ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЯ ЖИВОТНЫХ И РАСТЕНИЙ 6 страница
Последнее не совсем верно: в соседнем с Высокой Могилой кургане 4 выявлены три старосельских погребения, предшествовавших вышеуказанному погребению 8. Два из них — в стратиграфическом окружении раннеямных захоронений (где кромлех основногоп. 3 к. 4явился, очевидно, подражанием кромлеху п. 24 fW что'<ѵ*кс.ти;г>^іі:п> кургана), третье—в окружении раннеямного и позднего старосельского п. 13 к. 4 [[949, с. 58—61, рис. 5]. Эти погребения ешё без повозок, однако родство с завершающим их ряд погребением 8 несомненно. Оно прослеживается в стабильной юго-западной ориентации (противоположной ориентации синхронных раннеямных захоронений), в специфической выделенное™ углов (в то время как в ямных могилах они округлены) и обширности округлых уступов, в каменных жертвенниках со следами костров на вершинах досыпоки в грандиозности последних. Ближайшиекулыурно-хроналогичеекие соответствия такому комплексу признаков представлены в курганах Майкопа и Матркопи ~ Бедени, ближневосточное происхождение (первого) илитеснейшие связи которых ни у когоне вызывают сомнений. Приэтом В. А. Сафроноввполне убедительно трактует Майкопский курган как захоронение вождя-жреца из древнесемитского Харрана, вытесненного из Северной Месопотапии войсками Саргона I—учредителя семитской Аккадской династии в Шумере [706, с. 70—76]. С этими же и несколько более поздними событиями была соотнесена история носителей старосельского типа, обнаружившего хурритскую принадлежность [969 и др.].
|
|
|
Единогласия относительно этнической и археологической идентификации хурритов нет. Обычно их соотносят с куроараксской культурой (явившейся основой формирования марткопско-бедснской культуры), считая её или картвельской [446, с. II, 138—139] или же древнейшей индоевропейской [133, с. 893—894]. О. Д. Лора- кипадзе, сторонник первой позиции, настаивает при этом на теснейших контактах между картвельской и индоевропейской общностями, что «лает основание лингвистам отнести эти языковые системы к общей ареальной группе и рассматривать их как своего рода «союз языков», которые находились между собой в отношениях приобретенного (в силу длительных контактов) вторичного родства» [446, с. 14—15]. Подобных взглядов придерживается и В. А. Сафронов [707, с. 258—266], соо- чося указанные контакты с куро-араксской и кубано-терской (новосвободненской) культурой XXIII—XXI вв. до н. э., сформировавшейся одновременно с кубано- днепровской на основе культуры шаровидных амфор Прикарпатья.
Этническую принадлежность хурритов можно уточнить, исходя из признанных влияний на древнейших хеттов игреков [42, с. 156—158, 1.77—179]. Что касается последних. то их связи с предками хурритов уходят в протогреческие, индоевропейские времена. Об этом свидетельствуют родословные древнейших, ешё дохурритских божеств. Упеллури, отпрыск верховного бога Кумарби (соответствующего іреческому Крону), обнаруживает родство с кабирами (кефишосами)-атлантами и кранаосами- элевсинами, которые по наиболее авторитетным датам Огигосова потопа и гибели Атлантиды (вследствие извержения Санторина) могут быть отнесены к XXII—XVIII/ XIVв. в. дон. э. [297,с. 27—28; 911, с. 177,196]. Намного раньше (и всвязи с давлением на подунайскую Аралу культуры Винча, с которой В. А. Сафронов начинает среднеевропейскую или балканскую прародину индоевропейцев) появляется Ишхара — прообраз хурристской Шавушки и, возможно, весьма архаической арийской Ушас (Ужхары—Ишхары) [219, с. 82—84; 297, с. 33]. При этом ареал возможных протогрйко- прогохурритских контактов распространяется от Среднего Подунавья (через Малую Азию) до Южного Прикаспия [297, с. 45 и др.].
|
|
|
Намечается версияне толькоовторичном, но и первичном родстве картвелоязычных (или всё же индоевропейских?) хурритов с индоевропейской общностью; такое древнейшее родство могло уходить в бореальный праязык. Возможно, вте времена возникло родство наименований «хурриты» и «Ариан» (будущий Иран) [446, с. 9]. Во всяком случае можно предполагать, что хурриты теснее контактировали нес индоариями, а «с предками будущих иранцев, или кафиров» [219, с. 72]. Постоянно занимая север Ирана, они могли стать посредниками, а то и участниками прототохарского диллекта — сыгравшего, по-видимому, решающую роль в satem-ной группе индоевропейской общности с её близостью к проиранской (ане к лраиндийской, как Bcentum-ной группе) ветви арийской общности.
|
|
|
Итак, обнаруживается — хотя и весьма елабо — близость хурритов к иранцам (вопреки возникшему впоследствии индоарийско-хурритскому союзу, ознаменовавшемуся государством Митанни). И если «кеми-обшщев», исходя из их мифологии [960, с. 50; др.], можно считать ядром индоарийцев, то «старосельцев» [960, с. 51—52] — ядром праираниев. Носители этих ядр унаследовали предшествовавшие аратто-щумерские связи, а сформировавшаяся некогда вокруг последних «азово-черноморская линия» утратила быаую значительную обособленность, полурастворилась в массивах ямной, затем катакомбной культур—и стала искомой индоиранской общностью (с традиционными ядрами, постоянно сохранявшимися в Буго-Днепровском междуречье и предгориях Крыма, а также в низовьях Кубани; в срубное время и эти ядра тоже начали растворяться, предохранив, впрочем, киммерийские и скифские племена от взаимоассимиляции и в античное время).
|
|
|
Очерченная схема наиболее отвечает выводам В. Н. Даниленко. С выводами
В. А Сафронова ее роднит признание тяготения основного массива ямной культуры к иранской ветви (родственной, повторю, satem-ной группе индоевропейцев) арийской общности. Что же касается старосельского и новотитаровского типов или же кубано- днепровской культуры, то мифологические данные никак не позволяют считать их индоариями, а позволяют считать праиранцами. Тут уместно подчеркнуть, что присущие тем и другим Ригведа и Авеста — неравноценны по причине их стадиальных различий [427]. И если вторая достаточно адекватно отражает представления вполне обособившейся иранской ветви ариев, то первая ешё пропитана их обшностъю — хотя и создавалась, очевидно, жренами индоарийской ветви (копившими свою, но не чуравшимися и чужой мудрости противостоящей ветви). К тому же иноэтничные («ямное», «катакомбное». «срубное») окружения вышеозначенных ядер(«кеми-обинского>> и «старосельского») были вовсе не инертной средой — ибо они хранили (созланнный и подаерживаемыйпри помощи «кеми-обинцев») основной,-змиеборческий миф ариев [975. с. 131-152; 978].
Итак, по имеющимся у нас кнастояшему времени данным о мифотворчестве строителей степных курганов середины IV—I тыс. до н. э.. арийская общность представляется не праэтносом («обломком» более обширной и древней индоевропейской общности), а довольно-таки напряжённым содружеством двух этнокультурных образований — кеми-обинского (затемтаврского) и старосельского (новоштаровского),—внедрившихся в восточную группу иидоевропейиев, носительницу стадиально сменявших друг друга культурно-исторических общностей. Соотношение сил двух сосуществующих ветвей вереде ариев (индо-иранцев) постоянно менялось. Враннеямный период господствовал праинлийский (кеми-обинский) компонент, унаследовавшийтродициюаратго-шумерских связей. В позднеямный и раннекатакомбный периоды усилился праиранский (старосельско-новсаитаровский). и впредь преобладавший примерно от Кальмиусадо Урала. В позднекатакомбный главенство вновь перешло к праиндийскому (особенно в ингульской культуре, обнаруживающей также близость у протогрекам). В раннесрубный период снова возобладала праиранская ветвь, авпозднесрубный (особенно в белозерско- киммерийской культуре)—праиндийская, потесненная затем скифо-иранской... И на всём этом протяжении — от древнейшей, «новоданиловской» конницы до образования в Азово-Черноморских степях первого государства,— Скифии — центром не только географических, но и этноисторических процессов оставалось Нижнее Поднепровье, прародина ариев. Далеко не всегда здесь возникали, ноименно отсюда распространялись затем и конница, и курганный обряд (впервые оформившийся в древнейших слоях Великоалександровского кургана и Высокой Могилы), и антропоморфные изваяния, и повозки (наиболее ранней, из хорошо датируемых, остаётся пока найденная в п. 8 Высокой Могилы), и катакомбы (включая нижнемихайловские подбои с ихтнполого- хронологическим переходом в древнейшие могилы раннекатакомбного периода), и погребальные маски, и чаши-секстанты, и «длинные» (сурганы, и могильники киммерийцев н скифов.
Таково современное состояние этноисторической изученности прародины ариев, акцентирующее лингвистический аспект проблемы. А каково состояние археологического аспекта?
Понимание трипольской культуры как дунайско-днепроЬской. а затем приднепровской Аратты, учёт роли созданной ею системы святилиш-обсерваторий в истории индоевропейской общности, а потом установления в рамках данной системы аратто-шумерский связей, — не стали ещё инструментами дальнейших исследований п опираются пока что на зарубежные разработки фактологических данных ^297; 970]. Тем более не изучена решающая роль этих фактов в зарождении арийской обшности [985]: археологи всё ешё постигают роль азово-черноморской линии (сложившейся, как верно установил В. Н. Даниленко, вследствие контактов трипольской и ближневосточных цивилизаций).
В общем археологи продолжают заниматься преимущественно вопросами культурной атрибутаки, периодизации и хронологий, успешно развивается изучение микрорайонов — низовьев Днестра, Буго-Днепровского и Днепро-Молочанского, а также Оредьско-Самарскогом Манычско-Донского междуречий. Прикубанья, Миусского и Чонгарского полуостровов [281; 322; 542; 590; 722; 840; 926; 1032 и др.]. Значительно хуже обстоит дело со вторым ключом к решению формирования ариев: исследований «блоков культур» (кроме проведенного на основании 6 взаимосвязанных курганных групп Нижнего Поднепровья [955, 956]) практически нет. Что же касается третьего, основного ключа—исследования мифотворчества строителей курганов —тоонотаково". обобщена методика от раскопок до реконструкций и интерпретаций курганов [915; 959; 960). но интерпретации, в массе своей, не переступают пока что объяснения формы конструкций [31; 611; 748:900 и др.). Таким образом, уровень исследования Высокой Могилы и некоторых других курганов Нижнего Поднепровья остаётся пока что непревзойдённым [960; 963; 975]. Тем не менее, не решаясь пока что семиотически расшифровывать мифотворчество строителей курганов, а продолжая использовать стареюший метод сопоставлений, археологи всё решительнее привлекают Ригведу и др. литературные памятники ариев (ср.320 и 324; см. также 722. с. 173—174: 78і. с. 13; 905. с. 17-20).
Помимо реконструкций мифологии создателей курганов [952; 957; 960; 961; 962; 970; 272; 975; 977; 978; 979; 981; 982; 986] и новых очерков духовной культуры традиционным методом сопоставлений археологических, лингвистических, этнографических и др. данных [320:324; 452;453;461; 586; 590; 592; 69.9; 712; 911; 930; 993; 1027; (028]. в 80-х—начале 90-х годовпродозіжались старые направления: исследования культовых мест поселений, петроглифов Каменной Могилы и др., антропоморфных стел и проч., орнаментики керамики, гробниц и т. п.; семантики могил и повозок над ними и, наконец, самого кургана.
Среди исследований культовых мест поселений ведущая роль принадлежит трипольеведам. Особенно следует выделить изучение святилищ. Древнейшие из
них обнаруживают преемственность от храмов «жреческого квартала»-Чатал-Гуюка [ср. 1078 и 474,514]. На среднем этапе появляются модели святилиш, соответствущие планировке ротонд (святилищ-обсерваторий типа Тешетице-Кийовице 4, Стоунхендж I и др. [864; І090]) лендельской и др. культур [606, с. 46—48,_ рис. 16:9]. Данные аэрофотосъёмки показывают распространённость таких святилищ на территории среднеднепровской Аратты (Триполья) [990] — но раскопано из них только одно, да и то частично и без должной интерпретации [385, с. 111—ІІ9]. Вполне вероятно, что подобным, но довольно своеобразным святилищем- обсерваторией является «поселение» Маяки усатовской (позднетрипольской) культуры [243, с. 22—33; 606, с. 89—92]... Немаловажное значение для понимания формирования арийской общности и др. культурно-исторических процессов в Юго- Восточной Европе имеют ешё несколько связанных с Трипольем открытий. Прежде всего — «протогородов» этапа С, [479; 985; 989], которые теперь уже можно считать городами среднеднепровской Аратты [297, с. 31—34]. Затем—выявленный К. В. Зиньковским обычай периодического самосожжения старых городов и селений в связи с истошением окрестных полей, закладкой новых полей и строительством возле них новых поселений [248 ;387, с. 123]. Немаловажным для понимания некоторых петроглифов Каменной Могилы, формирования усатовской и кеми- обинской культур оказалось обнаружение на Чонгарском полуострове в Сиваихском заливе Азовского моря малого селения с типичными для городов Аратты материалами [981]. Оно было создано, по-видимому, небольшой группой араттов (жрецов и добытчиков соли?), на сотни километров внедрившейся вереду арийского населения.
Выразительные поселения, атакже святилища ямного и катакомбного времени в рассматриваемый период не исследовались. Однако сделан важный вывод о том, что укрепления и наземные дома Михаиловки III созданы носителями не ямной культуры, а их союзниками—«старосел ьцами», заложившими в Нижнем Поднепровье основы арийско-хурритского союза [951, с. 55; 956, с. 110; 969]. Это позволяет связать святилище в центре Михайловки III как с выше описанными жертвенниками на вершинах старосельских досыпок Высокой Могилы и соседнего к. 4, так и с подиумами поселений алазано-беденской культуры [155, с. 81]-
В 80-е годы значительно продвинулось исследование поселений и, соответственно, святилиш и культовых местсрубного времени [68; 315; 932, с. 39—40], причём указано на тесные связи степных памятников с лесостепными, хранившими традиции Триполья [ 67, с. 30]. Из таких памятников особенно важным для темы арийской прародины оказался Новосельниикий зольник между сабатиновскими поселениями Днестро-Дунайскогомеждуречья [821].
Выход монографии В. Н. Даниленко [191] о палеолитических истоках святилиш Каменной Могилы оживил интерес к этому феноменальному памятнику Азово-Черноморских степей. Эстафету его изучения принял директор музея- заповедника Б.Л. Михайлов [505]. Помимо новых святилищ и петроглифов [509; 510; 511], им был сделан ряд важных открытий. Вполне доказательно выделены письмена эпохи бронзы, существенно подтверждающие выводы В. Н. Даниленко и др. исследователей о посещаемости Каменной Могилы жрецами, тесносвязанными с цивилизациями Ближнего Востока [512]. С этим открытием сочетается другое — не доведенное, правда, Б. Д. Михайловым до конца: обнаружение в раннекатакомбном погребений с. Вознесенка сосудас изображением центрального эпизода шумерской «Поэмы о Гильгамеше» [503, с. 153—156; 972]. Важна серия публикаций курганов из окрестностей Каменной Могилы. Сопоставляя их материалы, автор обращает наибольшее внимание на стелы ямного времени, изготовленные из каменномо- гильского песчаника [498; 501]. Сюда же следует отнести дольменоподобное сооружение из Константиновы! [500, с. 308], проливающее свет на связи с Кавказом рубежа майкопской и новосвободненской культур, а также на отношения их с кеми-обинской культурой [546, с. 44—45; 966, рис. 3].
В изучении стел заметный след оставили публикации Н. Д. Довженко. Не совсем корректно (неудачно выбрав историко-этнографические параллели), но верно по существу поставила она вопрос об антропоморфных стелах как о двойниках умерших,—объяснив их первоначальное вкапывание, последующее свержение и использование для перекрытия могил этапами погребального обряда [2І0] (а не разрушением «ямникамн» святилищ своих предшественников, как интерпретируют эти же факты Д. Я. Телегин и его последователи [760; 563, с. 60]). Концепция Н. Д. Довженко вполне согласуется с арийскими традициями [988, с. 19—20], — однако её попытка (вслед за М. И. Шахновичем и Н. А. Чмыховым) свести соответствующие аналогии к образу Пуруши [913, с. 137—138] елишком узка. Древнейшие стелы всё же теснее связаны с образами Индры и Вишну, а также с сопутствующими им персонажами и атрибутами [975, с. 132—І36; 978; 988, с.
19— 21]. Что же касается Пуруши, то его присутствие явственно в тех случаях, когда удаётся проследить замену человеческих жертвоприношений стелами [965; 988, с.
20— 21]. Плодотворными оказались также начинания по выделению зоо- и орни- тоантропоморфных стел [ср.209 и 975, с. 133—135], по установлению преемственности скифеких изваяний от стел арийского времени [913 и 962, 986].
С различными божествами индийского пантеона—от Дьяуса до Будды включительно — пытаются сопоставлять антропоморфные стелы Азово-Черноморских степей бронзового века и другие исследователи, однако такие сопоставления не вытекают из анализа памятников, а традиционно проецируются на них [ср. 563, с. 98—105; 751, с. 34 и 988]. Более доказательными (хотя источниковедчески ненадёжными) оказались приведенные И. Л. Алексеевой ближневосточные параллели [13]. Весьма примечательна монография Е. Ю. Новицкого, посвящённая стелам усатовской и ямиой культур Северо-Западного Причерноморья. Изображения на некоторых из них стоп, пос охов, рёбер («древ жизни») он трактует как отображение аскезы, своеобразную запись «представлений древних скотоводов о посмертном путешествии умерших сородичей, занимавших в коллективе высокое социальное положение» [563, с. 106]. Выделены уже стелы катакомбного [280] и срубного времени [580]. Среди последних особенно важна, пожалуй, фаллическая стела над ящиком п. 1 к. 4 у Высокой Могилы, использованная как деталь мифа, соответствующего «Свадебному гимну» Ригведы Х.85 [960, с. 54—55, рис. 9].
В изучении орнаментики (особенно керамики иніульской культуры позднекатакомбного периода) наиболее преуспел Н. А. Чмыхов,—выделив здесь календари и использовав их для уточнения датировок археологических культур от неолита до раннего железа [905; 909; 915]. Однакоисследователь слишком, намой взгляд, увлёкся солнечным зодиаком, значительно менее вникнув в лунный и (что особенно чревато ошибками’) «майский» календарь, весьмахарактерный для ингульской и последующих
культур Юго-Восточной Европы. Тем не менее публикации НА. Чмыхова имеют существенное значение в деле историзации археологии, раскрытая духовного мира и других аспектов истории арийских и контактировавших с ними племён. Необходимо подчеркнуть открытие календарей в орнаментации кеми-обинских гробниц [195; 954] и синхронных стел [753, с. 157—158]. Весьма важно изучение пиктограмм различных культур энеолита и бронзы, раскрывшее не только уходящие в индоевропейское прошлое [453; 506] и в ближневосточные цивилизации сюжеты [972; 975, с. 196—204], но также зарождение, а то и бытование письменности [512; 592; 849].
Повозки в погребальном обряде, по заложенной Е.Е. Кузьминой и др. традиции, рассматриваются преимущественно как средство загробного передвижения знатных умерших [882 и др.]; гораздо меньше внимания уделяется солнечнобожественной стороне их семантики, тоже отмеченной исследовательницей. Между тем упомянутые выше обряды погребения 8 Высокой Могилы с древнейшей повозкой Азово-Черноморских степей и унаследовавшего его традицию п. 10, довольно обычного для погребений с повозками позднеямного периода, определённо указали на главенство именно последней стороны, элементом семантики которой делался погребаемый, наделяемый полномочиями посланника (в небеснопотусторонний мир) за благами для своих сородичей [948, рис. 1:1]. Исходя из этих данных, погребенных с повозками следует рассматривать не как владык, а как обожествлявшихся слуг соплеменников, что, впрочем, не исключало одно другого (обязательно предполагая при этом преобладание второго акцента).
Другие аспекты и отражения духовной культуры азово-черноморских ариев будут рассмотрены в осноаной части данной монографии.
Итак, мысль об арийской принадлежности археологических культур Азово- Черноморских и Прикаспийских степей довольно укоренилась в представлениях современных учёных, но нуждается в обоснованиях (особенно путём расширения исследований мифотворчества строителей курганов указанной территории).
Дата добавления: 2018-09-20; просмотров: 190; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!