Нет, не из книжек ваших скудных, 5 страница
Дальше – разные мелочи. Для дома – для семьи, как говорится. Спички - коробки. Открытая пачка. Причудливая пирамидка из коробков, и на каждом наклейка «При пожаре звонить 01» и бравый усатый брандмейстер, похожий на Бисмарка, в огромнейшей медной каске и с брандспойтом на фоне огромного пожарища… Рядом c коробками - нераспечатанные упаковки по двадцать коробков в плотной синей бумаге… Рядом открывашки для консервных банок. Хищный, акулий, загнутый зуб с деревянной желтой ручкой. Подле их – ниточки-веревочки. Матерчатые сумки – авоськи. Уникальный советский товар.
Деревянные прищепки бельевые. Тоже наш эксклюзив. Весь «цивилизованный» давным-давно производит их из пластмассы. И только мы не жалеем дерева на такой уникальный экологически чистый товар… Рядом – белые брусочки. Мыло «Банное» – в папиросной бумаге. Мыло «Хозяйственное» – голое и просто так. Так называемое «черное». Беcщелочное, органическое мыло. В народе ходили в те годы упорные слухи, что варили его из рогов и копыт, что специально привозили на завод со скотобоен. И даже якобы из трупов бездомных собак, зверски умученных на живодернях.
Вот белый, длинный и толстый, матерчатый шнур из скрученных нитей. Веревка бельевая, обыкновенная. Сколь веревочке ни виться… Как в пословице. Или как у Высоцкого в разбойничьей песне… «Особо хороша бывает к мылу»… Тоже шутка!.. Еще та… Великолепие ассортимента венчал собой «Мишка Олимпийский». Цыпленочно-желтая пластмассовая игрушка. Грубовато сделанный игрушечный сувенир идеально организованного недавнего московского ристалища.
|
|
|
Деревянный прилавок, обшитый по краям железным уголком. На прилавке – деревянные счеты. Огромные железные весы с острой, хищной, красной стрелкой и ободранными массивными гирями. За прилавком – ярко-крашенная жирная тетка в белом нечистом халате. Немолодая, дородная дама, лицом напоминающая бульдога. Выражение одновременно наглое и брезгливое. Ходит не спеша на коротеньких толстых ногах, слегка переваливаясь. Де, вас тут много. А я одна. Подождете. Чай не бары… На голове тетки – крашенная в рыжее «Бабетта»… Интересно, натуральные там волосы или все-таки парик?.. Женские парики в начале восьмидесятых в СССР – последний писк моды. Брови и ресницы – в комочках черной туши. Густо мазан красным огромный, хищный рот. Вот из-за толстых бантиков блеснули золотые зубки… Хорошо живет, лярва!.. Золотая, массивная, грубая цепочка обвивает жирную, обрюзглую, немолодую, бычью шею. На коротких жирных пальцах с длинными накрашенными ногтями – массивные золотые кольца и перстни c какими-то крупными фиолетовыми и кроваво-красными камнями.
|
|
|
Подали тетеньке деньги и попросили товар. Заколыхалось, заходило, запереваливалось тельце. Жирные червячки заплясали по счетным костяшкам. Заплясали. Защелкали…
Взяли в лабазе банку салата «Охотничий», пачку сигарет «Космос», бутылку пива и шоколадную плитку. Отец сковырнул пивную крышечку магазинной открывашкой, привязанной тут же на сальный капроновый шнурок, сбоку от прилавка. Подал сыну плитку «Юбилейного». Андрей зарвал бумажку. Зашелестел тончайшим, ломким, металлическим. И кусая и заглатывая, зачавкал сладким. Повернулись. И вышли из нутра лабаза в светлый день. Торопились. Скорей, скорей на улицу – от спертого, жирно-сивушного лабазного духа…
Неприятная тетка. Низкая, приземистая изба. Небогатый лабазный ассортимент. Особенно по нынешним, изобильно-искусственным временам. Когда сами и того, что в лабазе том, брежневском, навряд ли все для себя в своей стране мы теперь производим… Да и потребляет сейчас, в наше нынешнее «счастливое» время, все произведенное нами и не нами в том изобилии, в старом объеме, хорошо, если процентов тридцать… Цены по лабазам да магАзинам были тогда очень даже божеские. К тому же люди и неплохо тогда зарабатывали в огромнейшей массе своей. Никто, например, и не подумал бы, что возможно отдавать чуть ли не всю месячную заработную плату только за крышу над головой, да за самый примитивный, убогонький жрач. Это прозвучало бы тогда куда как нелепо!.. Короче, товар продовольственный был пока недорог. Квартира стоила трудящимся абсолютные гроши. Страна худо-бедно работала. Люди зарабатывали деньги… Оттого и был печальный дефицит…
|
|
|
Ассортимент товаров в юстовском магАзине этом был самый рядовой. Нормальный. Советский. А по сравнению с устьрянскими прилавками, по тем временам - вполне и вполне солидный. Чему и возрадовались Виктор и Дюша. Притом – от всей души.
Пересадка-3
Выйдя на улицу, Виктор жадно глотнул из темной бутылки. Потом закинул голову и стал жадно пить. Пенная жидкость потекла, забулькала в пересохшее горло. Заходил под тонкой кожею мощный, остренький кадык… Наконец кончив пить, Виктор Николаевич отнес бутылочное горлышко от рта. Тыльной стороной ладони обтер с усов пивную пену. Широко улыбнулся и слегка потрепал сына по плечу. Похоже, отец был уже слегка «навеселе». Или «под мухой», как говорила Архелая Ивановна. Во всяком случае, его скоро слегка развезло, и потому вышагивал он обратный путь уже не слишком твердо. Шел, слегка вихляя по сторонам и как-то без причины широко, по-детски улыбался. Развезло, развезло человека. На таком-то чертовом пекле кого угодно развезет с одной пивной бутылки и в пять минут.
|
|
|
Благополучно миновали вокзальный пост милиции. Вот распахнутая дверь в дежурку под синей надписью и двое «служивых» в синих рубашечках и сереньких брючках. Фуражки с красными околышами. Ни оружия (а зачем оно?), ни наручников, ни черных раций, ни безобразнейших палок-дубинок на боку (палки те тогда еще рисовали только в журнале «Крокодил» у плохих американских полицейских, которые, как всем у нас было известно «негров бьют»).
Патриархальный, какой-то «довоенный», «докатастрофный», верней, «доперестроечный», «дореформенный» добрейший, щедрый край… Ну разве так бывает в жизни, господа?.. Ответьте…
Двое возвращаются обратно на вокзал. На гнутую, чугунную, синюю, перонную скамейку. Еще издали увидев Регину, Андрюша поспешил к ней. Почти подбежал. Прижался лицом в расплавленном от детских рук и солнечного жара липком шоколаде. Лихорадочно рассказывал об увиденных юстовских диковинах и станционных чудесах. Нетвердо подковылял к жене и Виктор. Подходя к ней, Виктор Николаевич изо всех сил старался идти особенно прямо. Но у него не всегда получалось. Его легкие ноги вдруг стали тяжелыми, как свинцом налились, и еле-еле уже слушались своего хозяина. Но Виктор, несмотря на это, шел и шел вперед. Не хотел подавать вида. «Никогда больше… Никогда больше… Вот дурак… Вот дурак… Ведь и не думал же, что от жары такой ядреной вот так моментом развезет… Умнее надо быть. Осмотрительнее. Мудрее. Тридцать четыре года мужику, а налакался, как мальчишка»… - проклинал про себя сам себя дюшин папа. Ох, и не хотелось ему, чтобы Регина догадалась, что он выпивши… И хотя его уже все больше и больше примаривало от жаркого солнца, даже так, что уже и противно слипались глаза, и какая-то адская усталость вдруг волной разлилась по всем его бедным, расслабленным членам, он очень, очень старался. Старался вида жене не подавать. Старался не открыться перед Региной, что уже «под мухой». И «муха» та была явно даже и не садового калибра…
Конюшня
Товарищей «под мухой» в детстве да в ранней юности Андрей встречал гораздо часто. Против их окон в Устрятине, что в желтом «хрущевском» доме на Ворошилова, стоял вот такой же, как в Юстово, по основной своей конструкции и общему виду, деревянный, древнейший лабаз. А всего таких лабазов по всему Союзу было в те давние, славные годы – пруд пруди. Одним словом – как собак нерезаных. Или, еще как говорят, – до лешего. До чертиков и до фига… В каждом городе огромного СССР, даже в самом маленьком, был вот точно же такой магАзин. Хотя бы один на весь город. Но был он - абсолютно точная копия описанного торгового заведения.
Было и в Устрятине такое местное «чудо-юдо». Магазин тот был ликеро-водочный. И тоже принадлежал ОРСу. Только другой, Северной железной дороги. И назывался тот магаАзин просто и понятно всем и каждому в Стране Советов. «Вино - Водка» – вот такое изысканное сочетание слов видели очи страждущих первого и/или второго напитка на его эмалевой входной дощечке.
Да. Это был он. Легендарнейший и прославленный в боях, уникальнейший и неповторимый магАзин. Знаменитый в устрятинском пьющем народе хмельной магазин - «Вино - Водка», что в простонародье звался любовно – «конюшня». Знатное место в немало пьющем областном центре северной Руси. Русь наша – страна Севера. Снег да морозы, да долгие зимы. Винограды у нас не растут. Потому и вино простой народ приучился пить только при Советской власти. Благо, Грузия c Молдавией – республики ССР. До семнадцатого года народ наш, простой, русский, потреблял в основном только водку, что продолжил делать и при наступившей власти рабочих и крестьян. Да, наш народ любит выпить. Это обосновано его историческим трудным путем (монголы да крепостное право, да царизм постарались), его географией (без поллитры не разберешь), особой народной соборностью и коллективизмом (отсюда обычай – пить на троих, наш человек – не эгоист, не сквалыга)… Да мало ли, отчего люди пьют. И в горе смертном, последнем пьют наши-то люди, да и в великой, светлой радости. Хотят они выпить – и все тут. Такова наша традиция… У кого-то праздник – сын родился. У другого горе – теща померла (отметить надо!). Кто-то для сугрева (пришел с мороза в теплый дом). Кто-то лупит просто так, для удовольствия великого (светлый день у мужика, именины сердца). Кому-то дали премию (на радостях надо пропить, а то больше хрен дадут, потом и вспомнить будет не фиг)… Масса, масса огромная поводов человеку в России напиться. Нализаться. Надраться. Квасить. Дернуть… или как еще там? Помогайте!..
Да, пьющий и многопьющий наш народ. В горе пьет и в радости. Говорю ему о том я не в упрек. И сам порою грешным делом… А что я, и не человек что ли?.. Не часть его?.. Хороший наш народ. Я серьезно. Принимайте его весь или не принимайте вообще. Я – принимаю! Принимаю его таким, какой он у нас есть. И не надо ничего, пожалуйста, выдумывать! Нет у нас для вас другого и народа, и России другой у нас нет. Нет в природе пока. И слава богу… Только вы уж не шибко-то злоупотребляйте! Договорились? Хорошо?..
Вросшая в землю купеческая изба. «МагАзин» самой простейшей постройки, воздвигнутый неизвестным миру зодчим, задолго до семнадцатого года. По тому, как изба почернела от пробежавших мимо ее стен зим и лет, осеней и весен, предполагали, что постройке сей славной никак не меньше, по крайней мере, ста лет. Стоял тот великий и грозный «магАзин», древний, почернелый сруб, на земле нашей северной довольно-таки прочно. Подземелье имел в два этажа даже ниже своей тротуарной «ватерлинии», несмотря на протекавшую практически прямо за ним речку – сточную канавку, вонючую, грязнейшую Чуму… Многоэтажность знатнейшей постройки открылась народу только тогда, когда сей лабаз наконец-то сносили с лица нашей северной русской земли. Но было это уже в самом конце девяностых… Огромный подвал. Не подвал – бункер Гитлера. Воистину это было грандиозное сооружение. Корабль дураков и айсберг в русском пьяном море. Один уровень. Нет, мало… Вот под первым - второй… А между ними – лесенки, маленькие такие, как на пароходе… Умели предки землю рыть да строить погреба…
В тяжелые времена безуспешнейшей борьбы с пьянством и алкоголизмом (это уже при Горбачеве было) у «конюшни» – огромнейший хвост. Продавали «волшебную воду» тогда только с двух до семи… Собирались до открытия заветной двери. Строились в хвост и следили, чтобы вне очереди кто не залез… И вот – открыли. Шлынули внутрь. Как на Зимний в давнишнем, советском кино Эйзенштейна. Шум и гам невероятнейший. Толпа все больше напирает на двери. Злобно и яростно ломится внутрь. Протискиваютcя. Давят в грудь. Выпихивают робких. Слабых. Телом и духом… Вот подлинное великолепие. Вот настоящая битва жизни. Как в передаче «В мире животных»… Борьба…
Борьба за выживание. Как учит дарвинизм.
Несвежие, помятые после вчерашнего мужички. Простоволосая девка с опухшею рожей. Приличные, с виду, русские женщины. Пришли и хотят отовариться к празднику. Тут же и «народный интеллигент» с огромным «командировочным» портфелем из черного, как смоль, кожзаменителя… Тут все и вся. Все классы и прослойки. Все вместе. Как групповой портрет страны. Люди толкаются. Напирают на двери лабаза. Кто-то стремится протиснуться внутрь магАзина без очереди. Его выдавливают и отгоняют от дверей. Прочь. В самый несчастный конец окаянного, злого «хвоста». Кто-то с перекошенным лицом истошно орет: «Больше одной на руки не давать»… Вдруг проносится вихрем слушок: «Кончается»… «Кончается!.. Ах, черт дери!.. Да чтоб вас!.. Куда ж вы лезете, уроды!» - несутся злобные проклятия в толпе… И прут. И ждут. И еле шевеля ногами, по-черепашьи семеня, все движутся. Вперед. Вперед. Вперед…
Пересадка-4
Просвистела-подлетела к платформе зеленая электричка. Всосала станционный народ. И понеслась дальше по своим, только ей и ведомым железнодорожным делам. За вагонным грязненьким стеклом скучным, коричневым, облезлым рядом понеслись деревянные, станционные пакгаузы с привычными, выгоревшими на солнце буквами: «Слава КПСС!..» «Миру - мир!..» «Ленинизм – наше знамя!..» «Мир! Труд! Май!» и «Решения Партии – в жизнь!..» Замелькали, замельтешили убогим сине-крашенным позором курятники щитовых домиков – дач. Пролетели-просвистели и их. И вынеслись, выскочили на широкий простор.
Папа потянул верхнюю фрамугу. На себя. И вниз. А оттуда, из рамы – вой. Вой и сильный ветер. Ветер. Сильный. Встречный. Ветер, бьющий прямо в головной вагон. Поезду в лицо. И пыль… Захлопнули с яростью. И сразу стало тише. Хоть и жарко в вагоне, но все же лучше, чем так…
Проносятся за стеклами и тянутся, тянутся вдаль южные, ветвистые деревья. Рощицами расселись они между балочек. Холмы ведь, они как морщины древней земли. Ледниковые еще отметины. А по морщинам тем всюду жизнь идет и пляшет под жарким солнцем. И нет ей ни конца, и никакого перевода в этом мире.
Вот большое село, а может быть, небольшой провинциальный городишка. Добротные, каменные дома за надежными, хозяйскими заборами. Крыши шиферные. Крыши металлические. Над крышами – рогастые телеантенны. Хорошо живут хозяева - хохлы. Прочно. Крепко…
Вот кусок пыльной улицы. Деревянные столбы с бетонными приставками. Хорошенькие, беленькие козочки с глупыми мордами. Подле маменек вьются и скачут резвые козлята. А вот наглый, лукавый, грозный козел. Распустил до земли серые космы грязной, длинной, жаркой шубы. Трясет бодливой головой с длинными, витыми рогами. Хитро косит на мир лиловым глазом… Вот пестрые, флегматично жующие коровы с выменями, полными белой жирной влаги… И снова деревья закрывают вид путникам…
Пронеслись мимо дерев… Вот железнодорожный переезд. Тетка с флагом у будки. Мужичок на дребезжащем тракторе. Высунулся из кабины. Cмолит сигаретой… А в прицепе - сено… Вот грунтовая дорога потянулась вдоль железной. По дороге скачет синенький грузовичок. Наверное, колхозный… А дальше, за дорогою, на сколько только хватит глаз, – поля. Золото пшеницы, колыхаемое теплым ветром. И над всей земною благодатью – в небе высоченном – благодать небесная. В синем, жарком, безоблачном небе - золотое солнце. Солнце. Солнце Украины.
Часть II. ШЕВЧЕНКО
Прибытие
Со змеиным шипением отвезлись вагонные двери. Выпустили троих на горячий асфальт станционной платформы. И под звуки со столба: «Передача радиостанции «Маяк» «Полевая Почта Юности»… - побрели они к обшарпанной бетонной остановке c облупившимися маленькими плитками и царапанным похабным словом из трех букв.
Не спеша подкатил лупоглазый грязно-желтый дребезжащий автобус. Забрались в него. И побросав пятаки в прорезь кассы, отвернули билеты. Целых три штуки. Каждому – свой. Опустились на коричневый, автобусный, нагретый солнцем кожзаменитель. Стали складывать циферки, что написаны на билетной бумажке. Сравнивать лево. И право. Гадать. Вдруг им выпадет счастье?..
Дребезжанье разбитой, полуубитой машины. Почти что козлиные прыжки неказистого, но прочного чуда советского автомобилестроения по пыльной грунтовке. Еще и еще… и вот наконец-то они вырулили на шоссе. Неказистая машина пошла плавно. Понемногу умолкло как будто даже противное дребезжанье… Или просто пассажиры к нему понемногу привыкли?.. За автобусным мутным стеклом потянулись поля подсолнечника. Золотые головы над черной семечной сердцевиной. Единородные братья жаркого украинского солнца.
Вот дребезжащая и даже свистящая порой от чего-то машина вошла в поворот. Впереди у дорожного края эмалированным железом забелел указатель. «Чернобыль», – прочел Дюша. Обернулся – то же слово было написано и на обратной стороне железки. Только перечеркнутое наискось черною чертой. «Что за странный знак? Был какой-то там Чернобыль, и нет Чернобыля?.. – мелькнуло вдруг в дюшиной голове. – Что это? Надо папу спросить»… - возникла мысль. И тут же утекла куда-то, не оставив и следа…
Вдоль дороги меж раскидистых, буйных, богатых деревьев вдруг замелькали сельские домики. Вот большие дома и солидные заборы. Вот маленькие, хлипкие заборчики, а за ними - маленькие домики – настоящие хатки, как на картинке в книжке про старую жизнь при царе. Маленькие. А рядом – и не очень. Вот уже и современные, богатые и крепкие, добротные, хозяйские дома - оштукатуренные, и рядом - из красного, а иногда и из белого силикатного кирпича. Зачастую с красным по белому выложенным петушком или каким-то затейливым народным узором… Большие, раскидистые, тенистые деревья. Дощатые заборчики и железные, синие и зеленые заборы с воротами и калитками. Водозаборные колонки. И снова деревянные столбы c приставными бетонными столбиками, белые рюмки изоляторов, жестяные тарелки. Девочка с белой козой. Лохматая собака… Неожиданно для путешественников за автобусным стеклом потек и заструился целый мир. Цветной, огромный и такой простой… и сложный.
Трехэтажное белое здание с красным лозунгом по фасаду на торце небольшой белесой площади. Бетонные плитки. Аккуратный, стриженный газон. В центре площади – памятник Ленину. Совсем такой же, как в Юстово. «Партия – ум, честь и совесть нашей эпохи. В.И.Ленин», – прочитал Андрей. И снова большие деревья. Домики. Домики… Вот меж домиков мелькнули белые колонны. И надпись. «Кино. Сегодня. «Жандарм женится». В главной роли Луи де Фюнес».
- Подъезжаем. Вставайте, – cказала Римма мужу Виктору и сыну Дюше. – Автостанция. Пора.
- Нас даже встречают… И по такой жаре… - заметил отец.
Автобус дернулся и встал, как вкопанный. И в тот же миг Андрей в окне увидал их. Сухой, высокий старик в черном пиджаке. Беленький матерчатый картуз на голове. И грузная, грудастая женщина с нездоровым, одутловатым лицом, в цветастом, длинном платье. Дед и бабушка.
- Ну, c приездом вас!.. Мы вас два часа на автостанции ждем… - затараторил, заспешил, заволновался дед.
- Да зачем все это, папа, мама… Мы и так дорогу знаем. Дошли бы сами… Зря… Жара ведь… – говорила Регина родителям, как бы виновато улыбаясь и пожимая неловко плечами.
- Ничего, нам нетрудно… Ну, и вы-то не каждый день к нам приезжаете… - отвечали на то старики.
Шумной кучкой побрели по улице. Мужчины - трое впереди, с вещами. Немного позади мужчин – две женщины.
- А Андрюша-то уже какой большой… - умилялась невиданная ранее Дюшею бабушка.
- Как про маленького говорит… - с легкой неприязнью подумал Дюша. От этого бабушкиного умиления ему вдруг стало как-то слегка стыдновато и неловко. Кисловато на душе…
Дюша шагал вперед. Мимо заборов. Мимо колонок. Мимо домишек и больших домов. Шел вперед и читал на домах странные надписи: «Хлiб»… «Пошта»… «Педукарня»… Непривычный, «нерусский», певучий язык южного края сладко потек и забился под сердцем. Дорожная горячка и тревоги уходили. Мягкой лапой теплый украинский ветер ласкал каштаны вдоль накаленных за день улиц. Ласковый, добрый украинский вечер входил в маленький советский городок.
Дата добавления: 2018-11-24; просмотров: 119; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!