Нет, не из книжек ваших скудных, 1 страница
В подобье нищенской сумы,
Порой узнаете, как трудно,
Как невозможно жили мы…
Ольга Берггольц
А жизнь промелькнет театрального капора пеной,
И некому молвить из табора улицы черной.
Осип Мандельштам
Господи, Господи… Да было ли это все не во сне, а наяву?.. Как с другого берега большой, широкой реки смотрю я сегодня из своих почти уже сорока на те невозвратные, давние годы… Как через белесую полосу утреннего тумана выступают передо мной неясные контуры прошедших времен. Где найти их сегодня? Где, господи, их отыскать?.. Дух мой томится. Сердце мое в великом смятении, господи. И нету в нем злобы. Руки мои пусты. Нет в них хищения. Нет лукавства в душе моей. Вот я весь перед тобой стою, господи. На ладони твоей, мошкой малою. Под пятою твоей - червем стелюсь по земле… Камениста великая дорога под ногами. И страшна надвигающаяся мгла. Помоги, господи, неверию моему. Не в тебя неверию. В сотворенного тобой человека.
Часть I. ДОРОГА
Жаркий полдень восемьдесят первого. Июль. Беспощадное солнце – красно-рыжий злой дуралей безбожно, безжалостно жжет с небес. Жарит, парит тихий украинский городок. Тихий, неизвестный до поры большому и шумному миру. Маленький городок над светлой рекой. Городок, где любят. Где болеют. Где ждут…
В голубом небе – ни облачка. Жаркое, жаркое лето. Духота. Железнодорожная скука. Раскаленный вагон московского поезда. Андрей под самым потолком - на верхней полке. Внизу, за железным столиком купе – родители. Мама и папа. Справа – радиорупорок. Хрипленький. Но какой уж есть. И все-таки мы едем. Едем. Едем на Украину. В неведомый город. В неведомый мир. К невиданным доселе людям. Бабушка и дед…
|
|
|
Хлопанье дверей. Ритмичный стук колес. Звон стаканов в подстаканниках. Дребезжание электробритвы «Харьков». Привычные железнодорожные звуки…
- Говорит радиостанция «Маяк»… Передача «Для тех, кто в пути»… Пусть дорога серою лентою вьется…
Вслед выcтупил какой-то профессор или даже академик. И все говорил. Говорил:
- …год активного солнца… Год активного солнца.
- Только у себя в Москве он это и заметил. И без тебя, товарищ, сами видим! Экий умник!.. – весело сказал отец и подмигнул Дюше снизу. – Слезай, надо белье проводнику сдавать. Да одевайся скорей. Скоро прибываем в Юстово.
Пересадка
Из тамбура спустились на серый, замусоренный асфальт станционного перрона. С верхней, высокой площадки осторожно передаем большой папин рюкзак, чемодан, дорожную сумку… Хватаем их. И прямо через пути продвигаемся к вокзалу. Жаркое солнце высоко висит в синей, безоблачной вышине. Дюше десять. Тощий, чернявый шкет с голыми коленками. На голове – белая жокейка c надписью «Riga». Синий пластиковый козырек. Желтая майка с олимпийской эмблемой – лесенкой со звездой и надписью пониже - «Олимпиада-80».
|
|
|
Голубые шорты и школьные, матерчатые кеды… В правой руке – большой полиэтиленовый пакет с небогатой дорожной снедью. Левой рукой цепляется за ручку дорожной поклажи. Вторую ручку сумки держит дюшина мать. Смело шагает вперед и активно помогает родителям… Взобрались на пристанционную платформу и, дико озираясь, стали высматривать свободную скамейку. Раскаленное на солнце деревянно-чугунное гнутое, синее, советское чудо. Нашли. Нашли все-таки свое местечко под солнцем… Не стоя теперь будут они электричку ждать… Пустячок, а приятно… Хотя и не очень-то уж и пустячок…
Грязно-cинее здание вокзала с тяжелым, примитивным, треугольным фронтоном, с грубыми квадратными столбами-колоннами. Серая «сталинская» архитектура, притом самый худший ее образец. Подобная послевоенное зодчество, даже без намека на какую-либо эстетику, не раз еще встречалось мне на вокзалах и в других украинских и даже в русских городах. Эти несчастные железнодорожные здания были похожи друг на друга, как братья-близнецы. Видимо, тогда, в конце сороковых, это и был типовой и притом самый ходовой проект. Говорят, что после войны по всей Украине, да и в России, такие вокзалы строили в основном пленные немцы…
|
|
|
Отец подложил на лавочку - «синее чудо» - дочитанный с утра «Советский спорт». Теперь можно было и посидеть немного… Передохнули. Отдышались. После сходить за билетами на электричку и просто немного размяться. Оставили маму на лавочке стеречь ручную кладь. И пошли вдвоем изучать этот мир. Дюша и папа.
Большой, гулкий билетный зал с огромным расписанием и схемой. Стеклянные окошечки. Массивная люстра свисает огромным колесом с высокого потолка. Похожая на паникадило из фильма по повести Гоголя «Вий». Над нами на высоком потолке грубо намалеваны какие-то улыбающиеся, мордатые, довольные собой и миром здоровенные мужики и бабы. Задрали вверх на толстых, атлетических руках толстенные снопы. Тут же воротится морда быка. Или коровы… Вот женщина в белом халате. Стоит, нежно прижимая к груди… розового поросенка… Получилась «свинская мадонна». По-другому и не скажешь… Вот голоколенный мальчик-горнист. В профиль. И тоже – весь в белом. Задрал светлую головку и дует в горн. Красный галстук на груди… Я вспомнил про него потом, через множество лет. Мне, уже взрослому, показалось, что этот трубач – прямой родственник трубачей из библейского «Апокалипсиса»…
|
|
|
Над головой – быки. Коровы. Поросята. Трубачи. Мужики и бабы c шестеренками. Под ногами – черно-коричневая шахматная рябь. Пол - как огромная доска. На которой люди - как фигуры… Странное, уродливое, нелепое здание. Творение неизвестных зодчих давно потонувшей в пучине эпохи. Не здание – крамола! Какой «враг народа» тебя проектировал?.. Какие рабы тебя строили?..
Пустой, гулкий, утренний билетный зал. Очередь у кассы в несколько человек. Усатый старик с плетеной корзиной в мозолистых, натруженных, узловатых руках. Маленькая бабушка в беленьком платочке. Здоровенный, высокий солдат с гвардейскими значками на широкой груди. Билеты на электричку достали без проблем. Опять повезло нам… Везучие же мы сегодня…
Гуляли вдвоем по вокзалу. Станционный убогий буфет. За стеклянным прилавком – раскосая, сухопарая, «лисою» крашенная женщина в кружевной наколке. Ярко наведенные глаза. По щекам – румяна. Большой рот с полными, накрашенными губами. Цепочка с крестиком на тонкой шее. Длинные, серебряные серьги из ушей – до плеч…
За стеклом – кругленькие булочки и несвежие бутерброды с высохшим, перегнутым сыром и заветренной копченой колбасой. Лежат на рифленых, бумажных тарелочках… Нечистые, немного колотые по краям стаканы со сметаной… Сигареты… На буфетной стойке – электрический кофейный бак. В баке – приторное, мутное какао. Рядом – железная миска с гнутыми, плохо вымытыми алюминевыми вилками и ложками. Сбоку от прилавка – красный, треугольный вымпелок с бахромой по низу. Знакомый профиль Ильича. И надпись: «Трудовой коллектив борется за звание коллектива коммунистического труда»…
Грязненькие стоячие места – столики с мокрыми, размазанными лужами какао. Пластиковые стаканчики для бумажных салфеток, но без салфеток… Жирные мухи гудят над столами… Впрочем, не безнаказанно. Тут же над буфетной стойкой – лента-тухоловка. Лентою свисает с потолка. Уже полна улова… Гнуснейшая вокзальная «тошниловка».
Дошли до киоска «Союзпечать». Бело-синяя, скошенная, деревянная, застекленная будка. Газеты и журналы в основном на украинском. «Прапор Перемоги», «Червоный шлях», «Радяньская правда». Мало, очень мало московских газет. Газеты на русском быстро раскупают. «Дефицит». Слово, знакомое с самого раннего детства. За стеклом - шариковые ручки. Белая пластмасса. Синяя паста… Дюше пока официально не велено ими писать. В школе пишут до поры только ручкой перьевой. Мажут фиолетом. Пока только так. Так «вырабатывают почерк», как советуют мудрые педагоги… И куда только денется он, этот «выработанный» – в будущие времена, во времена студенческих корявеньких конспектов?.. Ручки шариковые – мечта советского младшего школьника. Писать ими – верный признак взрослости. Ну, совсем как папины усы…
Вот целый набор из шариковых ручек… Их целых три. Синяя. Красная. И зеленая…
- Папа, купи! Купи!..
Вот круглые детские значки с разными веселыми картинками. Волк и заяц. Чебурашка. Мамонтенок… Потом, в старших классах, мы найдем их нехитрой конструкции более достойное применение. В разобранные значки, вместо выкинутых с позором чебурашек и шапокляков, насуем кто Костю Кинчева, кто Бутусова и Кормильцева, кто Высоцкого, кто размалеванных рок-«Кисов»… Старички на коммунистических митингах будут тоже их надевать. Носить на сальных лацканах потертых, старомодных пиджаков портреты любимого и дорогого Сталина Иосифа Виссарионовича…
Кстати, значки эти «детские», простые, сами советские дети не больно-то любили. Больше им нравились «переливные», c изменяющейся, от угла зрения на них, картинкой. Это уж потом даже школьные линейки научились так же делать. Хорошие были линейки. Дефицитные в СССР. Только больно хрупкие. Быстро ломались в шаловливых руках. Отец купил Дюше набор из трех ручек и московский «Крокодил». И тоже, кстати, дефицит на Украине.
Местный сатирический «Червоный Перец» выходил только на украинском. Читать на чужом языке, даже на украинском, для меня – мука смертная. Так что я «Перец» тот не читал. Понятия о нем не имею. Не знаю, какой он там «перец»…
Вошли на привокзальную площадь. Жиденький, сожженный жарким солнцем скверик. Большая центральная клумба с высаженными звездочкой красными, низкорослыми цветами. Посреди клумбы на невысоком постаменте какой-то мелковатый, чугунный памятник товарищу товарищу Ленину. Продукт массового производства времен «культа личности» кое-кого другого. Печальный истукан, небрежно выкрашенный «серебрянкой». Стоит спиной к вокзалу. В левой руке – легендарнейшая кепка. Правой чертит в что-то в небесах… Рот у Ильича призывно открыт, распахнут, голубям на потребу:
- Сегодня рано. Завтра - поздно… Промедление смерти подобно, товарищи…
Хороший памятник. И очень подходящий. Особенно для вокзалов. Напоминать надо пассажирам, чтобы на поезда не опаздывали…
Сбегали к киоску за мороженым. «Молочное» в клееном картонном стаканчике. Наверху прилеплена бумажка. Снимаешь бумажку и ешь, зачерпывая деревянной обструганной палочкой. Палочка в комплекте никогда не прилагалась, но всегда лежала тут же, в мисочке на прилавке. Случалось, эти палочки бывали и нечисто струганы… Дюша не трус, но, видит бог, посадить в язык занозу - не самая большая радость на земле. И еще. Не нравилось ему тащить себе в рот эту деревянную штуковину. Что он, бобер что ли? Но мороженого ему все равно хотелось. И Дюша боролся с неприятием орудия для еды ради получения самого конечного результата. То есть добычи из бумажного стаканчика и транспортировки мороженичной массы в рот…
Сели на лавочку у Ильича. Как ходоки на картине Герасимова. Сначала ели мороженое. Потом Андрюша стал листать «Крокодил». Смешные картинки в журнале «Крокодил». Карикатуры. За них я его и люблю. Вот пьяницы - c бутылочками по карманам и красными, опухшими носами… Вот бюрократы в черных нарукавниках на вросших в землю стульях и столах-пеньках… Вот орел американский с бомбой под крылом летит куда-то… Вот британский лев с женскими ногами и в колготках… Очень интересные картинки. И нарисовано было как хорошо. Смешно нарисовано. Дюше это так казалось в десять лет…
Папа развернул «Советский Спорт». Припал. И уткнулся… Ну, это наверняка надолго. Да у него еще «Футбол - Хоккей» имеется. Не читал он их с самой Москвы, думал Дюша, а тут – такая удача. В киоске сразу две газеты. И обе крайне дефицитные для русских мужиков.
Спешит скорее папа новости узнать. Изучает таблицы финалов. И полуфиналов. Чемпионат… Что там дальше… Котэ Махарадзе… «Динамо – Тбилиси»… Матч «Динамо» с немецкой «Боруссией»… Любит папа этот свой футбол. А мама и бабушка обожают фигурное катание. Вечерами. По телевизору. Чемпионат Мира… Обязательная программа. И потом - произвольная. За выступления специальные судьи, арбитры, назначают фигуристам очки. Или как там у них говорят?.. Баллы.
Красиво, красиво катаются спортсмены со спортсменками из разных стран. Из Европы - неплохо. Из Америки - хорошо. Но из нашего Советского Союза – все равно всех лучше. Вот они – лучшие в мире! «Выступает Ирина Роднина и Александр Зайцев. Советский Союз… Калин-ка – малин-ка – калин-ка – моя»… Их вся страна знает. А тренера у них зовут Жук. Очень смешная фамилия.
Дюша футболом тем папиным не особенно увлекается. Тем более, каким-то там катанием… Дюше больше нравится хоккей. Зимой. По телевизору. И иногда – во дворе. Игра в полуфинале Швеция – СССР… Матч CCCР – ЧССР. Красота! Бегают здоровенные мужики на коньках. Падают. Толкаются. И иногда дерутся… Забивают клюшками шайбы в ворота. Верней, стараются забить. Нам забить. Забросить шайбу в наши ворота… Но у них – не удается! На воротах Вячеслав Третьяк! Владислав Третьяк из ЦСКА! А ЦСКА – это сила!..
Чемпионат на приз газеты «Известия». А эмблема у чемпионата такая забавная. Снеговичек с хоккейной клюшкой… Да и саму газету «Известия» Дюша давным-давно знает. Большая такая газета с редакцией в Москве. Большая газета, всесоюзная. Довольно толстая, особенно по выходным. Дюшиным родным приносят ее на дом почти что каждый день. «Известия Совета народных депутатов Союза СССР». «Известия» в их доме выписывает дюшин дед Николай. Николай Прокопьевич. Папин папа. То есть папа дюшиного папы. Дед Николай – член партии. Член КПСС. Он такой старый, что родился еще при царе. Кстати, тоже Николае. Или, как еще говорят, Николашке…
Герой
Бабушка Архелая Ивановна как-то раз рассказывала Дюше: «Когда дед Николай был маленький, он жил в Архангельске. Семья их там жила… Жили они очень, очень бедно. Отец дедушки, Прокопий, пришел в Архангельск из деревни. Зимой. В отхожий промысел. В городе встретил свою будущую жену Глашу. Она работала кухаркой у богатых… Так Прокопий осел в городе… Работал грузчиком в порту. А куда еще деревенскому парню податься?
Нагружали да разгружали баржи мужики. Мешки да ящики носили тогда на своем горбу. Подъемных кранов в России почти что совсем не было. Только разве на каких-нибудь больших заводах… В Москве. В Петербурге, на «Путиловском»… Работа была очень тяжелая, а платили хозяева мало. Простые люди жили скудно. Мясо каждый день не ели. Не то, что мы теперь… Народ был крайне беден. И жизнью такой был недоволен. Кому то понравится, что одни барствуют, а другие почти с голода пухнут?..
Вот там, в порту, прадед твой Прокопий и связался с социал-демократами. Какими именно? Кто их разберет… Сначала был у них кружок при школе для рабочих. Рабочие учились вечерами. Многие пришли из деревни и не умели ни читать, ни писать. А в городе это было крайне необходимо… Кружок вели учащиеся – гимназисты и «реалисты». Рассказывали они и про марксизм…
Заходил в кружок молодой попок - расстрига, выгнанный с места архиепископом за неугодные проповеди… Приходили молодые учительницы из женской гимназии. И рассказывали мужикам, что земля, оказывается, шар… Грузчики девицам тем не шибко верили…
Потом в порту случилась рабочая стачка. А после и демонстрация… Налетели казаки с винтовками, шашками, нагайками… Вот тогда, в тот самый день, и был убит твой прадед Прокопий. Был зарублен казацкою шашкой…»
Вот, оказывается, как… Оказывается, я правнук революционера, думал Андрюша. Самого что ни на есть настоящего. Как в кино по роману Максима Горького «Мать», или что-то в этом роде, что недавно показывали по телевизору…
Вот рабочие идут на демонстрацию. Впереди толпы идет молодой мастеровой. Высокий и светловолосый. Волосы, как солома. Cтрижены под горшок. Белесые брови, словно выгоревшие на солнце. Простая, синяя косоворотка и дешевый пиджачок. Вот он, молодой и сильный, достает из-за пазухи большое, красное полотнище. Разворачивает его. Полотнище сразу же оживает. Начинает биться у парня в его могучих, рабочих руках. Встречный ветер порывисто бьет в лицо демонстрантам. Гонит по земле песок и сор. Над городом висит огромная, набухшая дождем, фиолетовая туча. Ветер крепчает. C остервенением лупит по лицам идущих вперед. Второй мастеровой, видимо, давний приятель, подбегает к светловолосому. Достает откуда-то длинную палку и цепляет полотнище на нее. Поднимает над головой. Большое красное знамя начинает биться на ветру.
«Смело, товарищи, в ногу»… - затягивает светловолосый мастеровой. «Духом окрепнем в борьбе»… - подхватывают его товарищи могучим басовитым хором. Вот они идут. По самой середине улицы. Своей улицы… Идут. Идут по всему городу. По своему городу… И кажется им, вот они так идут уже по всей России. По своей России… Идут. Шагают и поют гордую, рабочую песню. Поют, поют, поют и никого, никого не боятся…
Вдруг вскрик. А после – истошный мальчишеский крик и женский пронзительный вскрик, и снова откуда-то сбоку: «Казаки! Братцы, казаки!» – крикнул и… выстрел! Грянул выстрел! Упал молодой… Мешком повалился на серый булыжник… Это они… Они… Лошади. Быстрые, серые тени и цокот копыт…
Вот сзади из переулка – серые тени на лошадях. И спереди - из проулка тоже. Тоже. Окружили… Захватили врасплох… Налетели на безоружных. Бьют нагайками. Стреляют в упор. Лупят шашками… Кто-то повалился на мостовую. Под копыта… Под копыта… Под копыта… Топчут… Бьют и топчут… Топчут… Топчут. У одного разрублена голова. У другого - плечо. Вот выстрел пробил чью-то грудь… Вот умирающий ползет и тянет за собой кровавый, долгий след… Вот кому-то подбежавшие безобразно толстые, усатые жандармы, злые бегемоты, заламывают руки за спину, прижимая беднягу к земле. Щелкнули наручники. Бросили на грязный пол подъехавшего серого тюремного фургона…
Светловолосый… Красное пятно медленно расплывается на золоте соломы. Бывшее доселе молодым и легким, вмиг ставшее тяжелым и ненужным, медленно осело горячее тело. Повалилось навзничь. Головой стукнулось о холодный камень. Заломилась шея. Нагло выпер мертвый, острый, мужичий кадык. И прочь откинута шальная – молодая голова.
Так он упал. Прокопий. А в распахнутых в небо уже мертвых, голубых глазах – бьется знамя. Только знамя. Рабочее, красное знамя. Вот оно еще полощется над ним. Прижато своим краем упавшим на него мертвым телом. Застилает мертвого Прокопия, укутывая в красный, кроваво-красный савон.
Ужасная картина гибели прадеда волновала детское воображение. Страшная бабушкина история не давала Андрюше в ту ночь уснуть. Только под утро мальчик провалился в тяжелый и страшный сон.
… Вот огромный краснорожий казак в серой шинели на огромной, серой лошади летит во весь опор. Летит прямо на него. Огромная ручища в белой перчатке задрана вверх. Над его головой сверкнул ослепительный сабельный клинок… От страха ноги Андрея становятся ватные. Он хочет бежать. И не может. Не может бежать. Хочет закричать. Хочет позвать на помощь… Кого? Кого?.. Затравленно, беспомощно озирается. А вокруг – никого!.. Никого! Он один. Совсем один стоит на страшной и пустынной, огромной, серой площади. Края площади утопают в плотном, густом тумане. Из-за плотной пелены до него доносятся какие-то странные звуки. Шорохи и крики. Обрывки музыки. Истерический смех. И детский плач…
Маленький, десятилетний бессильно разувает пересохший рот. Но из детского горла - ни звука. Кричать… И невозможно. Ужасно… Закрывает голову руками. Инстинктивно втягивает в плечи. Весь сжимается в комок. С нарастающим ужасом ждет последнего, ослепительного, сабельного удара. Но его нет. Нет. Нет как нет…
День Победы
В холодном поту просыпается. Робко открывает глаза. Сердце бешено колотится в груди… «Жив! Жив, слава богу! Сон, это был лишь страшный сон»… - розовым светом несказанной, неземной радости бьется в мозгу волнами светлая, дневная мысль.
Дата добавления: 2018-11-24; просмотров: 141; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!