Нет, не из книжек ваших скудных, 13 страница
В тот день он впервые встретил смерть. Вернее, сначала только почувствовал, а уже после до конца понял – она есть. Она была реальность, от которой человеку не дано убежать. Никуда и никому. Просто – бежать некуда. От смерти не запереться на замок. Грядущее придет к тебе все равно. Не беги от него! Все равно - оно догонит! Не скрывайся! Оно, имея тысячи капканов и миллион силков, изловит тебя! Даже не пытайся. И тебе уже не слезть с карусели. Карусель – вся Земля. Никогда не слезть. До самой – самой – самой смерти…
Вечером пили чай, а взрослые еще и коньяк, и рижский бальзам. Где-то за стеной бубнил телевизор. Алеша, сын Славы и Светы, дал приезжему мальчику поиграть с каучуковыми ковбоями и индейцами. Потом с телеэкрана растерянно улыбался Донатас Банионис. По первой крутили «Бегство мистера Мак-Кинли» с хриплыми, пронзительными песнями Высоцкого… Дневной мир подошел к ночи. И ночь склонилась над ним. Сначала склонилась к изголовью, все ниже, ниже. Потом – легла рядом, погасив фонари звезд сырой темнотой ночного дождя. Укрыла уставшую за день землю мглистым сырым туманом.
Люди гасили свет. Укладывались понемногу. Но никто из них не знал - в каком мире он завтра проснется. И будет ли у него вообще это – «завтра»…
А после, днем – на том дворе, где трава и дрова, - была странная встреча. Высокая, сухая старуха в вязанной кофте - на лавке у самых дровяных сараев. Длинное, словно какое-то нездешнее лицо. Пронзительные, умные глаза. Морщинистые руки. Соседка. Анна Францевна. Все говорили - немка. Нет, просто муж был немец. Жили в Риге вместе, до сорокового. Потом по договору русские разрешили немцам ехать в свой Рейх. Отто, муж Анны, тоже поехал. Вроде для начала надо было там ему обо всем узнать. Обещал вызвать ее из Германии…
|
|
|
Потом – война. Делала запрос по инстанциям. По немецким, конечно. Уже во время войны, при немцах, при оккупации. Откуда же тогда другие? Ждала ответа. Ей ответили. Пришел лист серой бумаги с готическими буквами. На верху – орел. Внизу – печать и штампик регистратора. Вначале Отто они куда-то там послали. В какое-то их гау. Потом призвали в армию. Часть – на восточный фронт. А может, потом –уже и на западный. Людей после сорок третьего немцам не хватало. Кто разберет? Дальше об Отто ничего не было известно…
Потом пришли русские. Отто пропал – значит, соломенная вдова. Взяла в паспортном снова девичью фамилию… Конечно, таскали в МГБ. Сначала таскали. Все что-то выпытывали. Все больше - чужие… Свои, латыши, не так старались. Понимали, входили в положение. Хотя с них требовали… Если честно, и среди них всяких хватало… Потом совсем отступились - умер Ус. Ну да, как раз в том марте… Нет, ни лагеря, ни тюрьмы. Просто как-то так обошлось. Сама удивляюсь… Работала на заводе. А когда стало уже можно – поступила, кончила педагогический. Учительствовала. Вела немецкий. Сейчас – на пенсии.
|
|
|
Рядом со старухой – небольшая мохнатая черно-белая дворняжка с большими, умными, веселыми глазами. Грудка белая, хвост колечком. Сидит у старухи в ногах. Потягивается. Пасть открыта. Словно улыбается всем. Жарко. Смешная такая собачка. Зовут – Лацис. Забавная кличка. Кстати, так звали какого-то председателя латвийского Совмина. И еще, по совместительству, – народного писателя. Даже две сталинские премии ему тогда дали…
Анна Францевна. Говорит по-русски очень чисто, но вместе с тем - с приятным, немного тягучим прибалтийским акцентом. Рассказывает:
- Давно живу. Раньше, когда маленькая была, жили не здесь. Не в Риге…
Старушка говорила ему - где, но он забыл. Какой-то город с мягким западно-славянским именем. Вильна? Ковно? Люблин? Белосток? Раньше это была Россия. Царская. Сейчас вроде как Польша. Нет, названия не запомнил. Да и смысла нет. Поменялись названия? Нет, не только. Люди поменялись. Даже - несколько раз…
- Хочешь, покажу диковину? – говорит она. Мальчик не против.
|
|
|
Приносит из дома какую-то старую, пожелтевшую бумагу. Разворачивает. На желтой, протершейся на сгибах странице – «Похвальный Лист». Когтистые двуглавые орлы расселись поверху струящихся георгиевских лент. Два портрета. Слева – молодой военный с окладистой бородой. Справа – мальчик лет десяти в матросской формочке. И два вензеля. Витые буквы. Слова, писанные по старой орфографии. Ниже портретов надписи. Налево – «Все для войны». Направо – «Все для победы».
По левому краю листа – красивая молодая женщина в шапке Мономаха и горностаевой мантии. Держит большой щит с двуглавым орлом. У ее ног – инженер в фуражке, усатый солдат с винтовкой, рабочий у станка. И слева, и справа от текста – картинки в рамочках. Дымящие корабли – на море. В небе – взрывается и горит огромный дирижабль. Ниже – солдаты в окопах. На крыльце деревенской избы - крестьяне всей семьей читают письмо с фронта. Под большой надписью – «Вторая Отечественная война» – рабочие на фабрике, и снова крестьяне, но уже – на поле. Жнут серпами. Вяжут снопы. Им помогают мальчики в фуражках. Наверное, гимназисты или реалисты – учащиеся реальных училищ. Меж картинок в рамке – слова: «Прошу вас, добрые люди, согрейте беженца духовно и телесно, и утешите его сознанием, что понято вами беcисходное горе его. Вспоминайте завет Господень: Алкал Я, и вы дали Мне есть, жаждал, и вы напоили Меня, был странником, и вы приняли Меня. Девятое ноября. Тысяча девятьсот четырнадцатого года. Царское Село». Чья-то подпись…
|
|
|
- Тогда еще людей называли – «добрые». Добрые люди. Потом – уже нет. Новое пришло, – говорит она. А после говорит: - А вот – про меня. Читай вот отсюда. Вслух.
- Похвальный лист… Седьмое начальное училище наградило сим похвальным листом ученицу третьего класса Лейчицкую Анну за примерное поведение и хорошие успехи, показанные в истекшем году…
И далее – какой-то неведомой город давно пропавшей губернии. Май. Шестого дня тысяча девятьсот пятнадцатого года. И еще ниже – председатель экзаменационной комиссии… Городской голова… Попечитель училища… Законоучитель… Заведующий и учителя, и их выцветшие размашистые росписи.
- Вот государь Николай Александрович. А это – цесаревич. Алексей.
Палец старушки ползет по желтой от времени бумаге. Голос ее звучит тихо, как бы издалека. И кажется пришедшим с какого-то далекого берега неведомой, глубокой, туманной реки. Мальчику скучновато со старушкой. Солнце вышло из-за тучки. Припекает. Ему жарко. И клонит в сон. И хочется вдруг спросить:
- Бабушка, а что после с ними случилось? Где сейчас молодой военный? Где мальчик в матроске? Зачем красивые многопушечные, многотрубные корабли на море? К чему солдаты в окопах? Зачем среди белых облаков, рассыпаясь пламенем, горит в небе огромный дирижабль?..
Нет ответа. Нет и никогда уже не будет. И мальчика зовет на ужин мать.
Завтра они встретятся снова. Снова будет радостно бежать навстречу черно-белая смешная собака по кличке Лацис. Анна Францевна подарит мальчику свою похвальную грамоту. Для чего и кому она сейчас нужна? Той России давно уже нет. Молодого военного и его сына убили злые и глупые, нетерпеливые люди, наивно полагая, что сами они – никогда так не умрут…
- Может, хоть ты меня вспомнишь? Посмотришь на картинку – и вспомнишь… - говорит ему старушка.
На пузатом телеэкране – бровастый старик в орденах… Как большая, старая, нелепая рыба в аквариуме… Год тысяча девятьсот восемьдесят второй.
После Анна Францевна подарит еще три диковины. Огромные царские аcигнации. Белая – по пятьсот рублей. C Петром Великим. Молодой усач в латах. В народе ее звали – «петруша». И желтая – по сто – с Екатериной. C портрета смотрит улыбающаяся старуха. Её звали – «катенькой». Или «бабкой». Это словцо быстро переняли городские низы, особенно воры. Оттого все деньги на жаргоне у нас России - «бабки»…
И еще подарила английскую марку, светло-фиолетовую с профилем королевы, чуть надорванную с краю. Отклеенную от старого конверта. Плохо, видимо, отпарила над чайником. Тяжело марка снималась, вот и надорвала. Показывала цветные заграничные открытки. Лондон. Биг-Бен. Красные двухэтажные автобусы. Пикадили. Каменные львы и Нельсон на трафальгарском столбе. Тауэр…
- Дочь Елизавета в Англии. Замужем. Уже давно, – говорит она. - Хорошо, что выпустили. Пишет мне – не забывает…
И рассказывает еще:
- Я ведь семнадцатый - помню. Февраль. То есть март. Гимназисточкой была. Это мы уже когда переехали… Война была. Линия фронта близко. Слышим – уже ухает. Думаем – пора. Не немцев же дожидаться. Вот мы и собрались. Папа, мама, сестры… А потом – поезд, поезд… Ну да, вот – Февраль. На улице – толпы народу. Идут прямо по мостовой. Мужчины, барышни, прислуга - все с красными бантами. Разве тут в классах усидишь?! Мы - тоже на улицу. А народ идет. И ни одного городового. Мы их боялись немного. Стоит такой большой, важный на перекрестке, или на станции. Шинель, свисток, перчатки, шашка на боку. Думала – как выхватит вдруг шашку-то… А тут - вокруг люди. Все улыбаются. Поздравляют друг друга, говорят: «Царя-то скинули!..» Молодые мастеровые песни поют. Бодрые такие песни – чтобы веселей идти. Иные и целуются, как все русские тогда на Пасху. Пришли к какому-то зданию. Выходит генерал. Шинель. Погоны золотые. Чего-то говорит. А чего – нам не слышно. Толпа большая. Нам из-за спин почти ничего и не видно. Что-то про народ. Потом снимает с себя шинель. Срывает золотые погоны! И - бросает в толпу! Жадные руки норовят их тут же схватить. Хватают. Потом передают из рук в руки. И снова. Золотые погоны как бы уплывают. По морю из рук. Уплывают от него из рук в руки, как по воде. И все кричат: «Ура!» Толпа хватает беcпогонного генерала на руки, начинает качать, подбрасывая в воздух… А снег синий искрится на солнце. И солнце яркое. И уже весна. Кое-где проталины, и ручьи под ногами… И счастье! Такое счастье! Никогда – никогда во все годы жизни не видела я, чтобы люди так радовались…
Анна Францевна замолкает. Серая тучка набегает на скупое балтийское солнышко. Начинает накрапывать. Мальчик в коричневой вельветовой курточке еще не знает – будет и в его жизни такое. Падут вековые скрепы. И радость от того будет, и надежды лучшие… Придет ли хорошее? И что оно такое - хорошее, и для чего?..
Собачка прыгает лапами на грудь. Норовит лизнуть в лицо. Никому еще невдомек, что не минует с того дня и четверти века, а события и люди из тех дней станут для ныне живущих уже, как нереальность и сон.
Умрет собачка Лацис. Умрет Анна Францевна. В последний советский год снесут старый дом на Меннес, дав наконец людям новые квартиры. И новенькую красную десятку с Ильичем, которую мы так скоро и беспечно разменяли у рижского таксиста, уже ждет вечное пристанище - в коллекции еще не родившегося мальчишки-нунизмата… Не пройдет и двадцати пяти лет…
Потом была Юрмала. Корабельные сосны и огромные корпуса новых санаториев. Черника горстями и старые дачи, уже навек - без старых хозяев. И новые – оказались не навсегда… А после них – вскоре пришли еще и другие…
Удивительное мороженое. Стремительный бег электрички. И мелькание – от Лиелупе до Вайвари. Глухие заборы правительственных дач. Кафе «У старого Эдгара». Выставка старинных автомобилей. Пешеходные улицы с фигурной тротуарной плиткой. Причудливые фонарики. И огромный бронзовый глобус на площади – реклама «Аэрофлота».
Впервые в жизни пробованные сбитые сливки и жаренные пончики из заграничного автомата на станции. И белые песчаные пляжи – на километры. Только вот море холодное. И иногда идет дождь. Море. Сосны. Дюны. Беззаботные туристы бросают хлеб жадным балтийским чайкам. Те, со страшным криком ловят его на лету. Дети выкладывают на берегу фигуры из зеленых водорослей, строят замки из песка. Они еще не знают, что очередной прилив смоет все их труды обратно – в море. И как было – снова так будет…
Угол в синем домике. Июль-август. Семья отдыхала. Надо же дать ребенку отдохнуть перед новым учебным годом… Соленый ветер дул с моря. В такую погоду детям хорошо спится. Особенно на самом рассвете. «Спи, мальчик, cпи, – воет ветер в печной трубе. – Ты еще увидишь, у-у-увидишь, у-у-узнаешь сам, как гибнут миры… Все еще впереди…»
Римма
Урок в седьмом классе. Экономическая География СССР. Год – тысяча девятьсот восемьдесят пятый. Где-то незадолго до Нового года. Снег. Мороз. Темнота за окнами. Первый урок. Синяя шерстяная форма. Потягиваюсь. Зеваю. Сажусь на свое место, за первый стол, сбоку от черного, слегка поцарапанного пианино у окна. Кабинет географии, он же кабинет музыки. Или пения, как мы говорим. Слушали Чайковского «Времена года» и Прокофьева «Петя и Волк». Пели про какого-то барабанщика, что-то вроде как бы военное.
Всегда первая парта. Ношу очки. Зрение садится. Я - подросток. Угри и много комплексов. Рядом – длинный нескладный блондин, курчавый парень Саша Подушкин. Похож на Пьера Ришара и Шуру Балаганова из старого кино. Притом одновременно. Потом станет мастером на телефонной станции. Встретит какую-то девку. Женится. Белый билет. Инвалид по зрению. И еще, похоже, альбинос. Бывают и такие. И не только у зверей. Родятся дети. Две девочки. Жена гуляет. Скандалы. Она сбежит с любовником, но без детей. Забудет их. Он - один, но с двумя детьми на руках. Работает в какой-то фирме. Каким-то мастером. На звонки и СМС - сотовый не отвечает. Саша, ты где? Ау! Нет ответа…
Итак, урок. Входит, почти вбегает Римма Васильевна. Географичка. Кофточка бежевая, носик остренький, железные очечки, на башке – пучек волос. Кличка – Лупаниха. Косит правым глазом. В руках – указка деревянная. Длинная, как копье. На бой кровавый…
На столе у Риммы – журнал. Почти всегда кричит и почти всегда – с порога. Перекличка по журналу. В армии говорят – поверка. Там она бывает утренняя и вечерняя. Чтобы сразу знать, кто и где… если пропадет или убежит. Так будет и в нашем военно-спортивном лагере в Федотово, куда мы поедем со Степанычем. С Шафранским, c Лысым, нашим любимым военруком. Нет, убеганий там не будет. Будет поверка. Но это - летом и не в этот год. Нам туда пока еще рановато. Есть у нас еще дома дела…
Итак, отвлеклись мы, значит. Вспомнили непобедимую и легендарную. В боях познавшую радость побед. Но это – потом, потом. Вернемся еще к ней. Сама-то она от нас не убежит. Не переживайте за нее так сильно… Итак, зима – восемьдесят пять. Темень за окном. Холод в природе. Экономическая география СССР и Римма Васильевна. Лупаниха с указкой. Я песнь о родине пою. От Кушки – до Владивостока. Байкал. Арал. Арарат – виноград. Тайга-га-га. БАМ. Это рельсы стучат – БАМ. Начинается песня…
Урал – опорный край державы. Ее добытчик и кузнец. А после снова – от Москвы до самых до окраин. C южных гор, до северных морей… Далее - все по программе. Партии. И съезд. Исторический. А других у нас никогда и не бывало. И был там и Мурманск заполярный. И дважды кем-то там спасенный Ленинград. В общем – обычные ля-ля-тополя.
В те годы методические разработки для географических учителей говорили: надо не просто давать школьнику твердые знания по какому-то там предмету. Надо воспитывать. Всесторонне развитую, активную личность. Гражданина и патриота нашей родины. Будущего строителя коммунизма! Эх-ма!!! И Римма старалась от души. Но видно, скучно ей стало грузить нас чисто по методическим. Душа требовала полета. Горячее сердце советской патриотки рвалось в последний, смертный и решительный бой… Почему лошади не летают?!..
В общем, стала говорить она о нашем образе жизни. О нашей родной социалистической демократии. Которая одна истинная. А в Америке – все не так. У них там слон осла лягает. А осел слона хоботом бьет. Или, кажется, все наоборот… Там – соревнование денежных мешков. Человек человеку волк. Законы всё звериные. Кризис крепчает. Монополии разные. И главное – безработные… Все хорошо так, правильно она излагает, чисто по-ленински. Но вдруг черт ее дернул. Решила Лупаниха показать семиклассникам свой интеллект. Кругозор, то есть. И говорит она нам:
«Ребята, – говорит Римма, – есть у нас, вернее, был у нас такой академик – Сахаров. Может, кто слышал? Еще нет? Тогда я расскажу. Вот, – говорит Римма, – этот самый академик Сахаров вдруг сошел с ума! Ему, дурачку такому, стало казаться, что у нас в Советском Союзе его кто-то там преследует! Ведь смешнее и абсурднее этого, ребята, и придумать нельзя! Мы – самая свободная страна в мире! У нас только и есть демократия! Социалистическая! Это вам не какие-то буржуазные там выборы. Не лживое соревнование денежных мешков. У нас – права. На отдых там… Опять же и на труд. Безработных нет ни одного. Все при деле. Хочешь – борись за мир. Вон у них там доктор Хайдер, астрофизик. Это такой очень толстый дядя в инвалидной каляске перед Белым Домом. В Вашингтоне. Голодает. Практически не сегодня завтра с голоду помрет. А Рейган из Дома Белого к нему и не выходит. Не интересуется им. Империалист проклятый. Марионетка Пентагона и ЦРУ.
У нас все за мир борются. C Рейганом. Пусть знает, подлец, что все люди доброй воли о нем думают. Развел, понимаешь, Першинги, Трайденты-два, СОИ там разные. А то мы не знаем, зачем у них «Челнок» летает!? Еще говорят – ни одного-де военного астронавта у нас нет! Врут, гады! У нас самих – ни одного штатского космонавта! Зато космос - самый мирный!
А вообще-то я скажу вам, все эти академики, они того – немного чокнутые. Слегка не в себе. К примеру, Резерфорд – на скрипочке пиликал. Тоже мне – Шерлок Холмс! Сделал какую-то трубу. Электроны в ней гонял. В поле магнитном. Анод – катод… Шлепались они у него об экран. От этого еще, говорят, телевизор потом родился! А Нильс Бор и Ландау – вообще психи. Все в шахматы любили резаться. Как засядут, так шабаш – на целый вечер. Ландау, тот еще по бабам любил ходить. Ходок, значит, был. Так пробежится он, бывало, – и сразу назад, обратно за шахматы. Очень они их уважали. Шахматы, то есть.
Альберт Эйнштейн - придурок был. Хотя и физический гений. Как придут к нему фоторжурналисты – он им язык свой вывалит! Ну как собака! Пощечина-де вам от меня. И общественному вкусу – тоже. Еще бы чего другое у себя показал! Язык-то мы и без него у себя во рту, чай, видели!..
Вот и Сахаров… Тоже. Академик физический… был. Работы там разные. Институт, поди. Лаборатории всякие. Синфрофазатрон… Может, перегруз большой случился. В области мозга. Или еще что. Только отъехало у бедняги капитально. Говорит: «Есть у меня мысли. Свои. И меня же за них тут у нас преследуют!» Заболел дорогой академик. Ничего! У нас вылечат! Наша медицина – самая бесплатная в мире! Будет снова нам всем на радость электроны в колесе крутить».
Абсурд говорит Римма-Лупаниха. У меня-то никаких своих мыслей в голове сроду нет – и меня никто не трогает. Своей мысли у нас в стране и быть не может. У нас народ и партия – едины! В том – сила нашего строя!
«А он – физический академик, можно даже сказать, в какой-то мере гений, и чтобы его кто хватал, скажем, за шкирку, как кутенка какого – никогда в такое не поверю. Просто не могу этого себе вообразить. Воображения не хватает на такое. Чисто физически. Да думай ты, черт научный, о своих электронах-атомах. О том, как нам того Рейгана прищучить. Вон он скачет у себя там в Америке, как ковбой на атомной бомбе. Куй себе, с богом, щит и меч нашей родины… Нет!.. Все какие-то мысли дурные в голове у старичка завелись! Может, – говорит она, – ему красивой жизни не хватало? Брюки там джинсовые вторую пару захотелось иметь или банку кофе натурального к празднику не дали? Очень сомневаюсь. У них там в Академии Наук снабжение хорошее. Мне один знающий товарищ сам по секрету говорил. Говорил – даем все, что надо. Родина ничего для них не жалеет!
Родина-то, видно, не жалеет, а он, значит, все равно не доволен! Оборзел совсем! Или, может, резко обуржуазился! Живет, поди, на Кутузовском проспекте, Москва – центр. Квартира – десять комнат. Люстры – хрусталь. Везде паркет. Телевизор, поди, цветной имеется, телефон, радиоприемников - два. Ковры. Стол, стулья. Сервант. В прихожей – трельяж имеется. Чашки там разные. И все, что хочешь, – покупай! Денег платят чемоданами! Академик! К тому же – никакого дефицита. Москва! Мне товарищ говорил – у них для ответственных работников магазины специальные есть. Делаешь заказ, платишь в кассу и недорого – и потом тебе все, чего надо, прямо на дом привозят! Это не то, что у нас. Хрен чего толкового купишь. Чего в нашем магазине только может не быть? Да у нас практически всего быть не может! Или пропадет – и все, кранты! То часов нет, то трусов. То нету батареек для фонариков, то пленки для парников, то шампуню. Нечем толком башку помыть. Только мылом. Слава богу, хозяйственное есть всегда. Это, – говорит, – еще огромное завоевание советской власти. При царе-то и такого, чёрного, из собак, не было. Я сама где-то в книге читала! Так ведь, слава богу, не война. Еще пока. Спасибо партии за это!
Дата добавления: 2018-11-24; просмотров: 114; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!