И НАКОНЕЦ... ПРАВИЛО ДОЛГОГО ПРОЩАНИЯ

Мы начали главу о светской беседе с раздела о формах при­ветствия, поэтому резонно было бы ее завершить разделом о формах прощания. Мне очень бы хотелось закончить дан­ный раздел на оптимистичной ноте и сказать, что при рас­ставании англичане ведут себя гораздо лучше, чем в первые минуты встречи, но на самом деле при прощании мы также конфузимся, смущаемся и теряемся, как и при встрече. Никто не имеет четкого представления о том, что ему делать и гово­рить, и в результате мы так же, как и при приветствии, протя­гиваем руки для рукопожатия и тут же их отдергиваем, не­ловко соприкасаемся щеками и умолкаем на полуслове. Единственное, что отличает процесс расставания от процес­са знакомства/приветствия, — это продолжительность про­цедуры. Если в первые минуты встречи мы проявляем тороп­ливость, стремясь как можно скорее побороть неловкость, то наши прощания, словно мы вознамерились наверстать упу­щенное, зачастую утомительно продолжительны.

Очень часто начало процедуры расставания проходит в неприличной спешке (хотя эта суета — всего лишь види­мость), поскольку никто не хочет уходить последним из страха «злоупотребить гостеприимством», что считается се­рьезным нарушением правил неприкосновенности частной жизни. Так, едва кто-то — пара или семья — собирается ухо­дить, ссылаясь на пробки на дорогах, приходящую няню, ко­торую следует отпустить, или поздний час, все остальные тут же смотрят на часы, с удивленными восклицаниями вскиды­вают брови и, хватаясь за пальто и сумки, начинают «предва­рительно» прощаться. [Фраза «Pleased to meet you» («Рад(а) познакомиться») в качестве приветствия многих не устраи­вает, но, прощаясь с людьми, которым вас недавно предста­вили — даже если вы обменялись всего лишь парой слов при знакомстве, — уместно сказать: «It was nice to meet you» («Бы­ло приятно познакомиться»).] Отправляясь в гости к англи­чанам, будьте готовы к тому, что вам не удастся уйти сразу же, как только вы возвестили о своем намерении удалиться: це­ремония прощания продлится не меньше десяти минут, а то и все пятнадцать или двадцать.

У Дадли Мура* есть музыкальная зарисовка — пародия на произведения наиболее ярких самовлюбленных композито­ров-романтиков, — которую он исполняет на фортепиано как нескончаемый финал: да-да-ДУМ переходит в трель, ве­дущую к еще одной торжественной концовке (дидли-дидли-дум-ДУМ-ДА-ДУМ), за которой следуют новые «финальные» аккорды (ДА-ДА-ДУМ), потом еще и еще и так далее.

----------------------

*Мур, Дадли (р. 1935) — английский актер, комик, музыкант.

Эта пьеса всегда напоминает мне группу типичных англичан, пытаю­щих расстаться друг с другом. Только вы подумали, что все прощальные слова наконец-то сказаны, как кто-то непре­менно возобновляет церемонию, снова произнося: «Что ж, до встречи, значит...» — что провоцирует новую серию про­щальных фраз: «Да, непременно... Э-э... До свидания...», «Пока», «Еще раз спасибо», «Все было здорово», «Да что ты, пустяки. До свидания», «Ну, тогда прощайте...», «Да, пора... А то пока до­беремся...», «Ну все, идите, а то замерзнете»,«Да нет, ничего...», «Что ж, до свидания...». Потом кто-нибудь скажет: «В следую­щий раз мы вас ждем у себя...» или «Ладно, тогда завтра я свя­жусь с тобой по электронке...» — и вновь пошло-поехало.

Гостям не терпится уехать, хозяева топчутся на пороге, только и мечтая о том, чтобы закрыть дверь, но ни те, ни дру­гие даже намекнуть не смеют о своих желаниях (это было бы крайне невежливо) и из кожи вон лезут, всячески стараясь показать, насколько им жаль расставаться. Даже когда все уже десять раз попрощались, гости, рассевшись по машинам, опускают боковые стекла и обмениваются с хозяевами еще несколькими прощальными фразами. Когда автомобили трогаются с места, отъезжающие и провожающие жестами изображают телефон, обещая поддерживать связь. Потом все долго машут друг другу, пока машины не скроются из виду. По завершении церемонии затянувшегося прощания мы все вздыхаем с облегчением.

Очень часто потом мы тут же начинаем ворчать по пово­ду людей, с которыми мгновение назад никак не хотели рас­ставаться. «Боже, я думала, они никогда не уедут!», «Джонсы очень милые люди, но она все-таки немного зануда...» Даже если мы получили огромное удовольствие от встречи, после долгой церемонии прощания наши одобрительные коммен­тарии перемежаются причитаниями: ох, как поздно уже, да как мы устали, да как хочется выпить чашку чая/чего-нибудь крепкого — и как здорово вновь остаться одним в своем до­ме (или отправиться к себе домой спать).

И все же, если по какой-то причине прощание вышло ко­ротким, нам становится как-то не по себе. Мы испытываем не­удовлетворенность, а также чувство вины, будто нарушили правило этикета, либо обиду на гостей за то, что они слишком быстро попрощались. Возможно, мы даже толком и не осоз­наем, что было нарушено какое-то правило, но нас гложет смутное чувство незавершенности: мы понимаем, что ритуал прощания не был совершен «должным образом». Чтобы убе­речь своих детей от подобных недоразумений, англичане начинают приучать их к этикету долгого прощания с самого раннего возраста: «Ну же, попрощайся с бабушкой»; «А что мы должны сказать? Мы должны сказать: спасибо, бабушка!»; «И с тетей Джейн попрощайся»; «Нет, скажи до свидания КАК ПОЛАГАЕТСЯ!»; «И с Пушком попрощайся»; «Все, мы поехали, скажи до свидания еще раз»; «Ну же, помаши на проща­ние!»¹⁷.

------------------------

¹⁷ Пожалуй, нет ничего удивительного, что некоторые дети, и особенно подростки, восстают против этого ритуала, отказываясь принимать в нем участие, и зачастую впадают в другую крайность: кричат «пока» и хлопают дверью — специально чтобы позлить взрослых. Очевидно, трудно найти золотую середину.

 

Англичане этот ритуал часто называют не saying goodbye («прощание»), a saying our goodbyes («прощания»). Напри­мер: «I can't come to the station, so we'll say our goodbyes here» («Я не могу приехать на вокзал, поэтому попрощаемся здесь» [буквально: «Скажем наши «до свидания» здесь»]). По этому поводу я беседовала с одним американцем, и тот ска­зал: «Знаешь, первый раз услышав это выражение, я как-то даже не обратил внимания на множественное число. А мо­жет, подумал — это потому, что каждый из расстающихся говорит «до свидания». Теперь я знаю, что оно означает МНОГО «до свиданий»».

 

ПРАВИЛА АНГЛИЙСКОГО ЮМОРА, ИЛИ ЮМОР - ВСЕМУ ГОЛОВА

Этот заголовок (Humour rules) можно интерпретировать в прямом смысле, как «правила английского юмора», и как лозунг «Юмор — всему голова». Последнее толкование более точно, поскольку любой разговор англичан всегда окрашен юмором. Непременность его присутствия в разговоре — са­мое важное и примечательное правило относительно анг­лийского юмора. Юмор правит. Юмор управляет. Юмор вез­десущ и всесилен. Я даже не собиралась посвящать юмору отдельную главу, потому что знала: юмор, как и классовость, пропитывает все сферы жизни и культуры англичан и будет постоянно, в разных контекстах возникать — что вполне ес­тественно — на страницах данной книги. Так оно и получи­лось. Только вся беда в том, что английский юмор — слиш­ком распространенное явление в нашем обществе, и, чтобы передать его роль и значение, мне пришлось бы упоминать о нем в каждом абзаце, что для читателя, наверно, было бы уто­мительно. Поэтому я в конце концов решила написать о юморе отдельную главу.

Английское чувство юмора — притча во языцех, кто толь­ко об этом не разглагольствует, включая и многочисленных патриотов, стремящихся доказать, что наше чувство юмо­ра — это нечто уникальное, небывалое и неизвестное у дру­гих народов. Многие англичане, похоже, уверены, что нам даровано исключительное право если и не на сам юмор, то по крайней мере на некоторые его «типы», самые «престиж­ные» — остроумие и, главное, иронию. Возможно, английс­кий юмор и впрямь особенный, но я в ходе исследований пришла к выводу, что его главная «характерная черта» — ценность, которую мы ему придаем, центральное место, ко­торое занимает юмор в английской культуре и системе со­циальных отношений.

В других культурах юмору отводится «время и место»; это особый, отдельный вид разговора. А в диалогах англичан, о чем бы мы ни беседовали, всегда чувствуется скрытый юмор. Даже приветствуя кого-то или обсуждая погоду, мы ухитря­емся превратить свои слова в своеобразную шутку. Почти никогда разговоры англичан не обходятся без подтрунива­ния, поддразнивания, иронии, уничижительных замечаний, шутливого самобичевания, насмешек или просто глупых вы­сказываний. Мы генетически запрограммированы на юмор, настроены на него «по умолчанию», если хотите, и не можем произвольно включить или отключить эту опцию. Для анг­личан правила юмора равносильны законам природы: мы подчиняемся им автоматически, неосознанно, как закону всемирного тяготения.

 

КАК ВАЖНО НЕ БЫТЬ СЕРЬЕЗНЫМ

 

В Англии в основе всех форм светского общения лежит скры­тое правило, согласно которому запрещено проявлять «излиш­нюю серьезность». Пусть мы не обладаем исключительным правом на юмор, и даже на иронию, но англичане, как никакой другой народ, остро чувствуют разницу между «серьезным» и «выспренним», между «искренностью» и «пылкостью».

Эти различия существенны для понимания английской самобытности. Я не могу на словах провести четкую грань между этими понятиями, но, если вы не способны уловить эти ключевые нюансы, вам никогда не удастся понять англи­чан. Даже если вы в совершенстве владеете английским язы­ком, вы все равно никогда не будете чувствовать себя уверен­но в разговоре с англичанами. Пусть ваш английский безуп­речен, но ваша поведенческая «грамматика» будет полна вопиющих ошибок.

Как только вы научитесь чувствовать эти различия, пра­вило «Как важно не быть серьезным» больше не будет для вас загадкой. Серьезность приемлема, выспренность недопусти­ма. Искренность дозволена, пылкость строго запрещена. На­пыщенность, важничанье — вне закона. Серьезные вопросы можно обсуждать серьезно, но никто не должен восприни­мать слишком серьезно самого себя. Способность посмеяться над собой, пусть это даже проявляется в форме высокоме­рия, — одна из самых привлекательных особенностей анг­личан. (Во всяком случае, я надеюсь, что права в своем суждении: если я переоценила нашу способность смеяться над самими собой, моя книга будет крайне непопулярна.)

Например, напускная, бьющая через край пылкость и помпезная выспренность, свойственные почти всем амери­канским политикам, не найдут понимания у англичан. Мы наблюдаем их выступления в программах теленовостей с от­страненной снисходительностью, изумляясь легковерности ликующих толп, покупающихся на подобную высокопарную чушь. Иногда речи американских политиков пробуждают в нас не презрительную насмешливость, а неловкость: нам трудно понять, как они решаются произносить постыдные банальности таким смехотворно пафосным тоном. Разуме­ется, мы предполагаем, что политикам положено говорить банальности — наши в этом отношении от американских не отличаются, — но нас поражает и заставляет морщиться их убежденный тон. То же самое можно сказать и про излишне сентиментальные, слезливые речи американских актеров на церемониях вручения премии «Оскар» и других кинопремий, на которые английские телезрители все как один реагируют одинаково: «Меня сейчас стошнит». Редко увидишь, чтобы кто-то из получивших «Оскар» англичан позволил себе рас­чувствоваться на публике; их речи обычно коротки, полны достоинства или самоуничижительного юмора, и все равно при этом они всегда испытывают неловкость и смущаются. Любой английский актер, посмевший нарушить эти неписа­ные правила, будет подвергнут осмеянию и назван «душкой».

Разумеется, не только американцы становятся объектом наших циничных нападок, хотя янки больше, чем другие, да­ют поводов для критики. С таким же неприятием и презре­нием мы воспринимаем сентиментальный патриотизм вож­дей и напыщенную серьезность писателей, художников, ар­тистов, музыкантов, ученых мужей и других общественных деятелей всех национальностей, ведь англичане за двадцать шагов чуют малейший намек на важничанье, они способны уловить его даже на зернистом изображении телеэкрана или в иностранной речи, которую совсем не понимают.

 

Ой, да  будет тебе! ( Oh , Come Off it !)

Существующий в Англии негласный запрет на излишнюю серьезность и особенно на важничанье означает, что нашим политикам и прочим общественным деятелям приходится ох как нелегко. Наблюдательная английская публика не про­щает нарушения этих правил на своей родной земле, и стоит оратору допустить малейшую оплошность, чуть-чуть пере­усердствовать, переступив невидимую грань, отделяющую искренность от пылкости, это будет мгновенно замечено, раскритиковано, и в его адрес полетят презрительные крики: «Ой, да будет тебе!»

В повседневном общении мы так же строги друг к другу, как и к нашим знаменитостям. В принципе, если бы сказали, что каждая страна или культура должна иметь свой девиз, для Англии я предложила бы выбрать фразу «Ой, да будет тебе!» («Oh, come off it!»). Джереми Паксман ратует за девиз «Я знаю свои права» («I know my rights») — на самом деле он не опе­рирует понятием «девиз», но на саму эту фразу ссылается постоянно, он даже включил ее (единственную из подобных фраз) в свой личный список определяющих особенностей английской самобытности. Я принимаю его точку зрения: во фразе «Я знаю свои права» нашли полное отражение прису­щие англичанам непримиримый индивидуализм и сильно развитое чувство справедливости — исключительно англий­ское сочетание качеств. Однако, на мой взгляд, пассивный цинизм, заключенный во фразе «Ой, да будет тебе!», более точно характеризует психологию англичан, чем воинствую­щий активизм фразы «Я знаю свои права». Возможно, поэто­му, как кто-то однажды заметил, у англичан не бывает рево­люций, их заменяет сатира.

Разумеется, были отдельные храбрецы, боровшиеся за права и свободы, которыми мы теперь обладаем, но боль­шинство простых англичан ныне принимают это как долж­ное, предпочитая со стороны иронизировать и насмехаться над любой деятельностью в защиту и поддержку этих завое­ваний. Многие даже не берут на себя труд принять участие в выборах в органы власти, а ученые мужи и лица, проводящие опросы общественного мнения, тем временем никак не могут договориться, цинизм или апатия — более вероятно, что и то, и другое — являются причиной столь постыдно низкой явки избирателей. Большинство же из тех, кто голосует, к са­мим выборам относятся так же скептически, действуя по принципу: выбирай «лучшее из худшего» или «меньшее из двух зол». Среди них вы не увидите людей с горящими глаза­ми, убежденных, что партия, которой они отдали предпочте­ние, изменит мир к лучшему. Это мое суждение наверняка будет встречено привычным «Ой, да будет тебе!».

Молодежь и те, кто восприимчив к лингвистическим изыскам, возможно, вместо фразы «Ой, да будет тебе!» иро­нично заметят: «Ну да, конечно!» («Yeah, right!») — но смысл от этого не изменится. Равно как нет смысловых различий между последней сленговой новинкой up themselves и более традиционным full of themselves (оба выражения можно пе­ревести на русский язык как «распирает от собственной важ­ности». — Примеч. пер.), применяемых в отношении людей, нарушающих правило «Как важно не быть серьезным». Воз­можно, к тому времени, когда вы прочтете это, данные выра­жения уже вытеснят другие, но скрытые правила и ценности глубоко укоренились в сознании англичан и останутся неиз­менными.

 

ПРАВИЛА АНГЛИЙСКОЙ ИРОНИИ

Англичанам несвойственно хвастаться своим патриотизмом. По сути, и проявление патриотизма, и хвастовство считают­ся заслуживающими порицания качествами, поэтому соче­тание этих двух пороков вдвойне постыдно. Но из данного правила есть одно исключение: мы испытываем патриоти­ческую гордость за наше чувство юмора, и особенно за вир­туозное умение иронизировать. Бытует мнение, что у англи­чан, в сравнении с другими народами, более тонкое, более развитое чувство юмора и что другие народы мыслят проза­ически и не способны ни понять, ни оценить иронию. Такое суждение высказывали почти все англичане, которых я ин­тервьюировала, и многие иностранцы, как ни странно, с ни­ми покорно соглашались.

И хотя мы убедили себя и многих других в превосходстве нашего чувства юмора, лично я, как я уже отмечала, в том сов­сем не убеждена. Юмор — явление всеобщее, а ирония — универсальный важнейший элемент юмора, поэтому ни од­на культура не может монополизировать право на нее. Дан­ные моих исследований предполагают, что в случае с иронией это опять-таки вопрос степени — вопрос количес­тва, а не качества. Именно вездесущность иронии и то значе­ние, которое мы ей придаем, делают английский юмор уни­кальным. Ирония — не пикантная приправа, а основной ин­гредиент в английском юморе. Ирония — всему голова. По словам одного проницательного наблюдателя¹⁸, англичане «рождаются в иронии. Мы выплываем в ней из чрева матери. Это — амниотическая жидкость... Мы шутим не шутя. Волну­емся не волнуясь. Серьезны не всерьез».

-----------------------

¹⁸ Это драматург Алан Беннетт, вернее, персонаж одной из его пьес («Старая страна»).

Следует сказать, что многих иностранцев, с которыми я беседовала, эта особенность англичан приводит в замеша­тельство, а не забавляет. «С англичанами вся беда в том, — пожаловался мне один американский бизнесмен, — что не­возможно уловить, когда они шутят, никогда не знаешь, все­рьез они говорят или нет». Его коллега из Голландии, хмурясь, поразмыслила с минуту и затем нерешительно заключила: «По-моему, они в основном шутят, да?»

В общем-то, она была права. И мне вдруг стало жаль их обоих. Из разговоров с иностранцами я выяснила, что при­страстие англичан к иронизированию создает больше про­блем для тех, кто приезжает в Англию по делам, чем для ту­ристов и других любителей развлечений. Д. Б. Пристли* отмечал: «Климат, в котором живем мы, англичане, благо­приятствует юмору. Зачастую сплошной туман, и очень ред­ко бывает по-настоящему ясно».

--------------------------

* Пристли, Джон Бойнтон (1894—1984) — английский писатель, драматург и критик.

 «Любовь к иронии» он поме­щает на верхнюю строчку своего списка составляющих анг­лийского юмора. Наша благоприятствующая юмору окружающая среда очень хорошо подходит тем, кто приезжает к нам на отдых, но, когда вы обсуждаете условия сделки на сотни тысяч долларов, как мои злополучные собеседники, которых я цитировала выше, этот неясный, пропитанный иронией культурный климат становится помехой¹⁹.

------------------------

¹⁹ Более подробно роль иронии в сфере деловых отношений я рассмотрю в главе, посвященной трудовой деятельности.

Те, кто пытается акклиматизироваться в этой атмосфере, должны помнить, что ирония — ее неотъемлемый атрибут: как и юмор в целом, ирония — постоянный, заданный, стан­дартный элемент повседневного общения. Пусть англичане не всегда шутят, но они всегда готовы к восприятию юмора. Мы не всегда говорим не то, что имеем в виду, но мы всегда готовы отреагировать на иронию. Задавая кому-то прямой вопрос: «Как дети?», —мы в равной степени готовы и к пря­мому ответу («Хорошо, спасибо»), и к ироничному («О, они просто чудо — очаровательны, услужливы, аккуратны, при­лежны...»). На что обычно слышим: «Ну-ну. Веселый, значит, выдался денек, да?»

Правило преуменьшения

Я включила этот раздел в главу об иронии, потому что пре­уменьшение — это форма иронии, а не отдельный, самосто­ятельный вид юмора. Это также очень английский тип иро­нии: правило преуменьшения — близкий родственник пра­вил «Как важно не быть серьезным», «Ой, да будет тебе!» и различных правил сдержанности и умеренности, регулиру­ющих наши повседневные социальные взаимоотношения. Разумеется, преуменьшение ни в коей мере не является ис­ключительно английской формой юмора: опять мы говорим здесь скорее о количестве, чем о качестве. Джордж Майкс от­мечает, что преуменьшение — «не просто отличительная черта английского чувства юмора; это образ жизни». Англи­чане по праву славятся своим умением использовать пре­уменьшение. И дело вовсе не в том, что мы изобрели этот способ иронии или владеем им лучше других, просто мы применяем его очень часто. (Ну, возможно, мы и впрямь де­лаем это чуть лучше других — но именно потому, что у нас больше практики.)

В общем-то, наша склонность к преуменьшению вполне объяснима. Причина тому — строгий запрет на выказыва­ние чрезмерной серьезности, сентиментальности, хвастовс­тва и своих переживаний. Опасаясь показаться чересчур пафосными, эмоциональными или пылкими, мы впадаем в дру­гую крайность — демонстрируем сухость и безразличие. Согласно правилу преуменьшения, изнурительную хрони­ческую болезнь мы называем «досадной неприятностью»; о пережитом страшном происшествии говорим: «Ну, это не совсем то, что я бы для себя выбрал»; при виде захваты­вающей дух красоты констатируем: «Довольно мило»; о ве­ликолепном представлении или выдающемся достижении отзываемся: «Неплохо». Акт гнусной жестокости в нашей интерпретации — «не очень дружественный поступок», непростительно глупое суждение — «не очень умная оцен­ка». Мы говорим: в Антарктиде «довольно холодно», в Сахаре «несколько жарковато на мой вкус»; выдающийся человек или потрясающее событие, которые в других культурах были бы оценены в превосходных степенях, у нас получат лишь один эпитет — nice («славный/чудный/милый» и т. п.) или, если мы хотим выразить одобрение в более красноречивой форме, — very nice («очень славный» и т. п.).

Незачем говорить, что склонность англичан к преумень­шению — еще одна черта, которая многих иностранцев оза­дачивает и приводит в ярость (или, как мы, англичане, гово­рим, «несколько смущает»), «Ни черта не понимаю! — возму­щался один из иностранцев, которых я опрашивала в ходе исследования. — И это считается смешным? Если смешно, тогда почему они не смеются — или по крайней мере не улыбнутся? Или хоть как-то отреагируют. Как, черт побери, можно узнать, что «неплохо» означает «великолепно» или просто «хорошо»? Как они сами друг друга понимают — тай­ные знаки подают или еще что? Почему не могут прямо ска­зать то, что имеют в виду?»

В этом проблема с английским юмором. В большинстве случаев английский юмор, особенно когда используется преуменьшение, не очень смешной, по крайней мере не настолько смешной, чтобы вызвать громкий смех, и, вне сомнения, понятен не всем народам. Даже сами англичане, которые понимают его, не реагируют на преуменьшение безудержным хохотом. В лучшем случае сказанная к месту изящная преуменьшительная фраза вызовет лишь усмешку. С другой стороны, в этом как раз и вся суть преуменьшения: оно забавно, но только в качестве недомолвки. Это — юмор, но юмор сдержанный, изощренный, тонкий.

Даже иностранцы, способные оценить английский скры­тый юмор и находящие его забавным, испытывают значи­тельные трудности, пытаясь шутить так же, как англичане. Отец рассказывал мне о своих приятелях-итальянцах, боль­ших приверженцах всего английского, которые во всем ста­раются походить на англичан, — они говорят на безупреч­ном английском, одеваются по-английски, даже развили в себе вкус к английской кухне. Но при этом итальянцы сету­ют, что никак не могут освоить правило английского пре­уменьшения, поэтому постоянно обращаются к отцу за сове­тами. Однажды один из них описывал, горячо и пространно, свой визит в местный ресторан, где его накормили отврати­тельной пищей: еда была несъедобная, само заведение омер­зительно грязное, официанты — сущие грубияны и т. д. и т. п. «В общем, не стоит туда ходить, да?» — прокомментировал мой отец, когда его приятель закончил свою тираду. «ВОТ ВИДИШЬ? — вскричал тот. — Вот оно! Как ты это делаешь? Как у тебя так получается? Откуда ты знаешь, что нужно так сказать?» — «Не знаю, — извиняющимся тоном отвечал отец. — Не могу объяснить. Мы просто так говорим. У нас это получается само собой».

В этом еще одна проблема с английским юмором: пре­уменьшение обусловлено правилом, но это правило в четвер­том подразумеваемом значении понятия «нормальное или обычное положение вещей» — мы подчиняемся ему неосоз­нанно, оно впечатано в наше сознание. Нас не учат использовать способ преуменьшения, мы усваиваем его постепенно. Фразы-преуменьшения слетают с наших уст «естественным образом», потому что правило преуменьшения — это элемент английской культуры, составляющая психологии англичан.

Правило преуменьшения трудно для понимания иност­ранцев еще и потому, что оно, по сути, является насмешкой над нашими неписаными правилами английского юмора.

Характеризуя свои тяжелые, болезненные переживания как «неприятность», мы признаем правила иронии и табу на из­лишнюю серьезность, но в то же время мы насмехаемся над тем, что сами, как это ни абсурдно, покорно соблюдаем эти законы. Мы демонстрируем сдержанность, но в столь преуве­личенной манере, что тоже (тихо) посмеиваемся над своим поведением. Мы пародируем сами себя. Каждое преуменьше­ние — это личная насмешка над правилами английской са­мобытности.

Правило самоуничижения

Как и склонность англичан к преуменьшению, наше при­страстие к самоуничижению можно рассматривать как фор­му иронии. Обычно, это вовсе не проявление подлинной скромности; мы просто говорим противоположное тому, что имеем в виду, или — по крайней мере — противополож­ное тому, что, по нашему замыслу, люди должны понять.

О скромности англичан еще не раз будет говориться в данной книге, поэтому мне следует прямо сейчас объяснить, что я подразумеваю под этим понятием. Говоря о «правилах скромности», я совершенно не имею в виду, что англичане от природы более скромны и благопристойны, чем другие на­роды, — я веду речь о строгих правилах, предписывающих англичанам демонстрировать скромность. В числе этих правил есть как «запретительные», порицающие хвастовство и важничанье в любой форме, так и «разрешительные», по­ощряющие самоуничижение и самоиронию. Само обилие этих неписаных правил уже предполагает, что англичанам несвойственна природная или врожденная скромность. В лучшем случае можно сказать, что мы придаем большое значение скромности, что мы стремимся быть скромными. На самом деле мы обычно проявляем ложную скромность — или, выражаясь более снисходительно, ироничную.

И в этом заключен юмор. Но мы опять-таки говорим не о таком смешном, что вызывает громкий хохот: английский юмор самоуничижения, как и юмор, содержащийся во фра­зах-преуменьшениях, это скрытый юмор, зачастую почти неуловимый — и непонятный тем, кто не знаком с английс­кими правилами скромности.

В качестве примера я приведу весьма характерный слу­чай. Мой жених — нейрохирург. Когда мы познакомились, я поинтересовалась, что побудило его выбрать эту профес­сию. «Ну, хм, — отвечал он, — я изучал философию, полити­ку и экономику в Оксфорде, а потом понял, что мне это не по плечу, и подумал... э-з... что лучше заняться чем-то менее трудным». Я рассмеялась, но потом, как он, должно быть, и ожидал, заметила, что нейрохирургию Еряд ли можно на­звать легким занятием, тем самым предоставив ему новую возможность для самоуничижения. «Ну что ты, моя профес­сия совсем не требует большого ума, как это принято счи­тать; честно говоря, это в какой-то степени работа наугад. Как слесарно-водопроводное дело, правда, прокладка труб под микроскопом. Но, пожалуй, слесарно-водопроводные работы требуют большей точности». Позже выяснилось, как он, вероятно, и предвидел, что Оксфорд отнюдь не был ему «не по плечу»: при поступлении в университет ему была на­значена стипендия, и он окончил его с отличием. «Я был ужасным зубрилой», — объяснил он.

Что ж, разве мой жених вел себя по-настоящему скромно? Нет. Но и его шутливые самоуничижительные ответы тоже нельзя расценивать как умышленное, расчетливое проявле­ние «ложной» скромности. Он просто играл по правилам, иронизируя — потому что так у нас заведено — над своими успехами, хвалиться которыми в открытую ему было нелов­ко. А именно в этом и есть смысл умаления собственного до­стоинства. В самоуничижении моего жениха не было ничего необычного или примечательного: он просто вел себя по-английски. Мы все так поступаем, постоянно; у нас это полу­чается само собой. Даже у тех из нас, у кого менее престиж­ные дипломы и не столь впечатляющие достижения. Мне по­везло — многие просто не знают, кто такие антропологи, а те, кто имеет представление, обычно рассматривают нас как низшую форму научной жизни. Поэтому я меньше рискую показаться хвастливой, когда меня спрашивают о моей рабо­те. И все же, чтобы избежать подозрений в том, что я интел-лектуалка или человек семи пядей во лбу, я на всякий случай быстро поясняю тем, кто не знаком с данным термином, что это «просто красивое словечко, которым называют любопытных», а ученым говорю, что я «всего лишь поп-антропо­лог» и не имею никакого отношения к настоящим, бесстраш­ным «исследователям глиняных лачуг».

В общении между собой англичане друг друга прекрасно понимают. Всем известно, что, умаляя собственное досто­инство, мы подразумеваем противоположное, и это произ­водит должное впечатление: мы высоко ценим человека, ко­торый принижает себя, — и за достигнутые им успехи, и за нежелание распространяться о них. (Даже в моем случае, когда мои ответы о работе едва ли можно расценивать как самоуничижение — что в общем-то, как это ни печально, со­ответствует истине, — люди зачастую ошибочно полагают, что я, вероятно, занимаюсь чем-то менее тривиальным.) Проблемы возникают, когда англичане пытаются следовать этому правилу в разговоре с представителями других куль­тур, которые не понимают наших традиций, не способны оценить иронию и, к несчастью, склонны принимать наши самоуничижительные заявления за чистую монету. Мы по привычке скромничаем, а несведущие иностранцы верят нам на слово и не выражают восхищения нашими «незначи­тельными» достижениями. И никто из нас не может повер­нуться и сказать: «Нет, подождите, вам следует скептически улыбнуться, давая понять, что вы раскусили мой трюк и пре­красно сознаете, что я шучу, умаляя собственные достоинс­тва, и вы не верите ни единому моему слову и высоко оцени­ли мои способности и мою скромность». Иностранцы не знают, что в Англии это установленный ответ на обуслов­ленное нашими традициями самоуничижение. Они не дога­дываются, что мы ведем сложную игру, и не поддаются на про­вокацию. В результате наш блеф оборачивается против нас же самих. И, честно говоря, поделом нам за нашу глупость.

 

ЮМОР И КОМЕДИЯ

Поскольку эти два понятия часто смешивают и воспринима­ют как единое целое, стоит указать, что здесь я веду речь ис­ключительно о правилах английского юмора, а не о канонах английской комедии. То есть я рассматриваю юмор в повседневной жизни, в повседневном общении, а не в комическом романе, пьесе, фильме, поэзии, скетче, комиксе или на эстра­де. Чтобы осветить тему юмора в искусстве, нужно написать еще одну книгу, причем ее автор должен обладать гораздо более глубокими познаниями в этой сфере, чем я.

Как я уже отмечала, я не эксперт в данной области, но мне кажется очевидным, что английская комедия сформирова­лась и развивается под влиянием повседневного английско­го юмора и некоторых других «правил английской самобыт­ности», сформулированных в других главах, в частности правила смущения (большинство английских комедий, по сути, о смущении). Английская комедия, что ожидаемо, под­чиняется правилам английского юмора и также играет важ­ную социальную роль в их распространении и закреплении в сознании общества. Почти во всех лучших английских ко­медиях мы смеемся сами над собой.

Я не утверждаю, что английская комедия во всех отноше­ниях лучше, чем произведения этого жанра у других наро­дов, но тот факт, что мы не отводим юмору отдельное «время и место», что англичане мыслят категориями юмора, означа­ет, что английским писателям, художникам и артистам коми­ческого жанра приходится очень стараться, чтобы заставить нас смеяться. Они должны создавать нечто превосходящее тот юмор, который присутствует во всех аспектах наших повседневных взаимоотношений. Если у англичан «хорошее чувство юмора», это не значит, что нас легко рассмешить. Напротив: наше тонкое, отточенное чувство юмора и пропи­танная иронией культура являются залогом того, что вызвать у нас смех гораздо труднее, чем у большинсгва других наро­дов. Способствует ли это как-то престижу английской коме­дии? Может, да, может, нет. Но это определенно способствует появлению огромнейшего количества комедийных произве­дений — хороших, плохих и посредственных. Если англича­не не смеются, то вовсе не потому, что у нас мало плодови­тых юмористов.

Я говорю это с искренней симпатией, ведь, если честно, та антропология, которой я занимаюсь, недалеко отстоит от эстрадного разговорного жанра — по крайней мере, от та­ких номеров, в которых содержится много шуток, начинающихся словами: «А вы замечали, что люди всегда?..» Лучшие эстрадные комики вслед за этим непременно высказывают в лаконичной остроумной форме тонкое наблюдение относи­тельно поведения людей и социальных отношений в обще­стве. Социологи вроде меня очень стараются делать то же самое, но между нами и комиками есть разница: последние должны попасть в самую точку. Если их наблюдения звучат «неправдоподобно» или «не задевают чувств», публика не ста­нет смеяться, а если подобное случается часто, они не зара­ботают себе на жизнь. Социологи же могут годами нести полную чушь и при этом исправно платить по закладным. Но лучшие из социологов порой почти не уступают эстрадным комикам в проницательности и остроумии.

 

ЮМОР И КЛАССЫ

В других главах данной книги я подробно рассматриваю классовые различия в контексте применения и соблюдения определенных правил, но в этой главе, как вы, возможно, за­метили, о классах нет ни слова. Это потому, что «руководя­щий принцип» английского юмора — бесклассовость. Табу на излишнюю серьезность, правила английской иронии, преуменьшения и самоуничижения укоренились во всех слоях общества. Нет такого правила общественного поведе­ния, которое действовало бы повсеместно, но правилам анг­лийского юмора подчиняются (пусть и неосознанно) все ан­гличане без исключения. Любое их нарушение — в какой бы классовой среде это ни происходило — мгновенно замеча­ется, подвергается порицанию и осмеянию.

Однако, несмотря на то что правила английского юмора имеют бесклассовую природу, повседневный английский юмор тесно связан с классовыми проблемами. Впрочем, это неудивительно, ведь мы, англичане, помешаны на классовос­ти и склонны все, что имеет какое-либо отношение к этому понятию, превращать в объект шуток Мы смеемся над при­вычками и недостатками, свойственными представителям того или иного класса, высмеиваем стремления и глупые ошибки выскочек и чесголюбцев и мягко подшучиваем над нашей классовой системой.

 

---

Дата добавления: 2018-09-22; просмотров: 281; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!