Нет, не из книжек ваших скудных, 6 страница
Старый, двухэтажный деревянный дом по улице Речников, 12. Послевоенное, скорое жилье. Советско-германская война порядком перепахала украинский край. Не пощадила она и тихий Чернобыль над светлою рекою Припять. Порушила и выжгла все, что только было можно. Два раза за ту страшную войну через Киевскую область прокатывались жесточайшие бои… Однако и войны не вечны. После окончания и той войны жизнь все равно брала свое. Лишенные крова, сорванные с насиженных мест всенародной бедой, люди возвращались на родные пепелища. Строили дома. Садили деревья. Создавали новые семьи и рожали детей.
Квартира на первом этаже. Второй подьезд. Этаж первый. Скрипучая дверь на ржавой пружине. Темнота, переходящая в серый полусвет. Запах сырости и пыли. И еще, наверное, мышей. Первая дверь налево. Облезлая коричневая краска, местами вздувшаяся пузырем. Железка-ромбик с циферкой на верхнем косяке. Номер одиннадцать. Древний, «французский» замок. Поворот ключа. Один. Другой. И – на себя. Ну, вот мы и дома.
Три комнаты. «Апартаменты». Совсем, совсем разные. Вернее, всех размеров и сортов. «Зала» с черно-белым телевизором «Славутич», огромная печка в углу, вся в белых изразцах, черная заслонка. Продавленный, складной, коричневый диван. Древний, черный радиорупор на стене. Висит в простенке над самым телевизором. Как напоминание о далеко шагнувшем техническом прогрессе?.. Широкая кровать с малюсенькими подушечками – «думками». На подушечках – вышивка гладью - коты и собачки… Цветастый ковер на стене с острым, угольным, геометрическим рисунком. Бордовые, черные, белые, синие линии – шерстяные дорожки, змеясь, сплетаются в острый, причудливый узор… Круглый стол, покрытый плотной, крахмальной, ломкой скатертью. Гнутые «венские» стулья. Матерчатый розовый абажур с кистями низко cвисает над столом. Над абажуром – витой электрический провод. Змеится, бежит по фарфоровым роликам по потолку… Старинные часы в углу. Давным-давно остановились они и стоят. Не качается ритмично маятник. Не бегут веселые стрелки. Не починить их уже… Напрасная древняя вещь. Да бросить жалко. Как общую память.
|
|
|
Лоскутные дорожки у входа. Мутное зеркало в массивной, темной деревянной раме. C какими-то размытыми желтыми пятнами по скошенным краям. С края за зеркальный деревянный ободок подоткнуты древние выцветшие открытки и выгоревшие фотографии. Настенный календарь с изысканными белыми лилиями. Массивный комод. На крышке - дешевые вазочки и пыльные бумажные цветы. Ракушки и глиняные собачки. Полупустой флакончик с духами «Красная Москва».
«Зала». Царство золотого, розового света. Причудливых растений – переплетения трав и цветов на выгоревших старых обоях. Царство кофейных тонких чашек, звона ложечек, совместных чаепитий с диковинным пирожным – пирогом. Витым, c вареньем из крыжовника внутри, между слоями скрученного теста. Пирог тот называли в этом странном доме «штруделем». Неизвестное, диковинное слово. Нерусское. Чужое.
|
|
|
Вспыхнул, погас и вновь не спеша прояснился белесый экран. Проявился, как проявляется фотография в корытце проявителя при изготовлении фотоснимка. Забытое ныне священнодействие. Давнее занятие Виктора в темной ванной, при котором присутствовал, вернее, к созерцанию которого был допущен Андрей.
Сначала на экране появились залихватского вида улыбающиеся мужички с гармошками. В шелковых косоворотках, c огромными картузами на вихрастых головах. На каждом их картузе был нелепо налеплен огромный бутафорский цветок. Вышли на сцену и низко поклонились почтенной публике. Потом эти двое прямо тут, на сцене, уселись на какие-то бутафорские пеньки, развели меха своих инстрУментов и, задорно улыбаясь, принялись наяривать. Наяривать… Наяривать… В следующее же мгновение веселой стайкой на сцену вылетели, как бы выпорхнули какие-то огромные, сытые, нагло ухмыляющиеся бабы. Защурили хитрющие намалеванные глазки. Засверкали белыми зубами. Замахали жирными руками. Закрутили толстыми бедрами. И закружились-полетели в каком-то адском хороводе. Развились по сцене пышные юбки. Засверкали бесстыдные белые ляжки. Поминутно топоча ногами и взвизгивая, бабы эти принялись что-то там петь как бы русское, народное, надрывно и визгливо, будто и поют-то они не сами, а кто-то их, бедных, заставляет петь… Бабы эти все вертелись и вертелись на экране, кружась, кружась, кружась в каком-то бесконечном чертовом колесе… Потом была тревожная песня, после которой красавец Тихонов-Исаев долго шел по коридору. На встречу с артистом Броневым… После задумчивый Максим Максимович - Тихонов ехал куда-то в красивой немецкой машине по весеннему лесу… «Не пора ли спать ребенку?» – заметила новая бабушка Лия маме Андрюши Регине.
|
|
|
Проклятые имена
Новая бабушка Лия. Чудно’е имя… Такого имени Андрей еще никогда не слышал. Он, Андрей, и был-то в этом южном городке и в этом странном доме только в первый раз… Знал только от мамы, что есть у него на далекой Украине еще один дед и еще одна бабка. Деда того в их доме называли Игорь. А бабушку ту называли Лидой… Видел у матери письма из далекого города, приходившие не особенно часто в их северный дом. Дом, от Андрюши и его родителей сейчас такой далекий…
|
|
|
Смутные слухи о странных родных… Дурные вести о странных именах тревожной, липкой пеленой витали в их доме. Возбуждали любопытство. Тревожили и устрашали неведомыми, смутными предчувствиями чего-то запретного и очень дурного горячечное детское воображение. В шесть лет Андрей вдруг с удивлением узнал, что у дедушки и бабушки, которых он никогда не видел, есть другие имена. Совсем как у разведчиков в кино. Оказалось, что дедушку Игоря по-настоящему звали
Исаак. А бабушку Лиду – Лия.
Весь ужас открывшейся тогда страшной тайны стал окончательно ясен Андрею, когда уже в школе, в глупой мальчишеской ссоре, он вдруг услыхал слово «жид». Слово, сначала ему непонятное. Но сам тон, c каким короткое это слово было брошено ему в лицо, не оставляло сомнений в его явной неприличности. На вопрос: «Что оно все-таки значит?» – мать Андрюши как-то сперва замялась, а потом, как-то вся сжавшись и отвернувшись от сына в дальний угол, ответила, что в народе так когда-то давным-давно называли нехороших людей – жадин, барыг, торговцев-спекулянтов… а еще так называют евреев, добавила она и залилась в тот момент густейшей, горячей, потной краской.
Ужасающее открытие обожгло. Вот, оказывается, как. Оказывается, люди вменяют ему, Андрею, в вину его родных. Тех самых, неведомых. Тех, с кем у него нет ничего-ничего общего… Но уж если это так происходит, то не значит ли это, что те люди в чем-то сильно провинились перед другими, обыкновенными, людьми? Что само пребывание с ними в родстве есть несмываемое грязное пятно? Что самая простая и обыкновенная человеческая дружба, да и любое общение с ними – величайший позор?.. Как избежать такого черного пятна? Как миновать мучительного, гадкого стыда за них – всемирного или даже вселенского позора?..
Ответ был вскоре найден. Он был хоть и непрочен, но все-таки довольно прост. Надо было просто ничего не знать. Вернее, хотя бы не признаваться перед другими в тайне своего нечистого происхождения. При случае постараться не заметить обидного, дурного слова, про тебя брошенного. При таком случае предстояло просто сделать вид, что слово нехорошее лично к тебе никак не относится. И при чем же тут ты?.. Ты вообще никакой не еврей. Папа Витя, Виктор Николаевич, у тебя – русский. И дедушка Николай Прокопьевич – русский. И бабушка Архелая Ивановна – русская. И дядя Коля – тоже русский. А тетя Ганна, жена дяди Коли, – белоруска. То есть тоже фактически как бы совсем-совсем русская. Значит, и Андрюша, и Андрюша наш – русский. Русский. Только русский он. И точка.
А мама Регина… О ее «позорном происхождении» в доме на улице Ворошилова старались никогда не вспоминать. Считалось, что это совсем уж ни к чему. Зачем обижать человека. Не повезло ему. Так родителей не выбирают. К чему друг другу попусту нервы трепать?.. И так забот у всех в доме полно… Работа… Дом… Надо всех накормить… А перед тем достать товары и продукты, отстояв длинную-длинную многочасовую очередь… Приготовить, и так три раза в день… Убраться в квартире… И постирать в ванной, и самим помыться, если наконец-то вдруг будет вдруг горячая вода… Или вообще любую воду вдруг не отключат… Обычные, такие серенькие, повседневные заботы… А тут еще… это… Да будь оно неладно! К чему такое?.. Ведь никто же не виноват… Ей-богу, и Андрей ни в чем не виноват перед людьми… Зачем ему на плечи ношу неподъемную?..
Стародавняя ссора
И еще. Краем уха слышал Андрей про стародавний злой скандал. Неясный, странный слух. Нелепый случай… Слышал он, будто бы в пору еще своего жениховства Виктор, будущий папа Андрюши, приезжал в гости в украинский маленький городок. В гости к «тем самым»… Был он тогда представлен родителям своей невесты как «молодой ученый из Ленинграда»… На самом деле, он тогда был только студентом второго курса знаменитого ЛИПа - Ленинградского института приборостроения. Одного из самых престижнейших технических вузов Советского Союза, куда в те годы был неимоверный конкурс. Студент-отличник престижнейшего вуза, умница. Да могли ли родители Регины пожелать лучшего, чем Виктор, жениха?
В те давние годы в легендарную ЛИПу поступали исключительно золотые да серебряные медалисты. Поступали они со всех необъятных краев огромного СССР. И Виктор Николаевич был одним из поступивших в этот знатный, прославленнейший и легендарный вуз. Учеба еще со школы давалась Виктору легко. Возможность научной карьеры и высокооплачиваемой работы в каком-нибудь из оборонных «ящиков» манила провинциального мальчишку перспективами. Прекрасно оборудованные лаборатории. Военная кафедра, освобождающая юношей от армейской двухгодичной лямки (вместо службы – трехмесячные сборы и офицерское звание, ну чем не лафа). Возможность ничем не ограниченного, совершенно свободного общения со студентами-иностранцами из развивающихся стран и стран «народной демократии» составило ЛИПе славу очага свободомыслия. А сколько знаменитых, хотя порой только в довольно узких, секретных кругах специалистов и «светил» – профессоров и даже академиков вышло из его стен?…
Стоит помянуть, что в одной группе с Виктором учился знаменитый господин Абаев. Субтильный юноша из Средней Азии, через долгие десятилетия ставший президентом своей, уже к той поре независимой, азиатской республики. Только что пропершая через нее гражданская война, да ввод российских миротворцев легко посадили Абаева на республиканский политический олимп… Но уже совсем скоро новая волна бунтов – протестов – революций смела бывшего студента ЛИПы в политическую эмиграцию. Не раз, принимая очередную группу тележурналистов у себя на подмосковной даче, бывший президент Абаев с неподдельной теплотой вспоминал родную ленинградскую ЛИПу. Там его ценили. Там его любили. Там он «подавал большие надежды»… А ныне новое подлейшее правительство азиатской республики «настойчиво просит депортировать его на историческую родину, где он должен предстать перед судом»… «Немыслимо!.. Неслыханно!.. Позор!..» – метал Абаев молнии и стрелы в черную линзу объектива телекамеры, в длинный ребристый микрофон, стоя у огромного окна, за которым расстилался двор, покрытый белым-белым подмосковным, русским снегом. Кусты, деревья – все потонуло в тот год под этой белой пеленой. Снега в ту зиму навалило столько, что дворник-узбек порой не успевал разгребать дорожки у дома… Высокий кирпичный забор с пушистыми шапками белых сугробов по верху. Большие черные деревья на пригорке. И всюду снег. Пушистый русский снег холодным белым савоном… Стоит помянуть, что бывший президент Абаев заслуженно считался одним из самых наилучших, самых таланливейших ЛИПиных выпускников.
Итак, «молодой ленинградский ученый»… Да возможно ли родителям желать жениха, лучшего для своей Регины?.. Серебряная медалистка, выпускница Ленинградского педагогического имени Герцена, умница, черноокая Регина души не чаяла в своем высоком, спортивном, блондинистом Витюше. В том самом Витюше, ходившим в новомодной черной водолазке, узких брючках и черных очках, купленных по случаю прошлым летом у восточного немца в латвийской Юрмале. Витюше, всегда и везде носившем c собой дефицитный радиоприемник ВЭФ, по которому через вой глушилок после шести вечера слушал он «Би-би-си», а после семи и «Свободу», и другие «вражеские голоса», благо, глушилки в провинции так яро не забивали весь коротковолновой эфир. Значит, выдавалась Витюше тогда счастливая возможность послушать закордонные крамольные новости. Неясные голоса и прекрасные звуки из «свободного мира».
«Задолбал совок голимый»… - говорил в тот день Витюша, глядя на серенький, гнусненький телеэкран. На сереньком телеэкране – танки. Танки с нашею острой звездой и широкой белой опознавательной полосой по бронированной корме. Вот передний. Вертит башней с длиннейшим орудием. Перед танками беснуется толпа… Вот советский танкист высунулся из круглой башни… И в тот же миг из толпы в паренька со шлемофоном полетели камни… Камера меняет ракурс. На экране какие-то люди с картонками. На картонках надписи на русском: «Русские фашисты! Уходите домой!..» Благородный, тревожный закадровый голос: «Провокаторы!.. Вот они!.. Нападают первые!.. Вы все видите сами. Это они специально провоцируют наших солдат!.. Это они хотят пробить брешь в прочной цепочке мира и социализма в Восточной Европе! Это они хотели открыть границы братской Чехословакии для бронированных орд - железных легионов Бундесвера! Это они, люди без чести и совести, жалкие отщепенцы, продав родину за звонкую монету, хотели открыть чехословацкую границу для войск НАТО, агрессивного блока…»
- Да чтоб тебя… - Витюша встал c кресла и решительно выключил телеящик. – Лучше бы «голоса» перестали глушить… У них не только все новости сейчас писком крысиным да воем звериным забиты… у них теперь и «Битлы» не проскакивают…
- А в чем, собственно, дело?.. – подскочил к телеящику Игорь – Иссак…
Слово за слово. Завязался отчаянный политический спор. Начавшийся с обычной перебранки, он скоро с аргументов и доводов разума докатился до крика и взаимных оскорблений. Разгорелось – не погасишь. Раздорная, дичайшая ругня с мгновенным переходом на личности – не это ли наша национальная, советская черта? Как из рога изобилия, верней – из дула пулемета полетели пули – обидные слова.
- Мало вам Синявского и Даниэля… - горячился Виктор Николаевич, бросая горькие упреки старику прямо в лицо. – Теперь вот это. Чехословакия… Оккупация! Пришли врагами незванно, завалились танками в чужой, европейский дом! Докатились! Вторглись в чужую страну! Совсем как фашисты…
Вот тогда, в той самой злополучной ссоре, и назовет неосторожно Витюша старика обидным словом «бериевец», чем вызовет скандал в благородном семействе и чуть ли не разрыв уже состоявшейся помолвки молодых. Скандал c ором, истерическим плачем и заламыванием рук удалось замять. В конце концов Витюшу вынудили извиниться перед «Игорем», но это принципиально не меняло дела. Отголосок безумной ругни еще долго, долго висел глухой стеной, дымной, удушливой, едкой пеленой стелился меж людей, разделив взаимной неприязнью два дома…
Позорная эта история очень скоро стала известна и в Устьрянске, в доме на Ворошилова. И потом, еще долго, долго, словно мстя за оскорбление сына Исааком и Лией, русские бабушка и дедушка угрюмо, словно сквозь зубы, что-то такое шипели про «ритуальные убийства младенцев на Пасху», про «вытачивание человеческой крови для мацы», да еще про «раввинов, которые хотели сделать обрезание Андрюше…»
- Хорошо, что хоть ребеночка в конец нам не испортили… - не унималась Архелая. – А то был бы он не русский, а чистопороднейший еврей…
- Не дадим им ребенка… - говорил угрюмо дед-артиллерист, прошедший всю Великую войну. – Такая уж у них порода… Их даже Сталин напоследок распознал, в последние-то годы. Хотя и маскировались от него отменно. Примазались вначале к русским, в революцию… Но шила-то в мешке не утаишь… Зиновьев… Троцкий… Каменев и прочие… Эти всегда друг за друга горой. Как итальянская мафия. Настоящий еврейский кагал… Всегда сперва заварят, дел наделают, а после кричат на весь свет: «Помогите! Спасите! Нас бьют!..» Надо еще хорошо посмотреть, не хотели ли эти сионисты у нашего Виктора какие секреты военные выведать. Или, скажем, купить. Он молодой, да дурной. Ему денег дадут, а он, дурак, и обрадуется… Потом же сами его в кутузку и посадят. А если надо, и под «вышку» подведут. Им что… у них все куплено… Наделают дел, да сбегут к себе в Израиль… Израиль… Как они к арабам относятся – это мы знаем. Чистые фашисты. И к другим народам-то наверняка отношение у них не лучше. Только скрывают его до поры. Им что… Только свой интерес в мире и знают… Вот подставят они моего Витьку, так сами-то непременно завсегда выпутаются, да сбегут, а русский дурак за них потом страдай – отдувайся в тюряге по полной…
Долго, долго продолжались эти разговоры. Не один месяц и год жила жаркая, роковая обида в сердцах стариков… Впрочем, что касается Регины, то ее-то это неприятие евреев почему-то совсем не касалось. Николай Прокопьевич и Архелая Ивановна были явно не против женитьбы своего сына на этой девочке… Значительно отгородившись и уровнем образования, и географическим расстоянием от родного городка, и родом учительских занятий от дел и мыслей своего отца, матери и, тем паче, давних, никогда толком незнаемых предков, Регина за годы брака своего совершенно обрусела. Cо своим отцом она поддерживала теперь уважительные, но прохладные отношения. Все же что-то было, было весьма нехорошее, стыдное, грязное в прежней работе отца… К матери же Регина сохраняла самую горячую, дочернюю, привязанность… Что же касается еврейства, Регина относилась к нему как к какому-то дурному, дремучему пережитку из давным-давно промелькнувших над миром, прошедших веков. Никогда не знала она ни еврейской религии, ни традиций, ни одна буква еврейского алфавита не была ей хоть как-то мало-мальски знакома. Просто незачем все это было ей…
«И зачем люди только так мучают себя? К чему держаться за старинный хлам? Зачем сидят в темных, затхлых комнатках своего еврейства? Зачем хоронить себя, замуровывать заживо? Почему не стать как все?.. Надо просто выйти к свету! Ведь это так просто… Почему чудаки не отринут старье? Что в нем ценного?.. Господь?.. Но наука всем разумным доказала – никакого бога никогда на свете не было и нет… Всякая мысль о нем смешна и нелепа… Животный страх смерти - вот что движет темными, глупыми и слабыми людьми… Трусы… Дураки и трусы. Они не в силах осознать свою конечность. Вот и придумывают глупенькие сказки… Небеса и белые одежды… Ад… Посмертные вечные муки в озере огня… Ну жуть!.. Мракобесие и фанатизм… Плод больного воображения и мерзость… Но вот уже и веры-то той, смешной, стародавней, нет как нет. Одна только мука и осталась… За что?.. За что?..» - так думала Регина и не раз, c болью размышляя о себе и своем, ставшем почти постороннем ей родном народе.
Потом заболела Лия. Болела она в тот год очень тяжело и долго. Болезнь тягостно cхватила ее за старое сердце… Пошло обостренье… Сосуды… Долго в тот злополучный год не выходила Лия из больницы. С кардиологической койки писала она письмо за письмом своей дочери Регине, как бы все время навсегда прощаясь с ней. От писем этих страшных, материнских Регина ходила все время сама не своя. Поминутно ожидала она телефонного междугороднего звонка с печальной новостью. Вздрагивала при каждом звонке. Однако ехать через полстраны домой, в Чернобыль, не имела никакой возможности. Учебный школьный год был в самом разгаре. Дни катились за днями повседневным идиотизмом пустяшных забот. Неугомонные, дикие школяры, что вечно бесятся перед глазами, череда бесконечных уроков да домашние хлопоты хоть немного гасили тревогу и острейшую боль. Ожиданье неминуемого, самого дурного и неотступная мысль надоедливым сверлом под коркой: «Ну как там дома? Как мама?..» На руках малолетний сын Андрюшка, да Витя - муж, второй ребенок… Так и жила в постоянной, ежечасной, неусыпной тревоге сумаcшедшие, полубессонные полгода.
Дата добавления: 2018-11-24; просмотров: 119; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!