут тебе и КВ-1, и Т-З4. Этих самых Т-34 немцы на границе много взяли в трофей. Москали их на границе разместили, а немцы – взяли. Взяли и передали в свои танковые части. Так что если вдруг увидишь Т-34 с белым немецким крестом – не особо дивись. Не пугайся. Это не ты с ума сошел, а Иосиф Сталин… Это во-первых. А во-вторых, когда немцы стали наступать, идти вперед, стали они находить неожиданно для себя сильно изувеченные трупы. Без рук. Без ног. Без головы. C выпущенными кишками. C выколотыми глазами. Cо следами разных пыток… Трупы немецких солдат, пропавших без вести… Во время наступления людей гибнет тьма. Кто гибнет. Кто теряется. Война… Не мне тебе объяснять про такое. Ты солдат, сам все должен понимать…
- Да кто ж на такое способен? – спросил я его. – Ты-то что думаешь?
|
|
|
- Кто?.. Конь в пальто!.. А кто перед войной «врагов трудового народа» ловил?.. «Железный нарком Ежов»… Неужели забыл ты их свистопляску?.. Враги, враги, везде враги… Делают все это специально «друзья трудового народа» из славных органов НКВД. Изувечат немца да подбросят труп куда-нибудь в город или на село какое. Потом придут немцы. Найдут убитого товарища, станут виновных искать. А никто не сознается! Знать никто не знает!.. «Ах вы так!.. - кричит немецкий командир. – А ну, ребята, из пулемета вдарьте-ка в гадов по законам военного времени!..» И ведь вдарят! Вдарят, я не сомневаюсь!
- А чего те немцы нас тут держат? Почто в Германию нас не везут, хотя бы на работу? Неужели им выгодно нас всех голодом тут поморить? – огрызаюсь снова.
- Да ты хоть и солдат, а все-таки в войне разбираешься слабо, – отвечает он мне. – Пойми же. Вас пять миллионов. Пять миллионов вас таких. Ты можешь себе столько людей вообразить? Я – нет!.. Негде вас разместить. Нечем вас накормить. Не жить вам в плену. А помереть – это можно. Ты и сам это знаешь. Пойми же наконец, что нет у Германии на вас ни паровозов, ни вагонов, ни хлеба. По слухам, строительные бригады имперского управления ТОДТа уже начали перешивать железнодорожный путь на узкую европейскую колею на основных магистралях. В противном случае, на границе немцам надо будет менять паровозы, а под вагонами – поездные тележки. Колея-то в СССР и в Европе разной ширины. Но и это не все. Железнодорожный транспорт на пределе. Техника, войска, горючее… Так – день и ночь… Куда им с вами, пленными? В какую вас Германию прикажете еще везти? Забудьте!.. Тут, тут надо жизнь устраивать. Строить свой национальный очаг, без Советов и коммунистов!.. А то, что немчура вас так дурно кормит, так это от того, что фюрер приказал своим войскам изыскивать на Украине местные ресурсы продовольствия… Железные дороги забиты под завязку. Войска, войска, войска… Немец прет на Москву! И своим собственным бойцам возить жратву из Европы считает, мягко говоря, излишним. А уж до вас немчуре и вовсе дела нет. Кормитесь, чем хотите. Хоть воздухом. Фрицам наплевать…
|
|
|
- Ну, а что это такое, этот ваш «национальный очаг»? Всегда с москалями жили, и вот тебе на… - заинтересовался я.
- Национальный очаг есть национальное украинское государство. Государство Украина… Лучшие сыны нашего народа мечтали о нем. Петлюра Симон Васильевич… Профессор Грушевский Михаил Сергеевич… Да возьмем хотя бы и тезку твоего. Как там у Тараса Григорьевича?.. Люби, дивчина, парубка, да только лишь не москаля… Вот так-то. Так говорил кобзарь. Так будет и впредь. Москали те всегда были врагами нашего народа! Кто пришел на Украину, да повырезал вольную Запорожскую Сечь? Москали! Кто закабалил на века вольный народ в крепостную зависимость? Кто превратил нас в рабов? Русская царица Екатерина Вторая – царица москалей. Кто сек крепостных на конюшнях, разлучал семьи, продавал нас, как скот бессловесный, насиловал крепостных девушек, затравливал борзыми собаками украинских детей? Русские бары, господа москалей. Кто запрещал при царе печатать книги на ридной мове, преподавать ее и учить по ней в школе, гимназии, училище и университете? Москали! Кто явился незванными в двадцатом? Москали! Мы их на нашу землю не звали. Но они снова к нам пришли. Решили нас закабалить по новой, как при царе. Кто загонял в колхозы, кто уморил миллионы голодом совсем, совсем недавно? Столько невинных людей кто за каждое слово нелестное для себя гнал в тюрьму, в лагеря? Москали и опять москали!.. Да мало ли всего горького было от них на Украине?.. Ну, ничего. Слава богу, кончается их время. Вот возьмут немцы Москву, москали своими же руками кровососущего злодея Иоську Сталина вздернут за причинные места на Спасской башне. Уж как пить дать, еще до Рождества Христова Усу болтаться в петле. Туда ему, собаке, и дорога… - так он сказал мне и улыбнулся. Потом добавил: - Приходи, хлопец, завтра. И послезавтра приходи. Горилки и сала не обещаю. Но хлеба я тебе дам.
|
|
|
|
|
|
И я ходил. Ходил я на ту полосатую вахту. Охранники давали мне хлеб. И говорили со мной много и по-человечески. Звали вступать в батальон. А я все отнекивался. Говорил: дети, да хозяйство, жинка… Хотя ни хозяйства своего еще тогда не имел, ни жены… Так и ходил к ним на вахту каждый божий день, до самого освобождения из того страшного поля… Вот так это было. Было на самом деле. А кому теперь такое рассказать?.. Никто ведь мне сейчас и не поверит…
Фон Рундштедт
- Едет, едет, едет… - молниями пронеслось по нашим рядам.
Повернулись вшивые головы. Одеревеневшие от долгого сидения тела тяжко поднялись на ноги из коричневой, бурой грязи. Подбирая длинные шинели, пленные стали вставать. Пристальней вглядывались вдаль глаза. И вот уже один, протягивая вперед руку, показывает другому, своему товарищу, на большую черную машину в окружении кортежа четырех мотоциклистов.
- Вот ведь как!.. Дождались!.. Дождались, братцы!.. – несется по рядам пленных радостный вопль. – Приехал!.. Приехал сам немецкий танковый черт фон Рундштедт! Приехал нас освободить! Не обманули фрицы нас в своих листках!.. А мы-то думали… Раз обещали, то все… Европа… - улыбаются заросшие, грязные лица.
Радость, радость на лицах. Ну, отмучались мы. Ну, вот теперь уже все… В такую минуту человек готов простить своим мучителям все перенесенные страдания. Даже и самые неимоверные. Простить и не помнить о них до поры…
- Идет… идет… идет… - несется по рядам горячим шепотом. И моментально сотни голов – в одну сторону. Сотни глаз – в одну точку. Вот он. Вот. Подходит. Все ближе и ближе.
Высокий, костлявый старик в огромной фуражке. Длинное пальто из черной кожи, почти до земли. Изможденное, сухое лицо с хищным носом. Старомодный лорнет на цепочке недобро блестит. Блестит начищенный до блеска сапожок. Идет прямо, вышагивает впереди, словно огромная хищная птица. Вокруг крутится-вертится свита. Офицеры. Да лагерное начальство. Cбоку от начальства, да немного позади, – репортеры. Хроника для «Дойче Вохеншау». Стрекот ручных узкопленочных камер. Щелчки затворов репортерских аппаратов «Лейка».
Шагает фон Рундштедт, как жердь деревянный, негнущийся. Словно мертвый какой-то. Ко всему равнодушный. А вокруг эти, потные бегают. Вертятся. Видно, сильно за себя переживают. Беспокоятся… Вот он так мимо нас по дорожке прошел со своими. Никого не приметил. Никого ни о чем из пленных не спросил. Равнодушие. Равнодушие… Смотрел он на нас, словно мы и неживые уже для него. Вот так обычно люди смотрят на деревья… Обошел нас – и на вахту. Повалили за ним и остальные вслед. Всей толпой.
Прошел примерно час. Мы ждем в недоумении. Уже и боимся… Вдруг он сейчас прикажет нас всех с вышек расстрелять. Страх полез к нам под ребра. И душу сосет так противно… Вот наконец-то выходят охранники с вахты. C листами бумаги. Идут по рядам. Выкликают на вахту народ. И вот позвали меня… Иду, перешагиваю через чужие ноги. Протискиваюсь между тел. Подхожу к вахте, а там уже очередь. Стоят в затылок друг за другом. Не знают, что и думать. От страха ни живы, ни мертвы. В вахту зайдет человек, а обратно никто не выходит на зону… У вахты той было две дверцы. Одна – на волю, за колючку. Другая – в лагерь, на поле, к нам… И куда нас погонят? – думаю я. И страшно. Очень, очень страшно…
Вот вхожу я туда, куда еще вчера ходил за хлебом. А сам дрожу. На дворе холодно. А меня в жар бросает. Вся спина от пота мокрая. Как в бане. Открыл дверцу – вижу за столом знакомый мой давнишний, склонился над бумагами. Голову поднял. Меня заметил. Улыбнулся. Руку протянул:
- А, Шевченко Михаил! Проходи! Не бойся, – говорит он мне приветливо.
Я руку его сухую потной ладонью пожал и со страхом спросил:
- Что же такое грядет нам опять? Никак поезда для нас пришли? Повезут на работу нас немцы? Или как?..
- Нет! – смеется мой знакомец с соколом на рукаве. – Никуда вы не поедете. Да и другие – вряд ли… Приказ вышел про вас от начальства. Всех украинцев из лагеря освободить! Пусть идут себе с богом на все четыре стороны. Идут до хаты, да до жинки. Налаживают мирную жизнь в Украине. Вот только вам бумаги справим. Вы от нас через вахту – и привет!
Освободили!!! Ах… Да разве такое бывает?.. Ни жив, ни мертв от радостного возбуждения, стою, переминаюсь с ноги на ногу. Не стоится мне на месте. Дергаются ноги. Хочется, хочется ногам скорей бежать из проклятого места. Все мое тело как-то подергивается, словно у меня чесотка. Сердце огромной колотушкой бешено бьется в груди. И вот-вот, кажется, выскочит наружу. Беру потной рукой со стола от писаря серую казенную бумагу с немецким орлом наверху. А в голове звенит. Сам не свой отхожу от столика. Подхожу к двери, и дверь - от себя… Открыл, а в лицо – солнце. Солнце из-за низких, грязно-серых туч. Золотыми лучами скользит по равнине. Серые деревья с облетевшей листвой стоят голы и прозрачны. Нагие кусты вдоль разбитой дороги, блестящей под солнцем первым ледком замерзших луж… Так вот она какая – свобода!
На ватных, негнущихся ногах спустился с крылечка. И зашагал, не оглядываясь. Потом все быстрее. Быстрее. И, наконец, побежал. Побежал… Бежал и падал… Дрянные, дырявые сапоги отчаянно скользили. Я падал в лед, на замерзшую грязь, рвал руки до мяса об холодную землю и снова поднимался на ноги. Задыхался. Падал. И снова вставал. И бежал. Бежал. Бежал…
В себя я пришел только на станции Юстово. Маленький городишка, развороченный большой войной. Боже мой, боже мой, что я только там не увидел… Воронки от взрывов на месте домов. Развороченный, маленький, старый, уютный вокзальчик. Вздыбленные к небу рельсы, лежащие вдоль новой колеи. Развороченная водокачка и выжженное, черное депо. Уродливые остовы железных мастодонтов лежали на боку вдоль всего полотна. Свалились с наcыпи. Колеса – в бок. Под насыпью замерзший по верху неглубокий овражек. Болотце в камышах. Меж камышей под тонким льдом блестит вода. Хочу умыться, ведь грязен, как сам бес. Спускаюсь. За мной следом с насыпи – бабка с чайником, вся закутанная в серый шерстяной платок. Осторожненько спускается, семеня ножками в огромных валенках.
- Привет, бабка! – говорю. – Богато живете! Взорвали фрицы вашу водокачку. Сейчас и воды не попить. Вон за водой на болото ходите…
А она поглядела на меня маленькими, красными, слезящимися глазками, сморщила детское личико, покачала головкой и говорит:
- Э, милый! Вижу я, не местный ты. Это не фрицы взорвали. Это Красная Армия порушила все, когда отходила от нас. И вокзал. И депо они укантропупили. А вот это – эшелоны их, из тех, последних, что не сумели отойти, – сказала бабка и показала протянутой рукой в сторону закопченных, покореженных вагонных остовов.
Грязь с жирной сажей под ногами. И запах. Запах гари. И еще какой-то сладковатый. Говорили, что так пахнет горелое человеческое мясо.
От случайного попутчика узнал, что в города теперь лучше не соваться. Голодно, холодно там. Ни хлеба, ни дров не сыскать… Поставки для нужд вермахта, да биржа… Да и в Германию загреметь на работу легко… Короче, я в Чернобыль возвращаться не рискнул. Вспомнил про старую тетку Раису в дальнем селе. Пришел к ней нищим попрошайкой. Давил на жалость… Она хоть ворчала на меня, но жить пустила. Село то было дальнее, глухое. Не то что немцев, полицаев там своих не бывало. Пару-тройку раз приезжали двое на телеге с белыми повязками на рукавах да с винтовками. За поставками для немцев. Им отдали все, что они требовали. Вот и все. Народ выживал огородами. Я помогал Раисе по хозяйству. Прижился. И не поверите мне, даже забывать стал я про то, что в мире грохочет большая война.
Возмездие
В августе сорок третьего начались бои за Харьков. Началось освобождение Украины от непрошенных гостей. В конце сентября сорок третьего Верховное командование предприняло попытку форсирования Днепра. «Советские войска успешно форсировали Днепр, и в ноябре сорок третьего года начались бои за столицу Советской Украины – город Киев»… - кажется так товарищ Левитан читал сводки боевых действий от Совинформбюро.
После завершения освобождения Советской Украины, в самом конце сорок третьего, я был снова призван рядовым в действующую армию. В артиллерию приписали меня. О пребывании моем в плену никто из местных не знал. А тетка Раиса, которой я все рассказал, предусмотрительно молчала о моей печальной военной Одиссее. Со сборного пункта отправили нас на вокзал. Погрузили в вагоны и повезли. Сначала на восток. Выгрузили нас в степях, под Элистой. В степях калмыцких. Это только позже я узнал о судьбе тех калмыков. Как они были высланы в казахстанскую ссылку, на верную смерть. И как гибли без счета в пути, да на новых местах… Тогда мы о таком не знали. Простому рядовому о таком тогда знать было не положено. Да и доныне о том не вспоминают громко… Мы знали свое. Казарма. Рота, стройся. Шагом марш… Заряжай да пли. Коли чучело штыком. Копай окоп да ползай по-пластунски. Потом еще и стельбище. Немного… Вот снова в эшелоны – и на запад. На фронт.
Наступаем. И все-таки мы наступаем. Покатилась на Запад война. Веселее стало на душе у бойцов. Ребята в роте все подобрались хорошие. Много украинцев, призванных недавно, из освобожденных в нашей роте. Все свои хлопцы. Петро да Валерий… Пишут письма домой. И в шутку просят меня: «Напиши нам стихи. Ты ж Шевченко. Отчего не умеешь?..» Вот смеются они надо мной, а мне нисколько не обидно. «Ну, не умею я, хлопцы. Бог такого таланта не дал, - говорю. - Вот война окончится, тогда уж в Берлине я, эх, такое напишу! Сам Маяковский позавидует!..» Все смеются. И я смеюсь. Хоть и потери у нас, а на душе светло и радостно. Бьем и гоним проклятого немца назад. Оттого и на душе хорошо. Ликует, ликует душа! Вот покончим войну ту проклятую, и домой…
Вот так, ни шатко ни валко, докатился в январе сорок пятого наш родной Третий Белорусский фронт до самого форпоста прусского милитаризма – Восточной Пруссии. Самой первой немецкой земли, которую мы повстречали на нашем победном пути. Помню штурм Кенигсберга в начале апреля. Прибалтийская равнина. Голые деревья. Снег. Проталины. И солнце. Ласковое солнце. Теплое. Уже совсем весеннее. В задачу нашей армии входило перерезать сообщение между Кенигсбергом и Пиллау. Кенигсберг. Кенигсберг по-немецки – королевская гора. Вот мы гору ту и штурмовали. Лезли, перли, значит, в гору. На всех парах перли…
Три кольца обороны. Восемнадцать фортов. Старый, красный, особенно прочный кирпич. Бастионы. Толстые стены. Добротные. Стены. Стены да кирпич… «Цитадель, она и есть цитадель», – так говорил нам наш политрук Ефросеев. Колька его звали. Родом сам из Новгорода. Был… Его осколком убило. Полбашки вчистую снесло. И привет, пишите письма…
Катится, катится к Западу громовый, русский, стальной да огненный вал. Танки, самоходные орудия и все на них. Без счета. Беспрерывно на крепость – снаряды и мины. Реактивные снаряды прославленных гвардейских минометов - легендарных «Катюш». Гром. Адский вой и гром. И сполохи. Сполохи на полнеба. Гром и всполохи. Гром и всполохи. День и ночь. День и ночь… Грохот адский. Ослепительные всполохи огня. День и ночь. День и ночь… Хоть и ад настоящий, а нам, солдатам, радостно. Побеждаем фрица мы! Побеждаем!!! Улыбаемся хитро: ну, вот еще немного, и войне конец!.. И возбуждение такое! Радость бьется во всем теле. И гордость: дошли!
Умаялись вроде за день. Сидим у костерка. Из котелков хлебаем. Вдруг кто-то запоет: «Артиллеристы, Сталин дал приказ!..» Один запевает, остальные подхватывают. И радость. И гордость. Дошли!
Немцы неспособны были нам уже противостоять. Разломали их за столько-то лет. Разорвали да расколотили. Вот и мы тогда им добавили, напоследок. Мы их тогда просто вконец раздавили… Уж долбали мы, артиллеристы, из орудий наших ту цитадель… Мстили. Мстили. Мстили…
- Мой отец Николай Прокопьевич тоже там был. Был командир гвардейских минометов. Вы его не знали на войне? – вставил Виктор Николаевич.
- Нет, как-то не довелось… Много народа тогда там было, - продолжал дядя Миша. – А потом как наши в город вошли, так бои пошли за каждый дом. Ближний бой пошел. Доходило порой и до рукопашного. Стрелковое оружие да огнеметы – вот чем бойцы наши, пехотинцы, гадов доставали. И мы! И мы – пушечками нашими старались! Сначала мы! Потом за нами шла пехота… Выжигали дом за домом, подъезд за подъездом, квартиру за квартирой и подвал за подвалом. Сначала – гранаты. Потом – огнеметная смесь… Немцы отчаянно сопротивлялись, хотя были обречены. Нас было сто пятьдесят тысяч. Против нашей бронированной, огненной дубины у немцев - только одна рота штурмовых орудий. Живой силы фрицы против нас имели лишь тридцать пять тысяч человек, да еще пятнадцать тысяч наскоро обученных бойцов фолькштурма. Дрались яростно. За каждый метр своей земли. А как же иначе. Им Гитлер сказал: «Русские придут – всех, кто выживет, сошлют в Сибирь»… Вот они и старались. Немцы ведь тогда даже население свое не эвакуировали. До срока фюрер не велел. А как срок прошел – мышеловка захлопнулась… Сколько там мирных жителей погибло, о том знает только бог. К середине апреля наши, наконец, захватили Пиллау… А потом такое было, что и вспоминать неохота. Стыдно, горько вспоминать. Вот живут теперь в ГДР восточные немцы. Живут получше нас и не квакают… Помнят ли они, как шли мы по их Германии в тот для нас победный год?..
До сих пор стоит у меня перед глазами лицо молодой немецкой девушки из придорожной канавы. Лицо в запекшейся крови. Разбитое прикладом. И череп, снесенный автоматной очередью наполовину. Остатки белесых волос свисают на лохмотьях мертвой кожи содранного скальпа. Беспомощно раскрытый в последнем крике полудетский перекошенный рот. Выколотые глаза… Все тело, все тело сплошная, огромная рана. Отрезанная грудь. Вспоротая штыком грудная клетка. Неестественно, дико распластавшиеся перебитые, переломанные во многих местах руки и ноги… Таково было лицо богини победы как лицо мести.
Кроваво-огненный шквал катился на Запад. Месть застилала наши глаза и толкала на зверские военные преступления. Мародерство приобрело массовый храктер в завоеванной Восточной Пруссии. Тащили все и всё, под завязку загружая награбленным «Студебеккеры». Почему-то командование до поры не особенно препятствовало безобразиям, а ведь могло дать им быстрый укорот… Почему же оно этого не делало? Я об этом думал и вот что скажу. Земли Восточной Пруссии после окончания войны передавались новой, красной Польше и частично – СССР. Так решили союзники в Ялте. А на конференции в Потсдаме Иосиф Виссарионович прямо заявил, что-де Восточная Пруссия осталась без немцев, а раз без немцев, то и поделить ее уже не грех. Где немцы? – спросили его. Все убежали от нас, сказал товарищ Сталин. Только в конце апреля последовал приказ прекратить бесчинства на освобожденной территории. Начались расстрелы перед строем за убийства и изнасилования. Говорили, что в армии генерала Конева расстреляли перед строем сорок человек. Это немного.
Дата добавления: 2018-11-24; просмотров: 113; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!