Забота о себе как обновление: новозаветные идеи

Рассмотрен переход от античного типа заботы о себе к христианскому и средневековому, связанный, в частности, с новым пониманием концепта «обновление личности», воспринимаемого уже не столько как омолаживание, покрепление души и тела, сколько как обновление, преображение, и соответственным изменением спектра задач самовоспитания, самообучения. Принятые в античности идеи обращения, трансформации претерпевали важные изменения, уводя от идеалов грамотности к идеалам веры как основания образованности.

самообразование, трансформация личности, духовно-нравственное воспитание, забота о себе.

Забота о себе – забота об образце из прошлого

Представления о прекрасном или совершенном человеке существовали на протяжении всей человеческой истории. Педагогика как целенаправленная деятельность по формированию наиболее желательных людей обращала особое внимание на достижение прекрасных результатов «невыносимо легкой педагогической власти». Совершенное, полезное и прекрасное в древнейших цивилизациях нередко соединялись поначалу в одном понятии, и только впоследствии возникали тезисы о неутилитарности прекрасного и подобные идеи. Красоту, истинность и «правду» вещи или субъекта возводили к отмеренным от века образцам, данным заботой того или иного культурного героя – просветителя и воспитателя людей. Поэтому задачей воспитания была забота о соответствии стандартам, заведенным в человечестве (=данном социуме) божественным либо легендарным персонажем. Наилучшим образом воспитанный человек был равен старым, прежним, проверенным нормам, парадигмам и ценностям. Когда древнехеттский или египетский царь создавал свои «автобиографические надписи» на скалах или обелисках, его заботой было представить себя, свою жизнь, качества и достижения такими, какими они были у образцовых, божественных персонажей либо у его знаменитых предшественников. Не отличиться, но соответствовать было основной заботой жизненной стратегии и, соответственно, подготовки молодежи к осуществлению такой стратегии в древних культурах. Забота человека о себе выступала заботой
о себе как о части рода и «социальной массы», а тот «сам», о котором надо было заботиться, находил себя в служении людям, роду, полису и космической гармонии, собственно, и составлявшей сущность космоса, в отличие от захваченного энтропией хаоса. «Воспитанный» и «прекрасный» был «героически-прежним»
и «доблестно-свойским», имея в виду генеалогию славы и рода.

Через гомеровскую эпоху подобные идеи проникли в античную цивилизацию и нашли свое место в оппозиции к личностному развитию и персонализации, привнесенным «греческим чудом». Атлет и архонт, стратег и гимнасиарх, триарх и булевт, гоплит и оратор – вдохновлялись аристократическим идеалом «kalos kai agathos», «прекрасного и добродетельного», когда происхождение (род, семья, дом) и внешняя красота (космос) относили совершенство к связи с прошлым бытием космоса и ойкоса, соединяющимися в полисе. Изобретение, новшество не могло быть ценностью, а «новыми людьми» называли выскочек, претендующих на благородство, не имея «за душой» ни родовых, ни природных качеств. Таков был, к примеру, Цицерон, без благородного происхождения и не полностью соответствовавший идеалам внешней красоты. Союз «прекрасного» и «нового» произошел лишь в эпоху поздней Античности и поначалу вне пределов античной цивилизации.

Новое не есть плохо

Впервые вопрос о том, что «новое» может быть лучше «старого», был поднят в концепции линейного хода истории от несовершенного состояния к совершенному, которая была выработана в культуре древней Палестины времен Ветхого Завета (X век до н.э. – II век н.э.).

Провозглашенное в ветхозаветной культуре движение к новому осуществлялось с помощью «старого», «прежнего» человека. Тезис об избранничестве
и жестких этноконфессиональных границах, принятый в позднем иудаизме, не позволил идее прогресса получить широкое распространение в античном мире. Выражение «новые люди», «новые учителя» имело отрицательный смысл, означая выскочек, которые ничему хорошему не научат, а только уведут молодое поколение от традиционных ценностей: старые учителя лучше, они учат проверенному, соответствующему имеющимся от века божественным образцам совершенного человека [100]. «Новый человек» в античном мировоззрении был, как мы сказали, выскочкой, неучем или недоучкой. Усилия реформаторов типа Сципиона Эмилиана по введению «нового», то есть «греческого», просвещения после завоевания Римом Греции в середине II века до н.э. воспринимались весьма негативно. Отход от идеала «kalos kai agathos» в направлении «sophos kai agathos» («мудрый и добродетельный»), попытка деантропологизации греко-римской эстетики воспитания не принесли ощутимых прямых результатов, но сказались на представлениях о духовности у позднеантичных мыслителей, облегчив диалог их учеников
с христианством.

Идея «нового человека» в позитивном смысле проявилась в новозаветном вероучении, на окраине римского мира, сформулировавшим бинарную оппозицию «ветхий человек» – «новый человек». Согласно этой схеме ветхий человек придерживается приоритета забот о земном (в том числе о ритуале), новый же человек духовен, устремлен к прямой заботе о небесном, к вечному спасению. Сущность педагогики христианства формулируется в первые века новой эры как забота о совлечении с человека его ветхих одежд и одевании его в сияющие новые одежды царства Божия.

От прежнего к новому

Путь ученика в христианской педагогике заявлен его движением от ветхого «себя» к новому, во многом под влиянием заботы о нем высших сил, а также наставников и родителей. По всей видимости, можно говорить о существовании
в истории педагогики концепции заботы о новом-в-ветхом человеке. Она возникает примерно в 150 году, когда складывается корпус новозаветных текстов. Эта забота была уже не заботой о теле, не заботой о ритуальной чистоте и даже не заботой о мудрости, но заботой о душе. Epimeleia heautou, cura sui становились epimeleia tēs psychēs, cura animi [101].

Заботиться взрослому о воспитуемых и, прежде всего, о самом себе в христианской системе означало – делать себя и другого обновленным посредством переключения с заботы о «себе материальном» на заботу о «себе душевном»
с помощью духовного начала любви, привнесенного от Бога. «Незнающий» принадлежит земным, «ветхим» людям, любящим себя до забвения Господа. Знание же истинной любви (к Богу до забвения себя) может быть дано по-разному. Тут крайние точки: а) изучение дома и в школе божественных глаголов (сначала на слух, а затем в рукописях осененного крестом алфавита, молитв, песнопений, символа веры, Часовника, Псалтири и в итоге всего Священного Писания)
и б) резкое обращение. В любом случае человек, просвещенный истиной (с помощью какого-либо учителя или без него), есть новый человек, и потому забота
о себе в новозаветном христианстве есть забота о преображении, преобразовании, трансформации. Древнегреческий философ своим образом жизни звал за собой своих слушателей и последователей, давал им парадигму биографического строительства. Ветхозаветные пророк и мудрец показывали мудрость Бога и Книги. Новозаветный учитель соединял биографическую парадигму с верой в Бога как Высшего Учителя и в итоге – Обновителя мира тех, кто заботится о своей душе.

От внешнего к внутреннему

История идеи превалирования заботы о душе, связи ее с обновлением человека делится в христианстве на периоды, обусловленные наличием или отсутствием рядом нехристианского партнера. Поколения, жившие в эпохи победившего христианства, должны были активизировать внутреннюю сторону понятия: переход от неправильного к правильному независимо от других людей. Рождалась традиция, говорившая о необходимости постоянного обновления человека в его заботе об истине и о своей душе. Важна была идея преемственности христианских учителей от Иисуса и апостолов, а не от школьных наставников, идущих по проторенному пути.

Уэйн Микс, рассматривая возникновение христианской морали, задается вопросом: что изменялось в процессе того, как христианство становилось доминирующей культурной силой? Язык христианской морали, каковая сложилась к IV–V векам, был, согласно Миксу, скорее принят от прежних традиций морального размышления, чем изобретен [102]. Идея «epimeleia heautou/epimeleia tēs psychēs» прошла сложный путь взаимодействия социализации (язычество), асоциализации (первоначальное христианство), ресоциализации (построение социума/этноса из христиан). Аристид, афинский христианин II века, уже описывает христиан как этнос. Оппоненты нового движения начали рано осмеивать «третью расу», т.е. ни греков, ни варваров, но нечто вне обычных категорий. Христианские апологеты придали упреку положительный смысл – христианин находится вне обычных категорий и потому именно он представляет собой нечто особенное, продукт заботы «нового» человека о себе среди «старых», «ветхих», «прежних». На грани асоциальности и ресоциализации христиане увидели себя новым этносом, что и нашло свое отражение в сочинении их защитника Аристида [103].

Итак, проблематика новой заботы человека занимала очень важное место
в христианской педагогической концепции. Парадигма заботы о новом в душе постепенно становилась стержнем образовательной традиции (воспитание стремления к небесному царству как постоянный маркер христианской педагогической парадигмы). Она определенным образом встраивалась в понимание истинной преемственности наставников в новой вере, необходимой для христианской педагогики. Острота «заботы не о мире» в первом столетии новой эры уступила пониманию заботы в контексте земной передачи истины обновления истинно мудрыми учителями, поскольку мудрость не противоречит духу. Вопрос о бытии «новой заботы» вместо/внутри/вместе с «традиционной» стал важной темой для всего Средневековья и Возрождения, а может быть, и далее, вплоть до нынешних времен.

Мы поможем в написании ваших работ!